Kitobni o'qish: «Будешь моей мамой»
Глава 1
В магазине была толпа. А как же, цены снижены, распродажа… Очень душно. И очень шумно. Ольга ненавидела толпу, духоту и шум. Еще она ненавидела свое легкомыслие: как раз тех пятидесяти рублей, которые она только что проела в кафетерии на третьем этаже универмага, не хватает, чтобы купить вполне приличные туфли. Туфли ей необходимы к завтрашнему дню. Все остальное – ерунда, по крайней мере для первого визита она с Галкиной помощью вполне экипирована. Не считая обуви. У Галки кое-что есть, но лапа на два размера больше.
Вот черт, что это продавщица на нее так уставилась? Не хватает ей еще сочувствия этой матрешки свежепокрашенной…
Ой, как плохо. Ой, как тебе не стыдно… Скоро ты будешь бросаться на живых людей только за то, что у них кожаные туфли ручной работы и умненькие, понимающие глазки.
Избегая взгляда продавщицы, Ольга отвернулась к полкам, заставленным обувью на все случаи жизни, на любой вкус и на любой карман. Кроме ее кармана. Она ненавидела эту обувь. Слишком ее много. Туфли, тапочки, ботинки, сапоги, босоножки… Да еще все это отражается в зеркальной облицовке. Обувная толпа. Стадо. Ненавижу.
И тут она увидела в зеркале свое отражение. Лицо желтое, как лимон. Глаза круглые, тоскливые. Чуть не до крови искусанные губы изображают презрительную улыбку. Чучело. Краше в гроб кладут. Ладно, надо уходить, пока дождь не начался.
Ольга надела черные очки, отвернулась от полок с обувной толпой и наткнулась на продавщицу с умненькими глазами и сочувственной улыбкой. Как это она вдруг рядом оказалась? И зачем бы это? Только бы не заговорила.
– Столько всего, а выбрать нечего, правда? – заговорила продавщица. – У меня самой всегда с обувью проблемы. Никогда не могу удачно выбрать. То трет, то жмет, то каблук высокий, то цвет – ни к селу ни к городу…
– Да. – Ольга постаралась говорить спокойно. – Да, обувь – это проблема…
– У меня большие пальцы на ногах были обморожены, – пожаловалась продавщица. – Если обувь хоть чуточку жестковата – все, не могу носить. Такая боль, прямо никакого терпения. Тоска.
– Тоска, – согласилась Ольга и неожиданно для себя призналась: – У меня то же самое.
Продавщица глянула на ее разношенные тенниски и понимающе покивала:
– А-а-а… Тогда вам надо осторожно выбирать. Вы что искали – на каждый день или на презентацию?
– Вообще-то на презентацию… – Ольга поймала себя на том, что улыбается. Совершенно спокойно и естественно. – Но хорошо бы, если бы и на каждый день подошли.
– Вот такие? – Продавщица приподняла ногу и повертела стопой.
Туфли, конечно, были классные. Сказка, а не туфли. Такие туфли не могли сделать на фабрике. Эти туфли наверняка выросли и расцвели на кусте темно-красных, бархатистых, нежных роз…
– Красные я никогда не надену… – Ольга с сожалением вздохнула. – Вот если бы они светлые были… Бежевые или серенькие…
Ольга говорила так, будто за бежевые или серенькие она прямо сейчас отдала бы несколько сотен. Не задумываясь. Актерка. Лицемерка. А с другой стороны – все правильно, отдала бы не задумываясь. Если бы у нее эти несколько сотен были.
Продавщица вдруг оживилась:
– Кажется, одна пара светлых оставалась. Не помню, вроде кто-то отложил, взять хотел, а потом… Нет, не помню. Могу поискать. У вас какой размер?
Ольгу затошнило. Ну кто тебя за язык тянул? Ну почему ты все время напрашиваешься на неприятности? Она опять увидела свое отражение в зеркалах за подставками и мысленно дала себе пощечину. Спокойно. Хватит истерик. Нечего себя жалеть. У нее все хорошо. Никаких неприятностей. Девочка просто очень профессиональный работник. Продавец высокого класса. Ее задача – продать тебе товар. Она ничего о тебе не знает и, уж конечно, не хотела тебя обидеть.
– Да, – сказала Ольга, чувствуя себя виноватой. – Поищите, пожалуйста. Я пока сумки посмотрю.
– Не торопитесь, – великодушно разрешила продавщица. – Я полчаса провожусь, это точно. Забыла, куда их сунули… Если они вообще оставались.
Хоть бы их не было, хоть бы она не нашла эти проклятые туфли, думала Ольга, пробираясь сквозь толпу к галантерейному отделу. Еще она думала: после этого толкания в толпе она три часа просидит у Галки в садике, закрыв глаза и заткнув уши ватой. Потом она подумала: а какого дьявола вообще надо толкаться в толпе, пробираясь к сумкам? Все равно она ничего не собирается покупать.
А потом она увидела эту маленькую девочку. Девочка стояла в центре пустого пространства, каким-то неизвестным науке способом образовавшегося посреди бурлящей людской массы, и ни один человек почему-то не переступал невидимых границ этого круга. Вроде бы никто не обращал специального внимания на маленькую девочку, похоже, ее вообще не замечали. Каждый в толпе был озабочен своими проблемами, каждый увлеченно убивал свой обеденный перерыв на шатание от прилавка к прилавку и не смотрел на то, что не было товаром. Но каждый, кого толпа выносила к этому свободному пространству с ребенком посередине, вдруг тормозил, будто не решаясь переступить невидимую границу, пятился или шарахался в сторону, втягивался обратно в толпу. А девочка в центре свободного пространства медленно кружилась, расставив в стороны руки и слегка запрокинув темную кудрявую голову.
Компас, подумала Ольга. Одна рука ищет север, другая – юг. Такой прелестный живой компас в белом платьице.
Девочка, медленно кружась, повернулась к Ольге славной смуглой мордашкой, и Ольга схватилась рукой за горло… У девочки были огромные, неподвижные, напряженные глаза, и Ольга догадалась бы обо всем, даже если бы на шее ребенка не висели на цепочке затемненные очки с толстыми, как дно стакана, стеклами, в центре которых светились оконца глубоко выдавленных линз. Наверное, минус восемнадцать – девятнадцать. Ах ты, чижик одинокий…
– Эй, – негромко позвала Ольга, опускаясь напротив девочки на корточки. – Эй, ты кто, чижик?
Девочка остановилась, опустила руки и слегка вытянула шею, прислушиваясь.
– Вот она я. Прямо перед тобой, – подсказала Ольга осторожно.
– Я знаю, – сказала девочка с неожиданной снисходительной интонацией и уверенно шагнула к Ольге, протягивая руки с растопыренными пальцами. – Я твои слова унюхала. Ты вкусно пахнешь.
– Это я недавно ватрушку ела, – объяснила Ольга. – Она с ванилью. А ты почему здесь одна?
– Я не одна. Я с папой, с Ниной, с Сашей-маленьким и еще там, в машине, новый шофер дядя Слава. Мы приехали мне подарок искать. Мне завтра буквально пять лет. А потом мы с Ниной от них ушли, а потом я от Нины ушла. Я тоже ватрушку хочу. С ванилью.
Ольга подхватила девочку на руки, а та обняла ее за шею руками, а ногами – за талию, уютная, как котенок, крепкая, как щенок, и цепкая, как обезьянка. Толпа тут же заняла свободное пространство.
– Ну, пойдем ватрушку есть, – согласилась Ольга. – Только сначала зайдем в радиоузел и объявим твоему папе и всем-всем-всем, что ты нашлась и ждешь в кафе. Тебя как зовут?
– Анна Игоревна, – сказала девочка шепотом Ольге на ухо. – А тебя?
– А меня Ольга, – так же шепотом ответила Ольга, улыбаясь неизвестно чему.
– Это изумительно… – Шепот, щекочущий шею Ольги, был полон тепла и симпатии. – Я тебя буду звать Оленька. Ладно? У тебя красивый голос.
– Не обманывай. У меня вообще голоса нет, – шептала Ольга, прижимая к себе маленькое, но довольно увесистое тельце и осторожно поднимаясь по ступенькам лестницы наверх. – Я тебя буду звать Чижиком. Ты не против?
– Я не против. У тебя правда красивый голос. А меня все зовут Анна Игоревна. Вот глупые, да?
Так, шепчась и хихикая друг другу в ухо, они и добрались до радиоузла, который оказался рядом с кафетерием. Толстая потная тетка вытерла полой форменного халата лоснящееся лицо, щелкнула тумблером и пронзительно заверещала в микрофон:
– Потерялся ребенок, девочка лет четырех, зовут Аня, родителей просят…
И тут Анна Игоревна неожиданно проявила характер. Она с такой силой рванулась из рук Ольги, что та чуть не уронила ее, и во весь голос завопила:
– Я не потерялась! Я сама от них ушла! Сначала мы от папы ушли, и от Саши-маленького ушли, потом я от Нины ушла, а потом мы с Оленькой сюда пришли!
Толстая тетка от неожиданности не сразу выключила микрофон, и по всем этажам универмага несся возмущенный детский крик, испуганное бормотание радиотетки и смех Ольги, которая к тому же с выражением декламировала:
– Я от бабушки ушел, и от дедушки ушел, от медведя ушел, и от волка ушел…
Наконец микрофон выключили, и Анна Игоревна совершенно спокойно, но властно распорядилась:
– Я сама объявлю объявление.
Радиотетка злобно сопела и утирала лицо халатом. Ольга опять подхватила девочку на руки и виновато сказала:
– Ладно, мы ее папу будем в кафе ждать. Будем есть ватрушки и пить чай. Да, Чижик? – Она не хотела, чтобы девочка сердила радиотетку. И боялась, что радиотетка как-нибудь обидит ее Чижика. Надо же, Чижик, оказывается, уже ее. Анна Игоревна вдруг напялила на нос свои жуткие очки и стала рассматривать лицо Ольги.
– Сними очки, – приказала она.
Ольга, придерживая одной рукой ребенка, другой стащила свои светофильтры размером с тележное колесо и попыталась не очень щуриться от солнца, бьющего в окно.
– Ты красивая, – серьезно сказал ее Чижик. – Зачем тебе такие черные очки?
– Мне свет мешает, – объяснила Ольга. – Я не люблю, когда очень яркий свет.
– А я люблю, когда свет…
– Ну, что вы там шепчетесь? – вмешалась радиотетка с плохо скрываемым раздражением. – Что, в конце концов, объявлять-то?
– Чижику завтра исполняется буквально пять лет, – быстро сказала Ольга. – Ее зовут Анна Игоревна. Она здесь с папой, с Ниной, с Сашей-маленьким и еще с шофером в машине. И от всех ушла. А от меня ни за что не уйдет. Мы пошли в кафе есть ватрушки с ванилью. Если кто-то хочет, пусть ищет нас там.
Глава 2
– …Зовут Анна Игоревна… Завтра ей исполняется пять лет… – Голос в динамике запнулся и вдруг добавил: – Буквально… – Потом послышался сдавленный кашель, вздох и бумажный шорох. – Девочку повела в кафетерий на третьем этаже девушка в белом… – В динамике опять покряхтели и выдали с осуждающей интонацией: – Они обе в белом.
Игорь резал толпу плечом, стараясь не сбить кого-нибудь с ног, и машинально извинялся, задевая чужие локти-спины-бока. Извините, извините, извините, извините. Слишком много народу. За две минуты он перевыполнил годовой план по извинениям. Нет, он убьет эту Нинку. Извините… А если с Анной хоть что-нибудь не так, он убьет эту Нинку два раза. Извините, пожалуйста… Саша-маленький, мчащийся за ним сквозь толпу, подхватил того, кто оказался слишком легким для столкновения с плечом Игоря, и теперь перевыполнял собственный план по извинениям: «Извините, извините… у нас проблемы, очень серьезные… извините… разрешите пройти…»
– Разрешите пройти! – не выдержав, во весь голос рявкнул Игорь на лестнице, забитой народом. Люди машинально шарахнулись в стороны, и он понесся вверх, прыгая через несколько ступенек и в начале каждого лестничного пролета разметая толпу тем же криком.
Если проблемы действительно серьезные, он убьет эту Нинку десять раз подряд. И Александра он тоже убьет.
На третьем этаже народу почти не было, Саша-маленький догнал его и зашагал рядом, бубня над ухом бодрым голосом:
– Да ладно, Игорь Дмитриевич, все будет нормально. Если бы чего – так объявили бы, да? А то вон в кафе, кушают, наверное…
– Молчи, – сказал Игорь сквозь зубы. – Разговариваешь много, р-р-работничек.
– Да они вместе с Ниной были, ей-богу! – взвился Саша-маленький. – Она ее за руку держала! Я ж сам видел!
Они завернули за угол, украшенный стрелкой с надписью «Кафе», и чуть не налетели на Нину, которая, видимо, очень старалась опередить их, но не сумела из-за тугой, как перчатка, юбки и каблуков немыслимой высоты. Почти у дверей кафетерия Игорь настиг отчаянно семенящую девушку и резко остановил ее, охватив железными пальцами длинную стройную шею. Нина сдавленно пискнула, покачнувшись и взмахнув руками, и, не глядя на Игоря, залепетала со слезой в голосе:
– Игорь Дмитрич, честное слово, я ее все время за руку держала, честное слово! А потом она говорит: дай мне платок, честное слово, а я ее отпустила, платок достала, а ее уже нет! Ну честное слово! Я бы ее сама нашла, а тут по радио… Ну честное слово, пять минут не прошло, честное слово… Конечно, я виновата…
Игорь отпустил ее шею, вынул носовой платок и машинально вытер пальцы. Он тяжело молчал, разглядывая хорошенькое личико Нины, всегда такое самоуверенное, чтобы не сказать надменное. Сейчас на нем не читалось ничего, кроме паники.
– Да вон она, – осторожно вмешался Саша-маленький, кивая на стеклянные двери кафе. В голосе его мелькнуло искреннее изумление. – Смеется! Вон она, на коленке у белой девчонки.
Игорь глянул сквозь двери и тоже удивился. Анна и вправду смеялась. И не просто смеялась, а хохотала вовсю, заливалась, обнимая совершенно чужого человека, какую-то постороннюю девчонку вызывающего вида – белые бесформенные штаны, белая мужская рубаха с закатанными рукавами, белые тапки, белая шляпа с огромными висячими полями. Иностранка, что ли? Девчонка стояла у высокого столика, поставив правую ногу на металлический круг, соединяющий ножки стола внизу, и на ее согнутом колене сидела его Анна Игоревна, удобно опираясь спиной на обнимающую ее чужую руку. Анна за обе щеки уплетала ватрушку, что-то чирикала белой девчонке в ухо и смеялась. Девчонка тоже что-то уплетала, что-то шептала Анне на ушко и смеялась. У белой девчонки были оливково-смуглая кожа, очень темные, почти вишневые, губы и яркие белые зубы. Об остальных чертах лица не позволяли судить огромные черные очки и огромные же, неровно обвисающие поля шляпы. В кафетерии было человек десять, и все до одного, включая буфетчицу и подсобного рабочего, притащившего ящик с бутылками, не отрывали глаз от этой белой девчонки с его Анной Игоревной. Игорь вдруг понял, что улыбается. Потом он поймал взгляд Нины, которая, кажется, решила, что ее сегодня еще не будут убивать, и тут же перестал улыбаться.
– Свободна, – сказал Игорь, мельком глянув на тут же опять запаниковавшую Нину, и обернулся к Саше-маленькому: – Посади в машину, проводи до дома, позвони Тамаре, чтобы к завтрашнему дню приготовила расчет. Через пятнадцать минут машину – сюда, сам можешь пропасть до четырех.
Не слушая плаксивого вяканья Нины и виноватого «бусделано» Саши-маленького, Игорь повернулся и шагнул ко входу в кафетерий. Перед дверью чуть помедлил, ощущая, как медленно тает недавний страх, как приходит облегчение, а вместе с ним – неожиданный и неприятный взрыв ревности к этой чужой девчонке, с которой его Анне Игоревне, по-видимому, так весело и интересно. Интересно, о чем они там шепчутся?
Глава 3
Анна Игоревна оказалась замечательной собеседницей. Совершенно недетская уверенность в себе, совершенно не по-детски обширный словарный запас – и восхитительно детские забавные конструкции, которые она непринужденно лепила из этого словарного запаса. Ольга боялась, что за ее Чижиком придут слишком скоро.
– Они быстро не придут, – будто читая ее мысли, уверенно заявила Анна, когда они устроились за высоким столиком, взяв две чашки чая, ватрушки и рулет с орехами. Все равно денег на туфли не хватает, а рулет с орехами, как оказалось, они обе сто лет не ели.
– Почему ты так думаешь? – с надеждой спросила Ольга.
– Я не думаю, я знаю! – Анна многозначительно поджала пухлые розовые губки. – Папа и Саша-маленький пошли в подвал. А Нина радио не слушает.
– Почему Нина не слушает радио? – удивилась Ольга. – И зачем папа с Сашей пошли в подвал? И почему Саша маленький? Он кто?
– Нина слушает музыку… ну, где продается музыка. Папа с Сашей-маленьким пошли в подвал смотреть, что бы там получше бы посмотреть. Саша маленький потому, что маленький еще. Большой тоже Саша, но они не братья. Они с папой работают. Я понятно объясняю?
Ольга обнимала Чижика, вдыхала свежий детский аромат, слушала чуть картавящий детский голос, довольный, негромкий тоненький смех и наслаждалась каждой секундой, пока никто не пришел и не вынул у нее из рук Чижика. И так этих секунд осталось мало, незачем тратить их на мысли о расставании.
– А что тебе подарят? – поинтересовалась Ольга для поддержания беседы, вытирая липкие лапы Чижика бумажной салфеткой, смоченной чаем.
– Пианину… – Анна тяжело вздохнула. – Я краски хотела, разноцветные. Чтобы рисовать. А то все рисуют, а я, значит, как дура на пианине должна играть.
– Ну почему, – рассудительно возразила Ольга. – Музыке учиться тоже неплохо.
– Я эту проклятую музыку терпеть ненавижу, – выразительно начала Анна.
Но Ольга уже отвлеклась от темы. Зря она сюда ребенка привела. Лучше бы остаться с той толстой радиотеткой или, например, подождать в комнате охраны на первом этаже. Вон тот черный тип – что ему надо? Минуту назад он потихоньку вошел в кафе, как кот в кладовку, взял одну чашку кофе, устроился через стол от них и уставился в затылок Анне хищным взглядом. Он не похож на человека, который проводит время за чашечкой кофе в паршивой забегаловке паршивого универмага. К тому же к своему паршивому кофе он так и не притронулся.
– Давай-ка, Чижик, мы сейчас пойдем и объявим по радио опять. – Ольга занервничала.
– Зачем? – Анна обняла Ольгу за шею и уткнулась ей в щеку липкими от сладкого губами. – Нам и здесь хорошо. Разве неправильно?
– Правильно, Чижик. Только… – Ольга увидела, что подозрительный тип оторвал локти от стола, выпрямился и шагнул к ним, не отрывая взгляда от ребенка. Она подхватила Анну на руки, прижала к себе покрепче, загородила ее плечом и, собираясь проскользнуть к двери за высокими столиками, подальше от подозрительного типа, торопливо шепнула: – Там дядька какой-то… Смотрит и смотрит… Давай от него сбежим?
– Это не дядька, это мой личный папа, – безмятежно сказала Анна. – Он недавно пришел. Кофе взял. Без сахара.
– Откуда ты знаешь? Ты же не… – Ольга прикусила язык. – Он же далеко еще.
– Нет, уже близко, – успокоила Анна. – Уже досками пахнет.
– Что? – удивилась Ольга. И тут же уловила отчетливый запах хвойной древесины, когда подозрительный тип оказался в паре шагов от них. Очевидно, это ее отец. Они даже похожи, как это она сразу не заметила. Оба такие смуглые, темноглазые, и совершенно одинаковые разлохмаченные черные буйные кудри.
Бежать Ольга раздумала, но на всякий случай Анну по-прежнему крепко прижимала к себе, закрывая от подозрительного типа плечом. Тип наконец отвел взгляд от девочки, быстро оглядел Ольгу и вдруг разулыбался во всю свою зубастую пасть.
– Это вы от меня ее защищаете, да? – Голос у него был негромкий, но довольно противный, решила Ольга. Насмешливый, снисходительный и… самодовольный? Вот именно, самодовольный голос самоуверенного подозрительного типа. К тому же она не любила слишком массивных людей.
Ольга молчала, осознавая, что неприязнь к этому совершенно незнакомому человеку вызвана только тем, что сейчас он заберет у нее ее Чижика. Потому что ее Чижик – это его Анна Игоревна. Господи, когда это кончится? Галка была абсолютно права: ей пора лечиться.
– Па, ты Нину не убил? – громко спросила Анна, продолжая обнимать Ольгу за шею, но чуть поведя носом в сторону отца.
Тот перестал улыбаться, но, как показалось Ольге, стал гораздо симпатичнее. Он смотрел на дочь мягко, задумчиво, нежно и еще как-то так, что Ольга вдруг подумала: он очень хороший отец. Хоть в этом Чижику повезло.
– Нет, я не убил Нину, – сказал тип серьезно. – Ну, разве только чуть-чуть… Она уволилась.
– Какая жалость, – с неискренней взрослой интонацией сказала Анна. – И давно?
– Пять минут назад. Ну, иди ко мне. – Тип протянул свои огромные лапы к Чижику.
Ах, вот оно что. Эта бедная Нина, наверное, была приставлена к дочке начальника, а теперь потеряла работу только из-за того, что ребенок сбежал в переполненном людьми магазине. Интересно, если бы Анна сбежала от самого отца-начальника, он бы себя тоже уволил? Начальнички. Соль и гордость российской земли. Первое впечатление было верным – подозрительный тип.
Подозрительный тип-начальник-отец ее Чижика стоял с протянутыми руками, а Анна все еще крепко обнимала Ольгу всеми четырьмя лапами и, кажется, не собиралась отпускать. И Ольге тоже совсем, совсем, совсем не хотелось отпускать ребенка.
– Смотри, какую Оленьку я нашла, – сказала Анна и взяла в свои маленькие ладошки лицо Ольги. – Правда, про-ти-во-ес-тественно красивая? Как последняя Не-фер-тити.
Тип опять разухмылялся во все свои сто сорок восемь зубов и окинул Ольгу откровенно оценивающим и насмешливым взглядом.
– Да уж, действительно. Как последняя… Нефертити.
Ольга почувствовала, как от ярости у нее холодеет затылок и сердце начинает трепыхаться где-то в горле. Все они…
– Иди к папе, – шепнула она Анне и приподняла ее, освобождаясь от детских объятий. – Нина, значит, осталась без работы. Ну-ну. А когда Чижик сбежит от вас, вас тоже уволят?
Тип прямо выхватил Анну у нее из рук и перестал улыбаться. То-то. И плевать мне на твои грозные взгляды. Ты не мой начальник. Ты чужой начальник, чужой муж и отец чужого ребенка. Я тебя не боюсь.
– От меня еще никто не сбегал, – процедил тип угрожающе, нависая над Ольгой, как мамонт над мышонком. – И запомни на будущее: от меня сбежать невозможно. Я понятно объясняю?
Ольга от страха сунула сжатые кулаки в карманы штанов, задрала подбородок и развернула плечи, изо всех сил стараясь вытянуть свои несолидные метр шестьдесят пять еще хоть на пару сантиметров:
– Да, мой генерал. Запомню на будущее, если вы считаете, что оно у нас есть. Не извольте гневаться. Осмелюсь заметить: мы с вами на брудершафт не пили. Так что без церемоний, пожалуйста, можешь называть меня на вы… Например, ваше высочество.
В его глазах появился интерес, лицо смягчилось, и уголок рта дрогнул в улыбке. Но Ольгу уже несла волна ярости, и неизвестно, куда бы эта волна ее вынесла, если бы не Анна, которая неожиданно вмешалась:
– Па, ты какой подарок мне купил?
Отец помолчал, потерся своей кудрявой головой о кудрявую голову ребенка и почему-то виновато сказал:
– Пианино.
– Ну, что ж теперь, – вздохнула Анна. – Она хоть не черная?
– Оно, – поправил отец. – Пианино – оно. Оно не черное, а… очень красивое. Кажется, коричневое. Светло-коричневое…
– Между прочим, Чижик хотел краски. Чтобы рисовать, – злорадно заявила Ольга. И тут же пожалела о сказанном, увидев, какой болью исказилось его лицо.
– Саша-маленький идет, – опять вмешалась Анна.
И тут же распахнулась дверь в кафе, и в нее шагнул рыжий парень совершенно невероятных размеров. Он был почти на голову выше отца Анны, а ведь Ольга едва доставала отцу Анны до подбородка. Если, конечно, учитывать ее шляпу. Если это Саша-маленький, то какой там у них Саша-большой?
Рыжему гиганту хватило трех шагов, чтобы оказаться рядом. Он был даже больше, чем казался издалека. Еще он был красив, раскован и доброжелателен. Он весь лучился улыбкой, демонстрируя продолговатые ямочки на свежих щеках, сиял ясными светло-карими глазами, хлопал пушистыми рыжими ресницами и пах лавандой. Если бы он уменьшился вдвое, отрастил волосы и стал девушкой, это была бы на редкость очаровательная девушка. Ольга залюбовалась его ямочками на щеках и почти простила его габариты, но тут Саша-маленький наклонился к ней, двумя пальцами приподнял поля ее шляпы и близко заглянул ей в лицо:
– Ну-ка, кто это нашу Анну Игоревну нашел?
От него пахнуло пивом, и Ольга опять мгновенно ощетинилась.
– Отлезь, мастодонт, – сквозь зубы зло сказала она и подчеркнуто брезгливо отстранилась от его руки. Саша-маленький даже не заметил ничего, он повернулся и взял Анну из рук отца, все так же сияя улыбкой.
Зато Анна тут же громко спросила:
– Что такое мыстадон?
– Мастодонт, – машинально поправил отец, задумчиво разглядывая Ольгу. – Зверь такой был, давно. Очень крупный.
Саша-маленький радостно захохотал, подбросил Анну вверх, потом усадил ее себе на шею и объяснил:
– Такой же большой, как мы с тобой.
Ольга следила, как этот громоотвод кидает и вертит Чижика так, что очки, висящие на цепочке, болтаются в разные стороны. Ольга хмурилась, и кусала губы, и хотела уйти, и не могла, потому что Чижик еще не попрощался с ней. Хотя бы.
– Ты чего вернулся? – спросил отец Анны.
– А! – спохватился Саша-маленький и, придерживая одной рукой ребенка, запустил другую во внутренний карман пиджака. Он вынул мобильник, казавшийся игрушечным в его ладони, и протянул отцу Анны: – Вот. Я уехал, а отдать забыл. Уже два раза звонили.
– Ладно, оставь у себя. Иди в машину. Анне ничего не покупай – она уже наелась неизвестно чего. Я сейчас…
Саша-маленький повернулся и пошел, унося на плечах Чижика. У двери вдруг обернулся и затоптался на месте.
– Оленька, ты ко мне завтра придешь? На день рождения… – сквозь приглушенный гомон в кафе едва услышала Ольга тихий, только для нее, вопрос Чижика.
– Да… Нет. Я… – Не могла же она пообещать. – Я постараюсь. Но если не получится, ты же на меня не обидишься, да?
– Да. Нет. Не обижусь. Но ты постарайся. До свидания.
– До свидания, Чижик.
Она отвернулась от захлопнувшейся двери и наткнулась на мрачный взгляд этого типа. Почему-то у нее не получалось думать о нем как об отце Анны.
– Что вы постараетесь? – подозрительно спросил тип. – Что «если не получится»?
Господи, как она устала. Старайся – не старайся, все равно ничего у нее не получится.
– Я сказала Чижику, что, если она потеряется, постараюсь найти ее еще раз, – хмуро сказала Ольга. – А если у меня это не получится, ее найдет бог знает кто, и тогда она попадет в милицию… или в приемник-распределитель. Куда сейчас направляют беспризорных детей?
Его лицо опять передернулось злобной гримасой, но ответил он довольно спокойно:
– Никогда не говорите того, о чем не имеете представления.
– Имею, имею, – упрямо буркнула Ольга. – И побольше, чем некоторые.
– Угу… – Его голос был полон презрения. Что ему от нее надо, в конце концов? Почему он не уходит? – Вы так хорошо во всем разобрались… Поэтому заговорили о красках?
– Да именно поэтому, – отрезала Ольга. – Чижику нужны краски. И карандаши, и книжки с картинками, и… В общем, ей надо многому научиться, пока… – Она запнулась, перевела дух и отвернулась. – Пока не поздно.
– Что вы имеете в виду? – помолчав, напряженно спросил отец Анны.
Ольга повернулась к нему и внимательно глянула в хмурое смуглое лицо. Он знал, что она имела в виду. Ольга почувствовала себя виноватой и уже хотела извиниться, но тут он неожиданно вцепился ей в плечо железными пальцами, наклонился к ней и злобно рыкнул:
– А тебе, девочка, не кажется, что это не твое собачье дело?
Ольга вывернулась из-под его тяжелой руки, отступила назад и лучезарно улыбнулась в его взбешенные глаза.
– Кажется, – сказала она ласково. – Мне, пацан, кажется, что это твое собачье дело. А мое собачье дело – выволакивать твоего ребенка из-под копыт толпы. Это надо же, оставить девочку с минус восемнадцать в этой давке одну! Па-па-ша… Да еще и рычит. Нормальный человек догадался бы по крайней мере поблагодарить…
Ольга была уверена, что жить ей осталось несколько секунд, но он внезапно успокоился – как-то очень быстро, будто его заморозили. Медленно выпрямился, опустил глаза, полез во внутренний карман пиджака, негромко бормоча:
– Поблагодарить… Конечно, благодарность… Естественно, как это я забыл… Поблагодарить, еще бы…
Вынул из бумажника какую-то купюру, мгновение смотрел на нее, потом усмехнулся, пожал плечами и протянул бумажку Ольге:
– Благодарю вас.
Ольга задохнулась от обиды и почувствовала, что сейчас разревется прямо на глазах этого наглого типа и всех, кто торчал в кафе, с интересом посматривая на них.
– Ну? – сухо сказал наглый тип, не опуская зажатой в пальцах бумажки.
Ольга сжала зубы и шагнула назад, и тут он быстро, каким-то кошачьим движением, сунул свою проклятую купюру в нагрудный карман ее рубахи. Ольга ахнула, шарахнулась от него, больно ударилась локтем о соседний столик и, хватаясь за свой шуршащий карман, прошипела сквозь зубы:
– Ах ты… новорос поганый!
Но он уже стремительно шел к выходу, и только раз на ходу обернулся через плечо и усмехнулся надменно и холодно.
Ольга лихорадочно огляделась, отыскивая свой пластиковый пакет, который бросила где-то под столом, когда они пришли сюда с Чижиком, и поймала несколько любопытных взглядов. Черт бы их всех побрал, почему на нее всегда все пялятся? И где этот подлый пакет? В нем же зонтик был, не хватало еще Галкин зонтик потерять. Ага, вот он. Она подхватила пакет, зажала в кулаке купюру и выскочила из кафе с твердым намерением догнать этого типа и заклеить его проклятой купюрой его проклятую ухмылку. Она чуть не свернула себе шею, мчась по лестнице вниз, и чуть не пришибла дверью какую-то тетку, выскакивая из магазина, но типа, конечно, не догнала. Растворился в воздухе, нечистая сила. Еще бы, его же машина ждала. Он сел в машину, и уехал, и увез с собой ее Чижика.
Ольга села на металлический поручень, огораживающий витрину, поставила локти на колени и уткнулась подбородком в кулаки. Как она сегодня устала, просто немыслимо. А завтра к десяти идти на собеседование. И неизвестно, будет ли из этого толк. Что ни говори, а встречают по одежке. А обуви у нее по-прежнему нет. И денег не хватает уже не только на приличные туфли, но даже и на то безобразие, которое будет жать, тереть и угнетать ее своим убожеством две недели, а потом благополучно развалится. Приплыли.
Спокойно. Без паники. Как там полагается говорить? У меня все хорошо, у меня никаких проблем, я со всем справлюсь. Ольга сжала зубы и потерла кулаками щеки. Что-то неприятно царапнуло кожу, она разжала пальцы и уставилась на смятую бумажку. Ничего себе. Не может быть. Этот тип хоть заметил, что сунул ей в карман? Ольга посидела, задумчиво разглаживая на колене стодолларовую купюру, покачивая головой в такт внутреннему диалогу с самой собой, потом поднялась, сложила бумажку, сунула ее в карман штанов и нащупала там оставшиеся у нее деньги.
– Все продается, – холодно напомнила она сама себе. – Поганый новорос знает, что все продается. Вопрос только в цене. Интересно, что он оценил так высоко…
– Что? – Рядом тормознул мальчишка лет двенадцати, гладкий, румяный и нарядный. В одной руке он держал недоеденный стаканчик с мороженым, в другой – два еще не начатых.
– Ничего, – сказала Ольга. – Так, цитата из классики. Здесь где-то нищий сидел, ты не видел?
– Да у дверей. – Мальчишка нехорошо усмехнулся. – Бомж. Алкаш. Развелось их… Работать не хотят.
– Действительно, безобразие, – согласилась Ольга. – И куда только общественность смотрит? А ты у нас, конечно, ударник капиталистического труда. У тебя какой стаж? До пенсии далеко?
