Kitobni o'qish: «Пустыня в цвету»

Глава первая

В 1930 году, вскоре после обсуждения бюджета в парламенте, неподалеку от вокзала Виктория можно было наблюдать восьмое чудо света: трое совершенно несхожих англичан одновременно разглядывали один и тот же городской памятник. Пришли они порознь и остановились поодаль друг от друга, на открытом юго-западном краю площади, чтобы неверный свет весенних сумерек не слепил им глаза. Одна из них была молодая женщина лет двадцати шести, другой – моложавый человек лет тридцати четырех, а третий – пожилой мужчина уже за пятьдесят. Молодая женщина – тоненькая, неглупая на вид – слегка откинула и склонила набок голову, на ее чуть приоткрытых губах играла улыбка. Мужчина помоложе плотно запахнул синее пальто и туго затянул на тонкой талии пояс, словно ему было зябко на весеннем ветру; лицо его со следами загара казалось бледным, а презрительная складка у рта странно не вязалась с выражением глаз: он смотрел на памятник с искренним волнением. Старший – высокий мужчина в коричневом костюме и коричневых замшевых туфлях – небрежно засунул руки в карманы брюк, и сквозь непроницаемое выражение его худого, обветренного, красивого лица проглядывала ирония.

А над ними, окруженная деревьями, высилась конная статуя маршала Фоша.

Человек помоложе вдруг произнес:

– Он наш спаситель!

На такое нарушение приличий по-разному отозвались двое других: англичанин постарше слегка приподнял брови и сделал шаг вперед, словно хотел разглядеть ноги лошади. Молодая женщина живо обернулась, и лицо ее выразило удивление:

– Вы не Уилфрид Дезерт?

Моложавый человек поклонился.

– Мы с вами встречались на свадьбе Флер Монт. Вы были у них шафером – первым шафером, которого я видела в жизни. Мне было тогда шестнадцать лет. Вы меня, конечно, не помните. Я – Динни, вернее говоря, Элизабет Черрел. Не хватило подружек, и меня взяли в последнюю минуту.

Лицо молодого человека просветлело.

– Я прекрасно помню ваши волосы.

– Все меня только по ним и запоминают.

– Неправда! Помню, я тогда подумал, что это вас, наверно, писал Боттичелли. Видно, вы и до сих пор ему позируете.

А Динни в это время думала: «Ну и глаза! Они меня и тогда поразили. Какие у него красивые глаза!»

Глаза эти были снова обращены на памятник.

– А он ведь и в самом деле наш спаситель, – сказал Дезерт.

– Ну да, вы ведь, кажется, там были?

– Летал, надоело до черта!

– Вам нравится памятник?

– Только конь.

– Да, – пробормотала Динни. – Это – настоящая лошадь, а не какой-нибудь гарцующий бочонок с зубами, ноздрями и выгнутым загривком…

– Надежный конь, как и сам Фош.

Динни наморщила лоб.

– Мне нравится, как он тихонько здесь стоит, среди деревьев.

– Как поживает Майкл? Вы ведь, по-моему, его двоюродная сестра?

– У него все хорошо. По-прежнему в парламенте, кажется, уже навеки.

– А Флер?

– Цветет. Вы слышали, в прошлом году у нее родилась дочь?

– Ах, вот как? Значит, у нее теперь двое?

– Да, девочку назвали Кэтрин.

– Я не был в Англии с двадцать седьмого года. Господи! Как давно была эта свадьба!

– Судя по вашему виду, – сказала Динни, разглядывая его желтоватый загар, – вы жили в солнечных краях.

– Когда не светит солнце, я вообще не живу.

– Майкл как-то говорил, что вы уехали на Восток.

– Да, я там брожу понемножку. – Лицо его, казалось, потемнело еще больше, и он передернул плечами, словно от озноба. – Дьявольски холодно в Англии весной!

– Вы все еще пишете стихи?

– Ага, вы слыхали и об этой моей слабости?

– Я читала их все. Больше всего мне нравится последняя книжка.

Он ухмыльнулся:

– Спасибо, что погладили меня по шерстке; поэты, как вы знаете, на такие вещи падки. Кто этот высокий человек? Мне как будто знакомо его лицо.

Высокий человек обошел памятник вокруг и теперь приближался к ним.

– Странно, – пробормотала Динни, – но и он напоминает мне о свадьбе Флер.

Высокий человек подошел к ним.

– Поджилки у него неважные, – сказал он.

Динни улыбнулась:

– А я всегда так радуюсь, что у меня нет поджилок. Мы как раз рассуждали, знаем ли мы вас. Вы, случайно, не были на свадьбе Майкла Монта несколько лет назад?

– Был. А вы кто такая, милая барышня?

– Ну вот, значит, мы там были все трое. Я, Динни Черрел, двоюродная сестра Майкла с материнской стороны. Мистер Дезерт был его шафером.

Высокий человек кивнул:

– Ах, вот оно что! Меня зовут Джек Маскем, и я – двоюродный брат Монта-старшего. – Он повернулся к Дезерту. – Вы, я слышал, восторгались Фошем?

– Да.

Динни удивило, что Дезерт сразу же насупился.

– Ну что ж, – признал Маскем, – солдат он был настоящий, а их там было немного. Но я-то пришел поглядеть на коня.

– Конечно, конь интереснее, – серьезно подтвердила Динни.

Высокий господин удостоил ее иронической улыбкой.

– Спасибо Фошу, что он хотя бы не бросил нас в беде.

Дезерт вдруг резко к нему обернулся:

– На что вы намекаете?

Маскем пожал плечами, приподнял шляпу перед Динни и лениво зашагал прочь.

Когда он ушел, воцарилось молчание, – оба чувствовали странную неловкость.

– Вам в какую сторону? – спросила наконец Динни.

– В любую, по дороге с вами.

– Вы очень любезны, сэр. Я иду к тетке на Маунт-стрит, вам это подходит?

– Вполне.

– Да вы ее, наверно, помните, это мать Майкла, совершенная прелесть, величайшая мастерица алогизма, – так перескакивает с предмета на предмет, что просто дух захватывает.

Они перешли улицу и пошли по Гровенор-плейс, мимо Букингемского дворца.

– Наверно, всякий раз, когда возвращаешься домой, кажется, что в Англии все ужасно переменилось? Простите за светскую болтовню.

– Да, в общем, да…

– Вы, видно, не очень-то «обожаете свой край родной», как принято у нас говорить?

– Он внушает мне ужас!

– Да вы уж не из тех ли, кто хочет казаться хуже, чем он есть на самом деле?

– Хуже не бывает. Спросите Майкла.

– Майкл злословить не любит.

– И Майкл и все прочие ангелы с крылышками витают в небесах.

– Неправда. Майкл прочно стоит на земле, он настоящий англичанин.

– А одно с другим не вяжется, в том-то и беда.

– Зачем бранить Англию? Вы не оригинальны.

– Я браню ее только англичанам.

– И на том спасибо. Но почему мне?

Дезерт расхохотался.

– Потому что вы такая, какой я хотел бы видеть Англию.

– «Польщена и прелестна, но еще не перезрела и совсем не растолстела!»

– Меня злит, что Англия все еще верит, будто она «соль земли».

– А разве это не так?

– Так, – к ее удивлению, ответил Дезерт, – но она не смеет этого думать.

Динни мысленно продекламировала:

 
Ты упрямец, братец Уилфрид, и язык твой зол,
Этим ты, – сказала дева, – лучше не хвались!
Некрасиво вечно путать потолок и пол,
Становиться так упорно головою вниз!¹
 

но вслух она выразилась попроще:

– Если Англия все еще «соль земли», но не имеет права так думать и все же думает, у нее, по-видимому, есть чутье. Отчего вы сразу невзлюбили мистера Маскема? Тоже чутье? – Но, поглядев на его лицо, подумала: «Я, кажется, на редкость бестактна».

– За что мне его не любить? Обычный толстокожий, – только и знает, что охотиться да ездить на скачки, у меня от таких скулы воротит со скуки.

«Что-то тут не так», – думала Динни, вглядываясь в Дезерта. Какое странное лицо! Измученное глубоким разладом с самим собой, словно злой и добрый гений пытаются выжить друг друга из его души; но глаза его все так же тревожили ее, как и тогда, в шестнадцать лет, когда с распущенными волосами она стояла рядом с ним на свадьбе Флер.

– Вы и в самом деле любите бродить по Востоку?

– На мне проклятие Исава, сына Исаака.

«В один прекрасный день, – подумала она, – я заставлю тебя сказать, за что ты проклят. Впрочем, вряд ли я еще когда-нибудь тебя увижу». И по спине у нее пробежал холодок.

– Вы знаете моего дядю Адриана? Во время войны он был на Востоке. А теперь заведует ископаемыми в музее. Вы, наверно, знакомы с Дианой Ферз. Дядя женился на ней в прошлом году.

– Я мало кого тут знаю.

– Ну, тогда нас связывает только Майкл.

– Я не верю в связи через третьих лиц. Где вы живете, мисс Черрел?

Динни усмехнулась.

– Вижу, пора вас снабдить краткой биографической справкой. С незапамятных времен семья моя владеет поместьем Кондафорд в Оксфордшире. Отец – отставной генерал, у него две дочери и единственный сын – военный, женат и скоро приедет из Судана в отпуск.

– А-а… – протянул Дезерт и снова помрачнел.

– Мне двадцать шесть лет, я не замужем и – увы! – бездетна. Любимое развлечение – вмешиваться в чужие дела. И сама не пойму, зачем мне это надо! В городе живу у леди Монт, на Маунт-стрит. Несмотря на деревенское воспитание, у меня дорогостоящие замашки и никаких средств, чтобы им потакать. Кажется, не лишена чувства юмора. А вы?

Дезерт улыбнулся и покачал головой.

– Хотите, я скажу за вас? – предложила Динни. – Вы младший сын лорда Маллиона; слишком много воевали; пишете стихи; у вас страсть к кочевой жизни, и вы враг самому себе; последнее – мое открытие и может заинтересовать нашу прессу. Ну вот мы и дошли до Маунт-стрит. Может, зайдете навестить тетю Эм?

– Спасибо, нет. Но давайте завтра вместе пообедаем, а потом сходим на утренник в театр.

– Хорошо. Где?

– У «Дюмурье». В половине второго.

Они пожали друг другу руки и расстались, но когда Динни входила в дом тетки, она была как-то приятно оживлена и, остановившись у двери в гостиную, постояла там, улыбаясь.

Глава вторая

Улыбка сошла с ее лица, когда через закрытую дверь до нее донесся веселый шум.

«Боже мой! – подумала она. – У тети Эм день рождения, а я совсем забыла!»

Кто-то перестал барабанить на рояле, послышались беготня, какая-то суматоха, стук отодвигаемых стульев, писк, а потом все смолкло и снова раздались звуки рояля.

«Музыкальные стулья!» – сообразила Динни и тихонько приоткрыла дверь. Та, что раньше звалась Дианой Ферз, сидела у рояля. Восемь малышей и один взрослый в пестрых бумажных колпаках цеплялись за восемь разнокалиберных стульев, расставленных друг против друга; семеро вот-вот готовы были вскочить на ноги, а двое еще сидели рядом на одном стуле. Динни оглядела это сборище и увидела, что слева направо сидят: Рональд Ферз; маленький китайчонок; младшенькая тети Элистон – Энн; младший сын дяди Хилери – Тони; Силия и Динго (дети замужней сестры Майкла Силии Мористон); Шейла Ферз, а на одном стуле – дядя Адриан и Кит Монт. Потом ей попалась на глаза тетя Эм, которая, пыхтя, прислонилась к камину; на голове у нее красовалась огромная диадема из фиолетовой бумаги. Флер старалась вытащить стул из того ряда, где сидел Рональд!

– Кит, вставай! Ты опоздал.

Кит не тронулся с места, зато встал Адриан.

– Ничего не поделаешь, старина. Их не переспоришь. Беги!

– Не держитесь руками за спинки! – кричала Флер. – Ву-фин, не смей садиться, пока не перестанут играть! Динго, не цепляйся за крайний стул!

Музыка прекратилась. Суетня, толкотня, писк; самая маленькая фигурка – крохотная Энн – осталась стоять.

– Не горюй, детка, – сказала ей Динни. – Поди сюда, давай бить в барабан. Как только музыка перестанет играть – ты тоже перестань. Вот так. Ну, еще раз. Делай как тетя Ди.

Игра возобновлялась снова и снова, пока не остались только Шейла, Динго и Кит.

«Я ставлю на Кита», – решила Динни.

Вот вышла из игры Шейла! Ее выдвинули из ряда вместе со стулом. Вокруг последнего стула суетились маленький шотландец Динго и светлоголовый Кит, потерявший в пылу беготни свой бумажный колпак. Оба то садились, то вскакивали и вертелись вокруг стула. Диана старалась на них не глядеть, Флер отошла подальше, чуть-чуть улыбаясь; лицо тети Эм порозовело. Музыка смолкла, Динго успел сесть, а Кит остался стоять; щеки его пылали и брови были насуплены.

– Кит! – послышался голос Флер. – Играй как следует!

Кит вздернул голову и сунул кулачки в карманы.

«Молодчина Флер!» – подумала Динни.

Сзади чей-то голос произнес:

– Безудержная страсть твоей тетки к молодежи приводит к немыслимым бедствиям. Что если нам поискать покоя у меня в кабинете?

Динни обернулась и поглядела на тонкое, худое, подвижное лицо сэра Лоренса Монта; его усики совсем побелели, но волосы только чуть серебрила седина.

– Я еще не внесла своей лепты, дядя Лоренс.

– И не надо. Учись смотреть на все со стороны. Пусть язычники беснуются. Пойдем предадимся тихой беседе, как истые христиане.

Желание поговорить с дядей об Уилфриде Дезерте побороло в ней привычную самоотверженность, и Динни ушла с ним.

– Над чем ты сейчас работаешь? – спросила она.

– Решил немножко отдохнуть, читаю мемуары Хэрриет Уилсон – поразительная женщина, Динни! Во времена Регентства в высшем свете и так не было ни одной незапятнанной репутации, но она-то уж постаралась! Ты что-нибудь о ней слышала? Поверь, эта женщина знала, что такое любовь. Любовников у нее была тьма, но любила она только одного.

– И это, по-твоему, любовь?

– Ну что ж, сердце у нее было доброе, а остальные любили ее. Совсем не похожа на Нинон де Ланкло – та ведь любила всех. Но обе они женщины примечательные. А что если написать диалог этих двух дам на тему о добродетели? Стоит подумать. Садись!

– Сегодня я рассматривала памятник Фошу и встретила там твоего двоюродного брата, мистера Маскема.

– Джека?

– Да.

– Последний денди. Ты понимаешь, какая огромная разница между «щеголем», «денди», «франтом», «модником», «хлыщом», «пижоном» и «фертом» – кажется, так это теперь называют? Но порода вырождается. По возрасту Джек принадлежит к эпохе «хлыщей», но стиль у него настоящего «денди» – законченного денди, типа Уайта-Мелвиля². Что ты о нем думаешь?

– Лошади, карты и полнейшая невозмутимость.

– Сними-ка шляпу. Я люблю смотреть на твои волосы.

Динни сняла шляпу.

– Я встретила там еще одного знакомого: шафера Майкла.

– Как? Дезерта? Он вернулся? – И подвижная бровь сэра Лоренса поползла наверх.

Щеки Динни слегка порозовели.

– Да, – сказала она.

– Странный тип.

Динни вдруг почувствовала какое-то непривычное ощущение. Ей было бы трудно его описать, но оно напомнило ей фарфоровую безделушку, которую она подарила отцу в день его рождения: мастерски вылепленную лисичку с четырьмя приткнувшимися к ней детенышами. Выражение лисьей мордочки – нежное и чуть-чуть настороженное – отражало ее чувство в эту минуту.

– А чем он странный?

– Не хочу быть фискалом, Динни. Хотя тебе, пожалуй, скажу… Молодой человек года через два после замужества Флер явно за ней волочился. Из-за этого он и стал таким непоседой.

Так вот на что он намекал, говоря о проклятии Исава? Не может быть! По выражению его лица, когда они говорили о Флер, она бы этого не подумала.

– Но ведь все это было сто лет назад! – воскликнула Динни.

– Конечно! Дела давно минувших дней; но ходят о нем и другие слухи. Наши клубы – настоящие рассадники злословия.

Динни внутренне насторожилась.

– Какие слухи?

Сэр Лоренс покачал головой.

– Мне этот молодой человек нравится, и я не стану даже тебе повторять то, чего сам толком не знаю. Если человек живет не как все, про него еще не то наговорят! – Он вдруг кинул на Динни испытующий взгляд, но ее глаза безмятежно сияли.

– А кто этот маленький китайчонок?

– Сын бывшего мандарина; тот оставил здесь свою семью: на родине у него какие-то нелады; занятный малыш! Очень симпатичный народ эти китайцы. Когда приезжает Хьюберт?

– На будущей неделе. Они летят из Италии. Джин ведь любит летать.

– Какова судьба ее брата? – И он снова пристально взглянул на Динни.

– Алана? Он служит на морской базе в Китае.

– Тетя не перестает сетовать, что у вас с ним ничего не вышло.

– Ты знаешь, ради тети Эм я готова на все, но, любя его как брата, я не могла пойти с ним к алтарю.

– Я-то совсем не хочу, чтобы ты выходила замуж, – сказал сэр Лоренс, – ищи тебя тогда в какой-нибудь Берберии!

«Да он просто колдун!» – мелькнуло у Динни, и глаза ее стали совсем наивными.

– Ох, уж эта бюрократическая машина! – продолжал тот. – Всю нашу родню засосала. И моих дочерей: Силия – в Китае, Флора – в Индии; твой брат Хьюберт – в Судане; вот и сестра твоя Клер унесется, как только ее обвенчают: Джерри Корвен получил назначение на Цейлон… Говорят, Чарли Маскема посылают в Кейптаун; старший сын Хилери едет на гражданскую службу в Индию; а младший – на флот. Черт побери, Динни, вы с Джеком Маскемом – последнее мое утешение в этой пустыне! Не считая, конечно, Майкла.

– А ты часто видишься с Маскемом?

– Частенько, у «Бартона», он заходит ко мне и в «Кофейню», – играем в пикет; кроме нас двоих, игроков там и не осталось. Правда, это пока не наступит сезон; теперь-то я вряд ли увижу его до конца скачек в Кэмбриджшире.

– Он, видно, большой знаток лошадей?

– Да. Но только лошадей, Динни. Таких, как он, редко хватает на что-нибудь еще. Лошадь – странное животное, она делает человека слепым и глухим ко всему остальному. Слишком уж много требует внимания. Приходится следить не только за ней, но и за всеми, кто имеет к ней какое-нибудь отношение. А как выглядит Дезерт?

– Что? – Динни слегка растерялась. – Какой-то темно-желтый…

– Это от раскаленного песка. Ведь он теперь живет как бедуин. И отец у него тоже отшельник, так что у них это в крови. Но он нравится Майклу, даже несмотря на ту историю, и это – лучшее, что о нем можно сказать.

– А какие он пишет стихи? – спросила Динни.

– Путаные. Разрушает одной рукой то, что создает другой.

– Может, он просто еще не нашел себе места в жизни? А глаза у него красивые, правда?

– Я больше всего запомнил его рот – рот человека тонко чувствующего, озлобленного.

– Глаза говорят о том, каков человек от природы, а рот – каким он стал.

– Да, рот и желудок.

– У него нет желудка, – сказала Динни. – Это я заметила.

– Привычка довольствоваться чашкой кофе и горстью фиников. Впрочем, арабы кофе не пьют, – у них слабость к зеленому чаю с мятой. Вот ужас! Сюда идет тетя. – «Вот ужас» относилось к чаю с мятой.

Леди Монт уже сняла бумажную диадему и слегка отдышалась.

– Тетечка, я, конечно, забыла про твой день рождения и ничего не принесла тебе в подарок.

– Тогда поцелуй меня. Я всегда говорила, что ты целуешься лучше всех. Откуда ты взялась?

– Клер попросила меня кое-что для нее купить.

– Ты захватила с собой ночную рубашку?

– Нет.

– Не важно. Возьмешь мою. Ты еще носишь ночные рубашки?

– Да.

– Молодец. Терпеть не могу, когда женщины спят в пижамах – и дядя этого тоже не любит. Вечно спадают. И ничего с этим не поделаешь, как ни старайся. Майкл и Флер останутся ужинать.

– Спасибо, тетя Эм, с удовольствием у вас переночую. Я еще не купила и половины того, что просила Клер.

– Нехорошо, что Клер выходит замуж раньше тебя.

– Но она и должна была выйти раньше, тетя.

– Ерунда! Клер – умница, а они не торопятся. Когда я вышла замуж, мне было уже двадцать один.

– Вот видишь!

– Не смейся надо мной. Умницей я была только раз. Помнишь, Лоренс, того слона… я хотела, чтобы он сел, а он все время становился на колени. Понимаешь, у них ноги подгибаются только в одну сторону. И я сразу сказала, что они ни за что не подогнутся в другую!

– Ах, тетя Эм! Да ты вообще самая большая умница на свете! Женщины так уныло последовательны.

– Меня утешает твой нос, Динни. Мне так надоели клювы и тети Уилмет, и Генриетты Бентворт, да и мой тоже.

– У тебя нос только чуть-чуть орлиный.

– В детстве я ужасно боялась, что он станет еще хуже! Часами простаивала, прижавшись кончиком к гардеробу.

– Я тоже хотела что-нибудь сделать со своим носом, только наоборот.

– Один раз я так стояла, а твой папа забрался на гардероб, как настоящий леопард, а потом на меня как спрыгнет! Даже губу себе прокусил. У меня вся шея была в крови.

– Фу, как нехорошо!

– Да. Лоренс, о чем ты сейчас думаешь?

– О том, что Динни, наверно, не обедала. Правда, Динни?

– Я отложила это до завтра.

– Вот видишь! – воскликнула леди Монт. – Позови Блора. Ты ни за что не поправишься, пока не выйдешь замуж.

– Давай сперва сбудем с рук Клер, хорошо?

– В церкви Святого Георгия? И венчает, наверно, Хилери?

– Конечно!

– Я непременно буду плакать.

– А почему, в сущности, ты плачешь на свадьбах?

– Она ужасно похожа на ангела, а жених – в черном фраке, с усиками щеточкой, и совсем ничего не чувствует, а она думает, что он чувствует! Так обидно!

– Ну, а вдруг он все-таки чувствует? Майкл ведь чувствовал, когда женился, и дядя Адриан тоже!

– Адриану уже пятьдесят три, и у него борода. И потом он ведь Адриан!

– Да, это, конечно, другое дело. Но, по-моему, надо скорее пожалеть жениха. У невесты самый счастливый день в жизни, а ему, бедняжке, наверно, тесен белый жилет.

– Лоренсу не был тесен. Лоренс всегда был тоненький, как папиросная бумага. А я была тощая, как ты.

– Тебе, наверно, очень шла фата, тетя Эм. Правда, дядя? – Но иронически-грустное выражение на лицах этих пожилых людей заставило ее замолчать, и она только спросила: – Где вы познакомились?

– На охоте. Я упала в канаву, а дяде это не понравилось; он подошел и вытащил меня оттуда.

– Но это идеальная встреча!

– Нет, слишком много было глины. Мы целый день потом друг с другом не разговаривали.

– А что же вас примирило?

– То да се. Я гостила у родителей Ген, Кордроев, а Лоренс заехал к ним посмотреть щенят. И чего это ты меня все выспрашиваешь?

– Мне просто хотелось знать, как это делали в ваши дни.

– А ты лучше выясни, как это делают теперь.

– Дядя Лоренс вовсе не желает от меня избавиться.

– Все мужчины эгоисты, кроме Майкла и Адриана.

– И потом мне ужасно не хочется, чтобы ты плакала.

– Блор, принесите мисс Динни бутерброд и коктейль, она не обедала. И потом, Блор, мистер и миссис Адриан и мистер и миссис Майкл будут у нас ужинать. И еще, Блор, скажите Лоре, чтобы она отнесла какую-нибудь мою ночную рубашку и все, что нужно, в голубую комнату для гостей. Мисс Динни останется ночевать. Ах, эти дети! – И леди Монт, слегка покачиваясь, выплыла из комнаты. Дворецкий последовал за ней.

– Ну, какая же она прелесть, дядя!

– Я этого никогда не отрицал!

– С ней легче становится на душе. Она хоть раз в жизни сердилась?

– Иногда она начинает сердиться, но тут же об этом забывает.

– Вот благодать!

Вечером, во время ужина, Динни ждала, что дядя хоть словом обмолвится о возвращении Уилфрида Дезерта. Но он ничего не сказал.

После ужина она подсела к Флер, как всегда восхищаясь ею. Безупречное самообладание Флер, ее выхоленное лицо и фигура, трезвый взгляд ясных глаз, трезвое отношение к самой себе и какое-то странное к Майклу: слегка почтительное и в то же время чуть-чуть снисходительное – не переставали удивлять Динни.

«Если я когда-нибудь выйду замуж, – думала Динни, – я не смогу вести себя так с мужем. Я хочу относиться к нему как к равному, не пряча своих грехов и не боясь видеть его грехи».

– Ты помнишь свою свадьбу, Флер? – спросила она.

– Конечно, дорогая. Убийственная церемония!

– Я сегодня встретила вашего шафера.

Темные зрачки Флер сузились.

– Уилфрида? Разве ты его знаешь?

– Мне тогда было шестнадцать, и он поразил мое юное воображение.

– Для этого и приглашают шаферов. Ну, и как ему живется теперь?

– Он очень загорелый и опять взволновал мою юную душу.

Флер засмеялась.

– Ну, это он всегда умел.

Глядя на нее, Динни решила проявить настойчивость.

– Да. Дядя Лоренс рассказывал, что когда-то он пытался вовсю проявить этот свой талант.

Лицо Флер выразило удивление.

– Вот не думала, что тесть это заметил!

– Дядя Лоренс у нас колдун.

– Ну, Уилфрид вел себя, в общем, примерно, – задумчиво улыбаясь, пробормотала Флер. – Отправился на Восток, как миленький…

– Неужели он поэтому и жил там до сих пор?

– Что ты! Корь – болезнь недолгая. Ему просто там нравится. Может, он завел себе гарем.

– Нет, – сказала Динни. – По-моему, он человек брезгливый.

– Ты права, дорогая, и прости меня за дешевый цинизм. Уилфрид – один из самых странных людей на свете, но, в общем, он славный. Майкл его любил. Но любить его, – сказала она вдруг, взглянув Динни прямо в глаза, – просто мучение: уж больно в нем все вразброд. В свое время я к нему близко приглядывалась, – так уж пришлось, понимаешь? В руки он не дается. Страстная натура и сплошной комок нервов. Человек он мягкосердечный и в то же время обозленный. И ни во что на свете не верит.

– Наверно, верит все-таки в красоту, – спросила Динни, – и в истину, если знает, в чем она?

Флер неожиданно ответила:

– Ну, знаешь, дорогая, в них-то мы все верим, если они нам попадаются. Беда в том, что их нет, разве что… разве что они в тебе самой. Ну, а если в душе одна кутерьма, чего тогда ждать хорошего? Где ты его видела?

– Он разглядывал Фоша.

– А-а… Кажется, он и тогда его боготворил. Бедный Уилфрид, жить ему несладко. Контузия, стихи, да и воспитание нелепое, отец совсем отошел от жизни, мать – наполовину итальянка, сбежала с другим. Беспокойная семья. Лучшее, что у него было, – глаза: грустные, сердце от них щемило. И к тому же очень красивые – опасное сочетание. Значит, он снова растревожил твое воображение? – И она уже открыто взглянула Динни в глаза.

– Нет, но мне было интересно, встревожишься ли ты, если я скажу, что его встретила.

– Я? Милочка, мне уже скоро тридцать. Я мать двоих детей и… – лицо ее потемнело, – у меня теперь иммунитет. Если я кому-нибудь захочу открыться, может, я откроюсь тебе. Но есть вещи, о которых не говорят.

Наверху, в спальне, путаясь в складках ночной рубашки тети Эм, Динни задумчиво глядела в камин, затопленный, несмотря на все ее уговоры. Она понимала, что странное томление, которое охватило ее и толкало неизвестно куда, просто нелепо. Что это с ней? Встретила человека, который десять лет назад поразил ее воображение! И, по всем отзывам, вовсе не такого уж хорошего человека! Что из этого? Динни взяла зеркало и стала разглядывать свое лицо над вышитым воротником тетиного балахона. Оно ей почему-то не понравилось.

«Ну до чего же оно надоедает, это унылое рукомесло проклятого Боттичелли», – подумала она.

 
Нос вверх глядит, лазурь же взгляда
Устремлена коварно вниз…
О рыжекудрая дриада,
Самой себя остерегись!
 

А он ведь привык к Востоку, к черным очам, томно блестящим из-под чадры, к манящим прелестям, скрытым под покрывалом, к таинственным соблазнам, к зубам, как жемчуг, словом, к красе райских гурий. Динни открыла рот и стала разглядывать свои зубы. Ну, тут ей бояться нечего: лучшие зубы в роду. Да и волосы у нее, в сущности говоря, не рыжие, а скорее, как называла их мисс Браддон, – бронзовые. Какое красивое слово! Жаль, что теперь волосы так не называют. Фигуру под всеми этими рюшками и вышивками, правда, не увидишь. Не забыть посмотреться в зеркало завтра перед ванной. За все то, чего сейчас не видно, она, кажется, может благодарить бога. Со вздохом отложив зеркало, Динни забралась в постель.