Kitobni o'qish: «Лошадь масти игреневой»

И помню старец из района

Сказал, как шапку взял подвысь:

– Коль из машины, иль вагона

Коня увидишь – поклонись …

(Расул Гамзатов)

Пролог

Зима выдалась лютая, злая. Осень долго не хотела уходить из тайги. Все отпугивала северными ветрами своими листопадами. Все сдувала с речушек и стоячей воды в озерах раннюю наледь чуть теплым, оставшимся от лета ветерком. Вот зима и взлютовала. Налетела северными ветрами, запуржила, заморозила, засыпала снегом все тропинки и овраги. Не пройти ни зверю, ни человеку. Лес стоял притихший, испуганный такой неуемной силой. Зверье все попряталось по норам и дуплам. Хорошо медведям, да барсукам. Завалился в глубокую, теплую, обложенную сухими листьями нору – берлогу, и спи себе, посыпохивай, пока весеннее солнце снега не сгонит, морозы не упрячет обратно на север. А что остальным делать? Как перетерпеть свирепую злобу северных ураганов? Затихла тайга, напуганная высокими снегами. Замерла в ожидании какого-никакого послабления от беспощадных метелей.

Человек брел почти по пояс в снегу, низко наклоняя голову, стараясь защититься от порывов ледяного ветра, бросающего в лицо острые льдинки, смерзшиеся в один комок когда-то пушистых снежинок. Глаза почти невозможно было открыть, чтобы как следует увидеть путь. Борода превратилась в ледяную бахрому и позвякивала при ходьбе. Он так брел уже несколько часов. Хоть бы встретить какой завал из старых деревьев, чтобы, пускай только на несколько минут, укрыться от разгневанной Старухи-Зимы, открыть нормально глаза, осмотреться, куда это его занесло.

Сломанную лыжу он бросил там же в овраге, где наткнулся на вывороченный пень, заметенный глубоким снегом. А на вторую он сейчас опирался. Хоть какая-никакая помощь при ходьбе. Опять же, и яму поможет распознать впереди под слоем снега. Он старался забраться в гущу леса, надеясь, что там, укрывшись за мощными стволами вековых сосен, сможет открыть глаза и поднять голову. Наконец, мелкий березняк сменился пушистым подлеском из молодых сосенок. И вскоре ему удалось опереться о могучий ствол дерева, встав с подветренной стороны. Стянув зубами рукавицу, он провел ладонью по лицу и попытался немного оглядеться. Здесь, в крепи древних сосен, буран терял свою силу, не сумев справиться с мощью вековых деревьев. Даже злобным метелям эти великаны были не по зубам. Только в самых верхушках крон, вознесшихся высоко над землей, гудел ветер, стараясь пригнуть их могучие головы к земле, чтобы сломать, смирить и сделать покорными своей воле. Но сосны лишь поскрипывали под напорами ветра, как будто усмехались в ответ на все его безуспешные попытки. Отчего ветер сатанел еще сильнее, завывая в бессильной злобе.

Вдруг в эти завывания и стоны влился еще один звук. Протяжный, бередящий душу волчий вой. Человек огляделся, насколько позволяла пурга. Замерзшими негнущимися пальцами стал неловко стягивать с плеча ремень карабина. Вой прекратился, потерявшись в завывании метели. Но почему-то это совсем не успокаивало. Оторвавшись от ствола сосны, к которой стоял спиной, он сделал несколько шагов вперед, всматриваясь до рези в глазах в вихрящийся клубами снег. Ничего не увидев, вздохнул с облегчением. Только стал опускать ствол карабина вниз, как из белой кутерьмы, как призрак, выплыла серая фигура волка. Это был огромный самец. Он замер изваянием перед человеком. А потом вскинул вверх морду и завыл протяжно и тоскливо, будто оплакивая кого-то.

Глава 1

– Матильда!!!! Чтоб тебя …!!! Да, что ж на тебя нашло-то!!! Угомонись уже!!!

Я, плюнув в сердцах и кинув себе тяжелое кожаное седло под ноги, устало опустилась на бревно, лежащее под стенами маленькой конюшни. Уже битый час я не могла оседлать свою лошадь. Всегда покладистая (правда, только со мной), сегодня она, как сбесилась. Носилась по поляне кругами, вздымая снег из-под копыт. А за ней с радостным визгом бегала моя волчица Айра, давняя подружка моей лошади. Конечно, многие мне не поверят. Скажут, какая дружба может быть между волком и лошадью? Временами я и сама в это не верила. Но мне приходилось считаться со своими глазами. А они мне говорили, что может, еще как может!! И в доказательство этого факта я битый час наблюдала, как эти две красотки носились друг за другом по поляне. И, похоже, даже не помышляли о том, чтобы прекратить это безобразие. При всем моем раздражении я не могла не любоваться этой парочкой. Матильда, лошадь игреневой масти с жемчужным хвостом и гривой, и Айра, волчица с белой мордой и светло-серой спиной, серебрившейся под лучами зимнего солнца. Я любила моих девочек. Они не единожды спасали мне жизнь. Но я любила их вовсе не за это. Не помню, кто и когда сказал, что любят не «за что-то», любят «потому что». И моя любовь была взаимной. Не каждому в жизни выпадает такое счастье, как взаимная любовь. А вот мне повезло.

Я с тяжелым вздохом поднялась с бревна. Любовь любовью, но и на работу нельзя опаздывать.

– Айра, Матильда!!! А ну, прекращайте балаган!!! Я из-за вас на работу опоздаю! – Я добавила в голос суровых нот.

Волчица одумалась первой. Рванула ко мне стрелой и прыгнула, повалив в снег и облизывая мне лицо. Мы стали барахтаться с ней в мягких сугробах. И из головы у меня совсем вылетело, что я могу опоздать на работу. Матильда стояла рядом и обиженно фыркала, что мы не включили ее в свою дружескую потасовку.

Прошло несколько месяцев после страшных и таинственных событий, произошедших в моей жизни. Эпицентром которых послужила Игнатовская заимка, которая стала с недавних пор моим домом. При помощи своих друзей из деревни и, конечно, Айры с Матильдой, мне удалось раскрыть банду, охотящуюся за золотом купца Игнатова, запрятанным в подземелье еще со времен Гражданской войны. (Подробнее об этом написано в книге «Волчья песня»). Банду возглавлял наш охотовед, Переделкин Степан Ефимович. После того как он погиб, в Управлении Охотхозяйства мне предложили занять его должность. Но поскольку это означало оставить заимку и перебраться в деревню, где я не смогла бы жить в компании с моей волчицей, я отказалась от столь лесного предложения. Но руководство настаивало и даже было готово пойти на компромисс. Я оставалась жить на кордоне, выполняя частично обязанности егеря, но при этом с утра должна была появляться в конторе охотхозяйства, чтобы выполнять еще и обязанности охотоведа. Это сидение на двух стульях должно было продолжаться до тех пор, пока не подыщут достойную замену на должность охотоведа.

У нас начинали строительство лосиной фермы, и у охотоведа добавилось масса бумажной работы. Хотя само строительство должно было начаться весной, подготовительные работы, связанные с оформлением и написанием различных документов, проходили уже сейчас. В общем, по сути дела, я оказалась в свободном плавании, мечась между конторой и заимкой. Правда, это плавание проходило весьма суетливо. И у меня оставалось не так много времени, чтобы заняться своими мохнатыми друзьями. То есть, занималась я ими весьма регулярно, но вот чтобы просто поиграть… На это, увы, времени почти не оставалось.

Наконец мне удалось оседлать Матильду, приманив ее кусочком сахара. Вскочив в седло и дав наказ Айре следить за порядком на заимке, я поехала в деревню.

Возле конторы на скамеечке сидела Мария Афанасьевна. В старой шаленке и овчинной шубейке с протертым мехом в некоторых местах на рукавах она напоминала замерзшего нахохлившегося воробушка. При виде этой картины сердце мое защемило от жалости. Я соскочила с лошади и подбежала к ней.

– Мария Афанасьевна, здравствуйте! Вы почему здесь сидите мерзнете? Почему в контору не зайдете?!

Бабулька шмыгнула покрасневшим носом. Сейчас в ней мало было от той «матушки-царицы», которую я встретила полгода назад, когда только познакомилась с ней.

– Да, я и не замерзла вовсе, Олюшка. Вот, к тебе пришла. А директор ваш сказал, что тебя еще нет. Вот я сижу и жду, – как-то жалко проговорила она.

– Так отчего ж не внутри конторы-то?! Пойдемте, пойдемте скорее внутрь! Я сейчас чайник на печку поставлю. Горяченьким вас напою, не то заболеете.

Она ласково посмотрела на меня. Но в глубине ее голубых, по-девичьи молодых глаз затаился испуг. Она, держа меня за руку, зашептала горячо:

– Нет, нет!! Мне с тобой поговорить надо! Наедине… – загадочно закончила она.

Я решила проявить твердость.

– Я не буду говорить с вами, пока вы не зайдете внутрь и не согреетесь!

Афанасьевна как-то сразу поникла и послушно побрела за мной в контору. Тут дверь распахнулась, и на пороге появился наш директор охотхозяйства Леонид Егорович с загадочной фамилией Петров. Увидев меня, он радостно пропел:

– А-а-а… Ольга Викторовна, голубушка, как вовремя вы пришли.

Я хмыкнула про себя. Не так давно, кроме как «взбалмошной девицей», он меня не называл. А теперь, гляди-ка, «голубушкой» стала. А директор, недоуменно подняв бровь, глянул на старушку. Под его взглядом она как-то сморщилась и собралась рвануть обратно с крыльца. Страх перед «начальством» был крепок еще в нашем народе. Я пресекла возникший вопрос директора и побег бабульки на корню. Крепко взяв ее за сухонькую ручку, сдвинув брови, сказала:

– А Мария Афанасьевна ко мне пришла по делу. Так, Леонид Егорович, я вас внимательно слушаю.

Директор как-то хмыкнул неопределенно и, косясь на старушку, все еще старающуюся стать незаметной под его взглядом, проговорил строгим голосом:

– Тут у нас сегодня новый зоотехник приедет. Так, Ольга Викторовна, голубушка, уж вы встретьте его и введите в курс дела. Насчет общежития я распорядился. А меня опять срочно в область вызывают. Думаю, дня через четыре буду.

Все еще держа ладошку Марии Афанасьевны в своей руке, я заверила директора, что все будет исполнено в лучшем виде. Он закивал в ответ на мои заверения головой и скатился колобком с крыльца к ожидавшему его УАЗику.

Проводив начальство взглядами, мы зашли внутрь конторы, где нас окутало тепло топившейся печи. Усадив Марию Афанасьевну на стул, я бухнула чайник с водой на горячую плиту. Помогла раздеться старушке. Достала из шкафчика сахар и сушки в старой консервной банке из-под томатного соуса, приспособленной мною под вазочку. И только тогда, усевшись напротив бабульки, произнесла:

– Что у вас случилось, Мария Афанасьевна?

Она как-то сморщила личико, как будто собралась заплакать. И дрожащим от отчаяния голосом проговорила:

– Олюшка, «Слезы Ангела» пропали!

Глава 2

Сначала я даже не поняла, о чем она говорит. «Слезы Ангела» – это бриллиантовые серьги ее тетки Аграфены, которые я обнаружила в подземелье рядом со скелетами Аграфены и ее возлюбленного Ивана. Бриллианты чистой воды, около полутора карат каждый в виде капель, были подарены Аграфене ее несостоявшимся мужем, купцом Игнатовым, который заправлял всем в здешних краях еще при царе-батюшке, добывая между делом золото из рудника. Я нашла их в свое прошлое приключение и отдала Марии Афанасьевне вместе со строгим наказом никому их не показывать. Ни к чему было искушать людей. И вот сейчас старушка говорила, что эти самые серьги пропали.

Я похлопала на бабульку глазами, потрясла головой. Может, у меня со слухом проблемы наметились?

– Мария Афанасьевна, повторите, пожалуйста, что вы сейчас сказали?

Старушка закачала головой и вдруг разрыдалась. Сквозь всхлипы, произнося по одному слову:

– Слезы… Ангела… пропалииии…

Я кинулась ее утешать.

– Да, вы так не расстраивайтесь. Может, закатились куда, а вы и не заметили. Давайте я пойду с вами, и мы вместе их поищем.

Афанасьевна довольно быстро справилась со своими рыданиями. Утерла нос краешком платочка и быстро заговорила.

– Олюшка, дитятко, да бес бы с ними, с серьгами этими проклятыми! Я ведь чего боюсь. Кабы из-за этих висюлек смертоубийства какого не произошло. Сама ведь знаешь, искушение то великое. А виноватой то я будууууу… – Опять горестно взвыла она. – Ведь как я их брать-то не хотела!!! Словно сердце чуяло, не будет от них добра!!

Тяжело вздохнув, я подошла к печке, сняла закипевший чайник с плиты и заварила чай. А сама думала. Про серьги я никому не рассказывала. Ни милиции, ни Михалычу, ни даже Павлу. Надо бы расспросить старушку, может, случайно кому проговорилась.

Налила в кружку крепкой заварки, добавила кипятка и поставила перед Марией Афанасьевной. Пододвинула «вазочку» с сушками и сахаром.

– Вы пейте, пока горячий. А то, сколько просидели на морозе. Не дай Бог, простудитесь.

Старушка с благодарностью посмотрела на меня.

– Спасибо, дочка.

Я отмахнулась.

– Да, не за что! Дома бы я вас угостила, как полагается. А здесь что? Сушки, да кипяток с сахаром.

Старая женщина неспеша размешивала сахар в кружке. Ложка позвякивала о края.

– Да, я ж не о чае… Хотя и за него спасибо. За отзывчивость твою. Что не отмахнулась от старого человека. – Она как-то грустно посмотрела на меня.

У меня от жалости аж слезы на глаза навернулись. Я на мгновение отвернулась от нее, чтобы взять себя в руки. Потом подошла и крепко обняла ее за плечи.

– Мария Афанасьевна, я обещаю вам, что приложу все силы, чтобы найти эти серьги. Вы только не волнуйтесь. Все будет хорошо.

Обычные формальные фразы не могли передать всех моих чувств. Но я просто не знала, как еще могу утешить старую женщину.

Подождав, пока она допьет чай, я предложила пойти к ней домой и еще раз поискать как следует.

Вскоре мы сидели в теплой уютной комнате, где тикали старые ходики и потрескивали поленья, подброшенные в печь на рдеющие угли. Мария Афанасьевна юркнула в спальню и вышла оттуда, неся в руках резной деревянный ларчик.

– Ты ж помнишь, я при тебе их сюда прошлый раз положила. А теперь, глянь, нету их здесь.

И бабушка вытряхнула содержание шкатулки на стол. Серебряное обручальное колечко выкатилось оттуда и, звеня, упало на пол. Я наклонилась, подняла его и положила на стол. Мария Афанасьевна, приложив ладошку ко рту, в извечном жесте всех русских женщин.

– Это мое обручальное. Как мужа схоронила, так и сняла. Почто оно мне сейчас. Да и пальцы уже распухли, не налезает. – Стала она мне показывать свои сухонькие ручки с артритными косточками на пальцах. – А это от Алешеньки, сыночка, с армии письмо. – Она бережно взяла в руки затертый от частых соприкосновений с руками конверт. – Последнее… – Почти шепотом произнесла она.

Там лежало еще пара крестильных оловянных крестиков на простых шнурках, прядка светлых детских волос, перемотанных шелковой красной ниточкой. Она брала каждую вещь, смотрела на нее, а потом осторожно клала обратно. В каждом жесте – часть прожитой жизни. Потом она как-то встрепенулась и заговорила обычным голосом.

– Сама видишь, где тут затеряться-то серьгам. Более и нету ничего. – Вздохнула тяжело она. Села на лавку и начала складывать свои драгоценности обратно в шкатулку.

Я задумчиво смотрела на нее, потом решилась задать вопрос.

– Мария Афанасьевна, а вы никому про серьги не рассказывали случайно?

Она вскинула удивленно бровь.

– Что ж ты, думаешь, я уж из последнего ума выжила? Ты же мне наказывала, да я и сама понятие имею. Народ-то он… слаб на всякие цацки. Вон, из-за Игнатовского золота сколько народу-то пострадало.

Она закончила складывать все в шкатулку, сложила руки на коленях и задумалась. Потом подняла на меня глаза.

– А знаешь, я когда Алешино то письмо сидела читала, ко мне Степанида заходила. Ей маслобойку надо было. Так я, когда маслобойку-то ей эту принесла, она около шкатулки сидела, лиса лисой. А потом эдак, невзначай вроде и спрашивает. Все, мол, богатства свои пересматриваешь. Я помню, тогда даже осерчала на нее. Какие такие богатства, спрашиваю. А она, маслобойку-то ту хвать и в двери. Но я тогда в шкатулку-то письмо обратно положила. А серьги на месте были. Не брала она их. Может, конечно, нос свой любопытный запихала, пока я в сени за маслобойкой ходила. Но чтобы чужое взять… За ней сроду такого не водилось.

Я про себя только вздохнула тяжело. Нос запихала, да кому рассказала. Все понятно. А вслух только спросила.

– А где эта Степанида-то живет?

Мария Афанасьевна с испугом на меня посмотрела.

– Неужто думаешь она? Да нет! Серьги-то на месте были, я ж помню!

Я постаралась донести до старушки свою мысль.

– Взять-то она не взяла, но, скорее всего, видела. И уж наверняка кому-то могла рассказать. А тот еще кому-то. Сами знаете, как слухи по деревне быстро расползаются. – Потом внимательно посмотрела на бабульку, которая все еще смотрела на меня с испугом. – Знаете что, Мария Афанасьевна, я думаю, надо в милицию. Они должны разобраться. Я с Пиреевым поговорю. Он мужик толковый, шуму поднимать не будет. А так оно надежней будет.

Старушка только головой закивала, соглашаясь с моими доводами. А потом выдала неожиданно:

– Олюшка, может, Паше все рассказать? Он мужик толковый, может, чем поможет? – И глянула на меня с хитрецой.

При имени Павла я смутилась и постаралась отвернуться, чтобы это смущение скрыть. Ох, уж эти бабушки! Хлебом не корми, дай только чью-нибудь жизнь устроить. Я только головой покачала. Мария Афанасьевна опять испуганно на меня глянула и просяще протянула:

– Паша – он мужик верный. Может, чего умного подскажет?

Смирившись, я кивнула головой.

– Хорошо, Мария Афанасьевна. Я заеду, поговорю с ним.

Облегчение настолько явно читалось на ее лице, что я, не удержавшись, рассмеялась. Но тут я подумала о другом и стала рассуждать вслух.

– Ладно. Степанида нос свой засунула, серьги увидела и кому-то рассказала. Вопрос другой. Как этот кто-то смог в дом попасть и сережки те взять так, что вы и не заметили?

Бабулька опять покаянно опустила голову.

– Так это и не трудно вовсе. Я корову доить ухожу, так дом-то и не запираю. От кого запираться? Да и брать у меня нечего… – Тут она вспомнила о цене в три деревни пропавших сережек, язык прикусила и загрустила. – В общем, кругом я одна виноватая. А тебе хлопоты.

Я опять кинулась ее утешать, при этом не забывая себе напоминать, что именно меня черт сподобил найти эти треклятые бриллианты. Вот оно всегда так. Хочется, как лучше, а получается… В общем, черте чего получается!

Глава 3

Павла я застала, как обычно, в его мастерской. Спрыгнув с лошади, я осторожно открыла дверь и вошла в кузницу. Павел стоял у наковальни и чего-то колдовал над расплавленным куском железа. Я невольно залюбовалась им. Он сейчас неуловимо напоминал мне Сварога, Бога-Кузнеца наших предков. В каждом его движении виделась мощь и грация одновременно.

Он обернулся ко мне. Лицо его осветила улыбка. Так улыбаться мог только ребенок: чисто, открыто и, в то же время, мудро. Павел кивнул мне на лавку, стоявшую в углу рядом с небольшим деревянным столом, на котором стоял простой чайник, несколько чашек и мисочка с какими-то печенюшками. Как и большинство мужчин, Павел обожал сладкое. Он говорил, что, когда он ест сладости, образы рождаются в его голове легче. На что я со смехом отвечала, что так он просто оправдывается. А на самом деле он просто сладкоежка.

– Присядь, я сейчас закончу, – проговорил он и опять занялся металлом, рдеющим на наковальне.

Я опустилась на скамью и продолжала наблюдать за ним, ловя себя на мысли, что он мне стал очень дорог за последние несколько месяцев. Вскоре он закончил свои манипуляции и опустил железо в холодную воду. Оно протестующе зашипело, заплевалось, возмущенное таким обращением. Через мгновение Павел достал щипцами и показал, что у него получилось. Это был диковинный цветок с извивающимся стеблем. Тихим голосом, как будто оправдываясь, он проговорил:

– Вот, калитку хворобинскому батюшке для церкви обещал. Надо доделать.

Потом он опустил клещи на специальный столик, вытер руки о холщовый фартук и подошел ко мне. Я встала, с улыбкой наблюдая за его легкой, слегка танцующей походкой, так не вязавшейся с его мощной фигурой. Огромные руки сгребли меня в охапку так, что все косточки затрещали. Он поднял меня в воздух и закружился вместе со мной по кузнице. Потом осторожно опустил на пол, слегка отстранился и посмотрел на меня. И я растворилась в этой лазурной синеве его глаз, окутанная такой любовью и теплом, что на моих глазах выступили слезы, а сердце сладко защемило.

– Я скучал, – едва слышно произнес он.

– Я тоже… – прошептала в ответ я.

Он слегка нахмурился.

– Тогда я не пойму, почему мы должны таиться? Мы что, у кого-то что-то украли? Выходи за меня замуж, – вдруг внезапно выдал он.

Увидев мой растерянный взгляд, он стал быстро говорить.

– Я знаю, предложение девушке так не принято делать. Это должно быть как-то более торжественно: с цветами, кольцами, шампанским и все такое прочее. – Я слегка поморщилась от его слов. И он, боясь, что я его перебью, торопясь высказать свою мысль, продолжил. – Ты же знаешь, как я тебя люблю. Я, конечно, мужлан, медведь, я простой кузнец, и такой девушке, как ты, возможно, не пара… Но…

Я приложила ладонь к его губам.

– Остановись. Не то наговоришь сейчас таких глупостей… Все, что ты сказал сейчас – такая чушь, что я даже отвечать не буду. – Я быстро поправилась, видя, как его глаза начинают менять выражение. – Я имею в виду про шампанское и медведя. Ты же знаешь, для меня вся эта мишура давно не имеет никакого значения. – Я заговорила медленнее. – Знаешь, поживши с Айрой и Матильдой на своей заимке, я научилась распознавать главное. Саму суть жизни. Отделять всю эту пену от основного. Именно это главное и привлекает меня в тебе. Я тоже тебя люблю. Не могу сказать, что мне это было легко распознать, а еще труднее произнести сейчас. Но так есть. А «таимся» мы с тобой только по одной причине: Егорка. Я не знаю, как он среагирует. У твоего сына очень чуткая душа. И мне не хотелось бы ее травмировать.

Павел вдруг рассмеялся, запрокинув голову. Я слегка нахмурилась, глядя на него. Интересно, что такого смешного я сейчас сказала? Он, закончив веселиться, опять сгреб меня в охапку.

– Ты знаешь, что мне Егорка сказал вчера вечером? А нельзя ли тетю Олю уговорить, чтобы она пожила с нами?

Я захлопала на него глазами. А он опять рассмеялся. Потом немного отстранился от меня, заглянул мне в глаза и, уже серьезным голосом, произнес:

– Мы с Егоркой ждем от тебя ответа.

Я все еще продолжала растерянно хлопать глазами, не в силах произнести ни одного слова. Потом медленно опустилась на скамью, схватила чайник, налила в кружку и залпом выпила теплую воду. Потом подняла глаза на Павла и, заикаясь, проговорила:

– Ну, если так… Тогда… – Собрав все свое мужество в кулак, одним махом выпалила. – Тогда я согласна! – И аж зажмурилась, как будто нырнула в ледяную прорубь. Дыхание перехватило, а на глазах опять выступили слезы.

Сердце колотилось так, будто сию же минуту выскочит из груди. Я боялась поднять взгляд на Павла. Меня тут же опять сгребли в охапку, и теперь уже долго не отпускали.

Мне очень не хотелось покидать это уютное объятие. Но я вдруг вспомнила, зачем я вообще сюда приехала. Слегка отстранившись, я заговорила совсем другим голосом.

– Паш, я должна тебе кое-что рассказать. Прости, что нарушаю такой момент. Но у нас еще впереди будет много времени, чтобы поговорить о нас. А это дело совсем не терпит отлагательств.

Он посмотрел на меня лучистым взглядом.

– Я готов слушать обо всех делах, что ты захочешь мне рассказать, – голос был серьезным.

И я в который раз порадовалась тому, что в моей жизни появился человек, которому я смогу доверять отныне все свои секреты и проблемы. И который не будет их ни высмеивать, ни игнорировать.

Он быстро схватил чайник и поставил его на край горна, в котором рдели угли. Потом сел со мной рядом, взял за руку.

– Ну, я готов слушать.

И я ему поведала обо всем: о сережках Аграфены с пугающим названием «Слезы Ангела», о том, как я смогла выйти из подземелья благодаря призраку, и, конечно, о том, что эти серьги пропали из дома Марии Афанасьевны, и чего мы с бабулькой опасаемся больше всего. О своем решении рассказать об этой пропаже (конечно, не вдаваясь в подробности о призраке) следователю Пирееву.

Павел слушал молча, слегка хмурясь. Я с волнением наблюдала за ним. Что он скажет? После окончания моего короткого повествования он помолчал еще несколько минут, обдумывая все услышанное. Запустив пятерню в свою бороду, он начал ее слегка подергивать. Верный признак того, что он пытается найти верное решение. Я уже знала эту его привычку. Он говорил, что ему так легче думается. Наконец, он вздохнул, приобнял меня за плечи и, не торопясь, проговорил:

– Я очень рад, что ты мне все рассказала. Да-а-а… Ситуация не простая. Боюсь, ты права, и без милиции мы не разберемся. – Я как-то на автомате отметила это его «мы». И сердце опять радостно запело. Между тем, Павел продолжал. – Конечно, попытаться можем. Но боюсь, как бы дров не наломать. Тот, кто серьги украл, очень хорошо понимал их стоимость. И шутить он не будет. – И потом, совсем другим деловым тоном. – Если хочешь, поедем завтра с утра вместе в район. – Предвидя мои возражения, быстро проговорил. – Я только тебя отвезу. Ты на своем «Урале» в ледышку превратишься, пока до района доберешься. А на Матильде полдня потратишь на дорогу. Я просто тебя в машине подожду. Так сказать, тылы буду прикрывать. – И он улыбнулся мне так, что все возражения, готовые было сорваться с языка, куда-то испарились.

Я с готовностью кивнула и попробовала пошутить.

– Конечно, с надежными тылами мне будет намного спокойнее.

Но я чувствовала, что Павел хочет мне сказать что-то еще. Я внимательно посмотрела на него.

– Паша, что? Я же вижу, тебя что-то еще тревожит.

Он на мгновение опустил глаза. Потом, собравшись с духом, заговорил.

– У меня тоже есть одна… – Он попробовал подобрать слово. – Одна тайна. И я хочу, чтобы ты все знала обо мне. Я никому об этом не говорил. Но сейчас я думаю… Нет, я уверен, что ты должна знать все про меня.

Я замерла испуганно на лавке, не отрывая от него взгляда. И в этот момент двери растворились, и в морозных клубах пара появился Егор. Сразу с порога он начал:

– Бать, у нас тетя Оля? Матильда бродит одна во дворе, не привязанная. – Потом увидел меня, сидящую в углу, и разулыбался. – Здрасти, теть Оля. А чего Матильда не привязана?

Невозможно было не ответить на его открытую мальчишескую чистую улыбку. Я заулыбалась в ответ.

– Я ее редко привязываю. Она – дама самостоятельная. Захочет уйти – никакие привязи не удержат.

Я встала с лавки, посмотрела на Павла.

– Ну что? До завтрашнего утра?

Павел кивнул.

– Я знаю, ты встаешь еще до рассвета, так что я пораньше приеду.

Егорка крутил головой от меня к отцу и обратно.

– А что завтра утром…? – Любопытство уже сияло ярким огнем в его глазах.

Мы с Павлом усмехнулись.

– Я обещал завтра утром отвезти тетю Олю в район. У нее там дела. А мне надо в тамошнюю кузницу насчет железа поговорить, – ответил весьма расплывчато, на мой взгляд, Павел.

Егорка принял позу страдальца на церковной паперти и тоненьким голосочком запел:

– Бать, бать, возьмите меня с собой, а? Я буду сидеть тихо, как мышка. Ну, возьмите, а, тетя Оля?

Я рассмеялась.

– Ну разве можно отказать такому послушному мальчику?

В глазах «послушного мальчика» запрыгали чертенята, и он обратил умоляющий взгляд на отца. Павел нарочито нахмурил брови и строго спросил:

– А как же школа? Уроки?

Но Егорку его строгий взгляд не обманул. И он солидно ответил:

– Бать, ну ты же знаешь, у нас же ка-ни-ку-лы. – По слогам произнес он и лихо мне улыбнулся.