Kitobni o'qish: «Чернила и пепел»

© Елена Масалова, 2018

© Анастасия Лукомская, предисловие, 2018

© Сергей Пшизов, обложка, иллюстрации, 2018

© ООО "Дрим Менеджмент", 2018

* * *

Эта книга сопротивлялась тому, чтобы быть изданной при жизни автора. Мы с Ваней начинали готовить её вместе. Я составляла, отбирала стихи, редактировала, а Ваня соглашался или не соглашался с моими решениями. Он чувствовал, что не успеет выпустить её сам, говорил, что книга будет посмертной, но к таким словам начинаешь всерьёз прислушиваться, когда уже ничего нельзя изменить. Сейчас многие стихи читаются совсем по-другому. Как будто Ваня своей судьбой подтвердил их подлинность. Оставил нам послание, полный смысл которого проявляется лишь спустя время. Настоящая поэзия на грани визионерского опыта – это готовность жизнью ответить за каждую строчку в обмен на доступ к секретному знанию, универсальному паролю, открывающему двери в сокровищницы бытия. Как у Башлачёва: «Поэты идут до конца, и не смейте кричать им «не надо!»» От прикосновения к вечности до ухода в вечность – один шаг.

Иван Масалов был настоящим поэтом. Слишком свободный, чтобы признавать какие-то законы, кроме вечного, слишком иррациональный, чтобы найти себе место в лицемерном, зацикленном на потреблении социуме. Скромная ниша, которая отводится для поэта в современном обществе, была ему тесна. Поэтические вечера, литературные салоны, семинары в Литинституте – он принадлежал этому миру и в то же время не принадлежал. Два раза поступал и поступил в Литературный институт, был одним из лучших студентов на семинаре Инны Ивановны Ростовцевой, но так и не закончил. Много выступал, неоднократно побеждал на литературных баттлах и шоу («Чистилище», «Критикомания», «Пиит», «Салон Изящных Искусств»), но назвать Ваню салонным поэтом – всё равно что сделать из дворового кота-хулигана воспитанного домашнего котёнка (метафора из стихотворения «Красным по белому»). Кто вообще придумал, что стихи можно читать только в специально отведённых для этого местах? Ваня читал их всюду – в метро, на улицах незнакомым людям, друзьям, однокурсникам и случайным знакомым. При этом никогда не заискивал перед слушателем. Он здоровался со всеми маргиналами на районе, не признавал социальных границ и любил всех людей как братьев и сестёр. И в этом не было позы, он нуждался в собеседниках, а поэзия была для него естественной формой общения. Он мог часами читать стихи по междугородней связи с перерывами на пополнение баланса и запаса сигарет или на трое суток запереться в комнате и писать стихи нон стоп, устроив настоящую атаку на безоружных пользователей интернета. Роскошь, которую не могут себе позволить обычные люди, даже если у них всё есть.

Стихи Масалова насквозь пронизаны метафизикой. О чём бы он ни писал, сквозь привычные очертания предметов проступает отчётливый узор инобытия. Реальность – всего лишь зеркало, в котором отражается другой мир – полный света, любви и свободы. И своим истинным домом поэт ощущает не этот, а тот мир. Поэтому так много стихов о смерти, так часто встречаются эсхатологические мотивы. Лирический герой завороженно смотрит на конец света – и видит не грозную картину разрушения, а величественный праздник возвращения уставших душ к небесному Творцу. Ваня находит слова для того, чему нет названия, связывая параллельные миры с помощью точных и понятных читателю мыслеобразов.

 
Молча, впотьмах приближается вечность.
Брезжит первый рассвет.
Мой Ягуар приближается к речке,
Пьёт. А вокруг уже нет
Мира, которому принадлежали
Авторские права,
Только звенят золотые скрижали
И вырастает трава.
 

(«Доброго неба, светлые люди!»)

Трансцендентный опыт невозможно задокументировать, поэтому он больше всего подвержен профанациям. Но чуткий читатель всегда отличит настоящее переживание от подделки. Главный маркер подлинности – это индивидуальность языка. Можно умело вплетать в текст цитаты из священных книг, присваивая себе чужой опыт, но такие заимствования останутся мёртвыми и не смогут вызвать безошибочного чувства иноприсутствия. У Вани всё по-настоящему, его опыт – глубоко личный, переданный собственными словами, а потому в их правдивости не возникает сомнения. Вот как заканчивается моё любимое стихотворение в этой книге:

 
Праведно. Неправедно. Не согреться свечками
И не сжечь инаковость сказочным вином.
Мы с тобой пустились в пляс нами-человечками,
Позабыв про радуги за своим окном.
И дрожит в груди змея, корчится от страха,
Выдаёт себя за нас, за твоё – моё.
Солнышко, коснись лучом нашей глины-праха,
Чтобы мы свободными вышли из неё.
 

(«Освобождение»)

Это не про человека даже, это про бытие души, которая мечется, зажатая в рамках телесности, и ищет выхода на свободу. «У тебя нет души. Ты – душа. У тебя есть тело» – эти слова Клайва С. Льюиза Ваня часто любил цитировать. В любовной лирике Масалов неисправимый идеалист. Здесь присутствует та же двойственность. Земная хищническая любовь неизбежно обращается грехопадением, как в стихотворениях «Змеиная свадьба» или «Спектр и Спектрисса». Реальность приоткрывает свою инфернальную сторону, и ворота в рай моментально захлопываются. Но большинство стихов – совсем о другой любви, которая находится в метафизической плоскости и происходит между душами. Она уничтожает телесный мир и даёт право войти в рай без пропуска. Даже героиня в этих стихах абстрактна – это собирательный образ, архетип, как Вечная Женственность у Гёте. На земле она может воплощаться в разных женщинах, но там, на небе – она одна:

 
Но в ком же остановится она
И для любви придумает причину,
Усядется со мною у окна,
Сорвёт с меня телесную личину?
И мир окончится, и тени пропадут,
Мы выйдем из окон на наших крыльях,
Я в небо с нею рядышком пойду,
И нас посыпет ангельскою пылью.
 

(«Райская Дева»)

В поэтике Масалова чувствуется влияние русской литературной традиции – если прислушаться, можно заметить отголоски Лермонтова, Мандельштама, Маяковского, а также более современных поэтов, например, Башлачёва. Он прекрасно себя чувствует в канве традиционного стихосложения и не пытается ломать форму. В то же время его поэзия очень современна по своему посылу и подаче. Длинная строка, уходящая в край страницы, обилие внутренних рифм, органичное сочетание высокого пафоса и здоровой самоиронии, смелость, с которой он соединяет образы и метафоры, всего несколькими штрихами создавая объёмную картину 3D. Не выходя за рамки силлабо-тоники, Ваня обращается с языком свободно и непринуждённо.

 
Мчится охота – звёздные цепи, ядра Ирана в товарном прицепе.
Белка колотит привязанных к креслам – не долечили? Вам что, в мире тесно?
Правда на правду залезла в вагоне, чёрная подпись на каждом законе,
Из интернета зелёные раки смотрят в огонь виртуальной атаки.
 

(«Повестка»)

Обратите внимание, как быстро поэт перескакивает с одного образа на другой. При этом не возникает ощущения их случайности, все метафоры чрезвычайно точны, а динамика только усиливает остроту стихотворения. Несмотря на метафизическую направленность, стихи Масалова выглядят очень современно и по своему содержанию. Здесь нет бесчисленных англицизмов, айфонов и смс, которыми злоупотребляют модные поэты, претендующие на актуальность. Но, прочитав Ванины стихи, невозможно ошибиться – это живое, сегодняшнее, это про нас.

Как составитель могу сказать, что в сборник «Чернила и Пепел» вошли лучшие Ванины стихи, не попавшие в «Вечную Жажду». Здесь много программных стихотворений, которые он считал самыми сильными и любил читать на публике. Мне бы хотелось, чтобы эта книга долго жила и раскрывала тайны, и обязательно вышла за пределы круга людей, знавших Ваню лично. Желаю ей непременно прорваться в будущее и донести своё послание в вечность!

Анастасия Лукомская, поэт

Часть 1. Увидеть всё как есть

Утнапишти¹

Я вышел в своё окно впервые с начала времён.

Я мог бы остаться здесь, но мир был уже осквернён.

Я не почувствовал боль, преодолел едкий страх,

Пламенем стала любовь в диких туземных кострах.

Весь лягушачий оркестр праздновал мира конец,

И пролетал весь реестр наших имён и сердец.

И вереницы домов радостно шли через луч,

Будто бы тени сомов в радужном облаке туч.

Деньги текли из дверей – ласковый денежный дождь,

Статуи мёртвых зверей и матерящийся вождь.

Птицы метали свой крик – полчища чёрных ворон,

А я, болотный кулик, правил ладью, как Харон.

Яблочный ветер подул, розово-алый рассвет

В мятной воде утонул – так и родились мы все.

Красный цветок

Красный цветок, красный цветок…

Кто-то украл красный цветок.

Знали о нём только я и мой Бог,

Кто-то похитил красный цветок!

Юное тело, глаза, как лучи,

Дева пропала, скорее ищи!

Вечная ночь поднялась в этот дом,

Мир не уместится во мне одном!

Пахнет спасением яблочный сад,

Но нет дороги обратной назад.

Пляшет алмазным сияньем роса,

Как диадема в её волосах.

Страх поднимается из глубины,

Мы разучились любить без войны,

Что выбираешь: меня или мир?

Пристально смотрит сквозь Солнце вампир…

Я полюбил бы тебя, если б мог

Сердце избавить твоё от тревог,

Но я всё пью электрический сок,

И оборвётся вот-вот волосок…

О, тишина так приятна на вкус,

Так страшно сделать свой первый укус,

Чтоб Солнце в сердце моём взорвалось,

Чтобы бессмертье моё началось.

Красный цветок, красный цветок,

Я не прощу тебе красный цветок,

Ты мне отныне больше не бог,

Я знаю, где растёт красный цветок!

Беглец

Я болен давно – поражён изнутри,

Он редко болит, этот недуг в крови.

И я научился не верить в него –

Он слишком похож на меня самого.

Здесь нет ни начала, ни чётких границ,

Но он существует, он мучает птиц.

И он ненавидит других и себя,

Он мучает нежно, пытает любя.

И чувствуя всё, что чувствую я,

Скрывается где-то его чешуя.

Но только дороги обоим нам нет,

А я его знаю – ему вреден свет.

Я много читаю – неведом сей гад,

Но я его знаю – его ищет Ад.

И Ад ждёт меня – нам же с ним по пути,

Зовут, угрожают – пора, мол, иди.

Я чувствую песни, я чувствую сны,

Я чувствую запах грядущей весны.

Я им отвечаю, что я исцелён,

Но с чувством ужасным, что я – это он.

* * *

Осенняя эпоха догорает,

В костёр бросает дворник чертежи.

При жизни был кому-то мир сей раем,

Кому-то – путешествием по лжи.

Распутаны в подстрочнике все нити,

Заплатана, побита молью ткань.

И каждый здесь по-прежнему хранитель,

Но лишь один ушёл в такую рань

Из города, через кордон заборов,

От тёплого уюта очага,

Кому-то представляется он вором,

Кому-то он – возмездие врагам.

Мы станем на ноги у самых у окраин,

Мы выйдем прочь, и дом наш станет пуст,

И равнодушие совсем уже не ранит

И не коснётся льстивым мёдом уст.

Поодиночке, как котят, нас передавят,

А вместе – проще махом запретить.

Кому-то лишь причастие Он дарит,

Кому-то продолжает Он светить!

* * *

Доброго Неба, светлые люди!

Я начинаю игру наугад,

Больше не надо, больше не будет

Времени. Дьяволу – мат!

Игры со смертью в шахматы жизни.

Я на склоне холма.

Нет, не хочу. Подарите мне крылья,

Крылья иного ума.

Свет прорезает ленивые тучи,

Льётся из крана вода,

Люди небесные знают, научат,

Люди, летите сюда!

Молча, впотьмах начинается Вечность.

Брезжит первый рассвет.

Мой Ягуар приближается к речке,

Пьёт. А вокруг уже нет

Мира, которому принадлежали

Авторские права,

Только звенят золотые скрижали,

И вырастает трава.

Лёгкой кошачьей тихой походкой

Хищно крадётся – бросок,

С шеи фазана струйкой из глотки

Красный стекает сок.

Через

Я раскачал квадратный потолок

И вылез из придуманной коробки,

Взял разноцветный радужный мелок,

Обвёл рукой пространственные скобки,

В летящих мимо солнечных лучах

Рассыпался мой лёгкий одуванчик,

Качнулись крылья на невидимых плечах,

Прервал трансляцию идеепередатчик.

И я вдохнул огонь открытым сердцем –

Растаяли осколочки иллюзий,

Расплавился украденный сестерций,

Развеялся воспетый образ Музы,

И сила потекла по переулкам

Моей любимой сказочной Вселенной,

Смывая золотую штукатурку

С моей мечты, и загорелась пена.

Остолбенел у райских врат охранник,

И понял я: ему же тоже больно

Смотреть на то, как безымянный странник

Все раны мира исцеляет солью.

Врозь разошлись пределы небосводов,

А под ногами закружились вихри,

Пожравшие заветную свободу,

Но и тогда не сгинули, не стихли.

Туманный шарик – всё как на ладони –

Открытая космическая карта;

На дно! На дно! – но мир никак не тонет,

Крепчает вседозволенность азарта.

Молчание переполнялось духом,

Тем, что объединил тепло и свежесть

Во Веки Вечные, и пусть мне будет пухом

Заря земли, познавшей безмятежность!

Гром оборвал торжественность прощаний,

Наружу рвущихся из глупой носоглотки,

Собрав взаимосвязанность с Вещами,

Я бросил их, как хворост для растопки,

В огонь стихов, ревущих моей жизнью,

Приподнимавших к свету мою душу,

И охладил меня бездонной высью

Прозрачный дождь, обрушенный на сушу.

Освобождение

Правильно… неправильно… веровать – надеяться,

Побеждать собачий страх смерти вопреки…

Не читай морали нам, пустозвонка-мельница,

Жуй свои попсовые песни да стишки.

Вековечной мудростью придавило полюшко,

Так, чтоб все по одному пёрли до конца.

Ну а я смотрел, дурак, в краденое солнышко,

Чтобы не забыть его чёрного лица.

Жил да был Иван-батрак, потчевался глупостью,

Вглядывался пристально в обступивший мрак,

Удивлялся, дитятко, предрассветной скупости;

Ни мычал, ни телился: кто кому здесь враг…

Да вот только поутру выйти шибко хочется, –

Чтобы всё понять, принять – или же войти

В правильную комнату, прочь от одиночества.

Кто ж мог знать, что истины в печке не найти!

Отдыхает дирижёр – всё само играется,

Наобум расставлены буковки в слова,

В понедельник – вымыться, в пятницу – покаяться,

В воскресенье – сделаться хлебом во устах.

Всё благими мыслями – да впросак по древу,

Пыжится, куражится, бьёт врагов герой,

В виртуальных невско-куликовских битвочках

Перерыв объявлен – сбегать за второй.

А снаружи – страшно, а внутри – погано,

В маяках лишь горьких звёзд полынный след.

Бесконечность-девочка стройными ногами

Обхватила мальчика, принимая свет.

Но кривые улицы закружили голову,

Лицами рассыпались в мире имена,

Прорастили зёрнышко: все листочки – поровну.

И опять уводит прочь полная Луна.

Так пройтись, наведаться, отыскать друг друга,

Раздарить счастливые прежние мечты,

Научиться жить не так, не любя – кайфуя,

Не к другой – так к третьей, кто же из них Ты?

Праведно… Неправедно… Не согреться свечками…

И не сжечь инаковость сказочным вином.

Мы с Тобой пустились в пляс нами-человечками,

Позабыв про радуги за своим окном.

И дрожит в груди змея, корчится от страха,

Выдает себя за нас, за твоё – моё,

Солнышко, коснись лучом нашей глины-праха,

Чтобы мы свободными вышли из неё!

* * *

Тишина всё громче,

Тишина полнее,

Видно, она хочет,

Чтоб я стал умнее.

Обтекает звоном

Вещи и предметы,

Словно по иконам –

По незримым метам.

Кто-то дал им имя,

Цели и причины,

И расстался с ними,

Сделав величины.

И звенит за нами

Вечное молчанье –

Светом над стихами –

Счастьем и печалью.

* * *

На карнизе стою. Здесь мне город открыт.