Kitobni o'qish: «По следу аркуды. Возвращение в Медвежью лощину»

Волхв

Наступил тот час ночи, которого боятся больные в реанимации или очень старые люди, чувствующие, что тонкая нить, связывающая их с жизнью, натягивается и готова лопнуть с жалобным звуком порванной гитарной струны. В этот глухой ночной час совершаются нечаянные убийства дома на кухне или в подворотне, в молодежном клубе или в тюрьме. Машины, несущиеся по скоростным автострадам, виляют в сторону, когда на них несется автобус с заснувшим за рулем водителем.

На пещеру в Медвежьей лощине навалилась именно такая тишина, какой не бывает в жизни, потому что жизнь наполнена звуками, шорохами, криками, шепотом…

Мертвую тишину обретают только мертвые, а парни, без сил свалившиеся у стены, напротив стены с рисунками, были живы. В их снах присутствовали звуки леса, голоса дреговичей, вой ветра и плеск реки. Их усталые до предела тела реагировали на видения во сне дерганием ног, шевелением пальцев рук, дрожью кожи.

Ярик изредка вскрикивал, звал Мыську, которая залезла в его сне высоко на дерево и не хотела спускаться. Мощный храп Дизеля напоминал звук мехов в кузне Догора. По-щенячьи скулил от боли Волчок, прижимаясь раненным боком к теплому животу Клима. Тот сквозь сон чувствовал это и успокаивал друга: «Терпи, заживет…»

Вытянувшись во весь рост и запрокинув голову так, что острый подбородок указывал на щель в куполе пещеры, Грек доживал последние минуты своей недолгой, но яркой жизни. Стон сквозь сжатые челюсти и хрипы из груди становились все тише и реже, пальцы скребли по каменистому полу пещеры, как будто их хозяин пытался удержаться на этом свете.

А с противоположной стены на скрюченные фигуры странников во времени смотрели их нарисованные двойники. На них не было ран, и Волчок хвастал гордой выправкой, и даже рыбина, гладкая, мускулистая, снисходительно косила круглым глазом на того, кто никогда уже не вытащит из реки подобный экземпляр. В их мире такую рыбу вылавливали из рек и озер прадеды три сотни лет назад.

Родничок под нависшей скалой не мешал ни тем, нарисованным, ни тем, кто уснул в надежде на чудо вернуться в современный мир и спасти товарища.

Сверху в продолговатое отверстие проглядывало усеянное мириадами звезд небо. С самого краю примостился яркий серп луны, который освещал небольшое пространство пещеры. В его свете лица парней были неестественно бледными, с черными провалами вокруг сомкнутых глаз и глубокими тенями на исхудавших щеках. Только шкура Волчка в лунном свете приобрела серебристый оттенок, а когда легкий сквознячок от входа шевелил шерсть, то казалось, что на каменистый пол брошена драгоценная соболья шуба.

Сквозняк заносил в пещеру запах леса, свежесть реки, вонь падали, оставленной медведем. Нос Волчка отзывался на все, и картины одна ярче другой появлялись под плотно закрытыми веками. Вот он гонит зайца, а сверху на него пикирует птица с острым и загнутым клювом, вот хозяин плещется в лесном озере и манит его, Волчка, чтобы тот разделил с ним удовольствие…Вот девушка с белыми волосами нежно гладит по морде…Ай, больно! Кто ткнул его в бок?

Волк чуть приподнял веки. Сквозь короткие черные ресницы рассмотрел в неярком свете месяца вход в пещеру, часть рисунка и…чьи-то ноги!

Только выдержка, присущая дикому зверю, помогла Волчку не дернуться, никак не показать своего пробуждения. Медленно-медленно он повернул морду чуть в сторону и все так же, не раскрывая полностью глаз, поглядел на того, кто так неожиданно и, главное, бесшумно появился в пещере.

Это был старик, если судить по длинным седым волосам и бороде, спускающейся ниже пояса. Его лоб стягивал блестящий металлический обруч золотистого цвета. Всю фигуру скрывал темный плащ с широкими рукавами, по краю которых был виден замысловатый рисунок из того же металла, что и обруч, такой же рисунок украшал золотую застежку на круглом вороте. На незнакомце была просторная белая рубаха, на ногах – сапоги, но совсем не такие, какие носили дреговичи. Сапоги были с чуть загнутыми острыми носами, блестящими каблуками и стягивающими пряжками на голенищах.

Правая рука вошедшего держала мощный посох, оканчивающийся круглым шаром, светящимся изнутри молочно-голубоватым светом.

Старик замер посреди пещеры, с изумлением рассматривая лежащих у стены молодых людей и волка. Кустистые седые брови то сходились у переносья, то взлетали вверх на лоб. Он поводил головой из стороны в сторону, словно надеялся таким образом прогнать видение. Но видение не исчезало!

Тогда старик огляделся и на стене увидел свежие рисунки, сделанные острым камнем. Подойдя ближе, он дотронулся до рисунков рукой, провел по неровным шершавым линиям, словно хотел убедиться, что это есть на самом деле, а не привиделось. Он перевел взгляд на спящих, потом снова на рисунки. Признав в них двойников, покачал головой, как будто соглашаясь с тем, насколько похоже были изображены неизвестно откуда попавшие сюда уноты (юноши).

Неслышно подойдя к спящим, старик наклонился над ними, вслушиваясь в их сонное дыхание. Через минуту он наклонился ниже над Греком и сокрушенно покачал головой: жить тому оставалось несколько минут. Старик снова обернулся к противоположной стене, глянул на рисованную четверку. На стене уноты были живы и здоровы, каждый сосредоточенно смотрел перед собой, а в их позах были уверенность и достоинство.

Одним движением старик сбросил свой плащ наземь, поднял чуть выше посох и, глядя в звездное небо в расщелине скалы, начал бормотать непонятные слова.

Волхв! Это слово прозвучало в голове Волчка, хотя сам он никогда не встречал среди дреговичей подобного человека, зато не раз слышал о нем в селении. Это слово дреговичи произносили тихо и с дрожанием в голосе. Что оно означало, Волчок не знал, но сейчас был уверен, что перед ним именно волхв.

А тот, закончив разговор со звездами, подошел к Греку и направил на него шар со своего посоха. Вначале ничего не происходило, потом внутри шара побежали синие и фиолетовые змейки, из глубины стали выплывать малиновые звезды и зеленые сполохи. Казалось, шар растет на глазах, но это был оптический обман – это вокруг шара разрасталось яркое сияние, которое вдруг съежилось, образовав тонкий луч.

Старик довольно качнул головой и направил луч на Грека. Волчку со своего места не было видно, что там происходило, но его сердце готово было выскочить через прореху в шкуре и покатиться вниз по склону. Послышался тягостный стон Грека, словно из него вытягивали душу или жилы наматывали на кулак. В этом стоне были и боль, и страх перед неведомым, и детская жалоба, обращенная к потерянным родителям, и вера в чудо.

Наверное, чудо произошло, потому что дыхание Грека выровнялось, а запах смерти, шедший от него в последние часы, отступил, стал слабее и вскоре совсем исчез.

Старик, довольный результатом, повернул голову к месту, где растянулся Дизель. Что-то заинтересовало его, и он даже присел на корточки рядом с парнем, протянул руку к его груди. Дизель дернулся, как от удара, резко вдохнул и выдохнул, а потом с шумом повернулся на бок. Старик не отступил, он положил руку на левую лопатку парня, подержал с минуту или две, а потом резко сжал кисть в кулак, словно зажал в нем что-то или кого-то, ну хоть паука ядовитого. Так держа сжатым кулак, волхв двинулся к роднику и опустил руку в его каменную чашу. Родничок взбурлил, вспенился мелким песочком со дна, испуганно захлюпал, а потом бессильно опал и будто замер. Только мелкие частички медленно опускались на свое облюбованное за тысячи лет место.

Расправившись с неведомым, что было зажато в кулаке, старик вернулся к спящим. Тут Волчок почувствовал, что именно он оказался в центре внимания волхва. Дикарский дух волчьей стаи требовал вскочить и броситься на незнакомца, порвать на части, но древний инстинкт самосохранения его предков подсказывал затаиться, притвориться мертвым.

Но старика не проведешь. Слышно было, как он усмехнулся в бороду и протянул к волку посох. И снова заиграли разноцветные сполохи, снова образовался луч, который, как показалось животному, рассек его надвое огненным лезвием, заставил вскипеть в агонии кровь в жилах, до боли напрячь мышцы и челюсти. Что происходило с ним, Волчок не понимал, но почувствовал такой страх! Это не был страх смерти, это был ужас, рожденный в темных уголках подсознания, где нет разделения на жизнь и смерть, а только на срок и вечность. Часто глядя в звездное небо, волк содрогался сердцем, пытаясь мысленно проникнуть за эту сверкающую завесу, узнать что-то такое, перед чем его ничтожная волчья жизнь окажется не более, чем пылинка, поднятая копытами коров, идущих на выпас.

А старик тем временем еще раз внимательным взором исследовал лица и тела спящих, снова глянул на рисунки и задержался на них немного дольше, чем в первый раз. Он прикрыл ладонью глаза, и картины, одна ярче другой предстали перед его мысленным взором. Они рассказали незамысловатую историю последних дней жизни парней: поход через лес, сражение, пожар, трудности, страхи…

Он все сделал правильно, выдохнул волхв, этим смельчакам еще жить и жить, творить историю рода, мучиться и побеждать как внешних врагов, так и тех, что сидят внутри каждого человека. Теперь им на все хватит времени! Уж он-то знает, ему ведомы границы яви и нави, их глубина и сила. Навь будет ждать долго! Куда им торопиться.

Сделав дело, старик встал на колени у родника. Набрал пригоршню ледяной воды, умылся, провел мокрыми руками по бороде и волосам, смочил шею и грудь. Потом прильнул губами к воде и долго пил, даже не морщась от сводящего челюсти колючего холода. Из глубокого кармана плаща достал небольшую плоскую корчажку и наполнил её, заткнув куском белого воска.

Его предки, тоже волхвы знали цену как живительной, так и смертельной силы этого родника. В иной день путник сделает глоток и в течение нескольких дней распрощается со всеми болезнями. И главное, тут же забудет о том, кто дал ему второй шанс на здоровую жизнь. Но в другие дни к роднику лучше не подходить: каким бы богатырем человек ни был, испив воды, вскоре начинал чахнуть и через малое время умирал.

Волхв знал об особенности родника и в особые дни наведывался сюда, чтобы восстановить силу и здоровье, да с собой прихватить малую толику для нужд тех, кто обратится к нему за помощью. Не каждый заболевший получал из рук волхва исцеление. Вода действовала избирательно – кого-то излечивала, кого-то нет, хотя и не вредила.

Сегодня был такой день, а значит, вода в роднике обладала целебной силой.

Мысленно поблагодарив богов за дар, старик запрятал корчажку в карман, оперся о посох и встал. Еще раз оглядел пещеру, спящих парней, улыбнулся рисованным двойникам. Выпрямившись во весь свой немалый рост, он шагнул уже к выходу из пещеры, как вдруг замер, а потом резко обернулся к стене, на которой были рисунки. На его глазах стена пошла сначала мелкой, а потом крупной рябью, словно не из скальной породы была сделана, а из мягкого шелка.

Старик резко вскинул руки над собой, сложив их неправильным крестом. Посох взлетел вверх и застыл параллельно земле. Теперь не голубым или разноцветным был шар-наконечник, а огненно-черным. Изо всех сил волхв метнул посох в стену! Посох врезался в стену и погрузился в неё, как в мягкое тесто. Казалось, еще мгновение, и живая стена поглотит его как зыбучий песок! Но произошло обратное – стена стала твердеть, выталкивая из себя посох, который полетел прямо на старика. Тот едва успел перехватить его перед самым лицом, иначе не сносить ему голову: отскок был такой силы, что раскрошил бы не только человеческий череп, но и противоположную каменную стену, под которой досматривали свои чудные сны незнакомцы. Старик секунды удерживал посох в руках, а потом отбросил его от себя: тот был раскален, как пика в горне кузнеца.

Крупные капли пота покрыли лицо старика. Он шагнул к родничку, и на минуту опустил в ледяную воду обожженные ладони. Этой минуты Волчку хватило, чтобы ужом доползти до выхода из пещеры и стремглав нырнуть в ближайшие кусты шиповника.

Какое ему дело до колючек, которые нещадно впиваются в шкуру, когда он такого насмотрелся! Когда его, можно сказать, вывернули наизнанку, просветили насквозь, перебрали по косточкам! Лучше истечь кровью в глухом распадке, лучше столкнуться на одной тропе с аркудой, лучше захлебнуться в реке…Только подальше отсюда, от старика и шевелящейся каменной стены, которая бросается посохами!

Побег волка не остался незамеченным стариком, но тот лишь усмехнулся. Дикому зверю и в диком лесу хорошо, мать-природа его убережет. Он же, волхв Родрог, уберег сегодня четырех незнакомцев. Он не знает точно, но догадывается, что скрывается за живой стеной пещеры. Человеку туда заходить нельзя. А кто рискнул, не вернулся. Из нави, бывало, возвращались. А из-за стены ни один! Исчезли, как след на песке, как туман в лучах солнца, как волк в ночи…

Вот и месяц скрылся, и звезды гаснут одна за другой. Пора ему! Подхватив с земли посох и завернувшись плотнее в плащ, Родрог бесшумно нырнул в узкий проход из пещеры и исчез в слабом свете наступающего утра.

А Медвежья лощина жила своей жизнью. Ничего не изменилось: под сенью деревьев пробуждались звери и птицы, а те, кто охотился ночью, устраивались на ночлег. Старый дуб проскрипел на легком ветерке свою жалобу на возраст и расплодившихся под его корнями мышей. Капли утренней росы собрались крохотными лужицами на его широких листьях, норовя соскользнуть от малейшего движения воздуха и разбиться на миллионы искр-брызг о камни на чуть заметной тропе. Старый еж, возвращаясь с ночной охоты, недовольно пыхтел: «Шумно стало в лощине, ходят тут всякие, беспокоят жителей, живущих здесь от сотворения мира. Вон опять кто-то тащится. Не заметил бы!»

Еж шустро засеменил по протоптанной его многочисленным потомством тропке и скрылся в незаметной случайному взгляду норе. И вовремя!

Лютые

Небольшой, в две сотни воинов отряд лютых, как их называли в других племенах, пробирался на запад, но, напоровшись на передовые части князя Всеволода, был вынужден свернуть с прямого пути и теперь шел по дремучему лесу, покрывавшему наваленные друг на друга огромные скалистые валуны. Слава про эти места шла нехорошая: то люди пропадали, то появлялись невиданные в этих местах звери, то волхвы перемешивали на небе звезды так, что и опытный следопыт не мог выйти на верную дорогу.

Дозорные уверяли, что видели одного такого волхва с посохом, который показался на секунду из-за ствола старого дуба и пропал, будто никогда его здесь и не было. Один из дозорных хотел по отметинам на земле определить, в какую сторону тот двинул, но не обнаружил и малейшего следа. Уж не по воздуху волхв перемещается! Хотя от этих слуг Световита всего можно ожидать!

Ужон, главный в отряде лютых, выслушал сбивчивый рассказ дозорного и приказал обследовать местность вокруг. Поймать волхва и привлечь его себе на службу, вот о чем мечтал Ужон последний год, когда его отряд совершал набеги на племена, живущие на огромной территории, богатой дичью, рыбой, лесными дарами. И женщины у них сильные, здоровые, в бою не уступают мужчинам. Усилить бы отряд десятком таких воительниц, и можно было рассчитывать на более высокое место в армии лютых.

Но женщины сражались так, что либо падали замертво, либо, разбив нежданных гостей на голову, забирали коней и оружие, оставляя раненых самим о себе заботиться или умирать от потери крови.

Со стороны наваленных друг на друга обломков скал послышался стрекот сороки. Но сороки так высоко не залетают – это условный знак одного из прелагатая (разведчика), выслеживающего волхва. Взмахом бровей Ужон послал наверх четырех воинов. Неужели удача улыбнулась ему на этот раз? Застать врасплох волхва, пока тот не применил своей необычной силы и не превратил его людей в каменные изваяния, похожие на те, что стоят тут и там на пригорках и полянах, это ли не удача?

Томительно текли минута за минутой, а воины не возвращались. Рано радовался: волхва не застать врасплох, и, наверное, его храбрецы уж превратились в камень. Нельзя больше медлить…

Сверху послышались окрики и удары плети. Из-за деревьев показался один из лазутчиков и, коротко поклонившись старшему, начал быстро говорить, то и дело указывая рукой в сторону скал. Ужон вытянул шею, ожидая появления …

По осыпающейся тропе двигалась небольшая группа: впереди два воина с мечами наготове, дальше со связанными сзади руками четверо парней без оружия, в одних рубаках и штанах, босые. Рядом с ними шли еще двое лютых, а процессию завершал тот самый прелагатай, который и видел волхва.

Ужон оглядел незнакомцев: одежда в пятнах крови и грязи, взъерошенные, отросшие до плеч волосы, растерянное выражение лиц. На вид крепкие, худые, жилистые, ну, может быть, кроме одного – выше других на целую голову, парень отличался мощным торсом, толстыми руками и ногами. Наверное, богатырь, только молодой еще. Такие богатыри нужны в войске лютых.

Еще одно лицо привлекло внимание Ужона. Смуглое до черноты, с крепко сжатыми челюстями и прищуренными черными глазами. Рубаха на груди у парня заскорузла от крови, на плечах и левой скуле заметные шрамы. Видать не раз бывал в бою.

Двое оставшихся тоже вызывали интерес. Один – невиданной в здешних местах рыжей шевелюрой, другой – беспокойством. Он, не скрываясь, шарил взглядом по ближним кустам, оглядывался назад и кого-то звал.

Пора было уходить отсюда – солнце показалось из-за деревьев. Если их обнаружат на открытом месте, а они не успеют перебраться на другой берег реки, то рискуют нарваться на превосходящие силы противника, ведомые страшными в своей безжалостности и гневе воительницами.

Ужон качнулся в седле, понуждая коня, вытянул руку с кривой саблей.

– Халга-а-а-а-й!

Седоки тут же вскочили в седла и, обходя коварную каменную осыпь, двинулись на юго-запад. Веревку, что скрутила пленников, один из прелагатаев привязал к своему седлу, и беднягам пришлось бежать друг за дружкой, рискуя каждую секунду споткнуться и упасть, тем самым свалить остальных. Связанные сзади руки сковывали движения и нещадно натирали кожу. Пленным было не до разговоров – успевай только ноги переставлять да уворачиваться от хлестких ударов ветвей. Несмотря на то, что за два года жизни среди дреговичей парни привыкли частенько обходиться без обувки, но сейчас острые камни впивались в ступни, резали, и на камнях оставались пятна крови.

– Волчок, Волчок, – сбиваясь с дыхания, звал Клим своего друга.

Он не знал, куда подевался волк, что с ним стало. Засыпал с другом в обнимку, а утром, когда их разбудили злые крики чужаков, волка и след простыл. Как он мог куда-то подеваться с распоротым боком и сломанной челюстью?

– Волчок, Волчок, где ты?

Слезы наворачивались от страха за друга и злости на себя, на ребят: проспали! Расслабились, не почувствовали опасности! Вот и попали в плен как малолетки! Видели бы их сейчас дреговичи.

Наконец, каменная осыпь кончилась, дорога пошла резко вниз, значит, скоро выйдут к реке. Куда дальше?

– Грек, эй, Грек, – задыхаясь от бега, позвал друга Клим. – Слышишь?

Спина Грека маячила впереди. Не отвечая на зов, парень качнул головой.

– Ты как?

Опять без ответа, только голова друга качнулась более энергично.

Удивлению Клима не было предела: вчера они с Дизелем втащили Грека в пещеру чуть живого. Даже дыхания не было слышно. Кровь то и дело выступала на губах. Клим еще с вечера подумал, что конец Греку, не переживет еще одну ночь. А тут гляди, бежит, и дыхалка работает, дай бог каждому! Чудеса!

А в это время и Грек решал задачу со всеми неизвестными. Во-первых, как они снова оказались в пещере? Он не помнит, как они сюда добирались. И где их оружие? Где одежда воинов? И где, в самом деле, Волчок? Он же ни на шаг не отходил от Клима?

Зато все хорошо помнил Ярик, начиная с момента, как они с Дизелем, отчаявшись, искали Грека среди раненых и убитых, как везли его сюда, в Медвежью лощину, и умоляли всех богов сразу помочь умирающему. Помнил, как он начал рисовать на скале, изображая себя и друзей, как они напились из родника и улеглись спать в надежде, что портал откроется, и они попадут в свое время, где есть больницы и врачи.

Видать, они сразу уснули, да так крепко, что не услышали шагов чужаков и попали к ним в плен тепленькими.

Ярик на бегу оглянулся: Грек бежал наравне с ними, и как будто не было тех трех суток, когда он находился между жизнью и смертью. Вон и рана уже не кровит, и бледность с лица пропала. Наоборот, густой румянец окрасил худые скулы друга. Что произошло? Может, в роднике течет живая вода? Но такая только в сказках бывает. А они не в сказке. В сказке так больно не бывает, и людей на веревке как скотину не тянут. Бли-и-и-и-ин! Все пальцы сбил. На подошвах живого места нет! Когда это мучение закончится!

Впереди, дыша как паровоз, бежал Дизель. Ярик видел перед собой его стянутые крепко-накрепко набрякшие синевой руки, крупные капли пота скатывались с волос, и рубаха от пота прилипла к лопаткам. Дизель недолго выдержит такого темпа – сердце! Что тогда будет?

– Дизель, Дизель, – прохрипел Ярик. – Ты нормально себя чувствуешь?

Дизель попытался обернуться и ответить, но у него плохо получилось. Но Ярик все-таки расслышал: «Жарко».

Еще бы! Такой кросс по пересеченной местности да еще босиком и со связанными за спиной руками тянет на олимпийский рекорд. Когда же они остановятся! Еще пять минут, и он упадет.

Вдруг в лицо пахнуло свежестью – впереди река. Они вышли к броду, через который пробирались, таща на себе Грека и Волчка. Сейчас им предстоит обратная переправа.

Захватившие их в плен воины спешились, взяли коней под уздцы и, осторожно ступая меж крупных камней, побрели на противоположный берег. Последними в воду ступили пленники. Вода приятно охладила израненные ноги, но попадающиеся острые камни еще сильнее раздирали несчастные ступни.

Первые седоки уже выходили на берег, снимали сапоги и отжимали воду, а друзья только-только преодолели середину реки. Дальше путь шел вдоль реки, а можно идти через лес. Ужон принял решение идти вдоль реки, на запад. В полдень они доберутся до трех холмов, а там свернут на юг и затеряются среди многочисленных лесков, оврагов, каменных гряд, идущих с востока на запад, и непроходимых плавней вдоль небольших рек. Если им повезет, то на пути будут мирные селения, где можно поживиться добром и взять пленников. Нынче пленники в цене, а уж девушек авраты покупают, не торгуясь.

Только бы не встретиться с этими страшными женщинами с мечами у пояса, колчаном и луком за спиной и тяжеленными палицами, притороченными к седлам. И никакая кольчуга не спасет от удара их метких сулиц.

Время от времени прелагатаи вырывались далеко вперед и в стороны, чтобы разведать обстановку. Докладывали, что опасности нет. Если так дело пойдет, то к ночи отряд сделает привал. Пусть кони отдохнут, да и воинам подкрепиться надо. Сушеное мясо на исходе, а хочется свежатинки.

Хорошо бы сохатого завалить, размечтался Ужон, горячего молока попить, вытянуть ноги и уснуть, не опасаясь внезапного нападения. Может, так и получится.

Отряд продвигался вдоль реки. Час проходил за часом, и неизвестно, когда закончится ровная рысь коней и мучения пленников. У тех уже не осталось сил. Разбитые в кровь ноги, изрезанные крепкой веревкой запястья. Глаза застилал пот, смешиваясь со слезами боли и отчаяния, глотки пересохли, и казалось, что в телах не осталось ни капли жидкости.

За все время только раз конники останавливались – их главный собирал совет. Они о чем-то жарко спорили, показывали нагайками то в одну, то в другую сторону, кидали шапки наземь, плевали друг другу под ноги, не соглашаясь с тем, что предлагал вожак. Измученные пленники рухнули без сил на землю, вытянув сведенные судорогой ноги и с трудом восстанавливая сбитое дыхание.

Не придя к общему решению, чужаки уселись кружком, не расседлывая коней. Ужон взглянул на пленников. Не нужно быть особо прозорливым, чтобы понять: сил у тех не осталось. Еще час такого бега, и они упадут. И не встанут. У богатыря бледность охватила лоб, нос и рот – первый признак потери сил. У смуглого грудь резко поднимается и опадает, дышит со всхлипами. Рыжий – молодец, но ноги слабоваты. Вон как корчится от судороги. А этот странный, что все оглядывается, будто потерял что, за бок держится. Эта боль Ужону знакома, она может прихватить до кровавой рвоты.

Жаль будет, если пленники помрут в дороге, нужно что-то придумать. Он крикнул одному из воинов, отдал приказ, кивнув на парней. Воин недовольно сморщился, но перечить не стал. Через несколько минут он привел двух лошадей без седел. Лошадки не первой молодости, видать, позаимствованные у пахарей. На шее каждой короткая веревочная узда.

Чужак подвел лошадей, показал парням знаком, чтобы садились попарно. Веревка мешала. Тогда он разрезал веревку, а потом связал пленников так, что Дизель оказался в одной связке с Яриком, а Клим – с Греком. Поняв, что от них требуется, парни кое-как вскарабкались на лошадей.

– Халга-а-а-а-й! – послышалось с головы отряда. Конники вскочили на коней, а один из них ловко хлестнул мирных лошадок. Те споро побежали вслед за другими. Двое воинов были замыкающими и следили, чтобы пленники не свернули в сторону.

Но парням было не до того. Оставшиеся силы они тратили на то, чтобы не свалиться с тряских спин лошадей. Хребты животных нещадно впивались в мягкие места, ногам не во что было упереться, да еще следовало внимательно смотреть, чтобы нижние ветки деревьев не хлестнули по лицу.

Сколько продолжалось это мучение, парни не ведали, но часов шесть – не меньше. Когда солнце упало в кроны деревьев, отряд остановился меж двух холмов. Место было узкое, едва пара всадников разъехалась бы, зато никто врасплох не застанет. Поставив дозорных в начале и конце ложбины, Ужон разрешил развести костер и стреножить лошадей. Каждый знал свое дело, и вскоре на огне зашипели куски дичи – разведчики не только за обстановкой следили, но и между делом настреляли всякой живности.

Пленников привязали к стволу росшей тут же березы спиной друг к другу. Руки их по-прежнему были связаны, и когда один из чужаков принес им воды в мешке из шкуры козленка, то задумался, а как они напьются. Он крикнул что-то Ужону, тот ответил. Тогда воин стал подходить к каждому из пленников и наклонять мешок с водой. Вода текла по лицам, попадала в рот и нос. Парни фыркали, давились, а чужак смеялся над их неловкостью.

Потом о них забыли. Лютые сидели у костра, разрывали руками куски мяса, с шумом грызли кости, довольно вытирая испачканные пальцы об одежду.

– Пожрать бы, – подал голос Дизель. – Полтора дня ничего не ели.

– Подожди, может, дадут чего-нибудь, – откликнулся Ярик. – Не звери же они, и нас тащат за собой не для того, чтобы с голоду уморить.

– Ага, жди, – вздохнул Клим. – Вспомни еще о женевской конвенции 49 года по военнопленным.

– Чего-о-о-о?

– Того!

Они помолчали, обдумывая свое незавидное положение. До них доносился сытный запах жареного на углях мяса, и молодые желудки сводило голодной судорогой. Но голод можно было пережить, а вот неизвестность с трудом.

– Как же так? – снова заговорил Ярик. – Неужели портал не открылся? Значит, мы снова в этом времени. А вдруг провались еще глубже в века? Может такое быть?

– Не может, – ответил Клим. – Когда нас тащили из пещеры, я между камнями видел окровавленную тряпку, которой перевязывал челюсть Волчку.

– А куда, кстати, Волчок подевался? – спросил Дизель. – Когда нас эти, – он кивнул в сторону врагов, – пинками поднимали, я его не видел в пещере. Может, спрятался в углу?

– Волчок не стал бы прятаться, – зло ответил Клим, – он бы защищал нас. Боюсь другого…

– Чего?

– Нет больше Волчка. Вдруг он вышел из пещеры, ну, там по своим делам, а эти его убили. Увидели волка и убили.

Голос Кима сорвался на плач.

– Погоди расстраиваться…– начал Ярик.

– А я думаю, – вздохнул печально Дизель, – ушел наш Волчок помирать.

– Как это?

– Да, так, как все звери уходят. У нас кошка Манька была, лет тринадцать с нами жила, – Дизель опять вздохнул. – Старая стала, слепая. Со двора никуда не уходила. Все на солнышке грелась. А однажды кинулись – нет Маньки. Стали искать.

– Нашли?

– Нашли. В зарослях терновника, в самом дальнем углу сада. Бабуля тогда сказала, что Манька специально ушла умирать, чтобы нас не расстраивать.

– Ты думаешь, Волчок…– Клим не скрывал слез. Если бы не враги, он бы, не стесняясь, зарыдал в голос – так ему было жаль Волчка. – Друг, Волчок, как же так? Вроде и раны у тебя стали заживать, сам в гору поднимался…

Друзья сочувственно помолчали.

– Слушайте, пацаны, – понизил голос до шепота Ярик, – если Волчок от ран умер, то почему тогда ты, Грек, здоров как раньше? Не думай, я страшно рад этому, но удивительно: мы тебя полумертвого в пещеру втащили, ты уже и дышал через раз. Честно признаюсь, не думал, что ты с таким ранением до утра доживешь. А утром ты бежишь вместе с нами, словно ничего не было.

– Сам ничего не понимаю, – после паузы ответил Грек. – Последнее, что помню, схватился я с одним из торкаев. Здоровый такой, высокий. Он меня с Велены стащить норовил. Сулица у него длиннее наших будет. Я боялся, что он Велену ранит, да, видать, ему она нужна была, он её берег. А потом вроде кто-то сзади меня толкнул и всё…Еще помню, а может, привиделось, как надо мной нож или меч сверкнул. Всё. Как здесь очутился, убейте, не помню. Без сознания был, да?

– Ага. Мы с Дизелем тебя на поле нашли, Милалика пыталась тебя спасти. А Ярун, ну, лекарь Матери Белые Волосы, однозначно сказал, что ты не жилец. У нас был один выход – возвращаться в пещеру, чтобы попытаться в свое время перекинуться, чтобы тебя врачи спасли.

– И вы все время меня несли? – голос Грека дрогнул.

– Велену запрягли, на телегу тебя и Волчка уложили, – его тоже сильно ранили. Мать Белые Волосы дала нам провожатого. Мальчонка такой шустрый, Ополком звать.

– А он где?

– Мы его за рекой оставили. Зачем ему в пещеру? Сказали, два дня жди, если не появимся, уходи.

– Пацаны, я про Ополка забыл, – Клим заворочался на своём месте, пытаясь ослабить веревки на стянутых руках. – Два дня не прошло. Значит, Ополк еще ждет нас.

– Теперь не дождется.

– А не могли его эти заметить?

– Не думаю, – уверенно сказал Ярик. – Мы после брода резко вправо взяли, вдоль берега пошли, а Ополк оставался рядом со старым бродом, по которому мы тогда, в первый раз, переходили. Вражины не могли его заметить, да и мальчонка не так глуп, чтобы сидеть на бережке и ждать, когда его заметят.