Тетрадь № 2
Жизнь своим чередом
Исторические события: война 1914-17г.г. с Германией, свержение царя (февраль1917 г.), революция (октябрь 1917 г.), гражданская война (по 1921 г.), всколыхнувшие весь народ обширной и необъятной матушки-России, не обошли стороной и жителей села Мотовилова.
Прежде всего, весь этот переворот принёс людям неурядицу, разруху во всем, нехватку и голод. Здоровое мужское население было призвано на войну, в селе остались старики, дети и бабы. На плечи баб легла вся основная трудовая нагрузка и заботы о ведении хозяйства, которое в большинстве случаев было маломощным и безлошадным. Обрабатывать землю и засевать ее без мужиков тяжело и непосильно. Да еще, как на грех, грянули два года подряд неурожайные (1920 и 1921г.г.). Жизнь в селе захирела, стало затруднительно, во всем чувствовалась нехватка: недоставало хлеба, маловато уродилось картофеля. Нашествия молодых чувашей и татар. Веснами и по летам голодные дети переходили на «подножный корм» – как только растаивал снег, ходили в поля собирать и есть пестушки, по оврагам собирали земляные орешки, в земле отыскивали свинорой, пили березовку, ели с сосен кашичку и пальчики, на лугах собирали щавель и столунцы, медяницу и дягиль, крапивные огурцы и «просвирки», березовые сережки и черемуху, рябину и грибы сыроежки. На лошадях отправлялись в дубравы, набирали там целые мешки желудей и грызли их, слегка покалив на печи. Не этот ли разнообразнейший продукт спас людей от голодной смерти?
Продукты и прочие товары в сельских лавках не продавались (а в городе все выдавалось по карточкам); все было непомерно дорого, деньги обесценились: за пуд соли платилось несколько миллионов рублей, да и за ней нужно было ехать в Нижний Новгород или Балахну. Железные дороги забиты солдатами, мешочниками и спекулянтами.
Люди были вынуждены отсиживаться дома, коротать осенние и зимние ночи без света или жгли лучину – не было керосина, спичек, мыла и ситца. Спички из серы делали сами, из золы делали щелок, сами ткали. От недоедания, темноты и грязи среди людей появились болезни: тиф, болели глаза, на руках появлялись шёлуди, на голове болячки.
Стоят на красном порядке Главной улицы села Мотовилова окошками на солнышко три дома вряд, словно три ярких звезды созвездия «Орион», и в каждой из них проживает по большой семье.
В среднем двухэтажном доме семья Савельевых, состоящая: сам хозяин Василий Ефимович 1890 года рождения, хозяйка Любовь Михайловна, отец хозяина Ефим, мать Евлиния и дети: Минька, Санька, Манька, Ванька, Васька.
Слева от Савельевых в простом доме, дворы их рядом, вплотную, сомкнувшись, семья Ивана Федотова: сам хозяин Иван (1895 г.р.), хозяйка Дарья, дети: Татьяна, Михаил, Иван, Павел, Серега, Санька и Нюрка. Справа от Савельевых через пробел, в доме под железной крышей – семья Крестьяниновых: хозяин Федор (1885 г.р.), хозяйка Анна, отец хозяина дедушка Василий (родовой патриарх), мать Евдокия, тетенька Александра и дети: Алешка, Мишка, Анка и Панька. Дома у всех троих добротные, дворы крепкие, запоры надёжные – ветер не проберётся, вор не заберется, и волк к скотине не подступится.
Обошла война своими бедами эти три хозяйства: Ивана Федотова на войну не взяли из-за большой семейности, Крестьянинова Федора брали, да он вскорости вернулся домой по ранению – коснулась пуля правой ноги повыше колена, угодила вскользь, кость осталась невредимой, а рана дала возможность получить освобождение от дальнейшей военной службы.
У Василия Савельева на фронт забрали добротную лошадь и самого взяли. По счастливой случайности Василий Ефимович попал в команду по охране пленных австрийцев в городе Арзамасе, где он впоследствии заделался кашеваром. Ему и потом повезло, в 1916 году пленных австрийцев куда-то угнали, а команду охранников перевели на железную дорогу для содержания ее в надлежащем порядке, ремонтировать и очищать от снега.
Вскоре его перевели на участок дороги поблизости от своего села, он вместе с вольнонаемными односельчанами поселился на казарме, близ дубравы, невдалеке от станции Верижек.
Сначала Василий работал ремонтником дороги под начальством мастера Аринушкина Петра Ивановича, на воскресенья, как и все, отправлялся домой, справлял дела по хозяйству: купал лошадь, урывал время пахать, сеять, убирать урожай. После революции по предложению железнодорожного начальства согласился быть водовозом на своей лошади. На его обязанности было снабжать водой четыре казармы: около Шубина, около переезда, около Верижек и казарму мастера Аринушкина. Воду он возил в деревянной бочке-логунье, в которую заливал воду на водокачке, находящейся на берегу реки Сережи около железного моста.
К своей работе Василий Ефимович относился добросовестно – люди на обслуживаемых им казармах без воды не бывали. У него иногда было свободное время, мастер его не утруждал и не препятствовал ему часть посещать свой дом в селе, благо расстояние в три версты на лошади он преодолевал не больше как за полчаса.
Перво-наперво, революция дала народу власть. Повсеместно из уст в уста передавали лозунг: «Народная власть!», «Все наше!», «Фабрики и заводы – рабочим!», «Земля – крестьянам!», «Властвуй, реквизируй и разделяй!», «Разделяй и властвуй!»
В начале 1918 года в Мотовилове был образован комитет бедноты, который возглавлял его председатель Иван Сбитнев, параллельно со старым органом власти на селе Волостным управлением в лице старшины Капустина Ефима Васильевича.
Комитет бедноты взял на себя обязанность проводить на селе в жизнь декреты новой власти. Так, в конце января на заседании комбеда было решено реквизировать у помещика, владельца спиртзавода Кощеева Г. Г., весь имеющийся в наличии спирт и разделить его среди граждан сел Мотовиловской волости, исходя из того, что вышеуказанный спиртзавод находится на территории Мотовиловской волости вблизи села Ломовки. Комитет бедноты по этому случаю пригласил старшину Капустина Ефима и поставил его в известность о своем решении.
– Так вот, Ефим Васильевич, мы, то есть Комитет бедноты, решили изъять у Кощеева спирт и раздать его народу, и тебя как волостного старшину и уважаемого представителя старой власти мы не обходим, а предлагаем действовать сообща, с нами.
– Так это же называется дневной грабеж! – укоризненно и с опасением заметил Ефим,
– Мы не грабим, а реквизируем для народа, разве тебе, Ефим, не известно о том, что новая власть передаёт в руки народа все достояние и добро, накопленное помещиками и фабрикантами. Отныне все стало нашим! – с чувством какого-то властителя села, объяснил старшине председатель комбеда.
– А по шапкам не надают? – усомнительно поинтересовался Ефим.
– Нет, не надают. На этот счет есть даже указание верховной власти из Москвы.
– Тогда другое дело! – согласился старшина, в душе чувствуя, что этот поступок будет с его стороны вероломным и нечестным, обидеть человека, век наживающего и копившего добро, как и он, Ефим. А с другой стороны, внутри его зародившийся червячок зависти, корысти толкал его на это, и он сдался и согласился. Но совсем поддавшись соблазну (ведь речь-то идет о спирте), он осведомился: «А по скольку вы решили наделять-то?» «Вот мы тут грубо прикинули: по полведра на едока приходит». «Неплохо!» – ответил Ефим Васильевич. «Плохо ли!» – восторженно согласился он, а в голове уже ворохнулся подсчет: «И я получу на семью не меньше трех ведер». «Ну, тогда пошли», – встрепенулся Ефим. «Нет, не пошли, а поехали, – урезонил его Иван, – запрягай-ка свою лошадь и айда, поедемте!»
В санках уселись волостной старшина, Капустин Ефим, председатель Комбеда Сбитнев Иван и помчались на хутор, во владения помещика Кощеева. По дороге, в Ломовке, они заехали за активистом новой власти Кузьминым, и они втроем подкатили к барскому дому.
Хозяин поместья и завода находился дома, последнее время он почти никуда не отлучался из дома. Узнав из газет о случившемся перевороте в Петрограде и Москве, он безотлучно отсиживался в своем кабинете и обдумывал случившееся. Он понял, что новая власть не даст никаких поблажек фабрикантам и помещикам, все отберут, а сопротивляться бесполезно. Народ взбунтовался, а капитализму поддержки нет, и ждать ее неоткуда. В этот-то момент и пожаловали к нему представители новой и старой власти. Чинно поздоровавшись, Иван Сбитнев начал разговор о деле: «Мы к тебе, Григорий Григорьевич, по очень важному вопросу», – с неуверенностью в голосе проговорил Сбитнев, дрожащей рукой достав из кармана и протянув Кощееву заблаговременно заготовленный документ, в котором говорилось о немедленном изъятии всего наличествующего на складе завода спирта. Прочитав импровизированный, изобилующий грамматическими ошибками и написанный небрежным почерком документ, Кощеев, слегка дрогнув всем телом, с едва сдержанным спокойствием произнёс: «Ну, что ж, власть ваша, воля ваша, что хотите, то и делайте,» – и подошёл к шкафу, достал из него огромные ключи на медной цепи, он со звоном положил их на край стола. «Возьмите! Я больше не хозяин!» Иван торопливо подошёл к столу и, взяв ключи, положил их себе в карман и, обратившись к своим, полускомандовал: «Поехали, товарищи!»
На выходе от Кощеева, Ефим, поубавив шаги, обратился к своим спутникам: «Слушайте-ка, сегодняшний день уж на исходе, как же мы со складом-то поступим? Давайте-ка опечатаем его, а то не ровен час, за ночь-то его ополовинить могут». «И то дело, – поддержал его, спохватившись, Иван, – только у меня печати-то еще нет!» – сокрушённо заметил он. «А у меня есть!» – самодовольно отозвался Ефим. «Вот она! И сургуча я из дома захватил!» И они все втроем направились к винному складу-подвалу. Убедившись в целостности и исправности замков, Иван, продёрнув в пробои шпагат, пристроив его к дощечке, стал намазывать сургучную лепешку, растопляя сургуч зажжённой спичкой. Ефим, приложив железную печать, выдавил на сургучной кипящей лепешке орла. Когда дело с опечатыванием было закончено, они снова уселись в санки и отправились домой. По дороге на Ломовку было договорено, что завтра с утра на подводах из каждого села приехать к заводу за спиртом и делить его строго по спискам, по полведра на едока. Кузьмичу было поручено организовать охрану склада со спиртом до завтрашнего утра из мужиков надёжных и преданных новой власти. На этом и разошлись по домам. Ефим Капустин в этот же день разослал нарочных по селам волости с извещением о том, чтобы люди из каждого села с подводами явились завтра на спиртзавод за спиртом. Количество жителей каждого села Ефим, как старшина, знал почти точно.
На другой день к дому старшины Капустина Ефима на улице Слободе подъехало десять подвод. В санях каждой подводы находилось по четыре бочки со спиртом. Бочки сгрузили у Капустина окна на размягчённый оттепелью снег.
Ефим для смелости поднёс, сельскому нарядчику Пилату и послал его по селу известить народ о том, чтобы каждая семья прислала человека с посудой за получением причитающегося семье спирта. Нарядчик Пилат по домам не ходил. Он останавливался на каждом перекрёстке и разгорячено, громогласно, во все стороны кричал: «Граждане, гражданки, выходите на делёжку спирта, забирайте с собой посуду, идите к дому старшины Ефима Капустина, получайте на едока по полведра шпирту, кто вовремя придёт, тот с добром уйдет, а кто запоздал, тот воду хлебал!» – шутками и прибаутками заканчивал призыв нарядчик. Так зычно и задорно оповестил он все село, подняв жителей села на дыбы. Село всколыхнулось, на улицах зазвенели ведра, бадьи и прочая посуда. К месту дележа люди спешили, кто с чем. Малосемейные и одинокие с бочонками, а большесемейный Евдокии проехал на лошади с лагуном.
Около Капустиных стон стоит, крик, шум, суматоха, споры. Кто-то трезво отстаивает свою очередь и доказывает то, что только вчера у него народился ребенок, и на него давай полведра, кто пьяно, бессвязно орет, будоража и без того крикливую толпу.
Спирт льют прямо в ведра, наклоняя бочки на бок. Терпко пахнувшая синеватая жидкость льется не столько в ведра, сколько мимо, прямо в размятый ногами снег. Праздные зеваки безудержно припадают на колени, наклоняясь, сосут влажный снег, охая и ухая от блаженного удовольствия: «Вот благодать-то!». Панюшка Варганов, изрядно напившись на дармовщину, надменно куражится и кричит на всю улицу: «Вот это лафа! Вот это праздничек! Спасибо новой власти! Чай, поднесите хоть полкастрюли!» – обращается он к комиссии, отпускающей спирт. «Ты, Панько, и так налюлюкался, еле на ногах держишься!» – смеялись мужики. «Это я-то пьяный? Да я совсем трезвый, а вы не жалейте от привольного-то поднести, а?» – пьяно качаясь, упрашивает Панька. «Пей, робя, нынче у нас годовой праздник! Пей, пропивай, пропьём – наживём! – подплясывая, балагурил он, – Гуляй, народ, однова на свете живем!»
А люди все подходят и подходят, и, получив, «свое», чинно, с достоинством отходят от места раздачи «народного добра». Каждый, унося это добро в свой дом, с довольством и благодарностью улыбался.
Настасья Булатова, получив свой надел с полтора ведра, понесла эту «дорогущую» жидкость в ведрах на коромысле. Одно ведро явно перетягивало в сторону. На оледеневшей дороге она оскользнулась, упала плашмя, растянулась на снегу, ведра со звоном покатились по дороге, спирт весь вылился в приглаженную полозом колею.
Панька тут как тут: припав ртом к лужице, он сприсосью втягивал в себя драгоценную влагу, сожалея: «Настасья, как же это ты сплоховала, а?» «Видно, Бог наказал!» – с досадой и злом сквозь слезы отозвалась она. «А ты вернись и попроси. Неужели не войдут в твое несчастное положение?» – добродушно порекомендовал ей Панька. Она послушала его, вернулась, но ей непреклонно отказали, укоризненно говоря: «Да разве мы всем может давать повторно! Если каждый будет проливать так, где мы наберемся? Получила и отваливай!» «Правильно! – отозвались из толпы мужиков, наблюдающих за разделом. – Раз сплоховала, то пеняй на себя!».
Вскоре весь народ, жители села, были оделены причитающимся – каждое хозяйство получила надлежащее количество спирта. Но из сорока бочек со спиртом еще оставалось бочек пятнадцать. «Если еще раздать по полведра на едока, то всем не хватит», – и Ефим предложил: «А давайте-ка, мужики, еще по пол ведёрка на едока добавим, только не на всех, а только на мужской пол, а то на всех-то не хватит. «Да на бабий пол и добавлять-то не стоит, она не полноценный народ: курица не птица, баба – не человек! Правильно!» – гаркнула толпа. – А как мне вот быть? Хорошо, у кого ребятишки – парни, а у меня почти одни девки! – с унылостью в голосе выкрикнул из толпы Сергей, смекая в голове, что ему доведется дополучить всего-навсего одно ведро, на себя, да на сына Мишку. «Стряпал бы парней!» – с ехидной улыбкой заметил ему все еще болтающийся тут Панька. «А чем девки хуже парней? Они красавицы!» – буйствовал Панька. «Верно!» – отозвалась толпа. Кто виноват, что тебе баба не потрафила? – гоготала толпа. На том и порешили: из оставшихся бочек раздать еще по полведра на едоков только мужского пола. Весть о добавке проворной ласточкой облетела село. Из домов на улицу снова задорно выходили люди с ведрами и бочонками, катили дополучать спирт.
Настасья Булатова снова было сунулась за спиртом, но ей и на сей раз было отказано: «Ведь в твоем хозяйстве одни бабы, так чего лезешь? Получила свое и отчаль!» По улицам шли люди с посудинами, наполненными «огненной водой». Некоторые, уже изрядно подвыпившие и наотведавшие, покачивались, а некоторые от нахлынувшего веселья пели песни, только бабы держали свое достоинство и степенство, не пили. Они с деловитой прилежностью, по-хозяйски, распрастывали ведра, сливая спирт в стеклянные бутыли, четверти, кадки, чугуны и корчаги, укрывая все это шубами, кафтанами и прочим тряпьем.
А Семин Семён за неимением посуды налил в лохань. К вечеру этого же дня дележ в основном был закончен. Все были довольны и ублаготворены. Стало вечереть. Ефим видит, что две бочки осталось еще со спиртом, надо их припрятать от народа, а то хоть дели по ведру, люди и спасибо не скажут. «А себя обделять негоже», – ехидной змеей промелькнула в голове мысль. Одному неподсильно, он кликнул сына Ивана и брата Василия, и они втроем лихо покатили одну бочку в сарай, а другую припрятали в огороде за баней. Но вот беда, хоть вечерняя темнота и скрывала проделки Ефима, но случайно проходивший в то время поблизости Александр Горюнов заметил и понял, что тут происходит, и затаил в себе соблазнительный замысел. В полночь он со своим сыном Санькой тайком перекатили бочку со спиртом из сарая Капустиных в свой двор и надёжно припрятали. И вышло, воры у жуликов добро украли! Наутро Ефим обнаружил пропажу, пожалел, похмыкал, но успокоился, ведь еще одна бочка осталась упрятанной.
Второй день после делёжки был занят у жителей села приборкой спирта в укромные места, ведь некоторые семьи его получили ведер по десять, так что вся посуда была занята этой живительной влагой. В избах на лавках и под лавками, в чуланах и даже в сенях стояли ведра и чугуны с корчагами со спиртом, от которого по всем избам, да и на улице исходил щекочущий в носу тонкий специфический запах. Но к нему уже принюхались. Второй день был наполнен разговорами почти только о спирте. Кто сколько получил, кто сколько пролил, кто куда спрятал, кто доволен, кто недоволен. А любители до выпивки при таком приволье до повалухи написались, а один мужик по имени Сипатр, даже опился до смерти и его не позволили хоронить на общем кладбище, а как опойца схоронили в бору.
Люди не только сами пили у приволья, а по ошибке, выносили в поганых ведрах спирт попоить скотину. Также по ошибке спирт выливали через крыльцо вместо помоев. От получения причитающегося спирта из всего села отказался один только Ананий, хотя и надлежало ему на семью получить каких-то три ведра, он и то от получения наотрез отказался. За это его упрекнул его тесть, Крестьянинов дедушка Василий. На упрек Ананий сказал: «А что в деяниях апостольских сказано, в главе пятой? А там сказано, что некий человек, по имени тоже Ананий, только за то, что он утаил от народа часть денег, полученных им за проданные имения, в наказание пал мертвым, так что я не хочу из-за какого-то «чужого» спирта так же лишиться жизни». «Так-то оно так, – посочувствовал ему тесть, – только все берут, а ты что? Ведь в хозяйстве пригодится!» «Все берут, а я не возьму», – резонно заключил Ананий. «Ну и молодец!» – похвально похлопал его по плечу тесть.
На второй же день о дележе спирта донёсся слух до села Чернухи. Снарядили несколько чернухинцев с подводами на спиртзавод за спиртом, сунулись, а там уж пусто. Они да в Мотовилово, так, мол, и так, у нас, дескать, тоже волостное управление есть, а мотовиловцы им кукиш. «Завод на нашей земле, так что заводом и добром распоряжаемся только мы!» Позавидовали, пожалели чернухинцы, да и ни с чем и уехали, а на мотовиловцев затаили злобу, и на третий же день послали нарочного в Арзамас с доносом, что мотовиловцы самовольно разграбили кощеевский спиртзавод.
Для ликвидации самовольства и беспорядков из Арзамаса в Мотовилово был выслан небольшой отряд солдат. Они создали в селе большой переполох, все бросились прятать. Но вместо того, чтобы отобрать у граждан спирт, сами напились и в Арзамас вернулись полупьяными. А весной того же 1918 года Арзамасские власти были вынуждены послать в Мотовилово вооруженный карательный отряд, состоящий из латышей, по борьбе с грабежами и поимке дезертиров.