Kitobni o'qish: «За двумя изумрудами погонишься…»
Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
Каждый выбирает по себе….
Юрий Левитанский
Пролог
Я сидела в кустах сирени и ругала себя на чем свет стоит. Что за дурацкая привычка вечно лезть не в свои дела! А все по доброте душевной. Нет, не зря, все-таки, говорят, что благими намерениями дорога в ад выстлана. Сидеть в этих чертовых кустах удовольствие было то еще! Осень на Урале – время года не самое приятное. Нет, я к погоде относилась вполне по-философски, типа, «у природы нет плохой погоды…», и все такое прочее. И осень, в общем-то, мое любимое время года. Когда ласковые лучи осеннего солнца пробиваются сквозь покров золотых крон, шуршащие лисья под ногами, запах легкой прели и горьковатый вкус сжигаемой старой листвы, ползущий по утреннему, едва проснувшемуся, городу. Все это, конечно, просто чудесно! Но середина октября на Урале… Удовольствие так себе. Особенно, когда ты не в кресле с любимой книгой и кружкой крепкого ароматного чая взираешь из окна на всю эту слякоть и неприютность, слушаешь завывания ветра меж голых веток, стонущего и плачущего на разные голоса, представляя себе… В общем, сидеть в такую погоду дома – это одно, а в мокрых кустах сирени, продуваемых осенним холодным и сырым ветром – это совершенно другое.
Очередная порция мокрых капель с потревоженных веток свалилась мне за шиворот, и я тихо чертыхнулась. И тут же испуганно зажала себе рот ладонью. Совсем близко раздались голоса. Один грубый, хрипловатый, спросил кого-то:
– Ты уверен, что она побежала в этот двор? Он тупиковый. Отсюда нет выхода. Может какая кошка сиганула, а тебе померещилось?
Другой, писклявый и неприятный, словно визг несмазанных петель на старой двери, с неким подобием обиды проквакал:
– Ты чего, Седой! Что я, девку от кошки не отличу?! Сюда она рванула, зуб даю…
Голос третьего, чуть лениво и насмешливо пропел:
– Слышь, Малек, ты бы с зубами-то поосторожнее. Не ровен час, так всех зубов разом лишиться можешь.
Писклявый, которого назвали «Мальком» начал возмущаться, другой, с ленивым голосом, ему ответил. Завязалась небольшая свара, которую довольно безжалостно прервал тот, которого назвали «Седым». Послышались звуки раздаваемых затрещин, и относительное согласие вновь наступило в этой компании. Седой, еще раз напутствовав своих товарищей крепким словом «братского наказа», принялся рассуждать вслух.
– Здесь тупик. Если она сюда забежала, значит, это только в подъезд. Ищите… Иначе нам Скальпель головы поснимает… – И добавил еще пару-тройку слов, которых слушать приличной девушке вообще не полагается.
Видимо, неведомый и, слава Богу, далекий Скальпель был мужчиной серьезным. Потому что, шаги по мокрой листве зашуршали довольно резво, и голоса стали отдаляться. Я сидела, сжавшись в комок, боясь пошевелиться. Зубы начали отбивать дробь, не то от холода, не то, на нервной почве. Нужно было выбираться отсюда поскорее, пока я не превратилась в ледышку. И потом, был вполне реальный шанс, что до них все-таки дойдет, и они начнут прочесывать заросли сирени. Кстати, почему они этого не сделали сразу – оставалось для меня загадкой. Я бы на их месте, так в первую очередь кусты проверила. Не иначе, как моя удача краешком губ все же улыбнулась мне.
Глава 1
Я сидела в своем кабинете, злая и раздраженная. Сегодня у меня с самого утра все не ладилось, все валилось из рук. Ну и, понятное дело, все вокруг меня словно сговорились довести меня до нервного тика. Начиналось все, как обычно. Ранний подъем, холодный душ, прогулка с собакой и чашка крепкого кофе. Но, не успела я прийти в офис, как ко мне со всех ног кинулся охранник.
– Лина Болеславовна, у нас ЧП!
Вобще-то, по правде, меня звали Акулина. Мамуля сильно хотела сына, а тут я, здрасьте – пожалуйте. Вот она от раздражения и выбрала мне имечко. Спасибо ей за это большое! Отец был против, но возражать мамуле не стал по пустякам, боясь, как бы она тогда вообще, вместо имени не присвоила мне какой-нибудь дурацкий номер, или еще чего похлеще. С нее бы сталось! Но решил все же мою судьбу облегчить, и все, с его легкой руки, с самого рождения стали называть меня Линой. Только мамуля, надо полагать, из чистого упрямства, продолжала меня величать полным именем. Когда я немного подросла, и стала понимать, что к чему, тоже проявила вредность (не иначе, характером в мамулю пошла), и на материнский зов «Акулина…!», демонстративно не откликалась.
Так вот, охранник стоит, на меня смотрит глазами виноватого щенка, написавшего в хозяйские тапочки, и, что характерно, молчит, подлец, будто у него завод кончился. Подождав еще пару секунд, но так и ничего не дождавшись, я с тяжелым вздохом проговорила:
– Алексей Петрович, может вы соблаговолите изложить мне суть дела …?
В глазах охранника взметнулся испуг. Он еще пару раз хлопнул на меня глазами, но так и не произнес ни одного слова. Да, с выражениями я перестаралась. Попроще бы надо было. Сурово нахмурившись, я коротко рявкнула:
– Докладывайте!!
Алексей Петрович (в повседневной речи, просто Петрович) слегка подпрыгнул на месте от неожиданности, и затараторил, словно в бочке выдернули затычку:
– Ночью предотвратили взлом! Сработала сигнализация! Злоумышленника поймали! Оказался мужик из соседнего подъезда в нетрезвом виде перепутал окна. Подъехавшая через три минуты вневедомственная охрана, застала его на месте преступления. Стоял под разбитым окном и поминал по матери жену и тещу. – И уже менее казенным языком, добавил, почему-то шепотом. – Его жена домой не пустила, вот он камнем-то в окно и зафитилил. А, посему как был пьян в стельку, окна-то и перепутал. Вот… – Наконец закончил он доклад.
Петрович был мужик лет сорока семи, характер имел спокойный и основательный. Коренастая, плотно сбитая фигура, круглая голова обрамлена курчавым венчиком, посередине лысина весьма выдающихся размеров, чуть выцветшие голубые глаза доверчиво распахнуты и смотрят на мир с каким-то вечным изумлением ребенка. Характер имел спокойный, незлобливый и покладистый, чем, мне было доподлинно известно, пользовались все, кому ни попадя, начиная от его жены, и кончая нашим дворником. Несколько лет тому назад они с семьей перебрались из деревни в город, но «городским» Петрович так и не стал. Продолжал тосковать по своей деревне, но жена была категорически против возвращения, и он безропотно страдал, никому не докучая своей тоской по малой родине. Его доклад произвел на меня впечатление. Я, конечно, знала, народ у нас непростой и способен на многое, но брови все-таки удивленно вскинула. А Петрович продолжил:
– Я ночью-то уже никого тревожить не стал, а как сменщик пришел, сразу стекольщика вызвал. Он уже заканчивает.
Я с материнской улыбкой покивала головой. Мой возраст при этом не имел ни малейшего значения. А была я лет на пятнадцать моложе Петровича, и уж если в дочки по возрасту не годилась, то в младшие сестры, точно бы подошла. Но по статусу я была директором и можно сказать, матерью всех своих подчиненных. Поэтому, моя родительская, можно сказать, улыбка никого не смущала и воспринималась, как должное, как, впрочем, и все нагоняи, сопровождающиеся более суровыми выражениями.
– Ладно, Петрович, сдавай смену и ступай домой отдыхать. Разберемся…
Он, щелкнув каблуками с грацией кавалерийского поручика Преображенского полка Ея Величества, строевым шагом промаршировал в глубину торгового зала. Я только головой помотала. Откуда что берется?
Описывать все перипетии, связанные с этим случаем, не буду. Скучно и нудно, да и к дальнейшей истории не имеет никакого отношения. Скажу только, что уже к середине рабочего дня я чувствовала себя так, как будто сама тут всю ночь караулила вместо Петровича, а потом еще и за нарушителем гонялась. Любой магазин требует присмотра, а уж тем более, ювелирный. После обеда пришел товар сразу с нескольких заводов, и мне пришлось помогать товароведам принимать продукцию. В общем, к концу рабочего дня у меня уже в глазах рябило от колец, цепочек, серег и прочей мишуры из всех видов драгоценных металлов и камней. Покончив наконец с этим, я уже было собралась домой, когда на моем столе зазвенел телефон. Несколько секунд я смотрела на трезвонивший аппарат, чуть ли не подпрыгивающий на моем столе, решая, взять трубку, или сделать вид, что я уже ушла? Но чувство ответственности победило, и я осторожно подняла трубку и мягко проговорила:
– Алло… Магазин «Ювелир»…
В трубке раздалось хрипение и какой-то скрежет, а потом сквозь эту какофонию звуков прорвался чей-то молодой, я бы даже сказала, задорный голос:
– Лина Болеславовна? Это вас с «Изумруда» беспокоят. Это Семен, с торгового отдела. Помните, вы на выставке оставляли заявку на серию наших украшений? Так вот, спешу вам сообщить, что ваш заказ готов. – Он на несколько мгновений замолчал, а потом, виноватым голосом, продолжил. – Только Линочка Болеславовна, вам следует их забрать, как можно скорее. Тут у нас… – Он замялся, словно решая говорить или нет, а потом совершенно другим тоном, официальной скороговоркой закончил. – Срок хранения заказа три дня. Так что поторопитесь. – А потом, неожиданно, заговорщицким шепотом чуть ли не прошипел в трубку. – Приезжайте скорее, все на месте объясню. У нас тут такое… – И тут же отключился.
Несколько секунд я слушала прерывистые гудки, глупо хлопая ресницами. Да что же это за день такой сегодня!? Все наперекосяк!! И что это еще за тайны Мадридского двора такие?! Тут надо бы пояснить. С Уральским ювелирным заводом «Изумруд» я работала уже второй год. Чудесные ювелиры создавали настоящие шедевры из изумрудов, добытых на Малышевском руднике. И расходились они, не смотря на довольно высокую цену, словно жаренные пирожки. Всегда находились модницы, желающие покрасоваться в подобном великолепии. С Семеном мы познакомились на выставке, когда я пыталась заключить с «Изумрудом» долгосрочный контракт на поставку в сеть наших магазинов их изделий. Молодой парень, с хорошей спортивной фигурой, со смешливыми и ласковыми, словно у месячного теленка, карими глазами, довольно высокого роста, со светлыми прямыми волосами, вечно торчащими в разные стороны, и трогательной манерой обращаться с женщинами любых возрастов и положений, словно он был не торговым менеджером, а средневековым рыцарем, сразу мне понравился.
Узнав, что замдиректора не стал подписывать со мной договора, попросил меня присесть и обождать. Не знаю каким чудом, но ему удалось добиться положительного решения моего вопроса. Договор был подписан, и я приобрела право несколько раз в году делать заказы на партию украшений ювелирной фабрики «Изумруд». Причем, юноша с негодованием отверг все мои робкие намеки на полагающийся ему процент от каждой сделки. Взяток я в своей жизни никогда не давала, да и не умела этого делать. Поэтому на мое смущенное бормотание, он с невообразимой галантностью поцеловал мне руку, и заверил, что сделал он это только для того, чтобы изделия фабрики узнали и в Сибири. Решив хоть как-то выразить Семену свою признательность, я пригласила его после закрытия выставки в кафе, которое располагалось тут же, рядом с выставочным павильоном в Сокольниках, на чашку кофе с пирожными.
Мы говорили обо всем на свете, и засиделись допоздна, когда в осеннем парке уже стали зажигаться фонари. Он обладал удивительно легким характером, хорошим образованием, и что самое главное, превосходным воспитанием. Несмотря на то, что он мне годился почти в сыновья (ну, не совсем, в сыновья, но разницу в двенадцать лет я сочла достаточной, чтобы не глядеть на него, как на поклонника) чувствовала я себя рядом с ним, как будто это он старше меня, а вовсе не наоборот. Он знал замечательно много о камнях. Был профессиональным геммологом1, окончив Уральский горный университет. Но знал он не только физические и химические свойства камней, но также множество различных сказов и легенд о камнях, которых великое множество бытует на Урале. В общем, мы подружились, и я нередко обращалась к Семену за помощью, когда мне требовалась какая-либо консультация, касающаяся драгоценных камней. Он из чувства уважения, неизменно трогательно называл меня по имени-отчеству и на «вы», а себя он просил меня называть по имени и на «ты». И вот сейчас он позвонил мне и повел себя в совершенно несвойственной ему манере. У меня сложилось такое впечатление, что дело было вовсе не в готовом заказе. В чем тогда?
Голову я ломать себе не стала, а тут же позвонила в кассы Аэрофлота, расположенные довольно близко около магазина, и заказала билет до Екатеринбурга. Это был город моей юности, город приятных воспоминаний. И помимо всего прочего, почти все мои институтские друзья жили и работали в этом городе, либо в его окрестностях. И поездка в столицу Урала воспринималась мной, не как служебная командировка, а скорее, как небольшой отпуск, как встреча с собственной юностью. А, согласитесь, подобные встречи всегда будоражат кровь и поднимают настроение. Конечно, я тогда и предположить не могла, насколько эта поездка взбудоражит мою кровь! Но не стану забегать вперед.
Препоручив своего пса подруге и быстренько покидав вещички в дорожный чемодан, на следующее утро я была уже в аэропорту. Самолет, на котором мне предстояло лететь был из так называемой «малой авиации», ЯК-40. Всего лишь двадцать с небольшим пассажиров на борту. Конечно, за свою жизнь мне пришлось немало полетать на всяком разном. Не удалось покуролесить разве что только на метле, в чем мне мои друзья совсем не верили. Говорили, что этот вид транспорта я освоила еще в ранние годы. В нашей среде вообще любили друг друга подначивать. На то и существуют друзья! Но получалось как-то, что летать приходилось, либо на обычных самолетах «большой авиации», типа Ту, или аэробусов Ил, либо на совсем малюсенькой «авиации» десантного типа, а попросту, «кукурузниках» или вертолетах. Честно говоря, я не придала этому большого значения. Какая, казалось бы, разница? Самолет – он и есть – самолет. Но, как и в любой отрасли, у «малой авиации» были свои нюансы. Правда, при посадке через брюхо самолета, я слегка насторожилась. Но особых переживаний это у меня не вызвало. А напрасно…
Частые командировки по городам большой страны мне были не в новинку, поэтому все у меня было по отработанной схеме. Усевшись в однорядное кресло, я достала толстую книгу, плеер, воткнула наушники в уши и мельком оглядела небольшой салон. Напротив меня, через проход сидел пожилой дедушка с палочкой, в огромных круглых очках со стеклами немыслимой толщины, которые делали его похожим на умного и грустного филина. Он мне ласково улыбнулся, и что-то сказал. По причине наушников, я мало что поняла, и, выдернув их из ушей, вежливо переспросив:
– Что вы сказали?
Дедок с пониманием и сочувствием покачал головой.
– Такая молодая, а уже со слухом проблемы. – Я недоуменно хлопнула на него ресницами. А он продолжил, прибавив звука своему голосу, будто я и вправду была туговата на ухо. – Говорю, первый раз на самолете лечу. Страшновато…
Я попыталась как могла успокоить старичка, и, опять воткнув наушники на положенные им места, раскрыла книгу. Самолет затрясся, набирая скорость и взмыл в воздух. Внизу замелькали картины родного города, на которые, впрочем, я не обратила ни малейшего внимания. В книге развивалось стремительно действие, которое целиком меня поглотило. Ни пушистые клока белых облаков, ни сияющие сапфировой синевой небо, не могли меня отвлечь от чтения. Оторвалась я от любимого чтива, только когда самолет уже пошел на посадку. Мне показалось, что прилетели мы как-то быстро. Выключив плеер, с интересом посмотрела в окно, и с удивлением прочла на приземистом сером здании аэропорта название города – Омск. Мелькнула мысль, что меня угораздило сесть не в тот самолет, но металлический голос сверху, сообщил пассажирам, что полет транзитный. Пребывание в Омском аэропорту продлится сорок минут, а также, что всех пассажиров просят покинуть самолет. Народ, оставляя сумки, незамедлительно рванул к выходу. Оставив на своем сиденье книгу и плеер, а под креслом дорожную сумку, прихватив с собой только документы и деньги, я спустилась одной из последних из брюха самолета по небольшому трапу. Все двадцать человек, выстроившись гуськом за стюардессой, дружно направились к зданию аэропорта. Попав внутрь галдящего и гремящего муравейника аэровокзала , я (прошу прощения за интимные подробности) сразу направилась в дамскую комнату, так сказать, припудрить носик. Не успела я вымыть руки после этого самого «припудривания», вдруг с удивлением услышала объявление диктора. Безразличный женский голос сообщал, что посадка на самолет, вылетающий до Екатеринбурга окончена. Я слегка недоуменно посмотрела на собственное отражение в зеркало. Как, это, окончена?! Ведь со времени приземления прошло не больше пятнадцати минут! В следующий момент на меня напала паника. Мало того, что меня в аэропорту будет встречать друг, так в самолете остались все мои вещи!! Это было недопустимо. И, конечно, я рванула со всей возможной скоростью в сторону выхода на посадку.
В тот же самый момент, из смежной двери мужского туалета выскочил уже знакомый мне дедок, и заорал, что было мочи чуть ли не в самое мое ухо:
– Дочка!! Сейчас сказали, что посадка закончена!! Бежи бегом, ты молодая, может и успеешь! Попроси, чтобы подождали! Только не бросай меня, дочка!!
Я на бегу кивнув головой, устремилась по указателю, в сторону выхода на посадку. По пути несколько раз оглядывалась, и переминаясь с ноги на ногу, как застоявшаяся беговая лошадь перед стартом, проверяла, следует ли дедок за мной, не заплутал ли. Старик держался молодцом, бодро опирался на свою палочку, протискиваясь сквозь толпу пассажиров, словно раскаленный нож сквозь кусок подтаявшего масла. В его походке явно чуялась былая военная закалка и нешуточная подготовка, вызывающая мое невольное уважение. Наконец я добежала до открытой двери, возле которой стоял небольшой высокий столик, а рядом скучала стюардесса в полнейшем одиночестве, изредка позевывая, и деликатно прикрывая рот ладошкой. У меня все внутри так и похолодело. Неужели я опоздала?! Чуть отдыхиваясь после резвой пробежки по аэропорту, я протянула свой паспорт, и торопливо проговорила:
– Погодите, пожалуйста. Там еще дедушка за мной бежит.
Девушка с удивлением и неким недоумением молча воззрилась на меня, будто я ляпнула что-то в высшей степени непристойное, но паспорт с билетом взяла, и соответствующий штамп поставила. Тут и дедок подоспел. Протянул дрожащей рукой свои документы, и, вытирая вспотевший лоб, просипел довольно громко:
– Спасибо, дочка, что не бросила…
Лицо у стюардессы как-то странно вытянулось, по-видимому, от удивления, но штампик посадки она деду тоже поставила, все чин чином. Идя по узкому и короткому коридорчику, я слегка недоумевала, чем же было вызвано, такое удивление. Нет, конечно, дуэт у нас с дедком весьма колоритный получился, но ничего такого особенного, чтобы при виде нас потерять дар речи. Но уже в следующий момент всякие глупые недоумения меня совершенно покинули. Мы прошли в «отстойник», где пассажирам, прошедшим регистрацию, положено дожидаться дежурного служащего, который и сопроводит их непосредственно в самолет. Комната была пуста. То есть, совершенно, абсолютно пуста! Меня бросило в холодный пот. Неужели, опоздала?! Дед топтался рядом, постукивая клюкой, и с интересом вертя головой во все стороны. А на меня напала жажда деятельности. Ну уж, дудки!! Я должна была попасть в свой самолет! Любыми путями!
Я выглянула в приоткрытую дверь, ведущую на поле аэродрома. Никого. Ни автобуса, ни людей, ни охраны. Хмыкнула про себя. То же мне, охрана, борцы с терроризмом, который неведомо откуда взялся на нашу голову в последние годы. Перед дверью шла дорога, на которую должны подъезжать автобусы, доставляющие пассажиров к самому трапу самолета. За дорогой виднелась большая круглая площадка, заросшая высокой высохшей травой и густым ивняком. А вот за этой площадкой на предвзлетной полосе стояли в ряд, словно на параде, около десяти самолетов Як-40. И даже отсюда я заметила, как у крайнего самолета начинают раскручиваться турбины двигателей! Я колебалась не долее секунды. Выскользнула в дверь, наплевав на всю охрану, и прочие неприятности, которые могли бы мне грозить за подобную выходку, и рванула напрямки к самолету через заросшую кочковатую поляну. Она была достаточно велика, примерно метров сто в диаметре. Но мне было не привыкать двигаться быстро по пересеченной местности. Сзади, стуча клюкой летел дед, периодически выкрикивая на ходу:
– Дочка!!!! Только не бросай меняяя…!!! – И добавлял уже чуть тише, наверное, не думая, что я со своей «тугоухостью» могу его услышать. – Твою ж душу в коромысло…!!!! В партизанах было легче…!!!
Я вылетела на взлетную полосу, когда самолет уже пошел на разгон, и принялась махать руками, словно ветряная мельница. Нет, даже не мельница! Словно потерпевший кораблекрушение на безлюдном острове, увидевший в лазоревой морской дали белый парус плывущего мимо судна. В окне проезжающего мимо меня самолета, мелькнуло побелевшее вытянутое то ли от изумления, то ли еще от чего, лицо пилота, обалдевшего от такой картины. И самолет, взяв разгон, плавно поднялся в небо. Я осталась стоять на взлетной полосе жестоко ругаясь неизвестно на кого вслед улетевшему самолету. Пару раз топнув ногой по прочному бетону, плюнула в досаде, и стала оглядываться. Остальные самолеты стояли по-прежнему в рядочек. Возле одного из них я заметила мужика в летной форме, курившего сигарету. Точнее, курившего ДО того, как я выскочила из кустов прямо наперерез злосчастному самолету. Теперь, он стоял, широко открыв рот. Сигарета, прилипшая к нижней губе, медленно тлела, испуская тоненький дымок, струящийся вверх. Тут позади меня раздался треск ломаемых веток, словно кабан-секач ломился сквозь заросли, и на взлетную полосу вывалился дедок, с жалобным плачем:
– Дочкаааа… не бросай меня…!!!
Вид у старичка был, конечно, еще тот! Весь старенький пиджачок усеян приставучими репьями, остатки седеньких волос на голове всклочены и усыпаны желтыми листьями, пожухлые стебли травы зацепились за ухо, и сейчас он, отчаянно матерясь, пытался от них избавится. У мужика, стоящего у раскрытого брюха Як 40, глаза полезли из орбит. Гоголь со своей немой сценой из «Ревизора» нервно икал в сторонке. Не обращая ни малейшего внимания на его состояние, решительным шагом я подошла к нему и деловито, с некоторым требовательным вызовом, спросила, указывая рукой в сторону улетевшего проклятущего самолета:
– Куда полетел?
Тот нервно икнул, часто заморгав глазами. Сигарета, отлепившись от губы, упала на бетонное покрытие и, чуть откатившись в сторону, продолжала там тлеть. Слегка заикаясь, он проквакал:
– В Т-т-о-о-м-ск….
В этот момент я почувствовала облегчение. Никакой другой самолет до этого в воздух не поднимался, значит, по логике вещей, наш должен по сию пору стоять где-то в этом ряду. Все еще деловым, можно сказать, начальственным тоном, я задала следующий интересующий меня вопрос:
– А на Екатеринбург, где…?
Мужик, все еще не отводя взгляда от нас с дедом, который уже успел снять с ушей траву, а сейчас отчаянно боролся с репьями, не говоря ни слова, молча ткнул себе за спину. Я просияла улыбкой, и, повернувшись к деду, провозгласила.
– Дед, вот этот – наш! – Сказал так, будто мы с ним вдвоем только что его построили, и краска на крыле высохнуть еще не успела.
Затем, раздавив подошвой все еще тлевшую на бетоне сигарету, ворчливо проговорила, обращаясь к застывшему статуей, мужику.
– Ну и порядки тут у вас! Того и гляди пожар может начаться, доразбрасываетесь непотушенными «бычками»! И куда ваша пожарная служба только смотрит!! Вон, – сделала я широкий жест рукой, указывая на поляну у себя за спиной, – целые заросли сухие. Дождей-то нет, вспыхнет, как порох. – Мужик на мои слова что-то невнятно промычал, и я заметила, как у него в нервном тике задергалась щека.
Решив больше не обращать на него внимания, бодрым шагом направилась к трапу, ведущему прямо в брюхо железной птицы, по дороге лелея надежду, что все же не этот малохольный поведет наш самолет. А то с таким, пожалуй, далеко не улетишь. А меня друг встречает, да и деда жалко. Поднимаясь, на предпоследних ступенях увидела салон и свое кресло, на котором по-прежнему лежала моя книга рядом с плеером, а из-под сиденья выглядывал уголок моей дорожной сумки. Окончательно успокоилась и, вознеся мысленно молитву всем богам, каких только могла вспомнить, я плюхнулась в свое кресло. Дедок, проковылял на свое место, сел на него, и устало вытер большим носовым платком вспотевший лоб. При этом, он качал головой и радостно улыбался. С чувством удовлетворения, от того, что все так хорошо закончилось, я снова воткнула бусинки плеера в уши, и раскрыла свою книгу на заложенной странице.
Чтение меня необычайно увлекло, тихие звуки скрипки, звучащие мне прямо в уши, навевали покой, и я, совсем позабыв, где нахожусь, погрузилась в мир погонь и перестрелок Рекса Стаута. Главу глотала за главой, и уже дошла почти до середины книги, когда мне внезапно пришло на ум, что времени прошло никак не меньше трех часов с тех пор, как мы с дедком ступили на борт этого прекрасного, ставшего почти родным, авиалайнера. Скосила глаза на салон. Дедулька похрапывал в своем кресле, уронив голову на грудь. Тоненькая струйка слюны засохла в уголке рта, очки сползли с носа и кривовато висели на переносице, внизу коричневого, видавшего виды, пиджака остался болтаться незамеченный старичком репей. Все, как и положено. Но вот кроме нас на борту, увы, никого не было. Почему-то вспомнился Самуил Маршак с его детским стишком «Вот какой рассеянный». Как этот самый рассеянный сел в отцепленный вагон. «А с платформы говорят – это город Ленинград…». На душе стало как-то неспокойно. Я выключила плеер, и выдернула наушники из ушей. И тогда услышала то, что должна бы уже давно услышать, не будь я в наушниках, поглощенная музыкой Моцарта и Вивальди.
С улицы, из отверстия открытого трапа раздавался неясный шум, гул голосов и лай собак. Батюшки светы!! А собаки-то тут откуда взялись? Вроде аэропорт, а не пограничная зона. Предчувствие у меня было нехорошее. Я отложила в сторону книгу, и стала медленно, почти бесшумно спускаться вниз по трапу. Спускаться до самого конца не стала, так, на всякий случай, мало ли… Дошла до середины лестницы, и низко наклонилась, высунула голову, чтобы увидеть, что же такое происходит вокруг. Увиденное повергло меня в легкий шок.
Несколько человек в форме пилотов, парочка стюардесс, какой-то грозный мужик в штатском костюме при галстуке, с красной гневной физиономией и перепуганными выпученными глазами, офицер в звании капитана, что-то жестко вычитывающий ему на не совсем цензурном языке, человек пять солдат в форме пограничников с автоматами наперевес и сердитыми овчарками на поводке. Мужик, у которого мы спрашивали, где наш самолет, сидел понурившись на последней ступеньке трапа. Чувствовалось, что у человека большое горе. Правда, какое горе, понять не было никакой возможности ввиду его полностью отсутствующего взгляда, устремленного в пустоту перед собой. Люди галдели, собаки лаяли. В общем, гвалт стоял, как на восточном базаре. Точно что-то случилось! Вот я всегда так! Вляпаюсь вечно в какую-нибудь историю. А В Екатеринбурге меня Алешка встречает, ждет, можно сказать, волнуется. Об Алешке мне придется рассказать отдельно, потому что он, во-первых, мой лучший друг еще с института, а во-вторых, он будет играть, считай, главную роль в предстоящей истории. Но расскажу чуть позже, пока буду лететь до Екатеринбурга. А сейчас было бы не худо разобраться, что же такое случилось, и где все пассажиры, и почему, в конце-то концов мы никуда не летим?!
Спустившись еще на пару ступенек вниз, чтобы стоящим рядом с самолетом были видны не только мои ноги, но и часть моего туловища я, опять свесив голову в проем, постаравшись придать своему голосу недовольные начальственное выражение, сурово спросила:
– Что случилось? Почему не летим?
Увы, из-за царящего шума, меня никто не услышал. Разве что, только собаки. Псы посмотрели в мою сторону и принялись лаять с удвоенной силой. Но, как ни странно, в их гавканье не слышалось злобы, только какое-то песье отчаянье, что их никто не слышит. Тогда, набрав в грудь побольше воздуха, я изо всех сил гаркнула:
– Что случилось??!!
Мужик, сидевший на нижней ступени, услышал меня первым. Он сорвался со своего импровизированного сиденья и шарахнулся прямо в толпу, чуть не сбив с ног важного мужика в костюме. Тот воззрился на него с явным недовольством и начальственным гневом в очах. А наш бедолага, отчаянно мыча, стал тыкать в меня пальцем, будто я была не привлекательной молодой женщиной, а страшным Змеем-Горынычем, который вот-вот начнет изрыгать пламя. Так как, кроме невнятных звуков, состоящих из одних гласных, от него ничего добиться больше не предоставлялось возможным (тут одно из двух: либо он от природы был немым, что представлялось мне маловероятным по причине его службы, либо его психика была мало подготовлена к подобным финтам со стороны пассажиров, что тоже не украшало его, как специалиста аэропорта), все просто посмотрели в направлении, куда указывал его палец. И тут, наконец-то, меня, наполовину высунувшуюся из проема, ведущего в самолет, увидели.
Я, будто наяву услышала, как Николай Васильевич Гоголь опять тихонько и тоненько заплакал в сторонке. Несколько мгновений все молча смотрели на меня, будто я и вправду была каким-то диковинным чудищем. Причем, даже собаки перестали гавкать. Я решила, что это наконец-то мой шанс, узнать, что же такое произошло, и, пользуясь моментом, задала свой, так меня волнующий, вопрос:
– Что случилось? Почему мы до сих пор не летим?
И тут, в наступившей тишине, раздалось чье-то… хихиканье. Да, да!!! Вы не поверите, но именно что хихиканье. Это было так неожиданно, что я, присев на ступени с удивлением захлопала ресницами, глядя на эту разношерстную компанию. Интересно, что такого смешного я спросила?! Я, было решив высказать свое негодование по этому поводу, набрала в грудь побольше воздуха, но тут захихикал еще один человек, судя по форме, член экипажа, а потом следующий. И вскоре, будто это была какая-то инфекция, всех скрутил пароксизм смеха. Толпа рыдала, плакала, икала и хрюкала, не в силах остановиться. Смеялся, вытирая выступающие слезы из глаз, даже солидный мужик в костюме! Мне даже показалось, что и на собачьих мордах расплылся весьма ехидный оскал.
