Kitobni o'qish: «История села Мотовилово. Тетрадь 4»

Тетрадь № 4

Ликбез. Смерть Ленина (1924 г.)

Неиссякаемо весёлыми забавами, играми и разными приключениями детство сельских ребятишек. То они целыми днями пропадают на речке Серёже: раздевшись догола, сломя голову бегают по песчаным отмелям, разнося брызги во все стороны, купаются. То руками ловят ленивых налимов, шаря руками под крутизной берегов. То войдя в лес, залезают на гибкие берёзки, подгибают вершинки их до земли и, опустив, с восторгом наблюдают, как вершинка берёзки упруго выпрямляется. То какой-нибудь парень с озорством залезет на молоденькую сосенку, начинает ее раскачивать до тех пор, как она, не выдержав, с треском ломается, а озорник с грохотом падает на землю. Он смеется от удовольствия, а товарищи весело хохочут над ним.

То под водительством знатока лесного грибного царства Саньки Савельева соберется ватага ребятишек и с корзинками побежит в лес по грибы. А не дойдя до леса «Лашкины грядки», по команде того же Саньки отдать долг лешему (чтобы удачным было похождение и набрать полные кузова), вся команда дружно снимает штаны и уставив голые зады к лесу, начинает тужиться, чтобы, жилясь, выдавить из себя этот «должок».

А при вбеге в лес, лес оглашается весёлым криком и гамом, что не поймешь, кто чего кричит. Эхо утраивает сплошной гвалт. Здесь природная стихия для излияния радостных всплесков детворы, здесь грибное царство, здесь таинственный шум хвои в вершинах сосен.

Санька Савельев и Санька Федотов спешат к заветному сухому ключику, который находится по левую сторону Воробейки: там уйма маслят и рыжиков. А Панька Крестьянинов с Ванькой Савельевым, попутно напав на россыпь пуль под крутым берегом Воробейки, с азартом набирают по полкармана пуль (они здесь остались от учебных стрельб во время гражданской войны).

Набрав по целым кузовам грибов и наигравшись вдоволь, с большим аппетитом ребята возвратились в село. Пообедав на скорую руку, ребятишки спешат на улицу, а там уж в полном азарте игра, кто во что горазд. Целая ватага играет в забавную игру «в лапти», некоторые бесшабашно и дурашливо толкаются, от удовольствия скалят зубы. Кто, зажав малышу ладонями уши, приподнимая его, показывает Москву. А Ванька Савельев с Санькой Федотовым разыгрались «в машину». Ванька, поймав целую горсть мух, говорит Саньке: «Машина едет. – Я по ней, – включившись в игру, отвечает Санька. – Сколько в ней? – вопрошает Ванька, – Восемь!» Ванька выпускает мух по одной, считая. В счете оба сбились, заспорили, а потом раздрались, начали кидаться грязью, а потом до камней дело дошло. Каждая игра почти всегда заканчивалась дракой и ревом, а больше всего в таких случаях доставалось Ваське Демьянову.

Михаил Федотов и Алеша Крестьянинов в играх и этой кутерьме участия уже не принимали, поженившись, они со своими молодыми играли в ненаглядушки. У них были уже другие забавы.

Изощрённым выдумкам в забавах детворы нет предела и конца. Под глубокую осень, вволю накатавшись на льду и назябшись на улице, целая орава парней в сумерки с озорством вваливается к кому-нибудь в избу и начинают петь: «Не унывай!» Старики в таких случаях берут из чулана ухват и вытуривают им из избы шумливую ватагу на улицу.

Ближе к зиме, когда все полевые крестьянские дела сделаны, детворе пора и в школу. В школе во время перемен шумливая орда учеников высыпает на улицу. Кто бегает сломя голову, догоняя друг друга, а большинство ребят и девчат, уцепившись за руки, под руководством учительницы Надежды Васильевны Беляевой играют в «Каравай». Озорники своими действиями стараются помешать игре, «смять каравай!».

Раньше парни в школу обычно ходили по две зимы, кое-как осиливали грамоту за два класса, а девки и того меньше. Им дозволялось посещать школу всего только ползимы. Обычно старшие в дому давали им такие поучительные наставления: «Надо прясть, а не шлёндать по школам, понапрасну лапти драть, а замуж и неграмотную возьмут! Детей рожать и хозяйством править – грамота не нужна!».

Но в период НЭПа Советская власть решила ликвидировать безграмотность среди сельского молодого населения. Для этой цели при школе организовали «Ликбез». До вечера в школе учатся ребятишки, а по вечерам парни и девки, которые в свое время не учились.

В этот вечер три девки из одной артели Машка, Пашка и Ташка, как обычно, ушли на Ликбез. Мишка Крестьянинов, зная, что они вот-вот должны пройти из школы по задам вдоль берега озера, имея злонамеренное побуждение озорства, решил девок проэкзаменовать, проверить, как они овладевают грамотой. Он на заборе мелом вывел из трех букв похабное слово, а сам спрятался в засаде. Вскоре появились и девки. Увидя написанное на заборе, они остановились, взаимно уцепившись руками между собой. Они решили проверить свои познания в чтении, старательно и дружно читать вслух. Когда же поняли, что это слово непристойное, весело захихикали и, от удовольствия рассмеявшись, побежали от забора прочь.

Мишка, выскочив из засады, с разбегу повалил всех трех девок в снег. В виде отметки за успех в чтении, всех истискал и извалял в снегу, а в довершение к этому он с наслаждением набил им под подолы снегу.

Панька, Ванька и Санька – шабры, постоянные товарищи, придя из школы, пообедав на скорую руку, выбежали на улицу играть. Первым делом они решили покататься с крыши высоченного Савельева двора. Забравшись на самый конёк, для благополучия перекрестившись, подобрав полушубок под зад, они лихо стремглав с замиранием сердца съезжают по тесовой крыше, с размаху зарываясь в сугроб. И весело, и задорно, и забавно. Снова спешат, залезают по плоской крыше отлива опять на самую высоту. Отвлечённый азартом и задором Панька только что приготовился к очередному полёту, как в это время на крыльцо дома вышел его отец. Увидя Паньку, он обрушился на него с руганью:

– Ах ты, вражья сила, эт куда тебя лукавый-то занёс, еле видно! Слезай сейчас же, а то возьму в руки сковородник и весь об тебя обломаю!

Ребятам пришлось катание прекратить. Отец ушел, а друзья, катая снежные шары, решили из них соорудить самодельную горку. К вечеру ударил мороз, горку полили – можно попробовать, скользкая ли. С весёлым азартом они с большим наслаждением начали кататься на ней, съезжая то на ногах, то на заднице, то прямо на брюхе. Неугомонный, скуповатый Панькин отец тут как тут. Он не спеша подошёл к горке, руки его спрятаны за спиной, спросил:

– Ну как гора-то, склизкая, аль нет?

– Эх, и скользка! – наивно, по-детски похвалился Панька, съезжая с горки, стоя на ногах.

– А от так-то она еще скользче будет! – отец с ехидной ухмылкой выхватил из-за спины топор и безжалостно истяпал всю скользящую поверхность горы.

– А то больно вы много лаптей на ней износите! – с укоризною добавил он, и с успокоительным довольством скрылся в открытые ворота своего двора. Ребята со слезами на глазах смотрели на злоумышленную и разрушительную работу Панькиного отца.

Проверив в огородах клетки для поимки синичек, ребята, раскрасневшиеся от зимней стужи, расходились по домам. Санька, Ванька с сестрёнкой иногда приглашались престарелой учительницей к ней на квартиру для просмотра увеличенных картинок, которые она им показывала с большим удовольствием с целью расширения кругозора деревенской детворы. В крышке специально сделанного деревянного ящичка вделано увеличительное стекло, через которое с большим восторгом и восхищением смотрели ребятишки на вставленную в рамку красочную карточку. Карточки менялись, менялись возгласы удивления и у ребят. Тут были показаны отдельные виды города Москвы, тут и величественный Кремль с золотистыми главами колокольни Ивана Великого, тут и «царь-колокол», тут и «царь-пушка». Ребята от восхищения прилипали носами к самому стеклу. Довольная Прасковья Егорьевна добродушно улыбалась и просила ребят, чтоб они так близко не подъеферивались к стеклу, не затуманивали его своим взволнованным дыханием.

В Рождество Ванька с сестрёнкой были приглашены к школьному товарищу Анатолию Вознесенскому. У Анатолия была сестра Любаша, подружка сестрёнки Маши.

Дети Савельевых: Ванька с Манькой очень обрадовались приглашению, они никогда не бывали на ёлке, поэтому с нетерпением ждали рождественского вечера. Наконец праздник Рождества наступил. Детвора вечером направилась в дом Вознесенских. В горнице стояла разукрашенная ёлка, на ней висели всевозможные игрушки и прикреплённые восковые свечи. Иван Павлович (отставной дьячок) отец Анатолия, зажёг свечи. Ёлка заблистала огнями и игрушками. Приглашённых детей на елку было около десяти человек, все школьного возраста.

Взявшись за руки, ребята ходили вокруг ёлки, пели песни, рассказывали стишки, играли в разные игры. Досыта наигравшись около блестящей от свечей и игрушек ёлки, ребята были одарены подарками: конфетами, пряниками, орехами. Часов в двенадцать ночи, весёлые и довольные впечатлениями, ребята разошлись по домам.

Двадцать второго января этого 1924 года в школе занятий не было, а было собрание учеников по случаю годовщины 9-го января 1905 года. Заведующий школой Евгений Семенович Лопырин перед школьниками выступил с речью, в которой он говорил о значении события и о вожде народа Ленине.

После собрания учителя каждого класса (их было четыре) каждому ученику раздали по листу бумаги. Этому подарку был рад каждый ученик, так как бумаги не хватало, и ученикам приходилось писать или грифелем на грифельной доске, или на газетах обломками карандашей. На другой день, двадцать третьего января, ученик четвертого класса Васюкин Колька, живший на станции Серёжа, известил Евгению Семеновичу и всем ученикам, что 21-го умер Ленин. Эта весть тяжело отразилась на учителях и на школьниках.

Похороны Ленина в Москве были назначены на воскресенье, 27-е января. Гроб с телом Ленина в Колонном зале Дома Союзов был установлен на шесть ночей и дней.

В воскресенье, 27-го января, у Ваньки Савельева отмечался День рождения. В этот день ему исполнилось восемь лет. По этому случаю в верхней избе было устроено общесемейное чаепитие. Завидев в окно проходившую по улице траурную демонстрацию с черными флагами, Ванька не долго думая, выбежал на улицу, наспех накинув на потные плечи пиджак. Он присоединился к демонстрации. Сильный мороз пощипывал уши, забирался под одежду, но отставать от толпы Ванька даже и не помышлял. Обойдя вокруг села, шествие остановилось около сельского совета, у деревянного здания около каменной лавки Лаптевых. Народу здесь собралось много, откуда-то пришли солдаты с винтовками. Начался траурный митинг, который открыл Евгений Семенович, за ним выступил председатель сельсовета Трошин, за ним управляющий вторусским кредитным товариществом Кудосников и другие ораторы.

После винтовочного салюта и команды «Шапки долой!» последовало пятиминутное молчание, а под конец митинга всеми присутствующими была спета «Вечная память». Махая шапкой, с трибуны регентствовал Евгений Семенович.

Торговля. Метрическая система

В Мотовилове в это время было три бакалейных лавки: Васюнина в Шегалеве, Лаптева, универсальная, у церкви и вновь открытая трестом лавка на перекрёстке улиц Мочалихи и Слободы. В Лаптевой торговала хозяйка Екатерина Ивановна, в Васюниной сам хозяин – старик Василий, а в трестовской – Васька Панюнин и Дунаев.

В лавках съестного товару было изобилие, так что от сочетания запахов колбасы, кренделей, калачей и селёдки в лавке создавался такой букет наиприятнейшего запаха, что из лавки так бы и не выходил.

– Бог за товаром! С прибылью торговать! – поприветствовал Василий Ефимович хозяина лавки.

– Спасибо! – ответил тот.

– У тебя, видно, Василий Михайлович, в лавке-то и мышей нет? – обратился к хозяину Василий Ефимович, пришедши купить к празднику рыбы – сазана.

– А что? – осведомился хозяин лавки.

– Уж больно гоже пахнет, дух в лавке приятный! – втягивая в себя воздух, улыбался Савельев.

– А вот он, ночной хозяин, мышам спуску не дает, он с ними быстро расправится, – указывая на дремлющего кота, отозвался хозяин лавки, кладя на чашку весов добротного сазана. – Три кило с лишним, – назвал вес рыбины лавочник.

– Эт сколько же в фунтах-то? – осведомился Савельев.

– Восемь фунтов, – пояснил Васюнин. – Нам, торговцам, от властей велено на килограммы переходить. Фунтами торговать запрещено. Да и гири у нас изъяли. Всем велят на метрическую систему переходить, – растолковывая, добавил он.

– Уж больно без привычки-то благо, – заметил Савельев.

– Ничего, народ и мы привыкнем, легче станет. Она, эта система-то, сама по себе проще старой-то, – заключил разговор о нововведении Васюнин.

– И на сколько он вытянул? – спросил Савельев.

– На шестьдесят четыре копейки.

– Это значит, полтинник с небольшим?

– Выходит так!

Расплатившись за рыбу, Савельев еще взял кило сладких кренделей к чаю, уплатив за них еще двенадцать копеек. Попрощавшись с Васюниным, Савельев вышел из лавки.

Проходя мимо лавки Лаптевых, Савельев зашёл и в неё. Сюда из Арзамаса только что привезли свежей колбасы. По всей лавке разнёсся разжигающий аппетит приятный колбасный запах.

Василий Ефимович осведомился у Екатерины Ивановны о цене.

– Пятьдесят пять копеек за кило, – весело ответила продавщица.

– А дешевле как? – по старой привычке в шутку переспросил Василий. Хозяйка молча показала на вывеску, висевшую на стене лавки. «Цены без запроса», – с расстановкой по слогам прочитал он. – Тогда взвесь мне полкило, для пробы, – попросил Савельев.

Екатерина Ивановна отвесила полкилограмма:

– Двадцать семь с половиной копеек! – объявила сумму хозяйка.

– А где я возьму полкопейки-то, – обеспокоенно сказал Савельев.

– А я сдам, у меня всякая мелочь имеется, – успокоительно отозвалась продавщица, – вот, посмотри, государство и полкопеечные монеты в обращение выпустило.

Находящиеся в лавке мужики с интересом кинулись рассматривать блестящую маленькую медную монетку достоинством в полкопейки.

Василий Савельев явился домой с охапкой покупок, а на другой день в праздник Крещенье за обедом, наряду с жирными щами из свинины ели вареного сазана и колбасу, а после пили чай с кренделями. Только с самоваром на этот раз у них произошла по недосмотру авария. Саньке было поручено поставить самовар. Не посмотрев, есть ли в нем вода, Санька, наложив углей, разжёг его. Угли в скорости буйно разгорелись, самовар не закипел, а как-то странно зазвенел. Услышав ненормальный звук, бабушка тороплива закричала:

– Скорей сымай трубу, а то самовар убежит!

Санька торопко снял трубу и в испуге убедился, что воды в нем нет. Угли он залил водой, а из перевернутого самовара на пол выпал слиток расплавленного олова. Санька, чтоб не попало за оплошность, поспешно принёс ведро воды, залил ее в самовар. Дело обошлось без особых утрат. Самовар расплавился частично, и вскоре он поспел, был готов к общему чаепитию. Семья уселась, как обычно, в верхней комнате, и принялись за распитие беленого топленым молоком чая, блаженно прикусывая душистые крендели.

– Чай да сахар! – поприветствовала сидящих за столом пришедшая к Савельевым соседка Анна Крестьянинова.

– Просим милости с нами чаевничать, – ответил ей Василий Ефимович.

– Спасибо, разве только чашечку, – задорясь на крендели, соблазнилась Анна.

Ей налили стакан чаю, забелили топленым молоком, подали крендель.

– Где это ты, Василий, кренделей-то купил? – спросила Анна.

– У Васюнина, – ответил Василий. – В лавке у них всего вдоволь. Я было уходить, а он вдобавок конфетку с мохром мне дал. Вон Володька ей забавляется.

– Да, красные купцы умеют торговать, – с похвалой о Васюнине отозвался Василий.

– А я вчерась в лавку к Лаптевым ходила, купила мужику на штаны две литры черного молестину да метру красину. Уж больно молестин-то черен, как у ворона крыло. Хотела еще миткалю купить, поглядела, а он больно уж редок, – доложила Анна о вчерашних покупках.

– Бают, в городе всего много, разного товару появилось и все больно дешёво, так что ни дар, ни купль. Мы с Федором собираемся, как-нибудь поедем. Да, бишь, я чего наслышалась: в какой-то Японии больно сильное землетрясение было, и много народу там погибло, – болезненно вздыхая, оповестила Савельевых любительница до разных новостей Анна.

– А в сибирской тайге, я читал, в 1908 году с неба упал какой-то большой тунгузский камень, много лесу повалило, – известил старших Санька.

– Да, какое-нибудь послание, а господь посылает на нас грешных, – высказала свое суждение о происшествиях бабушка Евлинья.

– А правда, еще болтают, как будто комета какая-то на небе появилась. Это быть опять к войне, – вспомнила от кого-то услышанное Анна.

– Дива нет! И войне не долго вспыхнуть, – высказал свое мнение Василий. – Только было утихомирилась матушка Россия, налаживать все стали, а вот на тебе, опять о войне слухи, – сокрушался он.

– А как в прошлую-то осень затмение-то луны было, помните? Месяц-то у всех на глазах так было и исчез весь, как бы тогда мы без месяца-то, а? – вступила в разговор Любовь Михайловна.

– Пропали бы все, да и только, – рассудила бабушка Евлинья, прихлёбывая чай из большого блюда.

В торговле у Лаптевых получился какой-то застой. Дела стали что-то не очень-то клеиться. Люди, покупатели, старались ходить в лавку к Васюнину, покупали товары большинство у него, считая Васюниных самыми большими богачами. Дедушка Васюнин сам торговал за прилавком: вежливо и услужливо обходился с покупателями. Сын его Иван Васильевич занимался коммерческими делами по закупу каталок, он связан с трестом. Старший сын Василия Алексей, живший на станции, считался еще большим богачом. Он имел свою лавку на станции и еще открыл чайную-пивную для обслуживания загулявших мужиков. Вообще он ворочал большим капиталом, вел себя барин-барином, жена его чувствовала себя совсем боярыней – хвалилась бабам золотом.

У Лаптевых же от застоя понизился спрос на товар. Если у Васюниных бочку рыбы-сазана разобрали за два дня, то у Лаптевых полбочки сазана испортилось. А когда хозяину лавки Василию Ивановичу Лаптеву кто-то предложил рыбу эту чем-то сдобрить, подсолить и, похваливая, продолжать продавать, он на это ответил:

– Я крест целовал, присягу перед Богом принимал, чтоб людей не обманывать!

Рыбу пришлось выбросить, а торговлю свернуть. Да к тому же этому была еще причина. К этому времени в селе было организовано потребительское общество пайщиков (пай 5 рублей), лавка (потребилка) и была открыта как раз в Лавке Лаптевых.

Во главе вновь организованного общества потребителей встал Сергей Никифорович Лабин, членами правления Васюнин Сергей, Лобанов Василий Федорович, а бухгалтером Лобанов Яков Иванович. Продавцом поставили Митрия Грунина, парня разгульного и сомнительного поведения.

Хотя власти и решили организовать потребительские общества с целью противостоять частным торговцам, но на первых порах частник разворотливостью и умением торговать имел превосходство над кооперацией. Частники, не имея никаких бюрократических правлений и канцелярий, все дело вели сами. Сами закупали товары, сами назначали цену (на каждый товар накидывали по копейке или две), сами снижали цены, где это необходимо было. Сами были бухгалтерами и не ограничивали часы торговли, сами торговали. Были случаи, в ночное время их будили покупатели и просили отпустить им или осьмушку табаку, или коробок спичек. И они безропотно удовлетворяли просьбу покупателя. В потребилке же в неурочные часы ничего не купишь: лавка закрыта, да к тому же продавцы (или как их стали называть «приказчиками»), не имея опыта в торговле, были грубы и неповоротливы.

В лавку, которая под конторой, продавцом взяли Жучкова Михаила, а в слободскую предложил свои услуги Николай Ершов. Повстречал он как-то однажды на улице идущего ему навстречу председателя потребительского общества Лабина Сергея Никифоровича, остановил его, спросил:

– Сергей Никифорович, постой-ка на минутку, я хочу у тебя спросить насчёт одного дела.

– Ну, спрашивай, я вас слушаю, – вежливо отозвался Сергей.

– Как бы мне к вам в потребилку приказчиком затесаться, я слышал, вы в слободскую лавку продавца подыскиваете, так вот я к вашим услугам, – деликатно изрёк Николай.

– Да ты не наторгуешь, а только проторгуешь! – слегка подковырнув его и высказав сомнение, заметил Сергей.

В это время к ним подошёл Николай Смирнов, вслушиваясь в разговор Лабина с Ершовым, он пока в их разговор не ввязывался, а только слушал.

– Да что, у меня смекалки в голове нет что ли? Или память слаба? Да я если кому и в долг дам, так без всякой записной книжки всё упомню! Любого продавца в торговом деле за поясок заткну, – расхваливая себя, петушился Ершов. – А что касается памяти, так я могу ей похвалиться! Я даже помню, как я в материной утробе находился.

– Ты что, выглядывал что ли оттуда? – с явной подковыркой спросил его Смирнов.

– Выглядывать-то, конечно, не выглядывал, а хорошо помню, что мне там тепленько было.

– Только разве! – с усмешкой заметил Смирнов.

– А что касается насчёт того, что проторгуюсь, так я своими деньгами соответствую, – продолжая начатый деловой разговор, хвалился Ершов.

– А откуда у тебя деньгам-то быть? – с язвительным укором обличал его Смирнов.

– Ты не знаешь, и в моем кармане деньги не считал, вот они позванивают! И видно не слыхивал звона моих монет! – Ершов в этот момент нарочито тряхнул карманом штанов, там и вправду что-то перезвякнуло.

– Вряд ли у тебя в кармане, когда кроме кресала, о кремень что позвякивало, – продолжал злословно подковыривать Ершова Смирнов. Лабин, слушая перебранку Смирнова с Ершовым, весело хохотал, удивлялся напористому самовосхвалению Ершова, он заметил, наконец:

– Николай Сергеич, собственно говоря, тут длительный разговор вести не о чем. Мы продавца в лавку уже подыскали, так что ты опоздал!

– А ково вы подыскали, если не секрет? – поинтересовался Ершов.

– Миньку Молодцова! – бессекретно ответил Лабин.

– Уж ково и нашли, – разочарованно протянул Ершов.

– Вот так друзья-товарищи, надейся на вас! Небось поддержите коммерцию, а ведь вместе на охоту-то ходили! Эх вы! Кооператоры! – упрекнул он Сергея и отошёл от них прочь.