#Мы никогда не знаем…

А то целый мешок платьев припрёт:

– Выбирай, что нравится!

Соня померяет, скромно на одно глазами покажет. Тигран не унимался, заставлял и то взять, и это.

Соне неудобно было.

Ленка спокойно, ровным голосом:

– Тигранчик, спасибо, дорогой! Ты всё оставь, пригодится.

Соня краснела, а ему только в радость! Всех вечером в ресторанах выгуливал, платить не давал и закидывал Соню подарками.

– Ничего себе! Наша-то, тихоня! Похлеще нас с тобой будет! – Аня за Соню радовалась, да и им хорошо было – столько бабла сэкономили.

Соня переживала:

– Вдруг спать за всё это придётся? Что делать?

Лена смеялась:

– Что-что? Ничего страшного, не сотрется!

Такая мысль Тиграну и в голову не приходила. Видно, его слепое обожание перекрывало кавказский темперамент. Может, у него с головой проблемы были, кто знает, но до Соньки он даже пальцем не дотронулся. Вернулись – он ей корзины с армянскими фруктами да с сырами с посыльными каждую неделю передавал. Звонил с утра до вечера, Наталье Сергеевне надоедал. Ревновал жутко, доставая расспросами. Приезжал несколько раз в Питер и опять всех выгуливал не по-детски, тянул её к спекулянткам крутым и всё скупал, что хоть мало-мальски подходило. Потом пропал неожиданно.

– Посадили, наверно! Откуда такие бешеные деньги? Или катала, или цеховик, – решила Лена. – Жалко, хороший парень был! Я бы тоже от такого Тиграна не отказалась! Сонь! А вдруг его того? Убили типа?

– Лен, хватит уже ерунду пороть. Просто слился, и всё!

– Нет, Сонь. Такие так просто не исчезают!

К осени Соня насобирала на машину. Как и Ольге, не повезло. Она чуть не плакала, разглядывая Ладу мерзкого травяного цвета. Назывался он «липа».

– Буду звать липочка! Всё равно другой нет!

Неделю машина стояла у парадной. Соня и подойти-то к ней боялась, не то что сесть за руль и тронуться с места. Наталья Сергеевна только рукой махнула.

– Вот сдалась тебе эта железяка! Похудела даже. Как ездила на такси, так и ездишь, а покой потеряла! Вон, по сто раз на дню в окно поглядываешь.

Просыпается один день, бежит глянуть, а липочка как-то косо стоит, угрюмо наклонившись на один бок. Все четыре колеса за ночь сняли! Сонька чуть сознание не потеряла. Где деньги на новые колеса брать? Всё за машину отдала. Наталья без слов принесла пачку денег.

– Вот, бери! Твои тут, и откладывала понемногу. Думала, на старости лет в деревню под Псков поеду, родилась я там. А ты дурь не включай, села и поехала. Медведи в цирке на велосипедах катаются!

Разозлилась Соня на себя сильно, позвонила Ане.

– Дома? Жди! Сейчас на коне своём прискачу!

– Подруга, может, ну его? Приезжай на такси. Я вина клёвого из Тбилиси привезла. Посидим как люди!

– Нет, решила, значит, на машине приеду! Если долго не будет, всё, считай, пипец мне!

Доехать-то Сонька доехала. Правда, руки трясутся, глаза горят!

– Ань, так страшно! Всё время казалось, что машина передо мной затормозит, и я со всего размаха прямо в жопу ей въеду. И мужики за рулём такие гады! Сигналят, у виска крутят! Жлобы!

Соне уже домой пора, а ей не встать, ноги к машине не идут. Ещё и темнотища за окном. Веня ходил с недовольным лицом.

– Сонь, ты или езжай, или на кухню валите! Время-то сколько! Всю ночь что ли сидеть будете?

Они жили в малонаселённой коммунальной квартире на Фонтанке, на втором этаже. Комната большая, просторная, и ещё три семьи. Люди все приличные, ни пьяниц, ни быдла – уже рай. С отдельной особо не торопились, всё равно планы об эмиграции не оставляли.

Ленка вскоре в Москву перебралась, тесно в Питере стало. Как ни крути, в Москве возможностей больше, фирмачи крутые приезжают по бизнесу. Девчонки подругу почти потеряли. Звонила редко. Видно, столичная жизнь засосала.

Приехала через полгода, так они рты поразевали – не Ленка, а звезда французского кино. Стиль полностью поменяла. Превратилась в этакую леди манерную. Правда, стрижку мальчишескую оставила! Волосы, видите ли, ей мешают! У Сони с шевелюрой проблемы были, так её это точно раздражало, а такие, как у Лены, стричь – чистое преступление.

Лена была хорошая, но жутко прижимистая. Сидят в ресторане, счёт попросят, а она чуть ли не на бумажке высчитывает, кто столько должен. Может, и правильно делала, но Аня другая была – лишнего примет, так может всем в кабаке пива проставить – любила такое отчебучить. Потом поутру по голове своей непутёвой стучать и Венькин скулёж слушать. Денег ей не жалко было, к ним серьёзно не относилась, хоть и признавала всю их значимость в своей жизни.

Соня тоже широкая была и внимательная. На каждый праздник ноги сносит, но найдёт, чем подруг порадовать.

Лена брови хмурила и ворчала.

– Мерси, конечно! И что теперь, тебе подарок искать?!

Соня смеялась.

– Это тебе надо было фамилию Фельдман иметь, а не Анюте!

А тут приехала и всех в «Метрополь» пригласила, и Ольгу – та как раз из Финки приехала с заметно округлившимся животом. Толстая стала и какая-то притихшая, не узнать. Жила в Хельсинки при полном достатке, но всё равно везла полные чемоданы на продажу. Сеппо ругал, порой до ультиматумов. Незаконно это в Стране Советов, и непонятно ему было, зачем это всё, чего не хватает. Оленька не могла наживу упустить, руки чесались! Даже магазинчик ей открыть пообещал, а ей в России трясти шмотками интересней: и заработки гарантированные при полном дефиците, и азарта побольше.

– Вон у них даже дети зимой с голой шеей ходят, а то и без шапок. Вот и отмороженные, видно, уже с детства. Какие им магазины? Ходят все, как инкубаторские, в спортивном своего же производства, главное, чтобы удобно было. Это русский человек не устоит перед хорошей заграничной тряпкой, в долги залезет, вывернется наизнанку, но купит!

На девичник пришли нарядные, кто во что горазд! Соня тоже постаралась. Стала и себе кое-какие тряпочки оставлять. Правда, если кому понравится и деньги хорошие давали, снимала без второго слова – деньги важнее!

В «Метрополе» было, как всегда, шумно. Официанты, словно заведённые, бегали с подносами. Вкусно пахло котлетой по-киевски, раздавался звон фужеров и столовых приборов.

– Вроде и праздника никакого нет, и откуда столько сволочи с деньгами? – Аня оглядывалась по сторонам.

– Сонь, вон и твои сидят! – она кивнула на большую грузинскую компанию за соседним столом. – Уже и поглядывают, генацвале! И что ты этим кавказцем нравишься, ума не приложу. Чувствую, выдадим тебя скоро за Хачика или Гиви, и увезёт он тебя в горы овечий сыр делать!

– Не дождётесь!

Сонька мельком глянула на красивых парней. Честно говоря, они ей нравились – яркие, красивые, гордые и, видно, любить умеют. Ведь не сознаешься – девки засмеют.

– Сонька, и как ты без мужика живёшь, ума не приложу? – Ленка хихикнула, перехватив Сонин взгляд.

– Нормально, у меня богатое воображение! Справляюсь как-то!

Лена поняла – сейчас нарвётся на скандал, и решила сменить тему.

– А я, наверно, замуж выхожу!

– Что значит «наверно»?

Аня ткнула Веню в бок.

– Вень, Ленка замуж выходит!

Веник лениво зевнул:

– Ну и за кого? Кто этот несчастный?

Лена скроила многозначительную морду:

– Вень, наливай! Завидуй красиво!

Девочки притихли в ожидании Ленкиной исповеди.

– Так вот! За немца из Мюнхена. Крутой чел, сорок два года, писаный красавец!

– Счастливаяяяя! – пропела Аня и мечтательно закатила глаза.

Венька недовольно посмотрел на жену:

– А ты, конечно, несчастная!

– Вечно ты на себя одеяло тащишь! Причём здесь ты! Я же за Ленку рада!

– Лен, а почему «наверно»? Он что, ещё не знает о твоих планах? – засмеялась Аня.

Подкалывать друг друга было обычным делом. Соня такого не терпела и всегда боролась с этим как могла. А девкам всё нипочём. По-доброму подшучивали, конечно, но все равно, в чем прикол, непонятно было, оттого и злило.

– Почему не знает? Ещё как знает! Просто я свои условия выставила. Кто этих марамоев знает?! Наобещают с три короба. Знаете, сколько случаев? Такого о себе нарассказывают, а на самом деле, как барабаны, пустые. Столько девок пострадало! У этого всё по-честному вроде. Он по бизнесу в Москву приезжает. И фоток много видела! Дом пипец какой, и мерс с открытой крышей, и одет круто! Он мне счёт обещал открыть и бабла туда скинуть. Вдруг что не заладится. Вот сделает, тогда и замуж пойду!

– Пусть тебе на сберкнижку положит! Сразу менты за жопу возьмут и ещё за связь с иностранцами привлекут, – умничал Веня.

Как разговор про деньги заходил, он вечно злился: своих-то не было, а чужие сильно раздражали.

– Ладно, давайте за Ленку выпьем! – весело подхватила притихшая Ольга.

Видно, скучно ей было в Чухляндии жить с законопослушными финнами, а тут жизнь кипит, все свои вокруг. Как представит, что назад возвращаться, аж душа холодеет. Сеппо хороший, добрый и любил, как никогда её никто не любил, а все равно – чужое вокруг и немилое! Вот ребёнок родится, может, что и повернется в душе.

В тот день Соня познакомилась с Автандилом. Он прислал им за стол бутылку хорошего армянского коньяка, а потом подошел и пригласил на танец. Соне отказывать было неудобно – Веня уже полбутылки выжрал!

Ну надо же! Столько красивых пацанов у них за столом сидело, так нет, самый некрасивый приторчал. Автандил был родом из Пицунды – полугрузин, полуабхаз. Родители богатые пристроили парня в Московский университет на международные отношения, куда можно было попасть только по огромным связям. Мать Авто была директрисой огромного пансионата в Пицунде, по тем временам – чуть ли не премьер-министр. Это для цековских работников, артистов и спортсменов знаменитых проблем не было, а остальным верхушку большую плати, и то только по великому знакомству, в тюрьму за взятки никому не хотелось. Да, видно, там рука руку мыла, и всё схвачено было, и с ментами продажными в том числе. Отец тоже что-то мутил, Соньке не вспомнить было.

Автик широкий! Заваливал подарками. Соньке он не нравился, но кто от такого откажется? Самое трудное в койку было, особенно первый раз. Автандил мохнатый, как шмель, с красивыми карими глазами. Соня с трудом его переносила и вечно старалась одеяло между ними проложить.

Авто не обижался.

– Ну убери, прошу, я тебе завтра кольцо новое куплю.

– Вот когда купишь, тогда и уберу!

– Ну хочешь, деньгами сейчас дам?

– Давай! – азартно говорила Соня и терпела.

Всё видела – любит её, с ума сходит, живёт ею, но ничего с собой поделать не могла. Потом, позже, она поняла. Он любил именно таких, чтобы через унижение, непокорных и несговорчивых и жутких материалисток. Ему не нужна её любовь, он покупал каждый её поцелуй и при этом удивительным образом кайфовал.

Соня ещё не знала, что Автандил надолго в её жизни, боком, но рядом, пусть даже через деньги и с полным отсутствием интереса с её стороны. Она имела над ним неведомую власть, не понятную никому. Соне его слепое обожание придавало сил и уверенности в себе, правда, и цинизма – в равной мере. Он жил в Москве, и она часто наведывалась к нему – терпеть не могла, когда он пёрся в Ленинград.

К своим поездкам в первопрестольную Соня относилась как к работе, назад возвращалась вымотанная, но с подарками, и деньгами, и новым колечком – кому на удивление, а кому и на зависть.

Автик обожал украшения, страшно сокрушался, что не баба и не может на каждом пальце по кольцу носить. В московских ювелирных его хорошо знали. Любил он золотишка подкупить и в коробочку спрятать, а потом раскладывать своё богатство и тащиться от своих сокровищ. Он был далеко не красавец, но одевался шикарно и манеры имел. Мать душу вложила в единственного сына, одно огорчало её, что после универа работать не пошёл, а крутил свои трёшь-мнёшь, очень способный был. Мать обожал, но на все требования бросить безродную наглую девку, да ещё и с ребёнком, отвечал упорным отказом. Мать Соню ненавидела люто и не стеснялась прямо при сыне вывести её на чистую воду. Сонька и не скрывала ничего, какая есть, такая есть, вернее, стала такой, а может, и всегда такой была, только не ведала.

Ленка таки выскочила за немчуру. Никто так и не узнал, выполнил он обещанное или нет, но Ленок согласие дала. Авантюристка была страшная, ничего не боялась. Долгая была канитель с оформлением документов, а расписали за секунду. Свадьбы не было. Девчонки так в глаза и не увидели загадочного жениха ни тогда, ни потом. Соня за несколько дней до отъезда свиделась с подругой в столице. Лена так расчувствовалась, что целую здоровенную сумку вещей своих драгоценных Соне в машину отгрузила. Та аж онемела от такой щедрости:

– Это что с тобой, родное сердце? Чего это ты так подобрела? А уезжать-то хочешь? Не страшно?

– Страшно здесь оставаться! Мне во всяком случае. Да ладно, Сонь. Лирика всё это. Приживусь! Я в себе уверена.

Соня слышала великое сомнение и страх в её словах, захотелось обнять покрепче и никуда не отпускать, словно Ленкина непутёвая судьба сейчас полностью зависела только от неё. Она с трудом сдержалась. Знала, Лена не примет такого участия и всё переведёт в шутку, как бы тяжко ни было.

– Может, я тебя провожу? – неуверенно спросила Соня, зная ответ.

– Не! Не люблю я эти сопли. Я что, в Сибирь, в ссылку еду? Я и родителям запретила. Правда, отец бы и так не приехал. Я теперь у него предатель родины!

Удивительным образом отца её с работы не попёрли. Была какая-то шумиха поначалу, а потом всё стихло. Всё-таки времена уже не те были, и началась лёгкая послабуха. Так что её родичам не сильно досталось, правда, отец через полгода инфаркт схлопотал, от которого и не оправился. Лена приехать на похороны не смогла, с документами проблемы были. Как уж она это перенесла, непонятно, от неё ничего не узнаешь. Всем казалось, что не очень она его жаловала. Правда, целую неделю трубку не брала, не хотела ни с кем разговаривать, видно, сил не было, отец всё-таки, не попрощалась даже. Мать она решила при первой возможности вывезти, очень близки они были. Лена всё ей доверяла, наверно, только ей одной, а так по-своему скрытная была, жалость не переносила.

А тут и очередь Аньки подошла – всё-таки уговорила Веню и заодно его и своих родичей эмигрировать. Евреи – они такие, если ехать, то всей толпой, держаться умеют друг за друга, семья – святое. Соня аж сон потеряла, когда узнала, что решились на отъезд, и к Вене ближе стала, всё надеялась, что он в последний момент передумает и Аню отговорит.

– А я-то как без тебя? И дел столько общих!

Анька была непреклонна:

– Разберёшься как-нибудь! Ты и сама уже акула в этом вопросе, ещё и меня научишь. Дела наши к тебе переходят! Что я у тебя на шее буду сидеть? Хотя по-честному можно бы и долю маленькую присылать! Да ладно. Я и там что-нибудь замучу. Ещё поработаем вместе!

Аня собиралась обстоятельно, с умом. Имущество всё распродала. Кое-что в валюту перевела и со знакомым прохиндеем-поляком отправила. Тот пообещал со своими передать Венькиным дальним родственникам в Америке. Соня никогда ему не доверяла, и оказалась права, хоть Аня за него головой ручалась. Кинул гад, так и не передал деньги. Тварь конченая, в такую минуту людей подвёл! Хорошо, что ещё все деньги не отдала ему, часть на палехские шкатулки ушли. В Америке на советскую экзотику спрос большой был. Ещё командирских часов накупила и ушанок кроличьих. Сорок соболиных шкур раздобыла, на живую нитку сшила и на подкладку посадила. Соболь – золото России, а тут вроде шуба, не докопаться таможенным ищейкам.

Шкурки она так и не продала, хотя очень надеялась именно на них. Себе в итоге у хорошего скорняка шубу настоящую сварганила. Соня через несколько лет у неё эту шубу соболиную по дешёвке купила и гордилась ею невероятно. А теперь мать Сонина донашивает. Такая стойкая оказалась, сносу нет!

Соня смотрела с ужасом на эти суетливые сборы, не поддающиеся её воображению.

Вот отважные люди! Побросали свои дома, за бесценок свой скарб продали, и вперёд, в неизвестность. А что там, одному Богу известно и чёрту, не иначе! Вон Ольга в Финке мается, не своей жизнью живёт. А тут в Америку затеяли, за океан!

Америка представлялась чем-то настолько далёким и непонятным, она с трудом верила в её реальность. Может, нет никакой Америки?! Вот такая глупость лезла в голову!

Веня тоже порядком отличился. Всем в дорогу по кулону сделал на цепочке. Каким-то чудесным образом укрепил царский золотой червонец времён Николая Второго. Да так, что ничуть не повредил монету, чем сыскал одобрение еврейской родни. И как ни велик был страх перед советской границей, молча на шеи нацепили. За каждый такой червонец по сотке зелёных давали на Сорок седьмой золотой улице Нью-Йорка. За сто долларов США в Стране Советов, между прочим, можно было месяц прожить и с рынка свежаком питаться, в магазинах пусто было, если только из-под прилавка.

В аэропорту отъезжающих – не пропихнуться. Народ по еврейской линии отваливал в Рим, а дальше – кто куда, кто на землю обетованную, а кто и до Америки доберётся. Соня никогда не думала, что Анька слезу пустить может, с такой тревожной мордой стояла в аэропорту, издёргалась вся!

Может, ехать передумала?

Всё оказалось гораздо проще. Анюта пару тысяч зелёных в трусы запихнула и никому не сказала, родня бы бунт устроила, а кудрявой лишь бы адреналина побольше: боится, трясётся от страха, но дело своё туго знает. Когда пора стало на досмотр топать, открылась Соньке.

– Дура что ли? В тюрьму захотела по восемьдесят восьмой вместо Америки своей?

Анька тихо зашептала:

– Не сейчас же вытаскивать? Ладно, не паникуй. Проскочу!

Советский таможенник – это особый человек. Туда просто так не идут. Призвание должно быть в чужих шмотках рыться, и нюх, как у ищейки, иметь. Что таможка, что менты – одна каста, сантиментов ноль. Соня молча наблюдала, как тормошили пожилую пару. Всё вверх дном перерыли. Женщина ещё как-то держалась, а старик совсем раскис, за сердце держится и что-то вежливо пытается объяснить, что чистые они и ничего запрещённого не везут. Жирный боров в форме уставился на них колючими, ненавидящими глазами и прощупывал каждую тряпку. Дед еле стоял на ногах, вот-вот рухнет. Жена цеплялась за его пальто и преданно заглядывала в глаза, пытаясь успокоить. Аня наблюдала за этой картиной, боясь встретиться с Сонькой взглядом. Потом обхватила её обеими руками, не по-женски сильно, и решительно направилась на досмотр. Веня даже прощаться не стал, видно, совсем охренел от происходящего, нервно поправлял воротник куртки и всё время кашлял.

Самой спокойной выглядела Стелла, Анькина мама. Она похлопывала себя по груди, скорее всего, по золотому червонцу, и мило по-одесски улыбалась. Потом она будет долго рассказывать эту историю на Брайтоне, и как ей было смешно, если их всех застукают с одинаковыми кулонами на шее.

Знала бы она про Анютины зелёные в штанах, не до смеха было бы. Хотя кто её знает? Аня вся в мать пошла, обе отчаянные, только отец тихоня, во всём на женщин своих полагался.

Ане подфартило, попали они к совсем молодому пацану, большая редкость на таможне в те времена. Парень явно стеснялся под наглым взглядом Анютиных голубых глазищ. Всё прошло быстро, взглянул мельком на открытые чемоданы, нехотя для порядка рукой полазал по углам, да пару дежурных вопросов задал – имеется ли золотых украшений сверх нормы, антиквариат, иконы, валюта запрещённая… Аня ещё долго в себя прийти не могла. Сидели, ждали объявления на посадку, а она всё ждала, как сейчас подойдут к ней, возьмут под белы рученьки – и на личный осмотр. Такое не раз случалось, и по сарафанному радио от уехавших информация доходила: не терять бдительности, пока самолёт не взлетит, да и в самолёте поаккуратней. Среди стюардесс тоже полно стукачек, донесут куда следует, друзей и родственников прессовать начнут.

Соня осталась одна. Поначалу совсем непривычно было. Едет мимо Анькиного дома, на окно её уставится, как будто она все ещё там, в коммуналке своей, ручкой машет и на пироги зовёт. Однажды даже в поребрик врезалась, диск сильно погнула. Мат стоял на всю Мойку. Это она от Анюты научилась. Анька ругалась много, но как-то по делу и не грубо. Порой совсем в неподходящем месте выскочит словечко, и она, прикрывая рот ладошкой, своё обычное – sorry, и заливается от смеха.

Ленка как сквозь землю провалилась. Пару раз матери её позвонила, а та одно и то же, как попугай, твердит:

– Хорошо всё у Леночки!

А что хорошо, толком не говорит и телефон её не даёт. По тому номеру, что Лена оставила, звонить было бесполезно, не подходил никто, ранним утром на Главпочтамт ездила и в очереди огромной зазря отсидела.

Анька со своей ватагой недолго кантовалась в Риме, быстро решился её вопрос с Америкой. Аня была фартовая, словно кто-то за неё наверху нет-нет, да слово замолвит. Перед эмиграцией за океан неожиданно позвонила Соньке.

– Ну всё, подруга, на днях валим! Меня здесь, в Италии, надолго оставлять нельзя. Магазины такие, зараза, умереть хочется! Ты же знаешь, как я всё это люблю. По полдня по бутикам шляюсь. Намерилась всего! И даже в Chanel заходила. Не выдержала, заколочку купила. Всё таких денег стоит! Надо было наши кашне дороже продавать, особенно с надписью Chanel. Лоханулись мы, Сонька. Лена, кстати, в Италию переехала, в Милан. С тем немчурой у неё и полгода прожить не получились. А с банком он её обманул, и никаких денег она не увидела. Как он ухитрился её надуть? Она же такая продуманная! Ещё говорят, немцы педантичный народ. Немцы, они и в Африке немцы!

– А Африка-то причём? Неужели трудно было встретиться, если она в Италии живёт?

Аня замычала в трубку:

– Далеко это! И денег стоит. А ко мне Ленок не захотела. У неё, видите ли, роман закрутился с итальяшкой! Говорит, крутой, но, по-моему, дед старый. Квартиру ей снял, тряпки покупает. Ну, ты Ленку знаешь! Хочешь, телефон дам?

Сонька в душе приобижена была. Как можно так! Свалила и всех забыла. На неё обижайся не обижайся – такой человек. Она и не рядилась под другую, всю правду в лицо, если что. Соня от телефона отказалась. Сама дозвонится, если надо будет.

Лена на удивление была способной. Нельзя сказать, что она продумывала каждый шаг, все получалось само собой. Но это только казалось. Она интуитивно чувствовала, как строить свою жизнь и двигаться к цели. Размениваться на суету не любила. Только ради чего-то стоящего могла пуститься во все тяжкие – прагматик до кончиков пальцев. И у неё не было слабых мест и щенячьей привязанности ни к чему и ни к кому. Ну, может, только мама. Лена хотела быть крутой и весомой по-настоящему. Соня и Анюта были приземлённей, что ли… Они знали свой предел, а Ленка – нет! Её предел – бесконечность.

В Питер она вернулась в качестве экскурсовода с большой группой итальянских туристов. Соня поражалась – и как ей за такой короткий срок удалось выучить язык!

Лена таскалась в Ленинград с полными чемоданами шмотья. Она наладила хорошие контакты с фабриками и скупала большие партии товара, потом умело распределяла по чемоданчику каждому сговорчивому туристу. Мол, везёт материальную помощь голодным родственникам, раздавленным коммунистическим строем. Политический аспект и полное бесправие советского народа особо действовали на итальянского обывателя. Они думали, что совершают подвиг, таща увесистый чемодан через границу.

Сонька заваливалась мгновенно, как раздавался заветный звонок.

– Я скоро так руки накачаю, таская эти чемоданы, что меня за мужика принимать будут! – вечно бубнила Лена.

Сонька возмущалась в ответ:

– Можно подумать, я их не таскаю! Так мне и таскать, и продавать, и бабки потом выколачивать. А тебе что? Только деньги считать! Цены, кстати, немалые заламываешь! Вот и молчи, не жалуйся. Анька никогда так не делала, всегда брала в долю. А у тебя всё просчитано, всё по уму.

– Сонь, я вкладываюсь, значит, и рисков у меня больше. Ты же мне всё, что зависнет, назад принесёшь!

Соня все понимала, но цены хотелось бы погуманней, носится за копейки весь день.

Как Ленку угораздило мне столько тряпок перед отъездом отвалить? Видно, знала: не понадобится, иначе бы не отдала! Может, и расчувствовалась? Кто её поймёт?! Аня совсем другая: только в Америку приехала, уже посылку через одну тётку передала. Всё для Лизоньки – хорошенькое до невозможности, хоть и жила сама пока на пособие, и талоны на еду получала.

Лена как ищейка носилась по городу в поисках картин хороших, но незаслуженно позабытых русских художников. Конечно, это не Шагал и не Кандинский, работы таких просто так не купишь, нужны другие суммы, да и за кордон тяжело вывезти. А вот малоизвестных – вези не хочу! Она и на таможне связи наладила – подарки заграничные за спокойную проходку. Даже какие-то документы на картины ухитрялась делать, что никакой ценности для Страны Советов они не представляют.

Однажды и Соню взяла с собой к престарелой вдове художника. Сонька диву давалась, как она лихо входила в полное доверие – сначала за жизнь поговорит, потом убедит в том, что надо продать именно те работы, которые ей понравились. Даму пришлось долго убалтывать. Все, что нравилось Лене, было дорого хозяйке, а то, с чем она решила расстаться, Ленку совершенно не заинтересовало. Лена умела убеждать, и та, последний раз взглянув на милые сердцу холсты, старческой рукой подвинула ветхую табуретку и сняла их со стены. Было видно, как нелегко женщине расставаться с привычными её глазу прямоугольниками, но судьба внуков-оболтусов была важнее, и пенсия совсем крошечная, и отдавала она их не куда попало, а в надёжные руки, раз оценили, да ещё столько денег дают.

– Надо в церковь сходить и на кладбище. Поговорить, рассказать сердечному обо всём.

Ленка не раз хвасталась, за какие бабки продалась та или иная картина. Соня не завидовала и не осуждала, кому ещё нужны были картины незаслуженно забытых художников? Всё по обоюдному согласию, никто не неволил, но у Соньки всегда глаза на мокром месте были после таких походов.

Лена пару лет как волчок моталась туда-обратно, жадная была, не остановиться. Соня только рада, к жизни такой давно уже привыкла, правда, уставала мотаться с утра до вечера по клиентам. Многие в долг брали, а потом скрывались, на телефонные звонки не отвечали. Сволочей предостаточно! Ещё и обидным словом называли – «спекулянтка». Соньку это огорчало и душу рвало. Можно подумать, она такую жизнь искала. Так сложилось! Тем, кто её имя трепал, надо было лишь с утра руку к тумбочке протянуть, где деньги заботливым мужем оставлены, а ей заработать надо, и поунижаться перед мерзкими, зажратыми бабёнками. Но в душе жила необъяснимая уверенность, что всё это не навсегда и у неё в жизни что-нибудь случится, нужно только не раскисать и вперёд двигать. Автика она в расчёт не брала – не любила. Соня была уверена, поставь она условие – либо ЗАГС, либо расход, – с букетом белых роз уже стоял бы под дверью, не обращая внимание на вопли мамаши. Умом понимала – Авто надёжный, и жизнь по-другому устроить сможет, и к Лизе привязан, но ничего поделать с собой не получалось – красивых любила. И откуда у неё это? Может, оттого, что к себе много вопросов и комплексы с детства?

Вроде нет! Надо маму спросить. Может, она что помнит?

У мамы тоже ответа не было.

Вроде, всё, как у людей, – обычно, без перегибов. Летом ездила почти на два месяца в Пицунду – спасибо Авто. Его маман зубами скрипела, но сыну номер делала. Соньке там очень нравилось, и Лизе раздолье. Вышел с утра из корпуса, два шага – и море тихо плещется, гальку перебирает. Автандил с утра на рынок. Накупит свежих овощей, фруктов, круг сыра домашнего. Соня сыр местный обожала. Помидор пахучий, головка чеснока, кинза, лаваш горячий только из печи… И всегда на Лизку сослаться можно и Автику отказать. Так он, хитрый, устав от Сонькиных отговорок, тётку в возрасте привёл.

– Вот, гулять с Лизой будет и на пляж ходить. Тебе тоже отдых нужен!

– Знаю я твой отдых!

Не хотелось, но пришлось согласиться. Жалко стало: так старается, а от неё ничего в ответ. Ну и что! Помучилась час, а то и того меньше, и свободна на весь день!

Соня и с собой везла несколько чемоданов. Особенно на мужское спрос был. На Кавказе всё в миг разлеталось. Вот они одеться любили! И деньги водились немалые.

Авто сам цены устанавливал:

– Здесь народ другой! Не прижимистый. Сколько скажешь, столько и заплатят, лишь бы понравилось. Не на рынке, торговаться не будут!

Пользы от него было сколько хочешь.

Странно, почему тогда это казалось Соне не самым важным? Наверно, жизнь казалась бесконечной, и ценить, что имеешь, было скучно и бесперспективно. Во всяком случае, он не мешал, и она научилась мириться с его присутствием.

Думала ли она о большой любви? Ей казалось – нет. Зачем? Живёшь себе спокойно, и голова не болит, а там, глядишь, и встретит кого, примет и пустит в сердце. Мужикам она нравилась, сомнений не было, но и годы поджимали. По сравнению с молодыми девятнадцатилетними пигалицами она была уже далеко не девица на выданье. Это в Италии Ленка в тридцать лет ещё бейбик, а в Рашке – старуха. Кто тогда знал, что однажды и здесь изменится отношение к возрасту женщины, да и ко всему в целом? Время стремительно менялось. Начиналась эпоха брожения и перемен.

Лена всё реже появлялась в Питере. Ей подвернулся приличный вариант в лице известного коллекционера живописи, владельца галереи. Он был гораздо старше, но Ленка считала его крутым и харизматичным.

Соня разглядывала их совместные фотки и удивлялась: что она нашла в этом стареющем интеллектуале?

Ей виднее.

Он открыл Ленке все двери миланского общества, она пошла учиться на искусствоведа и полностью стала соответствовать всему, что теперь её окружало. Детей не хотела категорически!

Сонька не понимала, в её представлении брак предполагал продолжение рода.

Лена смеялась:

– Мне этого не надо. Одни заботы и геморрой! Вырастет свинья, и что с этим делать? Назад ведь не засунешь! Нее! Я как-нибудь и без этого проживу.

– А старая станешь? – не унималась Соня. – Стакан воды некому будет подать?

– Ты об этом? И что вы все про эту воду? Бред какой-то!

Когда открыли границы, Соня особо не думала. Сначала к Анюте в Америку, та уже все телефоны оборвала: иди визу получай!

В голове не укладывалось, как всё в одночасье изменилось. Вроде радоваться надо, а как к этой радости подступиться – непонятно! Особенно боялась в американское консульство идти. Такого наслушалась! Отказывают многим, особенно незамужним. Что ребёнок есть, конечно, большое преимущество. Справка с работы нужна. Где справку с работы взять, да ещё и фуфловую, не понимала. Все говорили, что и на работу позвонить могут, проверить. От таких мыслей дурно становилось. Ноги не шли.