Kitobni o'qish: «Достоевский – детектив»

Достоевский-детектив, или Не сердитесь на меня, Федор Михайлович!

В истории принимают участие герои романов Ф.М. Достоевского – «Братья Карамазовы» (Дмитрий Федорович Карамазов, Иван Федорович Карамазов и Алексей Федорович Карамазов), «Идиот» (Мышкин Лев Николаевич, Парфен Семенович Рогожин), «Подросток» (Андрей Петрович Версилов и его сын Аркадий Макарович Долгорукий) и «Преступление и наказание» (Раскольников Родион Романович, его жена Софья Семеновна и его сестра Авдотья Романовна Вразумихина).

С событий, описанных в перечисленных выше произведениях, прошло какое-то время.

В один из дождливых летних дней князь Лев Николаевич Мышкин сидел на втором этаже своего дома в Петербурге, смотрел в окно и мечтал о той, о которой совсем не должен был мечтать.

– Ах, какая женщина! Нет, не надо о ней думать. Нельзя. Но как она мне напоминает Настасью Филипповну! Нет, о ней мне тоже нельзя думать. Хотя какая эта Авдотья Романовна все-таки красавица! И очень она на Наталью Филипповну похожа! Нет, нет, это все в прошлом. Но сколько времени с тех пор уже минуло, а она мне покойница нет-нет да во сне и привидится! Нет, в них определенно есть что-то общее. Взгляд! Да-да, именно взгляд! У Авдотьи Романовны он такой же нервный, я заметил, хотя она все время вуальку на лицо опускает. Нет, как хорошо, что она у меня в доме поселилась, все наши мужчины так оживились. Все. И я тоже…

Теперь же надо познакомить читателей с другими обитателями особняка, и, конечно, с Дунечкой, о которой грезит князь, сидя у окошка. Но начнем мы все-таки с его владельца, который, приехав из-за границы после нескольких лет лечения от болезни, обострившейся после известных событий, связанных с трагической гибелью Настасьи Барашковой и арестом Парфена Рогожина, увы, ее зарезавшего, поселился в просторном двухэтажном доме на окраине города, доставшемся ему в наследство.

Экономкой у него стала Софья Семеновна Раскольникова, дама бедная, но из благородных, которая в эти дни тоже объявилась с мужем в Петербурге и искала места. Муж ее Родион Романович был человек очень настрадавшийся и одно время даже бывший на каторге за убийство двух женщин, но полностью в этом поступке раскаявшийся. И сейчас, помня о том, сколько жена для него сделала, он всегда старался быть ей подмогой и утешением.

Но князю скоро стало очень одиноко в большом доме, и Софья Семеновна посоветовала ему пустить жильцов, тем более, что свободных комнат было более, чем достаточно. Конечно, жильцами приехавших господ называть было неправильно, все они были люди небедные, но каждый из них по каким-то своим особым причинам искал, с одной стороны, уединения, а с другой – некой оригинальной компании.

Словом, таких жильцов было двое. Первый – Карамазов Иван Федорович, он жил с одной стороны от гостиной на втором этаже, вход в которую был сразу с парадной лестницы, а следующими за его комнатами были комнаты князя Мышкина, ими коридор и заканчивался.

Второй – Версилов Андрей Петрович, который жил по другую сторону от гостиной. Он откуда-то из-за границы получал хорошее содержание, и имел как законных сына и дочь, так и незаконных детей от своей крепостной, которой он дал вольную, но на которой так и не женился, хотя был уже долгое время вдовцом. Но детей ее он благородно признал и даже очень ими гордился, особенно сыном Аркадием, который заканчивал Университет и пытался сочинять, как он называл, записки. Комнаты, расположенные рядом с его комнатами, пустовали и Андрей Петрович, заходя к себе, всегда почему-то непроизвольно прислушивался, не доносятся ли оттуда какие-нибудь звуки.

Аркадий же, навещая отца, неожиданно очень сблизился с Иваном Карамазовым на теме сочинительства, и они вместе обдумывали сюжет какого-то романа, который должен был удивить не только Петербург, но и потрясти всю Россию. В свое время Иван Федорович даже публиковался, поэтому и сейчас его часто можно было увидеть сидящим с толстой тетрадью в руках, в которой он что-то черкал.

Был у него брат Алексей, когда-то обитавший в монастыре, но потом его оставивший, чтобы жить после смерти отца, богатого помещика, в родном доме в городе Скотопригоньевске. Там он усердно занялся хозяйством и очень в том преуспел, словом, привел все дела в порядок и даже чуть ли не женился на Лизе Хохлаковой, но передумал. Также он часто приезжал по делам из родового имения в Петербург, живал тут подолгу, ну, и иногда заходил навестить брата Ивана.

Существовал у них еще и сводный брат Дмитрий, несправедливо, по их словам, обвиненный в убийстве отца Федора Карамазова. Алексей Федорович несколько лет хлопотал о брате и, по последним сведениям, наконец, ему как-то удалось доказать его невиновность. Еще стоит добавить, что Грушенька, которая отправилась сопровождать Дмитрия на каторгу, неожиданно для всех с полдороги вернулась, и какое-то время прожила в Скотопригоньевске и, говорят, что у нее в доме ночами иногда видели Алексея Карамазова.

Да, еще надо сказать несколько слов о самом доме князя Мышкина, потому что был он не такой, как все рядом с ним стоящие здания на улице, а необычной формы – полукругом. И на каждом из этажей с одной стороны были комнаты, а с другой – длинные коридоры, проходившие через весь дом.

Лестница с первого на второй этаж была довольно-таки широкой, хотя потом на небольшой площадке делилась на две более узкие и заканчивалась у стеклянных дверей гостиной, украшенных витражами. Над этой площадкой под окнами была небольшая пустая ниша, и Софья Семеновна часто думала, что в нее поставить, потому что ее было сразу видно от парадной двери, но что именно там установить, она так и не придумала.

Также лестница, как все уже поняли, разделяла коридор второго этажа на две равные части, окна которых выходили в небольшой двор странной формы, отделенный от соседних зданий высоким каменным забором. И окна эти были закрыты тяжелыми бархатными шторами какого-то тревожного темно-бордового цвета, сквозь которые лишь иногда пробивался солнечный свет.

Притом коридорчики эти как-то так удивительно в обе стороны загибались, что сложно было увидеть, кто по ним идет и в какие комнаты заходит. Притом шаги из-за лежащих на полу ковров всегда слышались еле-еле, да и вообще любые звуки, будь то разговор или еще что, как-то сами собой здесь быстро стихали. Впрочем, князю Мышкину именно этим дом и нравился.

На первом же этаже коридор был тоже полукруглый, но выходил он окнами в парадный двор, который примыкал к улице, и занавесей тут не было. С другой же стороны его тоже были комнаты, но попроще, чем на втором.

Еще у дома имелся фонтан, который как раз находился в центре дворика и был отделан розоватым гранитом. Он был не действующий, и там никогда не было воды, разве что дождевая, но зато лежал громадный валун с отпечатком сбоку какого-то диковинного цветка из древнего мира. Также на этот огромный камень часто прилетала и подолгу сидела на нем большая черная птица.

От дороги дом отделялся ажурным металлическим ограждением с оригинальными каменными столбиками через несколько метров. В обоих концах ограды находились ворота, только никто не помнил, чтобы они когда-нибудь открывались, а все люди ходили через изящную калитку в центре. Хотя дорожки к дому были достаточно широкими, чтобы по ним могли не только проехать, но разъехаться кареты, из чего можно было заключить, что гостей здесь когда-то было много и здешние хозяева в те времена просто купались в роскоши.

Парадный вход в дом был за фонтаном, но имелся, конечно, и черный вход под парадной лестницей, который выходил во внутренний дворик, находящийся за домом. Там лежали аккуратно сложенные Родионом Романовичем дрова, и росло несколько высоких деревьев, которые как бы заглядывали в вечно закрытые окна коридора второго этажа. Сами Раскольниковы занимали помещения на первом этаже по обе стороны от лестницы.

Вот так и текла жизнь в этом доме. Софья Семеновна следила за порядком, чистотой белья и за тем, чтобы блюда на столе князя и его гостей, как она их называла, были вкусными. Те же развлекали хозяина по вечерам в гостиной умными беседами о религии и литературе, и казалось, что так будет вечно, и никакие страсти уже никогда не появятся в этом тихом прибежище.

Но неожиданно Лев Николаевич получил письмо от Парфена Рогожина, который прибыл в город после того, как отбыл часть наказания за убийство их общей знакомой Настасьи Филипповны Барашковой. И, что удивительно, он был даже оправдан, так как было признано, что совершил он его исключительно по краткому помутнению рассудка, которое случилось у него из-за женского непостоянства.

Его брат, получивший после смерти отца и ареста Парфена миллионное состояние, через пару лет понял, что не по-людски это от брата отказываться, добился как-то смягчения приговора, и даже упросил принять от него часть отцовского наследства. Но жить у брата Парфен не захотел, а обратился ко Льву Николаевичу, который и предложил ему комнаты для проживания на первом этаже своего дома.

Брат Парфена, как и обещал, привез ему причитавшиеся деньги, но тот их не взял, велел вложить в дело, хотя себе немного все-таки оставил, сказав, что суммы этой ему на первое время будет довольно. И жил сейчас Парфен очень тихо, почти никогда своих комнат не покидал, разве что изредка ходил в церковь вместе с мужем Софьи Семеновны Родионом Раскольниковым. Наверх он тоже не поднимался, а выходил и приходил домой с черного хода, который был под лестницей. Пить он также теперь не пил, а только лежал часто в своей комнате на кровати или подолгу стоял у окна.

Поэтому так уж получилось, что встречался он со Львом Николаевичем Мышкиным за все это время всего лишь один раз, когда приехал. Притом князь сам спустился к нему на первый этаж, и ему, когда он к Парфену шел, почему-то казалось, что спускается он куда-то глубоко-глубоко под землю, чуть ли не в ад. Рогожин же в это время сидел в кресле, и даже не повернул голову, когда Мышкин постучал в дверь, а потом, не дождавшись ответа, вошел. Князь не мог проронить ни слова, так вот стоял у порога и молчал. Наконец, Парфен Семенович повернулся к нему и тоже встал. И дальше произошло нечто странное. Мышкин шагнул к нему, упал на колени, обхватил ноги Рогожина и тихо-тихо завыл. Тот же смотрел куда-то вдаль. Сколько времени так прошло, неизвестно, но потом князь Лев Николаевич Мышкин молча поднялся, скорым шагом ушел к себе наверх, и больше с тех пор они не виделись.

Так прошло еще несколько месяцев. Но недавно, потому что комнаты для сдачи еще были, Софья Семеновна сказала Льву Николаевичу, что ей известно об одной даме, недавно потерявшей мужа, которая ищет, где ей остановиться в Петербурге. Льва Николаевича сначала несколько озадачило, что это будет женщина, ведь в их доме из особ женского рода никого, кроме самой Софьи Семеновны, не было, но потом он согласился. И вот наступил день, когда дама эта приехала. Звали ее Авдотьей Романовной Вразумихиной.

И так получилось, что в тот момент, когда ее экипаж остановился на улице возле дома, все перечисленные господа как раз были в гостиной, и поэтому прильнули к окнам – и Версилов, и Аркадий, и оба брата Карамазовых, и сам князь Мышкин.

На Авдотье Романовне был надет изящный черный наряд, как и следовало вдове, а волосы под шляпкой уложены в простую прическу. Через мгновение она была уже в комнате. Все сразу к ней повернулись, она подняла вуаль и наступила тишина…

Потому что сказать, что Авдотья Романовна была красивой, это ничего не сказать! Красота примитивна, поэтому сделать так, чтобы все вокруг буквально окаменели, когда она появилась на пороге, красавица не сможет. А вот женщина невероятного обаяния – это да! И Авдотья Романовна как раз и была такой – настоящей обворожительной бестией!

Она сняла перчатку, и все мужчины по очереди, подойдя к ней, поцеловали ее белую руку, а Аркадий при этом даже покраснел.

Потом Софья Семеновна провела Авдотью Романовну в приготовленные для нее комнаты, угловые на втором этаже, и осталась там, чтобы помочь ей устроиться. Но закрыв за собой дверь, обе женщины кинулись друг другу в объятия.

– Дунечка!

– Сонечка

– Вот ты и приехала.

– Как хорошо, Соня, ты все устроила с этим домом! Спасибо тебе за все! И за брата.

– Не надо меня благодарить, Дуня. Это я ему век буду благодарна за то, что он женился на мне такой…

– Соня! Не надо…

– Разве про такое забудешь, Дуня? Кем я была и кем сейчас стала… Представляешь, тут все ко мне хорошо относятся…

– Соня! Я ведь тоже не святая. Забыла, как я в Свидригайлова из револьвера стреляла и чуть его не убила? А я помню. Все помню…

– Даже подумать страшно, что было, если бы такое случилось! Он же так нашей семье деньгами помог. Матушкины похороны оплатил, братьев и сестру Поленьку в хорошие учебные заведения устроил, меня спас …

– Но, Соня! Не забывай, что он все-таки покончил с собой, значит, было за что.

– Дунечка, не нам его судить, но ведь если бы не Свидригайлов, на какие средства я бы к Роде в Сибирь поехала? Нет, я ему очень благодарна, никогда-никогда этого не забуду.

– Знаешь, он мне тоже оставил кое-какие средства. Но ты права! Без них мы брата не вернули бы в Петербург.

– Да что это я! Говорю и говорю, сейчас Родю сюда проведу, только бы никто его не увидел. Он уж, наверное, не знает, что и думать, почему я вниз не прихожу.

– Только ты уж там будь поосторожней, не надо никому пока знать, что мы родственники.

– Конечно, Дуня, конечно.

И скоро Родион Раскольников уже находился в комнате сестры, и все трое плакали, обнявшись.

– Вот ты, Родя, и на свободе. Все уже в прошлом. Жаль, что матушка наша до этого дня не дожила.

– Да, много времени прошло с тех пор, как ты, Дуня, туда ко мне приезжала.

– За это время, Родя, я вдовой стала, ну, об этом тебе известно, я писала.

– Душевный был человек твой муж, не чета мне.

– Был да сплыл, Родя. Ты-то как?

– Я? Я хорошо! Только думаю зачем-то много.

– Но разве это плохо?

– Плохо. Мне меньше думать надо, я знаю.

– Меньше? Может быть… Но о чем, Родя, ты думаешь?

– Много несправедливости на свете, Дуня. Очень много. Вот разве Соня заслуживает такую жизнь, какую она сейчас ведет? После всех ее страданий? Нет! А ты? Впрочем, я в церковь каждый день хожу, молюсь. Мне двух женщин, мною погубленных, забывать нельзя. С Парфеном Семеновичем хожу, соседом нашим, комнаты наши рядом, он тоже одну красавицу… зарезал… Натальей Филипповной ее звали. Из-за любви…

– Из-за любви? Не про него ли мне на каторге рассказывали, когда я к тебе, Родя, туда приезжала. Тот ли это человек?

– Тот, Дуня, тот! Только я его тогда не знал, а вот сейчас свели знакомство. Богат он был очень, да и сейчас не беден! Но вот случилось то, что случилось.

– Соня, это правда, что он ее зарезал?

– Темная там история, Дуня, ох, темная! Но князь Мышкин, того чей этот дом, потом их вдвоем и нашел, отчего головой помутился, потому что он ту Настасью Филипповну тоже очень любил.

– А князь этот Мышкин тоже богат?

– Богат, Дуня, очень богат.

– Так, получается, что эту Настасью Филипповну здесь часто вспоминают?

– Вспоминают. В разговорах в гостиной. Сама слышала.

– Неужто-то так красива она была?

– Недурна. У князя в комнате и сейчас ее портрет есть.

– Хотелось бы мне на него глянуть, Соня.

– Зачем тебе, Дуня?

– Из любопытства. Хуже или лучше я ее? Как ты думаешь?

– Не хуже! Но у той взгляд какой-то странный был, хотя вот я сейчас на тебя смотрю и чудится мне, что ты чем-то на нее даже похожа.

– Это хорошо, Сонечка, очень хорошо, что похожа! Спасибо тебе, Соня, за брата, без тебя он бы совсем пропал. Но теперь я должна вас отсюда забрать, это долг мой, вот дела свои устрою и заберу. Просто обязана! Не дело это – тут вам жить!

– Правда? Ты так думаешь?

– Конечно. Как я хочу, Соня, чтобы поскорей ваша здешняя жизнь закончилась.

– Я тоже, Дуня.

– Прекрасно понимаю, как тут тебе тяжело. Быть экономкой в чужом доме – незавидная судьба!

– Нет, Дуня, я делала работу и похуже, главное, что мужу здесь спокойно.

– Но давай, Сонечка, спать укладываться, тебе ведь завтра рано вставать.

– Давай.

И скоро Авдотья Романовна осталась одна. Тем временем, жильцы тоже разошлись по своим комнатам. Аркадий пошел к отцу, а Алексей к брату, и в комнатах начались свои разговоры.

Хотя Версилов, видя, что Аркадий последовал за ним, был явно этим недоволен.

– Что тебе?

– Матушка и сестра спрашивали, когда вы к нам придете?

– Ты опять?

– Опять! А вы ответьте!

– Зачем же я должен прийти?

– Как же зачем?

– Вот я и спрашиваю – зачем? Я на твоей матери не женат! Вас детей я признал, теперь ты не крепостной, чего же тебе еще? Не думал же ты, что я на твоей матери, бывшей своей дворовой, женюсь? Да, я сейчас стеснен в средствах, ты знаешь, что мне кое-какие деньги присылает некая дама, хотя … Ты все знаешь, ты при всем при этом присутствовал, но я очень надеюсь, что в ближайшее время поправляю свое положение. Как? Этого я тебе не скажу! Но, понимаешь, я жить хочу! Жить! А не сидеть тут и слушать разговоры князя, из ума выжившего!

– Отец!

– Что?

– Вы что-то задумали?

– А не твое это дело, что я задумал! Все! Я спать хочу. Иди, Аркадий!

– Не сердитесь, отец!

– А я и не сержусь! Я спать хочу

– Это на вас приехавшая женщина так подействовала. Авдотья Романовна?

– Так ты и имя ее запомнил? Понравилась, значит? А хоть бы и она? И что? Ты заметил, в ней есть что-то от Кати? Движения! Взгляд!

– Так вы до сих пор еще любите Катерину Николаевну?

– Ахмакову? Нет. Конечно, нет! Но ты лучше уходи! Я один хочу побыть. Оставь меня! Хотя нет, давно хотел тебя об одной услуге попросить. У меня к тебе есть дело одно.

– Какое?

Версилов вплотную приблизился к сыну.

– Ты можешь для меня одну вещь узнать?

– Какую? Да что с вами, отец? Вы дрожите?

– Не твое дело! Узнай мне, какую тайну хранит сей дом!

– Тайну?

– Да! Тайну! Узнай, были ли в этом доме привидения? Понимаешь? Может быть, они тут что-то охраняют? Клад или еще что?

– Что? О чем вы, отец?

– Да не смотри ты на меня так! С ума-то я, как князь, еще не сошел! Мне в этом доме последнее время какие-то призраки мерещатся! Понимаешь? Как будто ночью кто-то по коридору мимо моих комнат ходит. Словом, шаги тихие слышатся.

– Так это, может, занавеси на окнах колышутся, вот и тени движутся! А по коридору и Софья Семеновна может пройти, и муж ее Родион Романович, да и сам князь, все-таки он хозяин дома.

– Нет там никого в коридоре! Нет! Я знаю. Выгляну, а там пустота. Понимаешь? Что ты так на меня смотришь? Я не сумасшедший. Тут есть какая-то тайна! Есть! Поэтому узнай мне все про этот дом, слышишь?

– Отец! Вы к нам в гости приходите, матушка и сестра рады будут, вам надо почаще отсюда выходить.

– Аркадий! Не зли меня! Я просто прошу тебя узнать, говорил ли кто-нибудь или писал когда-нибудь где-нибудь про привидения в этом доме или нет. И все.

– Хорошо, я постараюсь найти старые газеты, может, там что-то и есть.

– Вот-вот, поищи, мне очень это надо знать!

– А к матушке вы придете?

– Приду, приду! Обязательно приду, но не сейчас. И иди, оставь меня одного. И никому о моей просьбе не говори. Хорошо? Иди!

После этих слов Аркадий сразу вышел в коридор.

В комнатах же Ивана сидел его брат Алеша, который говорил с ним о другом брате – Дмитрии. Потому что он определенно знал, что вопрос об его освобождении уже решен положительно, и буквально на днях тот мог приехать к ним, сюда или в Скотопригоньевск. И цель его в этот приезд будет одна – забрать деньги, которые причитались ему из отцовского наследства. И Алексей был уверен, что Дмитрий не оставит им их даже на короткое время. Но ведь свободных денег у него нет! Да и на оправдательный приговор столько потрачено, и сейчас все в обороте! Что-делать-то?

Иван задумался.

– Может, не отдавать ему, Алешка, денег и все?

– Как не отдавать? Ведь он брат наш!

– В то и дело-то, что брат. Поэтому он должен не только о себе думать!

– Ваня, ты разве характер его не знаешь? Когда он наши желания выше своих ставил?

– Знаю. Но вот дадим мы ему денег, так ведь он их сразу на баб спустит и опять к нам придет!

– Так-то оно так, но ведь это его дело, брат, не наше.

– Нет, надо его, Алеша, как-то отговорить забирать деньги из основного семейного капитала. Сказать, что мы ему проценты с капитала давать будем. Пусть на них и живет!

– Не согласится он, я думаю!

– Его дело. Но поразмыслить об этом надо.

– Надо.

– И мы еще поговорим с тобой об этом, покумекаем, Алеша.

– Покумекаем. А черт-то твой где, Иван?

Иван Федорович вздрогнул.

– Черт? Какой еще черт?

– Ну, вот тут на столе у тебя стоял. Бюст такой белый.

– Ах, этот… Мефистофель… Я его, Алешка, велел убрать! И знаешь почему? Потому что папеньку нашего он мне напоминать стал, вот почему!

– Папеньку, значит?

– Папеньку!

– Пойду я, Иван.

– Иди! Хотя нет, погоди! А хороша эта Дуняша! Разве нет? Ох, хороша!

– Так хороша, брат, что слов нет! Ну, прощай, Иван, ухожу я.

– Иди.

Алеша закрыл дверь и увидел на лестнице Аркадия, который стоял и как будто к чему-то прислушивался. Увидев Карамазова, тот вздрогнул, а потом спросил.

– Вы, Алексей Федорович, сейчас к себе направляетесь?

– Да, в гостиницу, и нам с вами по пути, Аркадий Макарович. Как я понимаю, вы стараетесь услышать, что там в комнатах Авдотьи Романовны происходит?

Аркадий вспыхнул.

– С чего вы взяли?

– Догадался, Аркадий, догадался. Но время позднее, ночь на дворе, поэтому давайте спускаться.

Словом, началась с того дня в доме у всех мужчин совсем другая жизнь!

Обычно госпожа Вразумихина выходила из дома днем и возвращалась только поздно вечером. Иногда она встречалась в коридоре с Версиловым или Иваном Карамазовым, которые всегда с ней учтиво раскланивались. Но обычно они и Лев Николаевич наблюдали за ней из-за оконных штор, то есть как она садилась в экипаж и как из него высаживалась. Иногда к подглядыванию, что уж тут скрывать, ведь это было именно оно, присоединялись Аркадий и Алексей, если, конечно, они были в этот момент в доме.

Ну, и в разговорах в гостиной теперь появилась еще одна тема – о женщинах вообще и об Авдотье Романовне, в частности, куда она ездит и что в Петербурге делает. Догадки были самые разные, и кто-то даже предлагал проследить за ней, но мысль эта скоро была отвергнута всеми, как низкая.

И вот наступил тот роковой день. Все как раз были в гостиной. Услышав, как по коридору простучали каблучки обожаемой ими дамы, мужчины поспешили прильнуть к окнам. А там внизу Авдотья Романовна уж было подошла к ожидавшему ее экипажу, как откуда ни возьмись, появился Парфен Рогожин, бухнулся перед ней на колени и начал о чем-то толковать. Все затаили дыхание. Аркадий не удержался, дернул форточку и сразу послышался смех Авдотьи Романовны. Что это? А потом она подняла вуаль и начала снимать перчатку с руки. Парфен же продолжал что-то ей говорить, а она протянула ему руку, и он прижался к ней губами. Но тут вдруг к ним подбежал высокий красивый усатый брюнет и толкнул Парфена.