Kitobni o'qish: «Плач под душем»

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Я знала, что ухожу в никуда.

Дверь открылась. Узкая полоска коридора была тёмной. Мне казалось: не дверь, тёмная бездна…

– Прости, что я причинил тебе боль…

Боль? Я обернулась. Электрический свет тусклой гостиничной лампы падал со спины, и лицо я не могла рассмотреть. Собственно, лица уже не было. Было лишь какое-то нелепо сказанное не к месту слово. Боль? Мне хотелось запрокинуть голову, смеяться, кричать, рвать кожу и вены, и толстый слой безнадёжности вместо кожи, волос, глаз… Разве на тысячную долю можно знать, что означает это слово? Знать и произносить его – просто так? Разве можно обозначить чем-то смерть при жизни, и отчаяние, и не наступивший рассвет? Воспалённые веки, глухую стену в распахнутых окнах, всё то, что никогда не обозначить унылым однообразием множества из существующих слов? Мне хотелось закричать, распахнув пошире руки, закричать или засмеяться – во весь голос… Я не сделала ни того, ни другого… Боль – это просто. Боль – это когда не хочется говорить. И тем не менее, я нашла в себе силы. Вернее, не пришлось находить, они были всегда.

– Я знаю, что такое плакать под душем. Плач под душем – это когда слёзы никто не видит. Они есть, они существуют, в них больше не воды, а крови, но никто никогда не поймёт, что они текут по твоим щекам…Потому, что в душе нельзя плакать. Можно только платить.

Что-то дрогнулов воздухе, и тонкий лучик осветил чужие глаза, в которых застыло растерянное непонимание. Онникогда не понимал, что именно я хотела сказать.

– Может, ты всё-такименя простишь? Мы столько прожили вместе! Я не со зла… так получилось… ты же всёпонимаешь…

На место растерянности пришлащенячья тоска. Мне подумалось, что это так по-мужски – убить, растоптать, уничтожить, а потом сказать: «извини, так получилось… ты же всёможешь понять». Я открыла рот, чтобы сказать обэтом, но не смогла. С чего вдруг говорить? Всего лишь день. Самый обыкновенный день в обыкновенной гостинице, когда так обыкновенно приходит начало конца. Или конец конца? Ничего не было. Я и тот, к кому я больше не смогла бы прикоснуться руками. Тот, кто с щенячьей тоской пытался заглянуть в мои глаза.

– Значит, ты не простишь. Когда твой самолёт?

Я усмехнулась.

– Останься. Всё прошло. Больше так не будет. Может, ты останешься?

– Разве ты не знаешь обэтом лучше меня?

– Я думал… Было много, я знаю… вместе мы… я так не хочу тебя терять! Я всё сделаю для тебя!

– Ты никогда не сделаешь самого главного. Так же, как и всех женщин, меня привлекает любовь, а не война.

– Когда ты прекратишь говорить загадками?

– Я мечтала только ободном. О самом главном. Мечтала – но вокруг была не любовь, а война. И этой вечной войны было столько, что я разучилась думать о чем-то другом. А когда война закончилась, меня тоже не стало. Я умерла, и, открыв окно в чужой комнате, впервые в жизни связно подумала о том, что предпочитаю заниматься любовью, а не войной.

– Со мной ты можешь быть такой, какой хочешь! Жёсткой, сильной. Убивай – если тебе хочется убивать! Я приму от тебя всё – разве ты не знаешь обэтом? Я единственный в мире, способный принять тебя такой, какая ты есть!

Каждое из этих слов я знала наизусть. Я их слышала слишком долго. Я читала каждую его мысль и знала о нем всё. Хитрые огоньки в рыжих глазах. Было время, и за эти огоньки я с радостью могла отдать половину жизни. Да что половину, всю жизнь: с наслаждением, с радостью, с глупостью – до конца. Он прекрасно обэтом знал и это составляло большую половину его силы. Легче всего привыкают лошади, не менявшие долго галоп. Я мечтала о воздухе и одиночестве. Так мало, и так бесконечно много! Драгоценный дар, платить за который не существует цены.

Я знала: через пять минут выйду из гостиницы, поеду в аэропорт, сяду в самолёт, икогда он оторвётся от полосы, рваные лоскутки далёкой, но такой родной земли с мягкой нежностью обнимут моё лицо, я смогу плакать: душа больше не будет. Сиюминутная трагедия всей его жизни заключалась в том, что он тоже обэтом знал.

Я видела, что делаю ему больно. Но меня совсем не трогала эта боль.

– Я привык к тебе, но не к такой, как сейчас. Я никогда не видел тебя равнодушно-жестокой, холодной. Кто ты такая, чтобы читать мне обвинительный приговор?! Себе-то ты его прочитаешь?!

– Уже прочитала. Мы с тобой – два ничтожества. Но какое это имеет значение? Мир большой!

– И в этот мир ты сейчас уйдёшь.

– Уйду.

– И не вернёшься даже для того, чтобы завершить то, что так удачно начала? Своеобразное благородство?

– Ты прекрасно знаешь: я не вернусь. Нет таких целей. Все видимые – слишком для меня просто. Как убийство, которого нет.

– Я люблю тебя.

Мне никогда не приходилось слышать, чтобы любовное признание звучало так глупо. Глупо и поздно – для того, чтобы слушать и верить. Но не для того, чтобы себя изменить.

Я задохнулась от неистового, обжигающего желания поцеловать маленькую морщинку между его рыжихподлых глаз…

Этого не произошло. В грязные окна гостиницы не могло светить яркое чужое солнце. Где-то хлопнула дверь. С мясом, с кровью вырвала из себя всё, и калекой пошла вдоль навсегда опустевшего коридора. Пошла не оглядываясь, не возвращаясь назад.

Ад приходит из ниоткуда. Лица в темноте возникают не просто так. Иногда самый страшный на земле ад начинается со случайно брошенного слова, незначительного поступкаили мелкого события, которому никто не придаёт никакого значения. Мелочь, ерунда, нелепость, которая вдруг за короткий период по необъяснимой случайности переворачивает всё в твоей судьбе. Счастье, если после сохраняется лёгкий остаток грусти (мимолётный привкус, утончённая приправа, придающая пикантность прежде окружающей пустоте). Но чаще не так. Чаще случается самое плохое потому, что ад и хаос – просто два слова, обозначающие одно и то же. И разгадка приходит в голову очень быстро. Посреди знакомой до нелепости комнаты или чужого гостиничного номера – так, что ты понимаешь: ты не сможешь ничего изменить. Лица в темноте приходят так же, как ад – из ниоткуда. Из самой пустой обыденности, которую ни за что не сможешь предугадать. Для меня ад начался погасшими фарами стоявшей перед домом машины. Мой муж сказал тогда:

– Послушай, эта тачка застыла прямо под нашими окнами!

Я удивилась:

– Машина как машина! Ну и что тут такого?

– Ничего, – ответил муж, – но она стоит прямо под нашими окнами уже два часа!

Меня всегда немного раздражала его педантичность.

– Ты что, – вспылила я – следил за ней по часам?

– Нет, – резонно возразил муж, – просто интересно, к кому она могла приехать? Под нами бедная семья дворника соседнего дома, к ним никто не приезжает на шикарных машинах. А рядом – старуха с сыном-инвалидом. Вряд ли они общаются с такими богатыми друзьями. Интересно всё-таки, почему машина торчит тут уже два часа?

Не только педантичность, но и ревность…

– Ты на что намекаешь?!

– Да так… ни на что… просто так….

От болезненной ревности не существуют лекарства, особенно от той смеси глупости и ревности, с которой мой супруг подозрительно уставился на меня.

– Я понятия не имею, кто это! Никогда в своей жизни я не видела эту машину! Она не принадлежит никому из моих друзей, деловых партнёров, коллег по работе или бывших любовников! Это может тебя успокоить?

– Интересно, тогда почему в машине фотоаппарат?

– Что? – заявления моей второй (и далеко не лучшей) половины способны поставить в тупик кого угодно. Я откинула тяжёлую портьерус окна. Было около десяти вечера. Улица перед домом была безлюдной. На мостовой плясало яркое пятно света от уличного фонаря. Машина действительно стоялапрямиком возле наших окон, которые находились на невысоком втором этаже. Тёмные стекла. Марка – что-то вроде «нисан-кашкай». Цвет нельзя разглядеть. Мне не показалось ничего подозрительного. Ну подумаешь, какая-то машина! Чушь, бессмысленная ерунда… Вечно мой псих с какими-то подозрениями…

– Откуда ты знаешь про фотоаппарат?

– Я несколько раз видел взатенённыхстёклах фотовспышку. Причём направленную на наши окна.

– Я думала, что ты готовишься к лекциям…

– Я действительно готовился, но, как тебе известно, мой письменный стол находится возле окна.

Иногда мой педагогический муж разговаривает со мной, как со студенткой. За время нашего брака от этой манеры я так и не смогла его отучить. Это достаточно противно и как зубная боль действует на нервы. Может, для этого человека необходим кто-то, чьи нервы намного крепче моих? В тот вечер у меня было плохое настроение. Мне не хотелось вступать в долгие, ничем не заканчивающиесяконфликты. Поэтому, буркнув себе под нос:

– Тебе необходимо лечиться! – я, хлопнув дверью, вышла в другую комнату.

Машина по-прежнему продолжала стоять. Я не вспоминала обэтом достаточно долго. Вспомнила потом, много времени спустя, когда всё произошло. Да и то – как одну из многочисленных размолвокс мужем. Постоянных, в последнее время. Без которых невозможно прожить ни дня. Мой брак нельзя назвать удачным. И я понимала это с самого начала. Мы были слишком неподходящими личностями: академический муж и любительница приключений. Мы не сходились ни в чём, между нами не существовало ничего общего, и наш странный мезальянс был сплошной ошибкой, о которой я узнала только потом. Мудрый народ придумал по этому поводу пословицу: «не было бы счастья, да несчастье помогло». Собственно, мне следовало понять намного раньше (а потому, разумеется, я сама во всём виновата). Намного раньше, слушая в самом начале нашего знакомства постоянные истерики будущего мужа после каждой вечеринки с моим участием и каждой выкуренной мною пачки сигарет. Но через волны событий, которые я прошла с некоторым ощущением успеха, в моей памяти чётче остались две вещи: начало начала и начало конца.

Я ушла в другую комнату, хлопнув дверью. Машина продолжала стоять. Так пошёлотсчёт времени, который означал для меня подсчитывание секунд, каждая из которых была длинной, словно вечность.

Историю с машиной я забыла почти мгновенно – я абсолютно ничего не помнила уже к следующему утру. В моей чересчур перегруженной головероем теснились другие заботы. Да и правда: у заместителя директора крупного туристического агентства может быть много забот. Особенно когда на носу презентация нового туристического маршрута на престижной годовой выставке. Нельзя сказать, чтобы я без ума любила свою работу, но я относилась к ней хорошо. Моя работа в туристическом агентстве приносила сразу две вещи: деньги и возможность чувствовать себя личностью. Для меня существовать в одиночестве, без людей, означало находиться без воздуха. Всю жизнь я обожала вечеринки, компании, всевозможные развлечения, рестораны, ночные клубы и дискотеки. Самым лучшим отдыхом для меня являлась сигарета, выкуренная в шумной компании где-то на дискотеке или в ночном клубе за бокалом вина. Будучи столь общественной и общительной личностью, я черпала вдохновение в работе. Мне постоянно приходилось общаться с огромным количеством людей, посещать презентации, вечеринки, много путешествовать и находиться в центре событий. Агентством, где я так вдохновенно трудилась, заправляла хитрая особа лет пятидесяти, с сестрой которой, Викой, я была хорошо знакома: мы вместе проворачивали несколько удачных дел, начинаяот поездок в Турцию и торговлей шмотками на одном из местных базаров, и заканчивая продажей нескольких квартир, на которой нам удалось неплохо заработать. После столь бурной деятельности мне хотелось чего-то более постоянного и престижного, и, когда я узнала, что Викина сестра Ольга Павловна (сделавшая потрясающую карьеру от валютной проститутки до директора валютной гостиницы) собирается вложить деньги в своё дело и открыть туристическое агентство, я буквально достала Вику просьбами свести меня с ней. Вика и свела. Контакт получился хорошим. С бывалой, знающей жизнь до самой потайной корки Ольгой Павловной мы сошлись быстро. Я вложила в её агентство несколько тысяч долларов и нашла довольно крупных клиентов (бизнесменов средних лет с деньгами, из числа моих бывших любовников). За это Ольга Павловна сделала меня своим главным заместителем, мне также принадлежала часть агентства. Принадлежала тайно, о чём не догадывался никто. Мы раскрутились довольно быстро, и с нашими общими связями заняли хорошее место. Кое-что удавалось зарабатывать – разумеется, не совсем законным путём. Главная часть наших заработков вытекала из не официального бизнеса. Дело в том, что бывшая коллега Ольги Павловны держала модельное агентство. А мы занимались организациейспециальных туров для одиноких богатых мужчин, желающих поразвлечься. Модельное агентство (которое на самом деле было хорошо организованным борделем) поставляло нам девушек для сопровождения. За это платили большие деньги. Мы зарабатывали неплохо. Несколько раз в такие «сопроводительные» поездки (только заграницу) ездила и я. Мне попадались солидные мужчины в возрасте, два американца и два грека, которые вели себя очень вежливо, дарили хорошие подарки и платили неплохие деньги. Я посетила с ними два раза Грецию, Италию и Кипр. Но это было до замужества. Муж перекрыл мне кислород. Будучи официально замужней дамой, я уже не могла ездить в такие поездки. О чём не раз пришлось пожалеть. Особенно я бесилась однажды, когда предстояло небольшое путешествие в Тунис с сорокатрёхлетним красавцем испанцем! Он был обворожителен и богат, и, что самое обидное, ему тоже приглянулась именно я! Но у меня был муж, и я дала себе слово, что с прошлым покончено. И в Тунис поехала внешне похожая на меня, восемнадцатилетняя опытная «модель». Но, даже не сопровождая клиентов, я всё равно зарабатывала неплохие деньги и общалась с великим множеством народа. А потому эта работа представляла для меня достаточно интереса, чтобы еюдорожить…

Именно это было первой фразой, которую я сказала в кафе. В том кафе, в котором всё началось, и где впервые за столько бесконечных лет передо мной сидел человек, бывший для меня чем-то большим, чем очередным любовником. Человек, ради которого многолет назад я с радостью, не задумываясь, отдала бы жизнь…

Мы сидели в кафе. Я задыхалась от возмущения и ненависти и проорала ему в лицо:

– Прекрати! Слышишь меня? Прекрати немедленно! Я дорожу своей работой! Я очень дорожу своей работой! Хватит портить мне жизнь!

– Да неужели? – его глаза издевались надо мной самым откровенным образом. – Говорят, ты стала солидной дамой? У тебя даже завёлся муж?

– Представь себе, муж! Хотя тебя это не касается!

– Говорят, твой муж очень серьёзный, преподаёт в университете. Профессор!

– Допустим!

– И университетский профессор женился на тебе?!

Ему было достаточно одной фразы, чтобы довести меня до нервного припадка. Огромным, почти нечеловеческим усилием воли я сдержалась, чтобы ему в голову не полетело всё, что было перед нами на столе.

– А почему тебя это удивляет? Разве для тебя новость, что я достойна восхищения?

– А твой образованный муж вообще знает, чем вы занимаетесь, в этом своём агентстве?

– Откуда можешь знать обэтом ты?

– Я был одним из ваших выгодных клиентов. Развлекательный тур в Египет с шестнадцатилетней рыженькой моделькой, кстати, просто великолепной в постели!

– Ах ты, ничтожество!

– Интересно, а соответствующие органы знают, что некоторым из ваших эскорт-моделей всего по шестнадцатьлет?

– Ты собираешься меня шантажировать?

– Никоим образом! Я собираюсь ещё раз стать вашим клиентом. Ты ведь знаешь, я предпочитаю тех, кому ещё нет двадцати.

– Хорошо, что наша встреча вновь напомнила мне, какой ты поддонок!

– А ты успела обэтом забыть?

– К счастью, нет. Для меня ты всегда будешь олицетворять самое мерзкое ничтожество!

– Тогда почему ты прибежала ко мне по первому зову? Как только я тебя позвал?

– Ты знаешь! Я пришла, чтобы сказать: оставь меня в покое! Я хотела лично тебе это сказать!

– Я ничего не понимаю! Мы с тобой давным-давно не поддерживали никаких отношений. С того момента, как мы расстались, прошло не меньше трёх лет.

– И ты до сих пор продолжаешь меня преследовать! Оставь меня, наконец, в покое!

– Я?! Преследовать тебя?! Но зачем?!

– Откуда мне знать? Может, хочешь, чтобы я к тебе вернулась?

– Ты? Ко мне? Но ты меня совершенно не интересуешь! Ты уже не такая красивая, как была прежде. За это время ты успела значительно постареть и подурнеть.

– Вот и хорошо. Раз я старая и некрасивая, можешь наконец-то оставить меня в покое!

– Да я тебя и не трогал!

– Если не ты, то кто?

– Может, расскажешь, что случилось?

– Со мной происходят странные вещи! Если в них повинен не ты, тогда почему ты меня позвал?

– Извини, но ты первая мне позвонила! Я просто откликнулся на твой призыв.

– Когда я звонила, тебя не было дома, никто не брал трубку!

– Твой номер высветился на определителе, и я сразу же тебе перезвонил!

– Зачем?

– Ну… не знаю… я подумал, тебе что-то от меня нужно… зная твою способность прицепиться к человеку, как пьявка, я решил себя оградить от попытки пережить прошлое.

– Ты уже сделал эту попытку. Ещё до звонка. И тебе придётся за это платить.

– Твоя манера говорить тупыми загадками раздражала меня ив прошлом.

– Я знаю.

Мы замолчали оба, разом. Может быть, из-за моей неудачной фразы «тебе придётся за это платить». Заплатить… Мы молча смотрели друг на друга. В его объятиях я переживала настоящую смерть. Это наваждение нахлынуло на меня волнами, я задыхалась от непонятного безумия обострившейся чувственности там, где прошлое было усыпано зазубренными осколками пережитых с ним разочарований, а будущее сулило лишь пустоту. Я доходила с ним до полной нирваны там, где тишина раскаляется в рвущие разум звуки, и огненное тело в лавине загоняет душу и мозг в потаённые пределы бесчувствия, в которых ничего нет… Полное бесчувствие на самом пике острого наслаждения, когда язык тела значит намного больше, чем речь и слова, где стираются грани и краски окружающего мира вместе со всеми его раздражителями и остаётся только наслаждение, и больше рядом ничего нет – эту специфическую отстранённость я называла простым словом «смерть» потому, что его лицо было для меня лицом целого мира… Он был больше, чем Бог. Был раньше… А потом… потом остался самый уродливый шрам… Он стал шрамом, уродующим моё тело и душу в тот самый момент, когда перестал быть Богом. Омертвевшим, изредка – очень болезненнымшрамом (странный парадокс: два в одном), потому что такое наслаждение (от оргазма до полной тупости) я больше никогда не переживала ни с кем. Шрамы остаются после большой боли. С тех пор мне было больно на него смотреть. Я переживала физическую острую боль (загадка для психоаналитика)каждый раз, как только воскрешала в памяти нагловатую усмешку его рыжих глаз, всегда смотревших на меня с плохо скрытой насмешкой и (одновременно) потаённой, искренней болью… Глубоко спрятанной в том хаосе алчности и беспечности, который представляла из себя его жизнь. Он признавался в любви так, как будто просил в долг: униженно и немного заискивающе. И каждый раз признание в любви означало его твёрдую уверенность в том, что он никого не любил. Он лгал даже тогда, когда спал. Лгал самому себе в снах, и мне давно пора было к этому привыкнуть… И я привыкла бы, если, моя привычка биться о его острые углы не означала дополнительный, местный оргазм. Но я всегда болезненно реагировала на его ложь. И он, наверное, догадывался, что является для меня источником нестерпимой боли. Боли, которая длилась, как хроническая болезнь, столько незабываемых лет… И всё-таки… Всё-такион был единственным мужчиной, в объятиях которого я умирала. Раздражающий фактор: смесь ненависти и сладостной пустоты…

Прошло… Сколько прошло лет? Только местная анестезия немного возвращает способность думать, а никакой анестезии не было. Да и откуда она могла появиться, если я впервые столкнулась лицом к лицу с ним спустя такой отрезок времени. Он не изменился. Те же рыжие глаза, и лохматые пышные волосы ниже плеч, волосы, которым я всегда втайне завидовала. Та же кожанаякуртка и потёртые джинсы, и единственное дополнение к прошлому облику: торчащий из кармана мобильный телефон.

– Как ты живёшь? Я забыла спросить…

– Разве ты позвала меня для этого?

– Нет. Мне просто показалось, что мы готовы вцепиться друг другу в глотку, а есть слишком много тем, которые мы должны обсудить.

– Хорошо, – он знакомо улыбнулся и мои внутренности свело очередной судорогой боли, – раньше, как ты знаешь, у меня был ресторан. Он остался по-прежнему. А теперь к нему прибавился компьютерный клуб. И кое-что ещё.

– Ты увлекаешься компьютерами?

– Надо жить по-современному.

– Кто играет в твоём ресторане теперь?

– Хорошие ребята. Жаль, ты их не слышала. Они молодцы.

Он сделал блестящую карьеру из прошлого в будущее. Когда мы познакомились, я была нищей иногородней студенткой, приехавшей учиться, а он – бедным богемным музыкантом, играющим в рок– клубе. У него была целая группа таких же бездомных безработных бродяг. Мы стали жить вместе, и жили как два самых беззаботных в мире существа, от тусовки к тусовке, среди рок-музыкантов с нереализованными надеждами, которые так и не реализовалисьни в каком будущем. Для того, чтобы зарабатывать деньги, он пел в ресторане, и получалось у него, вобщем, неплохо. Потом началось новое время. Я стала мотаться по Польшам и Турциям, а он… купил ресторан. Его папаша в другом городе (том городе, откуда он был родом) был крупным партийным деятелем, и умер, оставив огромную сумму денег в иностранном банке ему, своему единственному и обожаемому сыну. И сын, вместо того, чтобы пустить деньги на раскрутку в Москве и стать эстрадной звездой, кумиром миллионов, купил тот самый ресторан, в котором пел. На удивление, он оказался удачным бизнесменом. Петь перестал, и завёл в ресторане некоторые изменения: китайскую кухню и стриптиз. Дела пошли очень успешно, и вскоре к этому ресторану он присоединил ещё один. А потом и ещё два. Он стал довольно успешным дельцом. Только облик остался прежним. Он так и не смог сменить на дорогой престижный костюм свою старую кожаную куртку и потёртые джинсы. И не остриг свои чудные длинные волосы цвета спелой пшеницы, волосы такой длины и густоты, что им нельзя было не завидовать. Его внешность, манера одеваться были словно протестом против нового времени. Дружки по рок-клубу и тусовочные музыканты не сделали такой блестящей карьеры: кто спился, кто умер от наркотиков, кто продолжал жить так же неудачливо и бестолково, какжил.

Он всегда врал, говоря в единственном числе о своём ресторане. Когда мы расстались, у него их было четыре, а теперь стало наверняка больше. Он не мог не врать потому, что так жил.

– Ну что, поинтересовалась? Дальше что? Напросишься ко мне домой на ужин?

– Не напрошусь. Ты всю жизнь питался одними объедками и помоями.

– Большое спасибо за комплимент.

– Ладно. Мы поговорили, полюбезничали, теперь пора и за дело. Зачем я решила с тобой встретиться? Я хочу, чтобы ты вернул мне все фотографии и оставил меня в покое! Понимаешь? В полном покое! Совсем!

– У тебя что, бред? Или ты выпила перед встречей?

– Я не пью. Ты знаешь обэтом. Оставь меня в покое по-хорошему. Убери всех этих людей!

– Каких людей?! Я не понимаю, о чём ты говоришь? Что случилось?!

– Которые за мной следят! Которые сделали те фотографии! Которые звонят по ночам и постоянно меня преследуют дурацкими угрозами!

– Преследуют?! Солнышко, успокойся! Всё хорошо. Не нервничай! Может, тебе просто надо немного отдохнуть?

Я подумала, как выгляжу со стороны. Сижу с человеком, с которым рассталась много лет назад, вся лохматая и взъерошенная, и говорю о том, что кто-то меня преследует! Нехорошие мысли так и лезут. Доказательства? Но у меня не было никаких доказательств, просто я убедила себя в этой мысли и пришла твёрдо к выводу, что всё, что со мной происходит – его проделки, больше некому. Только он, идиот, способен на такое! Только он! Но там, в кафе, я впервые подумала о том, как выгляжу со стороны, если всё, что происходит в последнее время со мной, делает не он, если он вообще невиновен… Кем я буду выглядеть в его глазах? Женщиной, по которой плачет сумасшедший дом? Картина малоутешительная! Я вдруг подумала о том, что у меня было полно и ненормальных клиентов, и оскорблённых бывших любовников. Мимолётно проскользнувшая мысль так явно читалась у меня в голове, что заставила замолчать. Мне даже показалось, что он встревожился. Этому не стоило придавать особенного значения: он всегда был очень хороший актёр.

– Скажи, – теперь и в голосе, и на его лице были и нежность, и забота, то есть всё то, что я никогда не видела прежде, – пожалуйста, скажи, что с тобой происходит? Может, я сумею помочь?

Его глаза смотрели ясно и прямо, и даже несколько встревоженно – так, как будто он видел перед собой сумасшедшую, только что сбежавшую из психдома.

– Ты? Мне? Помочь?

– У тебя неприятности? Будет лучше, если ты всё расскажешь. Мы вместе подумаем…

– Где ты был, к примеру, прошлой ночью?

– У себя дома, в постели. Как понимаешь, не один. С женщиной по имени Марина. Адрес дать?

– Она может это подтвердить? Что ты всю ночь провёл дома?

– А зачем? Что произошло?

– Кто вообще такая эта Марина?

– Женщина, с которой я сплю время от времени. А что?

– Я всегда задыхалась от твоего цинизма!

– Позволь напомнить: ты больше не моя любовница. А замужняя женщина, и тебя больше не должно волновать, с кем я сплю.

Теперь его лицо было таким же, как всегда: беззаботным, нагловатым, уверенным…Я растерялась. Я не знала, что думать… Смогла лишь угрожающе прорычать:

– Если ты мне врёшь…

– Может, тебе лучше обратиться к специалисту?

– Частному детективу?

– Психиатру!

То, что он обо мне думал, ясно читалось на его лице. А в моих мозгах пульсировала мысль: может, он не виновен… не он… Я не привыкла теряться. В состоянии растерянности всегда чувствовала себя, словно без кожи. И состояние такое было в моей жизни всего несколько раз – несколько случаев, когда я действительно теряла лицо. Это унижало. Это было очень болезненно. Пусть перед кем угодно. Но перед ним?!

– Давай выпьем, и ты успокоишься.

– Ублюдок! Как же я тебя ненавижу!

– Облегчила душу? Теперь можешь рассказать?

Вдруг в его кармане зазвонил телефон. Возникла пауза. Я вскочила, едва не опрокинув столик. Лихорадочно соображая, что делать, бросилась к выходу. Моё поведение было по меньшей мере нелепым. Даже не делая попытки удержать, он уставился мне вслед. Я сгорала от стыда всю обратную дорогу до дома.

– Ну что, это скоро закончится? – злобно спросил муж.

Буркнув что-то невразумительное, я бросилась в ванную, чтобы смыть остатки стыда и косметики. Я удивлённо уставилась в отражение: такого я не предполагала увидеть! Особенно когда поняла, что смеюсь…

На следующий день после инцидента с машиной муж продолжал ворчать. Он никогда не успокаивался скоро.

– Кто-то из придурков, с которыми ты общаешься, решил всю ночь торчать под твоими окнами! Вокруг тебя одни ненормальные! Я не понимаю, как можно находиться на подобной работе! В конце концов, здесь мой доми я этого не потерплю!

И как ни пыталась я ему объяснить, что нет абсолютно никакой связи между мной и стоящей на тротуаре машиной, и, кроме того, двухэтажный старинный особняк в центре города со множеством квартир вряд ли может ему принадлежать – увы, всё было бесполезно! Муж разорялся ещё больше, и, чем проще, умней и логичней были мои аргументы, тем более нелепей выглядели его доводы. Самым потрясающим по гениальности было:

– Что ты так его защищаешь? А может, ты вообще завела себе любовника?

На это мне просто нечего было сказать!

Утром следующего дня я, как всегда, ушла на работу. Телефонный звонок раздался около десяти часов. Трубку снимала Вика, наша секретарша, главной обязанностью которой было отвечать на звонки. Надо сказать, телефон звонил беспрерывно, с периодичностью раз в три минуты, и этот вечный гомон (хлопающие двери, люди, бесконечные звонки) был основной принадлежностью нашего офиса. Около десяти утра Вика громко крикнула из другой комнаты:

– Тебя к телефону, Натали!

В тот момент я просматривала образцы реклам для телевидения, и мне было нужно решить, кому их подсунуть, какому из агентств. Поэтому я машинально схватила трубку и буркнула:

– Я сейчас занята. Пожалуйста, перезвоните попозже.

– Ты доиграешься, сука, – ответили мне.

Я опешила. Голос был мужской, грубый и довольно уверенный. Так обычно разговаривают бригадные, особенно – мелкие шестёрки. Я неплохо различала по телефону голоса, но в тот момент я была твёрдо уверена: я никогда не слышала этого человека прежде. Я не знала, кто он такой! Но, тем не менее, я ошарашено пролепетала:

– Что?

– Я уже сказал! Ты доиграешься, сука! Предупреждаем: ты играешьс огнём! Сука подлая с длинным носом…

– Кто это?

– Скоро узнаешь!

– Одну минутку, подождите… – моих мозгов хватило на то, чтобы броситься в приёмную к Вике и быстро схватить трубку её аппарата, в котором был определитель номера. Сделав Вике быстрый знак замолчать.

– Кто это говорит?

– Скоро узнаешь, сука! Тебя предупреждают! Прекрати это делать! Если ещё раз ты покажешься в том доме, тебе быстро укоротят длинный нос!

– В каком доме?! Я ничего не понимаю!

– Все понимаешь! И если ты меня не послушаешь, останешься без хорошей мордочки!

– Наверное, вы не туда попали! Кто вам нужен?

– Ты! Мне нужна ты. Мне нужно, чтобы ты поскорей сдохла, сука!

– Кто.

Он уже повесил трубку. На определителе номера светилось одно слово: «таксофон». Я обернулась к Вике.

– Кто это был?

– А вы разве не знаете?

– Кого он спросил? Как именно?

– Он попросил позвать к телефону заместителя директора Наташу. Да, а перед этим спросил, попал ли он в агентство путешествий «Магнолия». Я говорю, что да. А он: мне нужна Наташа, заместитель директора. А у нас ведь только одна Наташа – это ты. Я что-то сделала не так?

– Нет, всё в порядке. Просто звонил какой-то придурок. Наговорил кучу гадостей, и даже не представился. Наверное, какой-то недовольный нашим обслуживанием…

Я постараласьи самой себе внушить эту мысль. Дело в том, чтохоть мы и транслировали шикарную дорогую рекламу, но дело имели только с дешёвыми отелями. И многие из клиентов, привыкших к более шикарному сервису, выражали недовольство. Это был не первый хамский звонок. Многие звонили с претензиями, которые выражали отборным матом. Некоторые тоже не представлялись. Но этот звонок… Целый день он не выходил у меня из головы по одной простой причине: он был слишком не похож на остальные! Кто этот человек? Что он от меня хотел? О каком доме речь? Я не посещаю никакие дома, кроме квартиры мужа, где живу, и своей работы! В гости к подругам не хожу, предпочитаювстречаться в кафе, ресторанах. Я могла бы подумать, что это глупая выходка кого-то из моих любовников. Но как только я вышла замуж, я ликвидировала всех! Ничего подобного в моей жизни нет! И вообще я не понимала: что именно от меня можно требовать? Куда именно не ходить? Все дела валились из рук. Я чувствовала себя выжатой. Здравым смыслом пыталась себя успокоить: мало ли на свете придурков, мало ли кто может сюда звонить… Наташу из «Магнолии» знают по городу, наверное, несколько тысяч, даже те, с кем я не была лично знакома. Слава о нас катится по городу, как танк. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он спросил именно так. Утешает одно: придурок не знает моей фамилии. Значит, мы знакомы совсем не так близко. Уже хоть что-то утешительное. Уже хорошо.