Kitobni o'qish: «Азовское сидение»
Русское восстановление, вероятно, восстановление прежде всего, во всей страшной силе цельности, русского духа, не только в слове или мысли, но во всей крови, на всех последних пределах человеческой воли. Не будет так, не будет и русских.
1937 год – трехсотлетняя казачья дата, какую отметит скромным торжеством в изгнании Всевеликое Войско Донское – одно из таких могучих знамений цельности русского духа, до последнего предела воли и крови. Выйдем ли мы когда-нибудь из порочного круга наших теперешних слов, из всего ничтожного и чужого вздора – «демократий, социализмов, республик», измельчивших русских в человеческую пыль и труху? Вернемся ли мы, наконец, к изумительным, совершенно живым ключам русской духовной силы, к русской живой воде, какая бьет и в этом Азовском казачьем сиденье?
* * *
Все, разумеется, когда-то слышали, и наши детские глаза торопливо пробегали когда-то казачье письмо из Азова московскому царю Михаилу. И все, разумеется, забыли его.
Мы же все, с нашими университетами, профессорами, эсерами, театрами, поэтами, канцеляриями – со всем нашим ничтожным маревом России, считали себя едва ли не умнее России и ее прошлого, ее кремлей и людей, ее простой и верной мощи. Мы же хотели все переделать в России по самым последним европейским образцам. И мало-помалу перестали внимать ей, помнить и понимать ее. И потому, что мы не вняли ей, мы ее отдали, и она от нас отошла.
Казацкая грамота «Роспись об Азовском осадном сидении донских казаков», привезенная на Москву царю Михаилу Федоровичу азовским атаманом Наумом Васильевым, это трехсотлетнее казацкое письмо, по совершенной простоте и силе едва ли не равное «Слову о полку Игореве», – страшно, с потрясающей живостью, приближает к нам ту Россию воли, крови и долга, какой мы разучились внимать.
Торопливо, хотя бы кусками, я постараюсь пересказать это казачье письмо.
* * *
В 1637 году донские казаки захватили у султана Мурада город Азов. С донскими были и кошевые запорожцы атаманов Остраницы и Гуни.
Государь Михаил Федорович не согласился принять от казаков Азов под свою высокую руку. Казаки стали отсиживаться в городке за свой страх. Султан Мурад умер, новый султан Ибрагим двинул на городок громадные двухсоттысячные полчища, сотни осадных пушек, а в Азове едва ли было до десяти тысяч казаков, с ними до тысячи казачек.
Началась осада, с июля до сентября.
О ней и рассказывает царю Михаилу казацкая весть, привезенная на Москву донским атаманом.
* * *
«Октября в 24-й день приехали к Москве, к государю-царю и великому князю Михаилу Федоровичу, всея России самодержцу, с Дону, из Азова-городка, донские казаки, атаман Наум Васильев, да есаул Федор Иванов, а с ними казаков приехало двадцать четыре человека, которые сидели в Азове-городе от турок в осаде, и своему осадному сидению привезли роспись».
«В прошлом году, июля в 24-й день, прислал турский Обрагим, салтан-царь, под нас, казаков, четырех пашей и двух полковников, им же имена Капитон, да Мустафа, да Усеин, да Ибреим, а с ними, пашами, прислал турский царь под нас свою собранную силу и басурманскую рать, всех сподручников своих, нечестивых царей, королей и князей и владетелей двенадцати земель, по спискам его боевого люду бранного – двести тысяч, кроме поморских и кафинских черных мужиков с лопатами и заступами, на загребенье наше, чтобы нас, казаков, многолюдством своим в Азове-городе живых загрести и засыпать горою великою».
«Да с ними же, пашами, пришел из Крыма крымский царь, да брат его Нарадым, и Крим-Гирей, царевич, со всею своею Крымскою и Ногайскою ордою, да крымский и ногайский князья, мурзы и татаре…»
Роспись точно и верно перечисляет эти полчища, особенно отмечая наемных немецких людей, «полковников, шесть тысяч солдатов, да для приступных промыслов многие немецкие люди, городоемцы, приступные и подкопные, мудрые вымышленники, славные многих государств, из Венеции великия, и Стекольныя, и из Фрянции».
* * *
«Июля, в 24-й день, в первом часу, пришли к нам паши под город.
Все наши поля чистые орды ногайскими засеяны: где у нас была степь чистая, тут стало у нас одним часом, людьми их многими, что великие леса темные. Из Дону вода на береги выступила и из мест своих на луги пошла.
И почали они, турки, по полям у нас шатры свои турецкие ставити, палатки многие, наметы великие и дворы большие полотняные, что горы страшные забелелися.
И почали у них в полках быти трубли великие в трубы большие, и игры многие, и писки несказанными голосами, страшными, басурманскими.
И в полках их почала быти стрельба пушечная и мушкетная, великая: как есть стала гроза над нами страшная, будто гром великий, и молния страшная, как от облака бывает с небеси. От стрельбы их стал огонь и дым до неба, и все наши градные крепости потряслись от стрельбы той, и солнце померкло во дню, и в кровь превратилось: как есть – наступила тьма темная.
И страшно добре нам стало от стрельбы их в те поры. Трепетно и дивно их приход басурманский нам было видети…»
* * *
«Их яныченские головы строем пошли к нам под город великими полками. Знамена у них, у всех янытченей, великие, черные: яко тучи страшные покрывают людей. Знамена у них гремят многие, трубы трубят и в барабаны бьют. Ужасно слышати сердцу всякому их басурманскую трублю: яко звери воют над головами нашими.
