Kitobni o'qish: «Олимпионик из Ольвии. «Привидения» острова Кермек (сборник)»
© Головня И. А., 2016
© ООО «Издательство «Вече», 2016
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016
* * *
Олимпионик из Ольвии
Пролог. Снова сенсация?
В высоком густо-синем небе пухлыми ватными комками неподвижно висят маленькие одинокие тучки. Между ними плавно, будто в замедленной киносъёмке, кружит орёл. Что заставляет его вот уже битый час делать круг за кругом, сказать трудно. То ли он таким образом наслаждается простором и свободой, то ли высматривает с высоты в сухой порыжелой траве суетливого суслика или неосторожного бабака. А возможно, орёл пытается понять, что делают эти странные существа, которые называют себя людьми, – понарыли каких-то ям и, будто кроты, ковыряются в них с утра до вечера.
Если это действительно так, если орёл кружит из любопытства, то ему следовало бы опуститься пониже, и тогда он, возможно, понял бы, что это не просто ямы, а раскопы. Люди же, которые в этих раскопах бережно разгребают землю, выискивая в ней глиняные черепки и мечтая о настоящих больших находках, – археологи. Точнее будет сказать, будущие археологи, поскольку пока что они всего лишь студенты археологического отделения исторического факультета столичного университета. И производят эти студенты раскопки Теменоса1 античного города Ольвия2, что на древнегреческом означает «счастливая».
В одном из таких раскопов, который значится под номером восемь, – яме, метров этак три на четыре и до полутора глубиной, – двое: Тимур Иванченко, загорелый до сизой черноты юноша лет двадцати, вся одежда которого состоит из протертых джинсовых шорт и дырявой соломенной шляпы, так называемого брыля, и девушка с короткой толстой русой косой и большими серыми глазами на круглом и тоже загорелом лице. Облачение девушки – зовут её Оксана Гуськова – побогаче: неопределённого цвета шорты, белая футболка и некогда бывшая белой детская панамка.
– И чего бы я столько кружил на одном месте? Как ему не надоест? – в который раз взглянув из-под ладони вверх, удивляется Тимур. Спустя какое-то время он обращается к девушке: – Как ты думаешь, Оксана, сколько живут орлы?
– Не знаю… – пожимает плечами та. – Кажется, тридцать лет. А может, и все сто… Зачем это тебе?
– Да вот… подумал… А что, если этот орёл летает здесь вот так… тысячу лет. А может, и все две тысячи. Представляешь, сколько он мог видеть на своём веку! – в голосе Тимура появляются вдохновенные нотки. – И сколько он мог бы рассказать нам интересного! Возможно, этот орёл видел, как вот нас с тобой, древних ольвиополитов3. А это значит, что он должен знать, что и где лежит здесь под землёй…
– Фантазёр ты, Тимка! – снисходительно улыбается Оксана, сверкнув двумя ровными рядками ослепительно-белых зубов. – То ты уверяешь, что найдёшь древнегреческую статую. К тому же непременно работы Фидия4 или Праксителя5… То хочешь, чтобы орёл рассказал тебе, что он видел здесь две тысячи лет тому назад.
– За орла ничего определённого сказать не могу, – рассудительно отвечает на это Тимур. – А вот статую я найду непременно. Иначе зачем бы я тут колупался в земле? Ради вот этих черепков? – Тимур указывает кивком головы на несколько обломков красной керамики, аккуратно сложенных посреди раскопа. Но тут же, перехватив осуждающий взгляд Оксаны, спешит «сдать назад»: – Хотя и эти… черепки – свидетели старины, то есть ценные находки. Но я всё равно должен найти что-то такое, чтобы… чтобы все ахнули. Понимаешь? На меньшее я не согласен.
– Как говорится в таких случаях: дай бог нашему теляти волка поймати.
– Откуда это?
– Даля6 почитываю.
– То, что ты почитываешь Даля, – это хорошо, а вот то, что не веришь товарищу, да ещё пытаешься подначить его, – плохо. Не к лицу это такой…
Продолжить Тимуру его обличительную речь, а тем более дать на неё ответ Оксане не приходится, потому что неподалёку, чуть ли не над их головами, слышится по-детски тоненький, дребезжащий голосок:
– Эге-ей! Братцы-кротики! А вылезайте-ка из своих исторических нор, да пойдём обедать!
И вслед за этим над восьмым раскопом появляется голова владельца этого голоса, профессора археологии Ивана Ивановича Гребешкова – щуплого человечка с задорно, по-суворовски торчащим кверху реденьким белым хохолком на голове и такой же белой, воинственно нацеленной вперёд бородкой.
– Как дела? – интересуется профессор.
– Да вот… – неохотно показывает на небольшую кучку битой керамики Оксана. – Одни черепки…
Рядом с профессорской возникают ещё несколько голов участников экспедиции.
– Скромность – черта, безусловно, хорошая, – замечает Иван Иванович. – Однако и прибедняться не стоит. У некоторых и этого нет. Но ничего – у нас ещё всё впереди. Как в той песне: «Вся жизнь впереди, надейся и жди», – усмехается профессор и, перейдя на будничный тон, продолжает: – Так мы идём обедать, а вы тут посматривайте на раскопы. Только смотрите – в этот раз без сенсаций! В особенности – мировых.
Студенты за спиной профессора понимающе улыбаются и хихикают, а Тимур краснеет и смущённо опускает глаза.
…Это случилось неделю тому назад. В тот день, как и сегодня, Тимуру и Оксане пришлось в обеденный перерыв дежурить на раскопах. К концу перерыва, когда студенты вот-вот должны были возвращаться назад, Тимур неожиданно наткнулся на белый мраморный предмет, который, выглядывая из плотно утрамбованной веками земли, напоминал людской нос. Тимур решил, что ему наконец повезло, и он нашёл так давно взлелеянный в мечтах античный бюст, а возможно, и статую. Не помня себя от счастья, он закричал:
– Кто хочет стать свидетелем мировой сенсации, скорее сюда! Я откопал мраморный бюст!
Одна сенсация не состоялась: находкой, напоминавшей человеческий нос, оказался обломок капители7. От стыда Тимур готов был сквозь землю провалиться. Прямиком в первое тысячелетие до нашей эры. Несколько дней все, кому было не лень, упражнялись в насмешках над ним, пока наконец этот град подковырок и издёвок не прервал Иван Иванович. Тимур терпеливо выслушивал колкости в свой адрес и лишь мысленно просил провидение, чтобы оно смилостивилось над ним и помогло ему утереть нос всем этим доморощенным юмористам.
…Спустя какое-то время, посмотрев на часы, Тимур говорит:
– Оксана, сходи-ка посмотри, не шастает ли кто по раскопам. А я тем временем сниму вот этот шар земли. Углублюсь, так сказать, в толщу веков.
Подсобив девушке выбраться из ямы, Тимур берётся за лопату. Но не проходит и пяти минут, как раздаётся его возбуждённый голос:
– Оксана, где ты там? Давай скорее сюда!
– Я здесь. Что случилось? – наклоняется над ямой девушка.
– Спускайся! – дрожащим голосом отвечает Тимур. – Нужна твоя помощь!
…Проходит полчаса, и Оксана, прислушиваясь, поднимает голову. Затем касается руки Тимура.
– Они возвращаются.
– Пусть идут, – вытирая со лба пот, по-заговорщицки подмигивает девушке парень. – Сейчас тут у кое-кого полезут на лоб глаза. Представление ты будешь показывать?
– Я? – делает круглые глаза Оксана. – Ещё чего! Хочешь, чтобы я всё испортила. Сам нашёл – сам и показывай.
– А вот и мы! – раздаётся вскоре над головами голос профессора Гребешкова. – Так как сегодня – без сенсаций? Слава богу!
– Почему? – с трудом сохраняя спокойствие, небрежно роняет Тимур. – Есть, Иван Иванович, и сегодня кое-что. Зовите сюда народ! Будет вам сенсация! Ну, что же вы? Зовите, зовите! – настаивает Тимур, видя, что профессор колеблется, не зная, как воспринимать слова студента.
– И всё-таки… снова сенсация? – удручённо покачивает головой Иван Иванович. – И где же она на сей раз?
– Всему своё время, – продолжает сохранять интригу Иванченко. – Сзывайте народ. Это надо видеть всем.
Сзывать народ Ивану Ивановичу не приходится: услышав разговор, студенты рады случаю ещё раз потешиться над неудачливым горе-археологом, они спешат к восьмому раскопу и плотным кольцом обступают его. И тут же раздаются въедливые возгласы:
– Чей нос сегодня откопали?
– Или на сей раз ухо?
– Свиное или ослиное?
– А может, ослиный хвост?
– Ради такого случая газетчиков надо бы пригласить!
– Принесите хотя бы фотоаппарат! История не простит нам такое упущение!
– И в самом деле, – для грядущих поколений следовало бы запечатлеть такое событие!
– Заколупал ты нас, Тимка, своими находками!
Возгласы постепенно утихают, и, воспользовавшись относительной тишиной, Тимур подчёркнуто спокойно спрашивает:
– Всё? Запас острот исчерпан? Тогда смотрите!
Тимур поправляет на голове свой «бриль», поднимает с земли щётку, становится в картинную позу и делает широкий жест циркового распорядителя:
– Прошу всех быть внимательными! Сейчас вы станете свидетелями мировой сенсации! Зря ухмыляетесь. Именно – сенсации! И именно – мировой.
Взмахом руки бывалого фокусника Тимур подбрасывает кверху щётку, ловко её ловит на лету и, не прекращая движения рукой, нагибается и широким взмахом проводит щёткой по кучке недавно насыпанной сухой земли. В то же мгновение из-под щётки появляется небольшое белое пятно. После каждого взмаха щёткой пятно становится всё больше и объёмнее, принимая схожесть с человеческим лицом.
– Что такое? Что за цирк вы тут устроили? – начинает нервничать профессор Гребешков, решив, что его разыгрывают.
Тимур, который едва сдерживается, чтобы не запрыгать на радостях, молча, с отрешённым выражением лица продолжает демонстративно разметать землю. И с каждым взмахом его щётки становится всё очевиднее, что под насыпанной кучкой земли лежит мраморная статуя. Вот появляется снежно-белое лицо, далее – плечо, поднятая почти к лицу полусогнутая в локте правая рука. И тут Тимур останавливается.
– Всё! Сеанс окончен! Все свободны! Продолжение – через два-три часа. Дальше мы не успели раскопать.
Только теперь приходит в себя Иван Иванович. Забыв о своём солидном возрасте и слабом здоровье, он первым оказывается в раскопе. За ним, будто горох из дырявого мешка, сыплются в яму студенты. Каждому не терпится хотя бы дотронуться до такой необыкновенной находки. Раскоп мгновенно становится тесным и наполняется галдежом, из которого то и дело вырываются восторженные возгласы:
– Везёт же вам! Как утопленникам!
– Вот молодцы! Оба молодцы – и Тимка, и Оксана!
– Ну, вы даёте! Это надо же!
– Что тут скажешь? Везунчики и только!
– Считайте, что и вы вляпались в историю! Это уж точно в газетах пропишут!
– Будете давать интервью, не забудьте и о нас вспомнить!
Наконец и профессору Гребешкову удаётся вставить слово:
– А ведь это действительно находка года! Если статуя окажется неповреждённой… тогда я не знаю, что и сказать… – У многословного обычно профессора не хватает слов, и он лишь беспомощно разводит руками и вертит головой. – Ошарашили вы меня, ребята! Я, который роюсь в этих ямах вот уже четыре десятка лет, даже мечтать о такой находке не смел. А тут… Ну, что же, братцы, не будем мешать нашим героям работать. Вы же, – это к Тимуру и Оксане, – продолжайте извлекать этого парнишку из объятий тысячелетий. Только будьте крайне осторожными. Главное, не спешите. Закончите – позовёте. Доставать из раскопа и ставить его на ноги будем все вместе.
И вот, после трёх часов кропотливой работы, находка Тимура стоит наверху на крохотной, наспех подготовленной площадке.
На квадратном, метровой высоты постаменте из жёлтоватого известняка – мраморная статуя в полный рост юного атлета-бегуна перед стартом, готового по знаку элланодика8 сорваться с места и стрелой помчаться к победе. Туловище юноши наклонено вперёд, ноги полусогнуты – правая впереди, левая отставлена несколько назад, руки также полусогнуты в локтях – правая поднята к подбородку, левая отведена назад, сосредоточенный взгляд устремлён вперёд. Статуя несколько меньше натуральной величины. И тем не менее впечатление она производит необыкновенное. На постаменте высечена надпись на древнегреческом:
«Благодарная Ольвия сыну своему, быстроногому Тимону Фокритосу9 по прозвищу Авр10, который прославил наш город на 86-х атлетических Играх в священной Олимпии, где он с помощью Ахилла Понтарха11 опередил всех своих соперников, эфебов12 и взрослых, в беге на 1 стадий13 и дважды был увенчан оливковым венком олимпионика14».
Студенты вместе со своим профессором, будто заворожённые, со всех сторон осматривают статую, не переставая восхищаться её красотой и мастерством древнего скульптора. При этом не забывают, конечно, похвалить изредка и Тимура с Оксаной.
– А находка-то, действительно, уникальная! – делает авторитетное заключение Иван Иванович. – Не иначе как работа Поликлета15. Ну, если не самого Поликлета, то уж кого-то из его учеников наверняка. Сомнения быть не может. Вы только всмотритесь, с какой точностью и тонкостью передана пластика здорового мускулистого тела, какие идеальные его пропорции. Так ваять умел только Поликлет!
Тут же, в раскопе номер восемь, профессор Гребешков читает своим студентам короткую популярную лекцию о жизни и особенностях творчества великого древнегреческого скульптора.
– Ребята! – окончив лекцию, спохватывается Иван Иванович. – А кто-нибудь из вас обратил внимание на лицо этого самого Тимона, сына Фокрита? А присмотритесь-ка повнимательнее на глаза, нос, подбородок.
– А что? – пожимает плечами кто-то из студентов. – Лицо как лицо. Можно сказать, симпатичное…
– Плохие из вас антропологи16, – с грустью сообщает профессор. – Ведь черты лица этого юноши – славянские. Неужели никто этого не заметил? Никакой это не грек, а наш брат, славянин. Точнее будет сказать, предок славян, поскольку в те времена славян как таковых ещё не было. Эх, вы…
– А ведь действительно! – изумлённо хлопает глазами Оксана. – И даже… а ну-ка стань, Тима, рядышком со статуей!.. И даже похож на нашего Тимура. Как две капли воды! И в самом деле, – никакой это не грек.
Когда стихают возгласы удивления, Иван Иванович с грустью произносит:
– Вот вам ещё одна загадка истории, которую вряд ли когда удастся разгадать. А жаль… Так хотелось бы знать историю жизни этого юноши.
– А почему бы нам самим общими усилиями не восстановить её? – оживляется вдруг Тимур Иванченко. – Что вы на это скажете, Иван Иванович?
– Как это? – не может взять в толк профессор. – Что ты имеешь в виду?
– Да вот… Вместо того чтобы по вечерам шлёпать картами, стучать домино да слушать одну и ту же надоевшую всем музыку, давайте сообща сочинять историю жизни Тимона Фокритоса. Возможно, у нас получится что-нибудь путное. Скажем, повесть… А может, и роман. А почему бы и нет? А назовём мы нашу повесть «Олимпионик из Ольвии». Ну, как?
– А что, это – идея! И даже, скажу я вам, замечательная идея! Молодец, Иванченко! – горячо поддерживает парня профессор Гребешков. – Сегодня же вечером и начнём…
Часть первая. Ольвия
Было тихое солнечное утро третьего дня первой декады17 месяца артемисиона18 по милетскому календарю19 в год архонтства20 Гиппарха Филотидоса21.
Несмотря на то, что по ночам воздух бывал ещё свежим, а иногда и с морозцем, земля, благодаря последним тёплым безоблачным дням, успела подсохнуть, прогреться, и кое-где из неё начала уже пробиваться изумрудная зелень. Бирюзовое небо было чистым, без единой тучки. На улицах, а ещё чаще у хозяйственных построек копошились в поисках рассыпанного зерна шумные воробьиные стайки, в которых то и дело вспыхивали и тут же затихали скоротечные драки. На деревьях, между голых веток, прыгали, попискивая, синицы, то тут, то там слышались призывные мелодичные трели самцов горихвосток. Выползали из тесных щелей отогреваться на солнце сонные мухи. И даже крошечные муравьи уже суетливо шныряли под ногами. Всё говорило о том, что на смену холодной, порядком надоевшей всем зиме пришла наконец долгожданная весна.
Неподалёку от северных ворот Ольвии, у выходящей в проулок массивной калитки большого, похожего на крепость дома, за глухими высокими стенами которого виднелись лишь красные черепичные крыши, остановилась каурая22 лошадь с двумя всадниками: взрослым и совсем ещё юным. Оба всадника были одеты в синие шерстяные хламиды23, накинутые поверх белых хитонов24. Всадники спешились, и пока младший привязывал лошадь к вбитому в землю колу, старший постучал в ворота висевшим на верёвочке бронзовым молоточком.
Ворота открыл не раб-привратник, как обычно, а вышедший зачем-то во двор сам хозяин дома – плотный мужчина средних лет с аккуратной чёрной курчавой бородкой и такой же короткой и курчавой копной чёрных с проседью волос на крупной круглой голове.
– Кого я вижу! Софо-он! Хайре25, дружище! Признаться, не ожидал, – увидев гостей, радушно воскликнул хозяин. – Рад видеть тебя в моём доме! Что заставило вас совершить столь ранний и неблизкий путь?
– Хайре, Фокрит! Пусть боги берегут твою семью! Вдвойне рад видеть тебя! А что заставило?.. Да вот… сынишка мой Плавт, – гость вытолкнул наперёд прятавшегося за его спиной пятнадцатилетнего мальчугана, – уши уже прожужжал: покажи да покажи ему Ольвию! Впрочем, есть дела и поважнее. Надо кое о чём потолковать.
– Всему своё время! И город покажем, и о деле поговорим. А пока заходите в дом, гостями будете. За лошадь не беспокойтесь. Сейчас её напоят и отведут за дом, там у нас на лужайке травка уже успела прорасти. Или в хлев поставить?
– Лучше пусть траву пощиплет, – ответил Софон.
– Тимон! – обернувшись, позвал Фокрит. – Иди-ка, дружок, сюда!
Из дома вышел подросток лет шестнадцати, – рослый, худощавый, с внимательным взглядом больших серых глаз.
– Ты звал меня, дядюшка Фокрит?
– Набери воды и дай попить лошади, а потом привяжешь её на лужайке за домом. Пусть попасётся.
– Можно, я с ним? – вызвался Плавт.
– Почему же нельзя? Тем более что лошадь твоя, – добродушно усмехнулся Фокрит.
– Пошли! – Тимон без всяких церемоний, будто встретил давнего приятеля, взял за руку гостя и увлёк его за собой к колодцу, который находился здесь же, во дворе. – Значит, тебя Плавтом зовут? А меня, как ты слышал, – Тимоном. Вот мы и познакомились. Вы откуда, Плавт, приехали? Издалека?
– Из деревни. Мы живём почти на самом берегу Гипаниса26. Отец говорит, что от нас до Ольвии не меньше тридцати стадиев будет.
– Ого! Приличное расстояние… Я так далеко ещё не бывал. Как там у вас?
– Хорошо! Приволье-е, скажу я тебе-е! Но скучновато немного. Если по правде, то очень скучно. Нет поблизости ребят. Вот я, например… всё один да один. Дома ведь у нас далеко друг от друга стоят. Не то что у вас тут, в Ольвии, со всех сторон соседи рядышком.
Ребята набрали киафом27 из колодца воды, перелили её в широкий мармит28 и, взяв его за ручки, вынесли на улицу. Напоив лошадь, отвели её за дом и привязали там к растущему на лужайке деревцу. Но обратно в дом не торопились. Плавт был откровенно рад новому знакомству и не скрывал этого. Ведь приятель у него теперь будет не где-нибудь, а в самой Ольвии! Поэтому он был не прочь подольше побыть наедине с Тимоном. Да и Тимону пришёлся по душе этот скромный и общительный мальчишка, с которым он чувствовал себя, будто с давним приятелем, просто и непринуждённо.
Тем временем Фокрит и Софон, обмениваясь новостями, вошли, миновав небольшие сени, во двор и, в ожидании мальчишек, присели за большим столом, стоявшим посреди двора. Но мальчишкам было не до них…
– Тимон, а Фокрит разве не отец тебе? Почему ты назвал его дядюшкой? – спросил Плавт.
– Он мой хозяин, – неохотно ответил Тимон, – а я его раб. Он купил меня совсем малым, когда мне и семи не было.
– Вон оно что… – потускневшим враз голосом произнёс Плавт. – Извини. Я ведь думал…
– Но он хороший! – поспешил оправдать своего хозяина Тимон. – Он для меня почти как отец. Не ругает, не наказывает, работать много не заставляет. Читать меня научил. Писать вот пробую. А жена его, тётушка Мелисса, так та вообще относится ко мне, как к родному. Так что жить можно. Да и привык я уже. Это вначале было плохо…
– Мой отец тоже хороший. А что уж любит меня да бережёт! Никуда от себя не отпускает. Я ведь в семье единственный ребёнок. И я тоже читать уже научился. Взялся вот недавно за Гомера29. «Илиаду» пытаюсь осилить. До чего же интересное сочинение, скажу я тебе!
– Я знаю. «Илиаду» я уже всю прочитал. Некоторые стихи наизусть даже заучил. Теперь читаю «Одиссею». Тоже интересная поэма. Только вот… великоваты они малость, эти поэмы. Пока доберёшься до конца, забудешь, что в начале было.
– Ты прав. И как этот Гомер ухитрялся писать такие здоровенные сочинения? А ещё вроде как слепым был… Странно… Я бы ни за что не смог, хоть и вижу хорошо, – простодушно сознался Плавт и перевёл разговор на другое: – А во что вы тут играете, в городе? Какие у вас самые любимые развлечения?
– У нас мальчишки поменьше больше всего любят играть в «слепого»30.
– А глаза у вас завязывают или только зажмуривают их? – поинтересовался Плавт.
– Кто как: хотят – завязывают, хотят – не завязывают. Как договорятся.
– А ещё какие ты игры знаешь?
– Ребята постарше предпочитают тригон. Игра есть такая с мячом.
– Научишь?
– А тут и учить, собственно, нечего. Игра совсем простая. Играют втроём. Становятся треугольником и бросают друг другу мяч. Смысл игры в том, чтобы поймать мяч одной рукой, тут же перекинуть его в другую руку и уже ею бросить его кому-нибудь из двух партнёров. Главное в этой игре – поймать мяч, не уронив его на землю, и как можно скорее избавиться от него, то есть переправить дальше.
– Да, игра интересная… Нужна хорошая сноровка.
– Ещё бы! Ну, а парни повзрослее чаще всего играют в эфетинду. Тоже игра с мячом. В эту игру могут играть восемь, десять и больше человек. Игроки становятся в широкий круг и бросают друг в друга мяч. Целятся, как правило, в голову, бросают с силой – словом, стараются, чтобы, когда попадут, партнёру было как можно больнее. А чтобы попасть, делают вид, будто хотят бросить мяч в одного игрока, а на самом деле бросают совсем в другого, который меньше всего готов к ловле мяча. Поэтому все игроки постоянно должны быть предельно внимательными и ни на миг не спускать глаз с мяча. Мяч ведь тяжёлый31, и если попадёт в лицо, а тем более в нос, то приятного мало. Задача того, к кому летит мяч, поймать его в воздухе и бросить таким же способом в любого из игроков. Часто бросают в стоящих рядом парней, поскольку те меньше всего ожидают броска. Да и мячу лететь ближе.
Плавт сокрушённо вздохнул:
– Игры хорошие, слов нет. Жаль только, что играть мне в них вряд ли когда придётся. Не с кем у нас играть…
– А во что же ты играешь? Как развлекаешься?
– Какие там развлечения! – неохотно ответил Плавт. – Бегаю иногда наперегонки с нашим псом Аргусом32. Да ещё в петейю33 сам с собой играю.
– Так ты бегаешь наперегонки с псом? Вот чудак! – не смог удержаться от смеха Тимон. – Ну, и кто кого перегоняет: ты Аргуса или Аргус тебя?
– Как когда, – смущённо усмехнулся Плавт. – Когда – я, когда – Аргус. Но чаще всего он бежит рядом. Он ведь не понимает, что надо обгонять меня.
– А ты знаешь, я ведь тоже люблю бегать. И, наверное, больше всего на свете! А так… по целым дням помогаю дядюшке Фокриту. Я ведь у него и за помощника, и за посыльного. Постоянно приходится быть рядом. Но зато благодаря этому иногда есть возможность побегать вволю.
– Как это? – вопросительно поднял брови Плавт.
– Посыльному часто приходится по заданию хозяина куда-то спешить. Вот я и бегу… И хозяин доволен, что я быстро справляюсь с поручением, и я удовольствие получаю. Словом, такая работа мне по душе. Хотя… лучше было бы вместо беготни по людным городским улицам побегать в гимнасии34 или на стадиуме35…
– А в чём дело? Почему не бегаешь там?
– Туда пускают только граждан Ольвии. А я – раб… – неохотно промолвил Тимон.
– А знаешь что, Тимон… – решив поднять настроение приятеля, предложил вдруг Плавт. – А давай-ка мы с тобой наперегонки пустимся! Хотя бы вон к тому тополю в конце улочки и назад. Посмотрим, кто из нас быстрее бегает.
– А что! Это можно, – тотчас оживился Тимон. – Только бежать просто так неинтересно. Предлагаю условие: кто прибежит первым, тот становится басилевсом36, а кто отстанет – ослом. Ну и, понятно, осёл должен нести на спине басилевса. Эта забава называется у нас «эфедрисм».
– Пусть будет по-твоему! Эфедрисм так эфедрисм, – согласился Плавт, втайне надеясь, что носить ему Тимона не придётся. – Раздеваемся?
– Конечно.
Оставшись в одних хитонах, мальчишки стали рядышком и по команде Тимона на счёт «три» сорвались с места.
– Что-то долго ребят нет, – забеспокоился Фокрит и, выйдя на улицу, заглянул за угол дома. – Э-э! Да они там, похоже, атлетические состязания затеяли. Вроде как забег у них, – удивлённо воскликнул он. – Клянусь Аполлоном37! До чего ведь додумались… Софон, иди-ка сюда, полюбуйся на них!
Заинтригованный, Софон поспешил на улицу.
– И в самом деле! Устроили состязание, а нам ничего не сказали. Но что я вижу! Не может быть! – не мог поверить своим глазам Софон. – Фокрит, ты только взгляни, как легко твой мальчишка обходит моего Плавта! А ведь Плавт очень даже прилично бегает. Считай, каждый день тренируется, гоняет наперегонки с нашим псом Аргусом. Плавт, ну что же ты! Нажми! Поддай! – войдя в азарт и забыв о солидности, стал выкрикивать Софон. Но вскоре вынужден был признать тщетность своих призывов: – Нет. Маловато силёнок у Плавта, за Тимоном ему не угнаться. И как же бежит красиво твой Тимон! Будто и земли не касается ногами. Да он у тебя настоящий атлет! Вот посмотришь: когда-нибудь этот парнишка прославит Ольвию. Попомнишь моё слово! Я в этом деле кое-что смыслю. Ты же знаешь, что мой брат Горгий – сейчас он живёт в Милете и служит там помощником гимнасиарха38 – был когда-то известным атлетом. Мой тебе совет: отведи Тимона в гимнасий.
– Я бы отвёл, да только вряд ли примут его. Он ведь раб. Хотя попробовать можно…
– Обязательно попробуй! – стоял на своём Софон. – Кстати, откуда он у тебя?
– Из невров39. Может, слышал о таком народе? Живёт где-то в верховьях Тираса40 и Гипаниса. Я купил его у какого-то скифа41. И не могу нарадоваться своей покупке: до чего же шустрый и сообразительный мальчуган попался! Мало того, что калякает по-гречески, как заправский грек, так он уже и читать по-нашему научился. И даже писать. И помощник незаменимый, скажу я тебе. Думаю, ещё года два-три – и я сделаю его управляющим своим хозяйством.
– Да-а, повезло тебе с этим мальчишкой, и, даже можно сказать, крупно, – вынужден был согласиться с Фокритом гость. – А как насчёт собственных? Предвидится что-нибудь?
– Нет, – помрачнел Фокрит. – Куда уж только ни ходили мы… А сколько жертвоприношений совершили! И всё бесполезно. Отвернулись от нас боги…
– А ты не думал другую жену себе подыскать?
– Ну что ты! Об этом и речи быть не может! Мы ведь с Мелиссой женились по любви. И до сих пор любим друг друга. Да и хозяйка она замечательная. Ты же знаешь… Как я без неё? Нет…
– Остаётся один выход: усыновить кого-нибудь.
– Это другое дело… – неохотно согласился Фокрит. – Мы и сами начали уже подумывать об этом… Годы ведь идут…
– Что я вижу? – спохватился вдруг Софон, взглянув в конец улицы. – Фокрит, посмотри-ка: мой Плавт тащит на спине твоего Тимона! Что это значит?
– Это значит, что они не просто бегали наперегонки, а устроили эфедрисм.
– Что это такое?
– Это когда победитель объявляется басилевсом, а побеждённый – ослом, и осёл обязан пронести на себе басилевса. Забава такая есть у здешних ребят.
– Хорошая забава, – не стал перечить Софон. – Жаль только, что не наоборот вышло. Меня больше устроило бы, если бы Тимон тащил на себе Плавта.
– Ишь, чего захотел! – добродушно рассмеялся Фокрит. – Ну уж нет! Пока придётся довольствоваться тем, что есть!
Фокрит и Софон, весело посмеиваясь, по-приятельски похлопали друг друга по плечу.
– Ну, что ж, поразвлеклись малость, – сказал хозяин дома, – теперь можно и позавтракать. Ребята! – окликнул он раскрасневшихся мальчишек. – Давайте-ка сюда! После такого напряжённого состязания не грех и подкрепиться.
– Что же ты, слабак? – Софон с напускной суровостью взъерошил рыжие вихры на голове подошедшего сына.
– Попробовал бы ты с ним побегать, тогда говорил бы, – сказал, оправдываясь, Плавт и с уважением взглянул на Тимона. – Я даже не думал, что можно так быстро бегать.
– Да видел я, видел. Бегает он, действительно, здорово! Но ты, сынок, не расстраивайся, – попытался приободрить Плавта Софон. – Потренируешься ещё малость с Аргусом и, может, обгонишь когда-нибудь Тимона. Так что ты, Тимон, не очень зазнавайся. А главное, тоже не забывай о тренировках. Без тренировок, настоящих тренировок, ничего, брат, не добьёшься.
Все четверо вошли во двор. Софон в этом доме бывал уже не раз и хорошо его знал. А вот Плавт попал сюда впервые и потому на всё обращал внимание, ко всему присматривался. И, надо признаться, всё ему здесь нравилось. Нравился просторный квадратный двор, вымощенный плоским булыжником, посреди которого стоял большой овальный стол. Нравился невысокий портик42 у средней стены. «Как хорошо, должно быть, под его крышей в дождь или жару почитать «Илиаду» или поиграть с кем-нибудь в петейю!» – с завистью подумал Плавт. Да и весь дом ему понравился, – большой и добротный, состоящий как бы из трёх отдельных домов, расположенных буквой «пи»43. Каждый из этих домов аккуратно был выложен из необожжённого кирпича. И если стены дома были снаружи глухие, то здесь, во дворе, в каждой стене имелась дверь – в правой их даже две было – и по несколько окон. Впрочем, так или почти так были устроены все ольвийские жилые дома. Плавт успел это заметить, когда они ехали сюда. Но больше всего восхищал Плавта водосборник: наклонённые внутрь дворика односкатные крыши из красной черепицы, к краям которых приделаны черепичные желоба. Водосборник устроен был так, что дождевая вода со всех крыш стекала в соединённые между собой желоба, из желобов – в трубу, а из трубы – в большой круглый колодец, устроенный в углу двора.
Услышав во дворе голоса, из гинекея44 вышла жена Фокрита – хрупкая миловидная женщина с простенькой и в то же время изящной причёской на голове, одетая в длинный, чуть ли не до пят, белый полотняный хитон.
– А я-то думаю, кто к нам пожаловал? – приветливо улыбнулась она. – Хейре, Софон! Какими ветрами?
– Хейре, Мелисса! Всех тебе благ! А ветрами?.. Да всё теми же, нашими, степными.
– А это что за парнишка с тобой? Уж не сын ли? – поинтересовалась Мелисса, хотя и так уже догадалась об этом. Спросила единственно для того, чтобы доставить приятное гостю.
– А то кто же? – в голосе Софона послышалась плохо скрытая гордость. – Плавтом зовут.
