Kitobni o'qish: «Путешествие на «Снарке»»

Shrift:

Сайт издательства www.veche.ru

Джек Лондон

Путешествие на «Снарке»

Посвящается ЧАРМИАН – помощнице капитана «Снарка», становившейся к штурвалу и ночью и днем, на подходах к портам и при выходе из них, при следовании узкими проливами, при любой опасности – и заплакавшей после двух лет плавания, когда путешествие было прервано.

Глава I. Вступление

Началось все в купальнях Глен-Эллен. Поплавав немного, мы ложились обыкновенно на песке, чтобы дать коже подышать теплым воздухом и напитаться солнечным светом. Роско был яхтсменом. Я тоже побороздил в своей жизни моря. Поэтому рано или поздно разговор неизбежно должен был коснуться различного типа судов. Мы заговорили о яхтах и вообще о судах небольшого размера и об их мореходных качествах. Вспомнили капитана Слокума и его трехлетнее путешествие вокруг света на суденышке «Спрэй».

Мы утверждали, что совсем не страшно отправиться вокруг света на маленьком судне, ну, скажем, футов в сорок длиной… Более того, мы утверждали, что это даже доставило бы нам удовольствие. И договорились в конце концов до того, будто нам больше всего на свете хочется совершить такое плавание.

– За чем же дело стало? Поплыли! – сказали мы… в шутку.

Потом, когда мы остались одни, я спросил Чармиан, нет ли у нее и в самом деле такого желания, а она сказала, что это было бы так чудесно, что просто не верится.

В ближайший же день, когда мы опять проветривали кожу на песке у купальни, я сказал Роско:

– Давайте отправимся!

Я говорил совершенно серьезно, и он так меня и понял, потому что спросил:

– А когда?

Мне нужно было построить дом на своем ранчо, разбить фруктовый сад, виноградник, посадить вокруг ранчо живую изгородь – вообще переделать кучу различных дел. Мы решили, что отправимся лет этак через пять. Но соблазн приключений одолевал нас. Почему не отправиться теперь же? Никто из нас не станет моложе через пять лет. Пусть сад, виноградник и живые изгороди разрастутся за время нашего отсутствия. Когда мы вернемся, они будут к нашим услугам. И мы тогда отлично проживем в сторожке, пока не будет выстроен дом.

Таким образом, вопрос был решен, и постройка «Снарка» началась. Мы назвали его «Снарком» просто потому, что никакое другое сочетание звуков нам не нравилось, – говорю для тех, кто будет искать в этом названии какой-то скрытый смысл.

Друзья никак не могут понять, зачем нам понадобилась эта поездка. Они беспокоятся, ахают и всплескивают руками. Никакие доводы не могут заставить их понять, что мы просто пошли по линии наименьшего сопротивления; что отправиться по морю в маленькой яхте для нас легче и удобнее, чем остаться на суше, – совершенно так же, как для них гораздо легче и удобнее остаться дома, на суше, чем отправиться по морю в маленькой яхте. Все это происходит от преувеличенной оценки своего «я». Они не могут уйти от себя. Они не могут даже временно отрешиться от себя, чтобы увидеть: то, что для них есть линия наименьшего сопротивления, вовсе не обязательно есть линия наименьшего сопротивления для других. Из собственных желаний, вкусов и предрассудков они делают аршин, которым меряют желания, вкусы и предрассудки всех других живых существ. Это очень нехорошо. Я так и говорю им. Но они не могут отрешиться от своих несчастных «я» даже настолько, чтобы выслушать меня. Они думают, что я сумасшедший. Я их понимаю. И со мной такое бывало. Мы все склонны предполагать, что если человек с нами не соглашается, значит, у него в голове что-то не в порядке.

А все потому, что сильнейший из побудителей на свете – это тот, который выражается словами: так мне хочется. Он лежит за пределами философствования: он вплетен в самое сердце жизни. Пусть, например, разум, опираясь на философию, в течение целого месяца упорно убеждает некоего индивида, что он должен делать то-то и то-то. Индивид в последнюю минуту может сказать «я так хочу» и сделает что-нибудь совсем не то, чего добивалась философия, и философия оказывается посрамлена. Я так хочу – это причина, почему пьяница пьет, а подвижник носит власяницу; одного она делает кутилой, а другого анахоретом; одного заставляет добиваться славы, другого – денег, третьего – любви, четвертого – искать Бога. А философию человек пускает в ход по большей части только для того, чтобы объяснить свое «хочу».

Так вот, если вернуться к «Снарку» и к вопросу, почему я захотел совершить на нем путешествие вокруг света, я скажу так. Мои «хочу» и «мне нравится» составляют для меня всю ценность жизни. А больше всего я хочу разных личных достижений – не для того, понятно, чтобы кто-то мне аплодировал, а просто для себя, для собственного удовольствия. Это все то же старое: «Это я сделал! Я! Собственными руками я сделал это!»

Но мои подвиги должны быть непременно материального, даже физического свойства. Для меня гораздо интереснее побить рекорд в плавании или удержаться в седле, когда лошадь хочет меня сбросить, чем написать прекрасный роман. Всякому свое. А другому, вероятно, приятнее написать прекрасный роман, чем победить в плавании или обуздать непослушную лошадь.

Подвиг, которым я, кажется, больше всего горжусь, подвиг, давший мне невероятно острое ощущение жизни, я совершил, когда мне было семнадцать лет. Я служил тогда на трехмачтовой шхуне, плававшей у японского побережья. Мы попали в тайфун. Команда провела на палубе почти всю ночь. Меня разбудили в семь утра и поставили к штурвалу. Паруса были убраны до последнего лоскутка. Мы шли под голым рангоутом, однако шхуна неслась ходко. Высокие волны катились редко, на расстоянии в одну восьмую мили друг от друга, а ветер срывал их пенящиеся верхушки, и воздух до того был насыщен водяной пылью, что дальше второй волны ничего не было видно. Шхуна, собственно, почти не слушалась руля. Она то и дело принимала воду то правым, то левым бортом, беспорядочно тыкалась носом то вверх, то вниз, рыская по всем румбам от юго-запада до юго-востока, и каждый раз, когда налетающая волна поднимала ее корму, грозила развернуться бортом к ветру. А это означало верную гибель и для судна и для всей команды.

Я стал к штурвалу. Капитан несколько минут наблюдал за мною. Он, очевидно, боялся, что я слишком молод и что у меня не хватит ни силы, ни упорства. Но после того, как я несколько раз удачно выровнял шхуну, он спустился вниз завтракать. Весь экипаж находился внизу, так что если бы шхуна перевернулась, никто не успел бы выскочить на палубу.

В продолжение сорока минут я стоял у штурвала один, держа в руках бешено скачущую шхуну и двадцать две человеческих жизни. Один раз нас залило с кормы. Я видал, как волна налетает, и, почти захлебываясь под многими тоннами обрушившейся на меня воды, я все-таки не дал шхуне лечь на бок и не бросил штурвала. Через час меня сменили – я был весь в поту и совершенно без сил. Но все-таки я выполнил свое дело. Своими собственными руками я удержал шхуну на правильном курсе и провел сотню тонн дерева и железа через несколько миллионов тонн воды и ветра.

Я был счастлив потому, что мне это удалось, а вовсе не потому, что двадцать два человека знали об этом. Через год половина из них умерла или разбрелась по белу свету, но моя гордость не уменьшилась от этого. Впрочем, я должен сознаться, что небольшую аудиторию я все-таки иметь не прочь. Только она должна быть совсем-совсем небольшая и состоять из людей, которые любят меня и которых я тоже люблю. Если мне удается совершить перед ними что-нибудь выдающееся, я чувствую, что оправдываю этим их любовь ко мне. Но тут уже нечто совсем другое, чем удовольствие от самого свершения. Это удовольствие принадлежит мне одному безраздельно и совершенно не зависит от присутствия или отсутствия свидетелей. Удача приводит меня в восторг. Я весь загораюсь. Я чувствую в себе особенную гордость, которая принадлежит мне и только мне. Это что-то физическое. Все фибры моего существа радостно трепещут от гордости. И это, конечно, вполне естественно. Человек испытывает глубочайшее удовлетворение оттого, что ему удалось так хорошо приспособиться к среде. Удачное приспособление к среде – вот что такое успех.

Жизнь живая – это жизнь успеха; успех – биение ее сердца. Преодоление большой трудности – это всегда удачное приспособление к суровой, требовательной среде. Чем больше препятствия, тем больше удовольствие от их преодоления. Возьмите, например, человека, который прыгает с трамплина в воду: он делает в воздухе полуоборот всем телом и попадает в воду всегда головой вперед. Как только он оттолкнется от трамплина, он попадает в непривычную, суровую среду, и столь же сурова будет расплата, если он не справится с задачей и упадет на воду плашмя. Разумеется, ничто, собственно, не заставляет его подвергать себя риску такой расплаты. Он может спокойно остаться на берегу в безмятежном и сладостном окружении летнего воздуха, солнечного света и устойчивой неподвижности. Но что поделаешь, человек создан иначе! В короткие мгновения полета он живет так, как никогда не жил бы, оставаясь на месте.

Я, во всяком случае, предпочитаю быть на месте этого прыгуна, чем на месте субъектов, которые сидят на берегу и наблюдают за ним. Вот почему я строю «Снарк». Что поделаешь, так уж я создан. Хочу так – и все тут. Поездка вокруг света сулит мне богатые, полноценные мгновения жизни. Согласитесь со мной на одну минуту и посмотрите на все с моей точки зрения. Вот перед вами я, маленькое животное, называемое человеком, комочек живой материи, сто шестьдесят пять фунтов мяса, крови, нервов, жил, костей и мозга, – и все это мягко, нежно, хрупко и чувствительно к боли. Если я ударю тыльной стороной руки, совсем не сильно, по морде непослушной лошади, я рискую сломать себе руку. Если опущу голову на пять минут под воду, то я уже не выплыву, – я захлебнусь. Если упаду с высоты двадцати футов – разобьюсь насмерть. Мало того, я существую только при определенной температуре. Несколькими градусами ниже – и мои пальцы и уши чернеют и отваливаются. Несколькими градусами выше – и моя кожа покрывается пузырями и лопается, обнажая больное, кровоточащее мясо. Еще несколько градусов ниже или выше – и свет и жизнь внутри меня гаснут. Одна капля яду от укуса змеи – и я не двигаюсь и никогда больше не буду двигаться. Кусочек свинца из винтовки попадает мне в голову – и я погружаюсь в вечную тьму.

Хрупкий, беспомощный комочек пульсирующей протоплазмы – вот что такое я. Со всех сторон меня окружают стихии природы, грандиозные опасности, титаны разрушения – чудища, чуждые сострадания, которым до меня дела не больше, чем мне до той песчинки, которую я топчу ногами. Им вовсе нет до меня дела. Они не ведают о моем существовании. Это силы неразумные, беспощадные, не разбирающие добра и зла. Циклоны и самумы, молнии, водовороты, трясины, приливы и отливы, землетрясения, грохочущие прибои, что налетают на каменные утесы, волны, что заливают палубы самых больших кораблей, слизывая с них людей и лодки. И все эти бесчувственные чудища знать ничего не знают о слабеньком, чувствительном создании, сотканном из нервов и недостатков, которое люди называют Джеком Лондоном и которое о себе довольно высокого мнения и даже считает себя существом высшего порядка.

И вот в хаосе столкновений всех этих грандиозных и опасных титанов я должен прокладывать себе дорогу. Комочек жизни, называемый «я», хочет восторжествовать над ними всеми. И всякий раз, когда комочек жизни, называемый «я», ухитряется провести их или обуздать и заставить работать на себя, он склонен считать себя богоравным. Это ведь совсем не плохо – оседлать бурю и чувствовать себя богом. Я осмелюсь утверждать даже, что когда комочек живой протоплазмы чувствует себя Богом, это выходит гораздо более гордо, чем когда такое чувство испытывает Бог.

Вот море, ветер и волны. Вот моря, ветры и волны всего мира. Вот она, самая жестокая, свирепая среда. И приспособиться к ней трудно, но приспособиться к ней – наслаждение для комочка трепещущего тщеславия, называемого «я». Я хочу! Я так создан. Это моя специфическая форма тщеславия – вот и все.

Впрочем, в путешествии на «Снарке» есть еще и другая сторона. Поскольку я живу, постольку я хочу смотреть и видеть, а увидеть целый мир – это немножко больше, чем видеть собственный городок или долину.

Мы не слишком много думали о нашем маршруте. Решено было только одно: наша первая остановка будет в Гонолулу. А куда мы направимся после Гавайских островов, мы в точности не знали. Это должно было решиться уже на месте. В общем, мы знали только, что обойдем все Южные моря, заглянем на Самоа, в Новую Зеландию, Тасманию, Австралию, Новую Гвинею, на Борнео и на Суматру, затем отправимся на север, в Японию, через Филиппинские острова. Потом очередь будет за Кореей, Китаем, Индией, а оттуда в Красное море и в Средиземное. Затем предположения становились уже окончательно расплывчатыми, хотя много отдельных деталей было установлено совершенно точно – между прочим, и то, что в каждой из европейских стран мы проведем от одного до трех месяцев.

«Снарк» будет парусником. На нем установят бензиновый двигатель, но мы будем пользоваться им только в самых крайних случаях, как, например, среди рифов, где штиль в соединении с быстрыми течениями делает всякое парусное судно совершенно беспомощным. По оснастке «Снарк» задуман так называемым «кечем». Оснастка кеча – это нечто среднее между оснасткой пола и шхуны. За последние годы признано, что оснастка пола наиболее удобна для дальних плаваний в одиночку. Кеч сохраняет все преимущества пола и в то же время приобретает некоторые выгодные качества шхуны. Впрочем, все предыдущее следует принимать пока не совсем всерьез. Это только теории. Я еще ни разу не плавал на кече и даже не видал ни одного кеча. Теоретически это все для меня неоспоримо. Однако вот погодите: выйду в открытое море и тогда смогу рассказать подробнее о всех свойствах и преимуществах кеча.

Первоначально предполагалось, что «Снарк» будет иметь сорок футов длины по ватерлинии. Но обнаружилось, что не хватит места для ванны, и поэтому мы увеличили длину до сорока пяти футов. Наибольшая ширина его – пятнадцать футов, ни трюма, ни рубки нет. Каютная надстройка, расположенная в носовой части, занимает шесть футов, а палуба совершенно пустая – только два сходных трапа и люк. Благодаря тому что палуба не отягощена надстройками, мы будем в большей безопасности, когда многие тонны воды начнут обрушиваться на нас через борт. Широкий, вместительный утопленный в палубу кокпит с высоким ограждением и самоотливающейся системой труб должен был сделать возможно более комфортабельными наши ночи и дни в дурную погоду.

Команды у нас не будет. Вернее, командой будет Чар- миан, Роско и я. Мы все будем делать сами. Мы обойдем земной шар своими силами. Проплывем ли благополучно или потопим наше суденышко – во всяком случае, это все мы сделаем собственными руками. Разумеется, у нас будут повар и мальчик для услуг. Зачем нам, в самом деле, торчать у плиты, мыть посуду и накрывать на стол? Это мы могли бы делать с успехом и дома. Да, наконец, у нас достанет дела управляться с судном. Мне же, кроме того, придется заниматься и своим обычным ремеслом – писать книги, чтобы прокормить всю компанию и иметь возможность покупать новые паруса и снасти для «Снарка» и вообще поддерживать его в полном порядке. А потом у меня есть еще и ферма, и я должен заботиться о том, чтобы виноградник, огород и изгородь процветали в мое отсутствие.

Когда мы увеличили длину «Снарка», чтобы выиграть место для ванной, то оказалось, что у нас еще остается немного свободного пространства – можно поставить более крупный двигатель. У нас будет мотор в семьдесят лошадиных сил, и так как предполагается, что он даст нам девять узлов ходу, то, значит, на всем свете не существует реки, с течением которой мы не могли бы справиться.

Мы собираемся, видите ли, провести много времени внутри материков. Небольшие размеры «Снарка» делают это вполне возможным. При входе в реку паруса и мачты убирают и пускают в ход машину. Заранее намечены каналы Китая и река Янцзы. Мы проведем на них целые месяцы, если только получим разрешение от правительства. Эти разрешения от правительств, конечно, будут служить постоянным препятствием для внутриматериковых экскурсий. Но зато, если мы их получим, мы сможем увидеть очень многое.

Когда мы доберемся до Египта, мы отлично можем подняться вверх по Нилу. По Дунаю мы поднимемся до Вены, по Темзе до Лондона, по Сене до Парижа, а там станем на якоре против Латинского квартала, носом на Нотр-Дам, кормой к моргу. Из Средиземного моря мы поднимемся по Роне до Лиона, пройдем в Сону, из Соны в Марну Бургундским каналом, из Марны опять в Сону и потом опять в море мимо Гавра. А когда переплывем Атлантический океан к Соединенным Штатам, можем подняться вверх по Гудзону, пройти каналом Эри в Большие Озера, выйти из Мичигана у Чикаго, через реку Иллинойс и соединительный канал попасть в Миссисипи и вниз по Миссисипи до Мексиканского залива. А потом еще предстоят большие реки Южной Америки. Одним словом, когда мы вернемся обратно в Калифорнию, мы уже будем знать кое-что из географии.

Люди, строящие себе дома, очень часто приходят в отчаяние от всех хлопот, связанных с этим; но если есть между ними такие, кому нравится напряжение стройки, я посоветовал бы им лучше построить такое судно, как «Снарк». Представьте себе на мгновение, сколько разных вещей держат нас в постоянном напряжении. Возьмем, например, мотор. Какой лучше взять? Двухтактный? Трехтактный? Четырехтактный? Мои губы совершенно измучены и исковерканы невероятным жаргоном, а мой мозг исковеркан еще более странными и непривычными для него понятиями и совершенно отбил себе ноги в этих новых, скалистых областях мысли. Теперь зажигание: какое лучше – батарейное с прерывателем или магнето?

И дальше: что лучше – сухие батареи или аккумуляторы? Как будто аккумуляторы, но для них нужно динамо; если динамо, то какой мощности? Но раз уж у нас будет динамо и аккумуляторы, то смешно было бы не осветить судно электричеством. Тогда выдвигается вопрос: сколько лампочек и во сколько свечей? Идея сама по себе великолепна. Однако для электрического освещения понадобятся более емкие аккумуляторы, которые, в свою очередь, потребуют более мощной динамомашины.

Но если уж на то пошло, почему бы не завести и прожектор? Он был бы нам чрезвычайно полезен. Но прожектор поглощает так много электрической энергии, что, когда он будет в действии, всякий другой свет придется выключать. Опять то же затруднение: нужны аккумуляторы и динамо большего размера. И когда все как будто выясняется, вдруг кто-то спрашивает: «А что, если мотор вдруг перестанет работать?» Мы пропали! Ведь у нас бортовые огни, якорный огонь и компас, который должен быть всегда освещен! Это вопрос жизни и смерти. Выходим из затруднения: наряду с электричеством у нас будут простые керосиновые лампы.

Однако с мотором так легко не разделаешься. Машина сильна. А мы слабы: нас всего двое не очень крупных мужчин и одна маленькая женщина. Мы надорвем себе все жилы, мы надорвем свое здоровье, если будем выбирать якорь вручную. Пусть лучше поработает за нас машина. Тогда возникает вопрос о передаче энергии от двигателя к брашпилю. Когда все это окончательно решено, мы начинаем распределять пространство между машинным отделением, камбузом, ванной, кают-компанией и отдельными каютами, и сказка про белого бычка начинается сызнова. Наконец, когда вопрос с мотором выяснен окончательно, я посылаю в Нью-Йорк по телеграфу следующую тарабарщину: «Шарнирную передачу оставить поместите соответственно упорный подшипник расстоянии десяти футов шести дюймов передней части маховика ближе корме».

Увлечение, хлопоты – хорошая вещь, но попробуйте-ка потанцевать около вопроса, какая система рулевого привода будет лучше, или решить, как обтягивать такелаж: по-старому – талями – или по-новому – винтовыми талрепами. Как поместить компас: ровно посередине, против штурвала, или несколько в стороне от него? У заправских моряков по поводу всех этих тонкостей имеются целые библиотеки. Потом выдвигается вопрос о хранении бензина, которого будет тысяча пятьсот галлонов; вопрос о лучшей системе огнетушителей на случай его воспламенения. Затем маленькая тонкая проблема спасательной шлюпки. Когда, наконец, и с этим покончено, вылезает кок с мальчиком для услуг и со всеми прочими кошмарными подробностями. Наше судно очень невелико, и мы будем в нем очень плотно упакованы. Вот почему все сложности, связанные с подысканием прислуги на суше, совершенно бледнеют в сравнении с нашими. Мы нашли одного боя, и у нас гора с плеч свалилась, но он вдруг влюбился и отказался ехать.

Где же тут найти время проштудировать навигацию, если разрываешься между всеми этими неотложными вопросами и необходимостью заработать деньги, чтобы иметь право ставить себе эти вопросы! Ни Роско, ни я, собственно, навигации не знали, а лето уже прошло, скоро мы двинемся; вопросов все больше и больше, сокровищница же наших знаний по-прежнему наполнена благими намерениями. Ну да ладно, чтобы стать моряком, нужны годы, а мы с Роско как-никак моряки! Если мы не найдем времени сейчас, мы захватим с собой книги и инструменты в достаточном количестве и будем изучать навигацию в открытом море, между Сан-Франциско и Гавайскими островами.

Есть еще одна сторона нашего путешествия на «Снарке» – чрезвычайно печальная и даже опасная. Роско является последователем некоего Сайруса Р. Тида, а этот Сайрус Р. Тид придерживается космографии, несколько отличающейся от общепринятой. Роско полагает вместе с ним, что поверхность Земли вогнутая и что мы живем на внутренней стороне полой сферы. Таким образом, хотя мы с ним будем плыть на одном и том же судне – на «Снарке», но Роско будет путешествовать вокруг света по внутренней стороне сферы, а я – по внешней. Но к этому я еще вернусь впоследствии. Возможно, что к концу плавания мы договоримся до чего-нибудь. Я лично надеюсь, что мне удастся уговорить его закончить путешествие на внешней стороне, но беда в том, что он, в свою очередь, надеется, что еще до возвращения в Сан-Франциско я окажусь внутри Земли. Как он умудрится протащить меня сквозь земную кору, я не знаю, но только Роско – очень способный человек.

P. S. Кстати, о моторе. Если уж у нас будут мотор, и динамо, и аккумуляторы, то почему бы не завести машины для приготовления искусственного льда? Лед в тропиках! Да ведь это будет полезнее для нас, чем хлеб! Да будет лед!.. Теперь я погружаюсь в химию: и опять болят мои губы, и опять болят мои мозги, и опять неизвестно, где взять время на изучение навигации…