Kitobni o'qish: «История села Мотовилово. Тетрадь 11. 1927–1928 гг.»

Жнитво, возка снопов с поля

Отделавшись от должности уполномоченного, Василий Ефимович еще глубже окунулся в своё хозяйство. Он решил обзавестись второй веялкой так это дело и выгодно и удобно. Взяв с собой Вань, они съездили в Арзамас и оттуда привезли на телеге новенькую веялку, которых в хозяйстве Савельевых стало две. Управившись с сенокосом за неделю, с Казанской, мотовиловцы приступили к жнитву. Савельевы с серпами в руках, дружно налегли на широченный загон, млея под палящим солнцем, обливаясь потом заканчивали жнитво.

– Вот это жарища! Уши палит! – вытирая пот со лба рукавом рубахи, томно проговорил Василий Ефимович.

– В жнитво почти всегда так! – с улыбкой на лице отозвался Иван Федотов, жавший со своей семьей по соседству от Савельевых, – у меня рубаху-то хоть выжимай, пот так и льёт, – добавил он.

– Беспрестанно пьёшь, а вода то потом выходит! – вступила в разговор Дарья.

– Мы восейка траву в болоте косили, день тоже был жаркий как нынче, так трава за один уповод сохла, – перевёл разговор на тему прошедшего сенокоса Иван.

– Да, скоро Ильин день и лето на убыль пойдёт, – заметил Василий.

– А всё же дело бают, что в заготовленном сене до ильина дня, пуд мёду, а после пуд навоза, – полушутливым тоном добавил Иван, – я это сам на себе испытал. В позапрошлом году, мне вовремя то не довелось сенокосничать, так я после Ильина дня два воза накосил, и сено то было не то! – сокрушенно дополнил Иван.

От изнурительной жары и надоедливой жажды, люди совсем изнемогая, частенько поглядывают на застрявшее в небесной вышине солнышко, млея размышляют; скоро ли оно с полдён склонится.

Василий Ефимович, подойдя к телеге и вытащив из-под влажной накошенной еще утром травы бочонок с квасом, припал к нему, стал впивать в себя прохладный ядрёный квас. Напившись он сподсосью втянул в себя капельки с усов, обтёр усы и рот подолом сатиновой рубахи, с которой он не расставался ни в сенокос, но в жнитво; не снимал её с себя боясь сожечь тело.

– А как бы дождя не было! Грыжа у меня что то ноет! – нарочно громко провозгласил Василий, чтобы услахал Иван.

– Дождик не дубина, а мы не глина, на размоет! – шутливо отозвался Иван.

– Дождь намочит, а солнышко высушит! – высказалась и Дарья.

– Только бы граду не было, а то рожь может выбить; она вон как созрела, – с опаской сказала Любовь Михайловна.

– Не дай бог! – отозвалась Дарья.

– Эх, восей, бают в городе и крупный град был! Отдельные градины с крупное яйцо были, – с тревогой в голосе вступился в разговор Фёдор Крестьянинов, жавший неподалёку.

Засиневшая в стороне неба туча и грозно громыхающий гром прошёл стороной, на задев поля где жали Савельевы, Федотовы и Крестьниновы. Через два дня жнитво было закончено и люди приступили к свозке снопов.

Отец, подавая Ваньке снопы, бросает их в телегу, а Ванька торопливо тормошась по телеге укладывает их рядами. Когда воз почти готов и в него уложено более двухсот снопов, отец заходит на другую сторону воза и найдя неправильность в укладке воза, с бранью обрушивается на Ваньку: – У тебя, что косы глаза-то! Не видишь, что воз-то наложил на тот бок! Вот двинуть подавалками по боку, будешь в перед знать! – грозно обещает отец за недогляд. Ванька виновато молчит, он старается сдержать себя, чтоб не промолвить ни слова в своё оправдание, ибо любое слово может вконец разозлить отца и тогда его угроза превратиться в явь. Укладка воза закончена, снопы на возу пригнетёны, воз увязан. Поехали! Почти всю дорогу, шедший сзади воза, Ванька потаённо шепчет молитву и желает, чтобы всё обошлось благополучно, чтобы воз не свалился в дороге.

– Ну-ка, иди проведи лошадь под узцы, чтобы правые колёса по глубине колеи проехали, а я с боку упрусь, толкну – воз то справлю. Только гляди, вон на ту кочку не наедь, тогда воз неминуемо свалится.

Ванька с тревогой на сердце и с молитвой в душе берёт Серого под узцы и весь напрыжившись от волнения ведёт лошадь там, где указал отец. Всё прошло благополучно, колёса телеги проехали по глубокой колее; с боку, упёршись в колючие головы снопов, отец несколько исправил кособочесть воза. Дорога пошла под гору, колёса весело перестукиваются, Ванька снова идёт сзади воза у него легко на душе.

Ярмонка в Нижнем

Не успели Савельевы разделаться с жнитвом и возкой снопов из поля, как Саньке вздумалось побывать на Нижегородской ярмарке. Не смотря на деловую пору и занятость семьи за уборкой хлебов в поле, он ежедневно настраивался на то, чтобы улизнуть в Нижний, благо деньжонок он подкопил своих, заработав их в неурочное время, работая на станке, разрешенную отцом в счёт «собины».

Гуляя по обширной ярмарке в Нижнем Новгороде, Санька всего насмотрелся вдоволь. Его поразило изобилие разнообразного товара: «На ярмарке всякой всячины глазами не окинешь! Тут разве не сыщешь только птичьего молока, а то всё есть!». На Нижегородскую ярмарку, которая обычно бывает в августе месяце, купцы съезжались со всего мира. Торг идёт убойный, деловой, насыщенный. Ярмарка изобилует ни только товаром, а разнообразием людских развлечений: тут русская душа и сыта и насыщена забавами веселья и наслаждения.

Пробыв на ярмарке два дня, Санька накупив кое-каких съестных подарков для семьи, не забыл и о своей невесте Наташке; он для её купил именную брошку.

Приехав домой, за столом во время обеда, Санька увлечённо рассказывал о Нижнем Новгороде и о всём виденным им ярмонке. Семья лакомшись гостинцами, привезёнными Санькой, с большим интересом слушала его рассказы и все дивились изобилием товаров продаваемых на ярмонке. Развеселённый рассказом, отец не счёл нужным поругать Саньку за те книжки, которые он привёз из Нижнего. Обычно же Саньке от отца попадало и за покупку и за их чтение:

– И не надоест тебе торчать за этими проклятыми книжками! Как я их не люблю! И что в них толку! Они, ведь, не поят, не кормят! Их стоит только выбросить или в печке сжечь, и то больше пользы от них будет! – негодуя, злобно ворчал он, иногда норовя ударить Саньку. Но за последнее время, отец стал от этого сдерживаться, чувствуя возмужалость Саньки.

Вечером этого дня Санька едва дождался когда стемнеет, когда поразбредшись по затемнённым местам, подальше от любопытных людских глаз, влюблённые парочки, как и он с Наташкой, могут скрытно творить свои таинственные, дарственные природой дела, прикрываемые очаровательной и волшебной ночью. Летний вечерок и ноченька – стихия для любви. Санька и Наташка взаимно полюбили друг друга и как говорится взаимно втрескались друг в друга по самые ушеньки. До и как была Саньке не влюбиться в Наташку, она не так уж больно красива лицом, но приглядчива и если в селе собрать десяток красавиц, она оказалась бы среди их. Да и Санька жених сам собой не плох; числится в селе одним из самых культурных женихов. Так, что они влюбились друг в друга с первого взгляда. При встрече, в этот вечер, они долго бродили по улице, ища себе пристанище. Санька, вначале, шёл рядом с Наташкой вкрадчивой походкой, боясь подхватить её под руку. Потом, осмелев, судорожно подхватив её сказал: «Пошли на озеро, там как то вольнее». Она повиновалась ему без возражений. «Вот ты идёшь со мной и не боишься?» – как бы между прочим спросил её Санька.

– А я тебя ни крошечки не испугалась, и даже согласна на край света с тобой идти, – весело улыбаясь ответила она ему.

– Тогда вот что, – остановившись около плетня, взволновано проговорил Санька, – Я всей душой признаюсь перед тобой, ты меня прямо совсем зачаровала!

– Это как так? Я ничевохоньки не понимаю, – кокетливо улыбаясь проговорила она.

– Ну попросту завлекла ты меня! Теперь понятно?

– Теперь поняла! И я тебя полюбила!

– Тогда, в знак нашей взаимной любви, давай с тобой поменяемся: ты мне платочек, а тебе подарю именную брошку. Я её для тебя привёз из Нижнего, с ярмонки.

– Давай. Я согласна!

– Только я без придачи меняться не стану, – добавил к уговору Санька.

– А что? – недоумённо осведомилась она.

– Я от тебя попрошу придачу.

– Какую? – настороженно спросила она, – для милого дружка и серёжка из ушка! – с довольной улыбкой протараторила она. Окрылённый этими словами, Санька безудержно осмелев, изловчившись поцеловал Наташку в перегиб через прясло тына.

– Это можно было и без всякой придачи! – слегка волнуясь и блаженно краснея от волнующего Санькина поцелуя счастливо пролепетала она ему на ухо.

– Тогда давай ещё! – и они взаимно впились друг в друга трепетными губами в сладком поцелуе; тела их трепетали от обоюдного возбуждения. И в этом взаимно-любовном наслаждающем душу поцелуе, для Саньки, все посторонние запахи, идущие от цветов и запах близкого озера как бы исчезли, в этот момент Санька ощущал только сладостный запах Наташкиных пылающих губ.

Наташка, хотя и блаженствовала в любовном порыве с Санькой, но мысли её тайно витали в туманных мечтах о Федьке. Федька, вольный сынок Василия Лабина, растёт и мужает как молодой дубок на воле. Не в пример старшему брату Яше, который работает как пчела и деятельный как муравей, всеми силами старается умножить богатство хозяйства отца. Федька же рос избалованным и для хозяйства своего отца ни только не пекся, а наоборот, тайно от отца, занимался расточительством. – Вот растёт головушка! И В кого только он уродился!? – недоумевали люди. – Как в кого? Старший то его братец, покойный Лёвушка тоже был отбойная головушка! – тут же отвечали дотошные бабы. И в действительности, Федька чувствуя богатство и, почёт и знатность отца, вёл себя гордо, высокомерно и развязано. Помогая брату Яше в погрузке и отправке на станцию Серёжа изготовленных детских каталок по адресам отца, Федька всеми мерами отлынивал от работы. Его тянуло к бесшабашному вольному озорству ни только в селе, но и там на железной дороге. То насрывает свинцовых пломб с опечатанных вагонов, то где то раздобудет петард и прикрепит их к рельсам, ради забавы и озорства останавливал поезда. Возрастлев, когда ему попёр семнадцатый год, он почуяв в себе физическую силу и вовсе возгордился своими незаурядным положением. Он обладает всеми качествами почётного жениха: залихватский вид – кепка набекрень, из под которой нахально торчит взбитый чуб черноватых волос, походка козырем, кабацкая удаль и в добавок ко всему этому гармонь через плечо; всё это в глазах сельских девок превозносило Федьку до небес. И каждая девка считала бы для себя большой честью, если бы Федька с ней познакомился и удостоил её своим вниманием, как жених. И недаром, Федька высокомерно бахвалялся перед товарищами: «Любую девку! Только кликну или даже свистну и она моя! А если которая не поддастся, то свет клином не сошёлся – под зад коленкой и лети от меня милая». На святках или весной, когда девки артелями сидят на лавках, в кельях или на брёвнах на улице, Федька бесцеремонно тюкается девкам на колени, своей разлапистой ладонью, как лошадь копытом, сильно ударяет по девичьим нежным ляжкам, от чего иная девка, от боли корчится но не смея показать свой «несносный» характер, млея молчит, а покрасневшая нога долго болезненно ноет, на лице страдалице едва не появляются слёзы.

По вечерам, в летнее время, Федька нарочно одевался во всё чёрное, чтобы быть неприметным для посторонних, особенно допытливых бабьих глаз.

Наташка Статникова заневестилась, стала одеваться нарядно и приманчиво. Недаром её мать Авдотья жаловалась бабам-соседкам. Жеманно сложив губы, она слащаво-приторно расписывала перед бабами: «У нас, у Наташеньки, добра всякого насряжено сундук полным-полнёхонек, даже крышка не прикрывается. И то донимает нас с мужиком – вынь да положь ещё два сарафана, да юбку сатиновую! Да ещё коробочные, хромовые полсапожки. Так и доняла! Пришлось купить всё! Живёт она за моей спиной как мышь в коробу. Вот нынче, невесты-то как матерями-то командуют!».

– Да, невеста она что тебе надо! Красная девка, статная, смазливая для парней, круглоличка, румяная! Одним словом – кровь с молоком, – льстиво гутарили бабы, расхваляя Наташку перед Авдотьей. Не миновала Наташка внимания Федьки, добрался он до неё. Сначала для виду стыдливо пококетничала, а потом перестала и соблазнившись поддалась. Об интимной связи Федьки с Наташкой узнали и люди. Как-то шёл по улице отец Наташкин Емельян, окликнул его Кузьма Оглоблин:

– Кум, а кум, постой-ка на минутку. Я тебе чего скажу! Я извиняюсь конечно, не гоже в чужое дело ввязываться и соваться, в сё же думаю кума известить надо!

– Ну, в чём дело-то? – предчувствуя что-то недоброе, спросил Емельян.

– Слушай-ка, твоя девка, кажись Наташка её зовут-то, с Федькой Лабиным валандается, – это я уж точно знаю. Восей, я на них нечаянно напоролся в кустах Соснового болота. Я поздно вечером корову искал, она из табуна вовремя не пришла, так я её искамши кругом села прошёлся и случайно на них напоролся. Мне подумалось корова в кустах шебуршится, а хвать это Федька с Наташкой возятся; хоть и в сумерках ив сумерках, а я их сразу узнал обоих. Так что хотя моё дело, конечно, сторона, а всё же думаю, надо, мол кума оповестить! По моему, тогда, между ними произошло короткое замыкание, потому, что я их застал в таком неприглядном виде, что поспешил от них удалится! – с нежелательными, для Емельяна, подробностями, дополнил своё оповещение Кузьма.

– А они-то тебя заметили? – только это и мог высказать от себя Емельян.

– По моему, нет! Дело то было под самую ночь, да ещё в кустах, так что я думаю они меня не заметили.

Поднялась тогда с примятого места Наташка, робко проговорила: – Я с тобой всю юбку измарала,

– Подумаешь одно пятнышко.

Вернулась оттуда Наташка домой, по-мужски обработанной и стала бабой, а Федька возвращаясь тогда с болота с довольством посвистывал. Не стерпела тогда Наташка и поведала своей матери, что у неё с Федькой завязалось знакомство и что он пообещал взять её замуж. Авдотья же не стерпев поведала об этом бабам-шабрёнкам, а от них слушок дошёл и до Федькина уха. Не понравилось это Федьке. Своенравный и гордый Федька в грубой форме выговорил об этом Наташке, когда они снова встретились вечерком в укромном месте:

– Если бы я знал, что такая болтушка, ни в жизнь бы не сказал тебе о своей женитьбе. Зачем ты об этом разболтала своей матери! – раздражённо укоряя наступал Федька.

– Как зачем!? Ты же сам мне сказал, что мы скоро с тобой поженимся. Надо приготовится к свадьбе! Вот я и сказала маме-то. Чай не беда!?

– Ну так вот: так и знай! Жениться я на тебе не собираюсь, потому, что жалко мне твоего лба!

– А что? – наивно, но настороженно, спросила его Наташка.

– А то, что с радости, ты бы прыгнула до потолка и об него голову бы разбила, потолочину бы выбила! – с ехидным издевательством, смеялся он прямо в лицо Наташке. Он смеётся, а её злость одолевает, а душу сверлит мысль об отмщении. От неожиданности, растерянности у неё задвоило в глазах, она часто-часто заморгала чтоб сдержать слёзы и чтобы убедится в реальности видимого и слышанного, стараясь чтоб не расплакаться. Сначала, от обиды, лицо её побледнело, потом от стыда, лицо её заполыхало жаром и из глаз, разнизанными бусинками покатились слёзы, скользя по кофточке падая на пыльную землю.

– Ну, что ж, насильно мил не будешь! – едва слышно выдавила она слова из себя, – Любит тот кто безумно ревнует! – добавила она слышанное от кого-то изреченье о любви. Знала Наташка, что может их любовь с Федькой, оказаться кратковременной, что избалованный Федька может зафорсить и в любой момент отказаться от неё. Знала она, что он только ради своей забавы вздумал спознаться с ней. Да и мать её, хотя обрадованно восприняла весть о знакомстве Федьки с её Наташенькой, но в душе сомневалась о прочности их дружбы и не надеялась на то, что Федька женится на Наташке. Мать улучив подходящий момент для задушевного разговора с дочерью, спросила Наташку:

– Наташенька, я слыхала, будто ты с Федькой водишься! Отстань от него милая. По-моему он походит с тобой, поматросит, а потом тебя и бросит! А ты, милая, заведи-ка другого, поскромнее, да понадёжнее, – умилённо напевала в уши Наташке мать.

– Пусть будет, мам, по твоему, у меня уже есть на примете подходящий женишок-то! – делилась своим секретом с матерью Наташка.

– Кто такой?

– Сашка Савельев!

– Ну вот и гоже, валяй с ним! Я тебя на это благословляю, он хороший!

Попервоначалу, Наташка. Охотно и послушно шла на Федькин зов, а когда поняла, что он грубо изменил ей, она в душе раскаялась а том, что так близко связалась с ним, что так близко допустила его до себя, заранее знав, что он только поиграет ей, себе на удовольствие, а потом бросит. В очередное свидание с Федькой, Наташка решила выговорить ему всё наболевшее на душе, не боясь полного разрыва с ним, имея в запасе для себя Саньку. И чтоб чем-то отметить и отомстить ему за позор, она больно укусила ему губу, когда он полез к ней целоваться. От боли Федька вскрикнул и грубо обругав её, зажал окровавленную губу ладонью.

– Изменник! Вот ты кто! – яростно, но ревниво выкрикнула она, упорно глядя ему в глаза.

– Какой я изменник? – оправдываясь, не разжимая ладони произнёс Федька.

– Обманул, напакостил! А теперь и в сторону! Да и снова лезешь целоваться. Это не любовь, а одно коварство! – бросала обличительные слова она ему.

– Ты нашу прежнюю любовь вывернул наизнанку и я с тобой вся измучалась, терпения нету!

– Ну ладно! Давай помиримся, я признаюсь, что виноватый. – желая примериться, сдержано проговорил Федька и привлекая её к себе, целуя, повалил на прижухлую траву. Трепеща от возбуждения всем телом, воспользовавшись уединением, он намеривался сделать своё дело, но она на этот раз воспротивилась:

– Всё равно изнасиловать себя на позволю, – злобно дыша ему в лицо проговорила она и изловчившись, ловко выскользнула из-под него, вскочила на ноги. Сконфуженный таким оборотом дела, Федька встал поодаль. В растерянности, он стоял на одном месте, широко расставив ноги. Нервно дрожащие пальцы судорожно скользили по пуговицам его штанов, словно по ладам гармони. Впервые, он признал за собой неудачу.

– Ну что ж, выходит, мы с тобой понапрасну дружим, теперь в разные стороны и квиты! Гляди, дело твоё! Приневоливать я тебя не стану! А может ещё придётся встретиться?

– Честь имею кланяться! Свет клином не сошёлся, найду другую! Подумаешь какая персона. Я и не таких видывал! Обойдусь и без тебя! – бросал Федька колкие щемящие душу слова.

– До свиданица! – насмешливо резанул напоследок Федька. Наташка едва выдержав колкость этого прощального слова, остепенившись горделиво вымолвила:

– Ну и мне нет нужды за тобой гнаться- то! Не хочешь, не надо! Я тоже без тебя не пропаду. А на память на вот мою карточку! Хочешь носи, хочешь изорви – растерзай мою любовь к тебе!

Он взял карточку, сунул её в карман и пошёл прочь. А по селу бабы судачили про близкую связь Федьки с Наташкой в открытую. Как не стараются влюблённые скрыть свои потаённые дела от бабьих пытливых глаз, как ни стараются ходить на свои свидания скрытно, своими потаёнными тропами, всё равно бабий глаз уследит и усмотрит и бабий непоседливый язык разнесёт по всему селу сенсационную новость. Даже Николай Ершов, любитель разговора на любовную тему и тот в кругу мужиков заводил разговор о связи Федьки с Наташкой. Дымя махоркой, пыхая изо рта дымовыми колечками, Николай не торопливо говорил:

– Я доконно знаю, что они меж собой очень в близких отношениях! Так, что в некоторые моменты между ними нитку не протащить, образно вёл разговор Николай.

– А мне кажется, Федька около неё только понапрасну баклуши бьёт! Всё же она девка знатная и с головой, – возразил Николай Смирнов.

– Что ты! Я готов об заклад биться! – отстаивал свои слова Ершов, – по всей видимости она уже не девка, и по-моему, уже не раз была в деле. Парни-то нынче вони какие! Они живо любую девку обработают и переведут из девичьего гурта в бабий разряд. Федьке в лапы попадёшься – скоро не вырвешься! Он в целом месте дыру просверлит! К нему попадёшь девкой, а от него пойдёшь бабой, – многозначительно и образно глаголил, среди мужиков, Ершов.

Дошёл слушок и до Наташкиной матери. Чтоб смягчить своё расстройство и не оскорбить доченьку, она как-то спросила Наташку:

– У тебя, Наташеньк, есть ли заветный жених-то?

– Да, ты, мама, у меня всё дело испортила! И что тебе надо было о свадьбе с бабами говорить. Федька из-за этого на меня рассердился и сказал, больше не будет со мной гулять. А он мне в душу мою вторгся, что и забыть не могу! – поведала Наташка своей матери о любовных чувствах к Федьке.

– А раз он твою любовь к нему превращает в насмешку, ты шелыгни его от себя-то! А то он как бы не с озорства чего над тобой сделал, и ты как бы случайно, нам с отцом в дом, подарка в подоле не принесла! – жеманно улыбаясь, с умилением и озабоченностью высказалась мать. После таких слов матери, Наташка вспыхнула как мак, выпорхнула из избы в огород, сорвала подсолнечник и принялась грызть семечки. Мать сокрушённо посмотрела ей взапятки, подумала про себя: «Да девка совсем выгулялась, выровнялась телом, ягодицы кругленькие, как пышные калабашки, груди тугие, сосочки как пуговки требовательно торчат из-под кофты. Пора Наташеньке и женишка надёжного подыскивать».

А Федьку, хоть он и порвал свои близкие отношения с Наташкой, ревность не покидала.

– Послушай-ка Саньк, кажись ты с моей Наташкой валандаешься? – как-то однажды спросил Федька Саньку.

– С какой с твоей? Была твоя теперь стала моей! – коротко и бойко отрезал Санька.

– Я слышал, ты с ней в близких отношениях? – настойчиво допрашивал Федька.

– Нет, я с ней на значительном расстоянии. Она мне даже поцеловать-то не даёт, ни только ещё что! И вообще-то мы с ней познакомились случайно и ведём с ней отношения совсем порознь, – стараясь умалить свои отношения с Наташкой, отговаривался Санька от напористого Федьки.

– Вы с ней днём-то порознь, а вечером вместе, – недружелюбно улыбаясь заметил Федька, – по-моему, зря ты в неё влюбился, потом испокаешься, поверь моему слову. Хотя, как хочешь, только я тебе не рекомендую долго с ней валандаться. По-моему, так обработал и в сторону, отзвонил и с колокольни долой! – высказал свою логику Федька. – Вообще-то она девка не плохая, грудастая и зад у неё хорош, и перед не плох; я уже пробовал! Мы с ней жили как муж и жена. В общем, есть во что, было бы чем, – развязано хохоча, охарактеризовал Федька девичьи достоинства Наташки. А у самого на сердце тяжёлым камнем залегла яростная ревность к Саньке.

Наташка же, перейдя из рук Федьки, в руки Саньки, успокоенная таким легким переходом полюбила Саньку не меньше чем Федьку, стала искусно и изыскано одеваться, с тем расчётом, чтобы ещё сильнее понравиться Саньке. И мать её, всячески потворствуя ей, старалась приобрести для неё всё то, что она запросит. Недаром, бабы завистливо переговариваясь на озере, на мостках, куда они ходят или за водой, или выполоскать бельё, тараторили между собой: – У неё, бают, добра целых два сундука насряжено! – Да, что и говорить, невеста с большим приданом! Стоит дела! – подхватывала другая.

– А ты, Наташеньк, скинь эту юбку. Она вся выгоревшая и она к тебе ни к лицу. Надень новенькое платье и пройдись по селу то! – блаженно улыбаясь мать просила Наташку.

И Наташка вырядившись в новое платье; нафуфыриная во всё приличное, демонстративно в перевалку, павой плыла по улице, нарочито шурша шёлковым платьем. Когда в ходу равнялась с двухэтажным домом, где проживал Санька, как бы ненароком, издали, взмахивала носовым платочком; авось Санька увидит. Она всячески старалась попасться ему на глаза, желая, чтобы он увидел её в таких нарядах. И Санька частенько, в тайне и в явь, наблюдал за ней, проходящей мимо дома. Порывистый ветерок, игриво задирал подол платья, обнажая Наташкины ноги выше колен. На мгновения виднелись голые, розовые ноги, дразня своей привлекательностью Саньку. Он с азартом и интересом издали рассматривал узорчатый рисунок её подколенных складок, глотал неуёмную, непрошенную слюну. Её русые, слегка черноватые длинные волосы, собраны в аккуратный валик, подшпилены, а короткие, не вошедшие в валик, на висках и на шее, игриво шевелились от ветерка. Сзади, по её спине, трепыхалась, метаясь из стороны в сторону, толстая, похожая на пастушечий кнут, коса с алой лентой на конце, которая задорно развевалась на ветру. Местами виднелась ничем не прикрытая, нахолённая нежностью белизна её полного тела.

– А мне тятенька, восейка, в городе на барахолке хромовые полсапожки купил! Хоть и заглядно, а как раз по моей ноге. В аккурат подошли на мою ногу. Я их уже примеряла! Эх девыньки, и гожи, со скрипом! Я в них в воскресенье к обедне пойду, обновлять буду, – Хвалилась Наташка перед подругами.

– А мне мама одеяло байковое справила; тоже в городе, только не на барахолке она его купила а на толчке, – похвалилась Дунька.

– Ну ты ужо вечером придёшь на гулянье то? – спросил Санька Наташку, дождавшись её около своей мазанки.

– Ага, приду! А как же! – задорно засмеялась она, словно горох рассыпала. В предчувствии счастливой уединённой встречи, она радостно засияла лицом, разомлела телом. Она блаженно улыбнулась с потужью, всем телом потянулась, выпятив в перёд пышную грудь, умилённо сложив губы, ласковыми глазами посмотрела не него; сердцем и телом звала его к себе. Едва выдержав такой зовущий к себе Наташкин взгляд, Санька взволновано сказал: – Ужо, на старом месте! А завтра в лес за орехами! Говорят поспели.