Kitobni o'qish: «Деревенские разговоры»
Прошло три дня после большого ливня, который сопровождался сильнейшей бурей, которая своею силою проделала кое-где узкие коридоры в тайге, повалила вековые деревья, а там где выдержали корни деревьев, были видны сломленные кроны и кинутые за много метров от своих стволов на землю. Стена дождя не падала вертикально или чуть косо на землю, как обычно, она на глазах человека плыла почти горизонтально. Из многих построек буря сорвала кровлю и отнесла её за много метров от домов. Сорванный местами шифер, и он, как НЛО, проносился над землёю с треском ударяясь о постройки: дровников, изгороди и другие препятствия которые попадались на его пути. За полчаса таёжные дороги и областного значения трасса, в некоторых местах, были заваленные близ росшими деревьями. Люди тут же принялись распиливать такие завалы, без каких-то указаний из районного центра, стремясь наладить проезд транспорта. Спустя несколько дней жизнь постепенно возобновлялась в глубинке страны.
В одном из таких мест завала таёжной дороги, у деревни Соловки, копошился с бензопилой старик лет за семьдесят. Он старательно, при помощи мерки и пилы, разрезал на небольшие тюльки толстые стволы повалившихся деревьев, откатывал их чуть в сторону от дороги, готовя себе на зиму дрова, которые достались ему бесплатно. Отпилил штук двадцать кругляшей, он заглушил бензопилу, по-хозяйски смахнул подерюжкой опилки из её корпуса и присел на не допиленный ствол лесины. Достал курево, прикурил и с каким-то наслаждением, после выполненной им работы, затянулся сигаретой, выпустил струю дыма. После чего посмотрел вдоль дороги, где увидел приближающегося к нему односельчанина Митрофана Павловича Сорогина, на много лет старше его возраста.
Тот не спеша подошел к нему, присел на кругляш, протирая пальцами слезящиеся глаза и расправляя пегую бородку произнёс, – здоров был Лаврентий Николаевич!.. -Что, дрова заготавливаешь на холявку? – спросил он. Правильно, правильно и людям хорошо и себе доход. Путь освобождать нужно. Потом, отмахнувшись рукою от сигаретного дыма как некурящий, спросил,– ну что ты нашел хорошего в этой заразе? Указывая скорюченным, от крестьянского труда, указательным пальцем на сигарету в руке Лаврентия. Тот ничего ему не ответил. Прокашлявшись, Митрофан спросил, – пойдёшь завтра раненько на рыбалку? Вон сколько выползков по дороге видать… Чего-то ушицы захотелось и мнится мне, что рыбалка после ливня будет отменная… Лаврентий Медников попихивая сигаретой и разминая меж своих заскорузлых пальцев мелкие опилки которые подобрал с земли, ответил, – может, может… Вода чуть отстоится в реке и клев будет. Потом выбросил в сторону опилки с ладони и докуривая сигарету, спросил соседа, – ты смотрел вчера ночью по телевизору "Поединок"? Как тебе кажется?.. Сорогин с какой-то хитрецой хихикнул, кинул короткий взгляд на соседа, облизнул языком нижнюю губу прижимая её к вставленной нижней искусственной челюсти, ответил, – за свои годы я насмотрелся поединков Лаврентий, не по экрану, а в натуре,.. мать их забери на кладбище!.. Понастроили сейчас вышек, и давай в телевизоры людей мутить… Ораторы хреновы… Им как и дела другого нет в стране. Болтают одно и тоже. Что-то намечают, планируют и опосля сами подводят итоги своих работ. Не дурно… Но как оно в самом деле, леший знает. А то смотри и батюшки вмешиваются, показывают свои морды на экранах, всё грозят народу церковным троеперстием, – Кайтесь! Терпите! Повинуйтесь!.. И они туда же… Иудушки, Нахлебники. Нет,..Лаврентий, пусть народ и мало образованный, не как они там,.. но по жизни разбирается хорошо, только терпит, молчит… А молчание, как понимаешь, хуже крика, смотришь, и огонь возникнет в каком-нибудь месте, как в тайге, где по суше и жарче…
Медников слушая соседа, стал одевать подерюжки на руки, и не смотря на Сорогина произнёс, – так-то оно, так… Народ, что сухая тайга, со спичками не шали… Поговорил ещё немного о разном, Медников поднялся с не допиленного бревна, подошел к пиле и проговорил, – отрежу ещё с десяток тюлек и домой, – принялся заводить пилу. Сорогин встал с кругляша, прокашлявшись, произнёс, – с тобою Лаврентий ни посидишь, ни поговоришь, – и направился домой. Потом отойдя немного, оглянувшись, громко произнёс, – завтра по восходу у Громковской мельницы на омуте встретимся… Или как? Там ещё мужики наши будут, собирались давече идтить.
Лаврентий кивнул головою в знак согласия, потом дёрнул за стартер пилы и развивая обороты двигателя принялся пилить размеченный под метку ствол толстой сосны. Разрезая деловую древесину он жалел о том, что пустил такую красоту на дым, а не в строительство, хотя тут же успокаивал себя – дрова-то мне… Притом на дурку, а то отдавал бы тысяч десять за привоз дров и то за какую-то гниль.
На второй день, до восхода солнца, Медников пришел к речному омуту, который был ниже бывшей когда-то до революции мельницы богатея Громка Филиппа, от которой остались только торчащие, как старые зубы у человека, омшелые зеленоватые столбы из лиственницы, да такая же древняя запруда тоже из этой породы древесины, покрытая илом с древесным хламом занесённым в весенние паводки. Сама речка Черная была не широкой, как и большинство рек, которые прорезают тайгу, и составляла метров около двадцати-тридцати в ширину. Но омут у мельницы достигал в глубину местами восьми метров. Как и раньше вода с шумом спадала с остатков плотины вниз, подымая водяную пыль, ворочаясь где-то там, у дна, вырывалась вновь на поверхность реки, закручиваясь потом плавно, продолжала свой путь по руслу. Медников ещё не дойдя к омуту несколько метров, посмотрел на бурлящий поток воды у плотины, отметил, вода полностью не очистилась после ливня. Ну, попробуем… Может и выудим что-то, если Дарьюшка позволит, – подумал он про себя.
Где-то с тридцатых годов прошлого века омут у мельницы стали называть Дарьиным. Старики сказывали, что в годы коллективизации и ссылок людей по стране, в более холодные края за их труд в этих суровых местах принялись и за деревню Соловки. В то время, было у Громка двое детей, жена. Старший сын Владимир который учился в городе и дочь лет восемнадцати Дарья. Красивая Даша была и Громок надеялся отдать её замуж за богатого человека в городе. Но вышло по-другому.
В начавшиеся бурные годы революции в России, его сын Владимир приехал из города и рассказал отцу такое, что тот не мог и верить ему. Но пришла пора раскулачивания и к ним, в деревню приехал с губернии уполномоченный с маузером на ремне. Смутьян был молодым и пригожим – Фёдором звали , а главное в городской одежде и дюже грамотный, ну, может и не дюже грамотный, а говорил он складно. Говорил о деревнях, о земле, о судьбе крестьян, о власти народной и прочее. С того времени и пошли вечерние сходки в деревне, расшатывание деревенских мужиков, выбор председателя сельского совета и другие замороки. Пробыл уполномоченный около года в деревне, сколотил ячейку. Принялся за организацию общего хозяйства в Соловках. А вот кого раскулачивать, не знали. В деревне мужики почти все жили ровно, у каждого своё хозяйство, лошадь, корова, какой-никакой инвентарь. И всё началось с Громка Филиппа. А как же, мельница, несколько лошадей, работники на мельнице и прочее. Как говорят,– на кого Бог, на того и люди. Хотя зла на Громка, никто из односельчан не держал. Был он хозяином справным и брал за помол по -божески, никогда дальние помольцы и односельчане не слышали от него плохого слова. Всё же раскулачили Громка, но молоть-то зерно нужно и не только для жителей их деревни, а и рядом расположенных поселений. Таким образом, оставили пока Филиппа на мельнице, не сослали на какие-то Соловки, а сама мельница перешла из его рук в руки общественность. Но самим главным горем Громка было то, что приехавший уполномоченный приглянулся Дашеньке, его дочери и они стали тайком встречаться. Взбешенный отец вместе с сыном Владимиром провели с ней беседу на тему, кто- есть кто. Дарья молчала. Отец и сын подумали что пояснили ей хорошо, но уже через несколько дней опять увидел её брат с уполномоченным Фёдором вместе в лесу поблизости мельницы когда они прогуливались и доложил отцу.
Как вышло?.. Никто не знает, но в скорости, нашли Дашу чуть ниже омута утопшей… Взбешенный уполномоченный арестовал Филиппа и его сына Владимира, увёз их в волость, только не доехали они туда, по дороге кто-то убил уполномоченного Фёдора и нарочного ездового вызванного из ЧК района который правил лошадью. Четвёртого дня после такого события, понаехало чекистов в Соловки, разбирались, трясли всех. Грозились всё опять же сослать на какие-то Соловки, но так и не нашли виновных и самого Громка с сыном.
Вскорости, в тайге, стала действовать банда во главе с Громком Филиппом. С ним был и его сын Владимир. Что только он и не выделывали?.. Расстреливали, вешал активистов по деревням, а однажды Громок заявился в свою деревню днём, собрал всех жителей на сход, окружив толпу односельчан конными вооруженными своими людьми, коротко сказал,– вы меня простите сельчане, но мельницу свою я сожгу. Она моя, а вы пошли супротив меня за уполномоченным. Я ему дочь свою в подстилки не отдал, а мельницу и тем более. После чего без обиды распустил всех соловковцев по домам, а сам поехал с сыном и ординарцем на кладбище, где была похоронена дочь. Пробыл там немного, после чего заехал к себе домой посадил свою жену на конь, приказал сыну поджечь свой дом, после чего скрылись в тайге. А две ночи спустя, сгорела и мельница. Долго ещё мстил Громок власти Советам по разным населённым пунктам в тайге, но деревню Соловки не трогал. Чем он руководствовался? – Бог знает… Только не появлялся больше он в ней. Всё же краснюки потеснили его, хорошо потрепали где-то его отряд, многих поубивали. С тех пор ни какого слуху о нём. Правда, пронеслась однажды молва по деревне, что Громка убили красные, а его сын Владимир и жена, то есть мать Владимира, скрылись в Китае, с огромадными богатствами. Так или нет, но мельница сгорела и мужики стали молоть зерно руками каждый на своих ручных жерновах если у кого они были. Колхоза так и не организовали, только деревня Соловки стала бригадой рядом образованного колхоза "Коммунар" в более крупной деревни Свищевке.
