Kitobni o'qish: «Почему я это сделала?»

Хорошо, что она глухая. Бабушка, в чью квартиру я звоню каждый раз, когда хочу попасть в девятку. Девятый дом по нашей улице, да ещё и девятиэтажный, на районе зовут девяткой. Там живёт бабушка, которую я однажды проводила до дома. Тогда-то я и узнала номер её квартиры. Но иду я не к ней.

Девятка – единственный дом в округе с незапертой дверью на чердак. Глуховатая бабушка слышит звонок домофона, снимает трубку и просто открывает дверь, потому что думает, что пришёл почтальон или соцработник. Она открывает всем. Я не захожу к ней – иду на крышу.

Ветра сегодня почти нет, но солнце слишком яркое: лучи бьют в карманное зеркальце и слепят глаза. Ничего, всё лучше, чем дома.

Я достаю из сумки косметичку. Отцовских денег хватило не только на новые кроссы (их даже супер-Арина заценила), но и на крутую подводку для глаз. Когда ей накрашусь, Аринка вообще с ума сойдёт.

Арина – звезда класса – как-то раз разрядилась в школу так, что кто-то из наших сказал: «Ну, сууупер!» С тех пор она стала супер-Ариной. А я просто Анька. Мы с ней что-то вроде подружек-соперниц. То есть, не особо-то мы и дружим, но соперничаем точно. Звание самой симпатичной девчонки класса просто так не даётся, его-то мы и не поделили. Арина за него убить готова и ни за что не упустит случая выделиться, особенно – если удастся – на моём фоне. А я, наоборот, не выпячиваюсь. Просто знаю, что гораздо симпатичнее её. И одеваюсь круто. Теперь вот ещё и подводку купила, так что будет просто блеск.

Ащщ! Мокрая чёрная стрелка уехала из уголка глаза куда-то вбок. Вот тебе и блеск – сикось-накось всё. Я часто моргаю, жмурясь от слепящего света, и стираю краску с век. Ещё раз. Ну вот, уже лучше. Кривовато, конечно, но уже куда ни шло. Надо бы пожирнее – так глаза будут ярче.

Фух, вот уж не думала, что это так сложно – я ж хорошо рисую. Брови вот сразу научилась, прям как у Кары Делевинь. Ладно, ещё разок стираю, и снова в бой. Ага, вот то, что надо. Прям кошачий взгляд. Эдик со стула упадёт.

У нас с ним сегодня видео-чат. Первый за целую неделю. Честно, я думала даже надуть губы, ну там, помучить его немного, но теперь решила, что не буду. Разве можно обижаться на любимого? Уверена, он скучал так же, как и я. Тем более что… После нашего с ним последнего разговора я отправила то фото. Доказала, что люблю его и буду любить. Всегда.

Мы познакомились с Эдиком в тиндере месяц назад: годовщина у нас как раз сегодня. Когда он исчез на прошлой неделе, я сразу и не вспомнила про неё. А теперь поняла: ну конечно, он хочет сделать сюрприз! Да-да, сегодня, наверняка, он что-то задумал. Даже мурашки по коже от предвкушения. Как же это здорово – любить!

Всю эту неделю я просматривала фотки в своём профиле, которые он лайкал, перечитывала его комментарии. Конечно, он не мог так просто исчезнуть. Он ведь сам писал: «Со мной никогда не было такого. Просто увидел девушку – тебя – и потерял покой. Вообще не сплю, не ем, только о тебе думаю…» Я, конечно, сначала мялась, мол, да что во мне такого? А он: «Ты просто самая крутая, самая красивая из всех, не могу насмотреться на тебя, так мечтаю быть всегда рядом!»

Я тоже хочу этого. Точно знаю, что хочу, иначе ни за что не отправила бы ему то фото.

Я бросаю подводку и карандаш в косметичку – пора бежать. Майя в садике уже, наверное, заждалась, а мама, конечно, с утра в отключке. С тех пор, как отец привёз деньги, она не просыхает. Хоть бы Майка опять не подхватила какую-нибудь заразу: хоть неделю в садике, а и то не на мамку смотреть целый день.

Хорошо, что деньги отец делит между нами поровну: знает маму. В итоге хватает и на еду, и на шмотки, и Майке на игрушки. У неё вообще самые красивые игрушки из всех в группе – как ни приду забирать, всегда кто-то из детишек ходит за ней по пятам, канюча: «Ну позяюста, дай поиграть!» Только она делиться не любит. Приходится объяснять, мол, ты поделись, а потом и с тобой кто-то поделится…

* * *

Ирина Игоревна, воспитательница, смотрит на меня как-то косо. «Неужели Майка опять подралась с кем-то из мальчишек?» – мелькает мысль.

– Анюта, а что у тебя с глазками? – вдруг спрашивает она, пристально рассматривая мой суперский мейк.

– Эээ… Ну ничего, наверное, а что? – я оглядываюсь в детское зеркальце, пока Майя возится с ботиночками.

В обрамлении мультяшных наклеек-бабочек моё лицо с глазами а-ля «рок-звезда». Они, и правда, ярче как будто стали. Глаза. Синевы стало больше, а ведь они у меня серо-голубые. В общем, всё круто.

– Ты куда-то собираешься в таком виде? – Ирина Игоревна оглядывает меня с ног до головы и слегка поджимает губы.

– Да нет, – отвечаю. – Домой сейчас…

– Угу, – кивает она. – Правильно.

Завидует, не иначе. Лучше бы мастер-класс попросила.

– Как у Майи? – спрашиваю я.

– Описалась опять днём, – отвечает Ирина Игоревна и кивает запыхавшейся мамочке, к которой с порога кидается заждавшееся чадо. – Здравствуйте! Сашенька сегодня – молодец, всё скушал.

Мамочка начинает выражать бурный восторг, обещая чаду мультики вечером, а Ирина Игоревна снова смотрит на меня:

– Ты поговори с мамой, я бы к врачу сводила её, педиатр участковый пусть направит куда. Может, почки надо посмотреть…

– Все дети писаются, – отвечаю я.

– Но в таком возрасте на это уже надо обращать внимание. Я, если встречу твою маму, сама ей скажу.

«Ага, конечно, встретите вы её! Если только с утра у пивного ларька вам что-то понадобится!» – думаю я и говорю:

– Я тоже долго писалась, но ничего, выросла.

Ирина Игоревна снова поджимает губы. Майя берёт меня за руку и тянет к двери. «Пока-пока!» – машет она с порога. Ирина Игоревна расплывается в улыбке. Мы прощаемся.

«Никакая Майка не больная. Ну и что, что скоро пять? Все дети писаются».

* * *

Мамы дома не оказалось. К тёть Лене ушла, не иначе. Плохо: трезвой оттуда она не придёт. Ещё и не ела ничего: пельмени лежат не тронутые со вчерашнего вечера. Я иду на кухню и ставлю сковороду на плиту: надо доедать, чтобы не испортились. Что бы с нами вообще было, если бы отец не давал денег?

«Да что он может, кроме денег, папаша-то твой? – в голове звучит мамин голос. – Где он, скажи мне? Куда упорхнул? Ты хоть имя-то его помнишь?»

Помню. А вот куда упорхнул, не знаю. Он приезжает раз в месяц, а потом… Просто пропадает. Не звонит вообще никогда. Соцсетей не ведёт. Его словно нет в этом мире. Он рождается на рассвете и умирает на закате одного и того же дня. Дня, когда привозит нам деньги.

«Как в школе? Как экзамены?» – спрашивает он из раза в раз не зависимо от погоды и времени года. Так и хочется крикнуть: «Алё, гараж, ты чего? Летние каникулы, какая учёба?» А потом рассмеяться: «Шучу, до каникул ещё вечность, и это просто кошмар!»

Может, и он улыбнётся. Вот, чего я точно не помню, так это его улыбку.

Мама говорит, он ушёл от нас, когда мне было два года. Ушёл, и больше она никогда не знала, где он и что делает, пока он сам не появлялся на пороге. Она говорит, что и не хочет знать. Она повторяет: «С паршивой овцы хоть шерсти клок» – это про деньги.

«У матери своей, небось, до сих пор ходит клянчит, а эта старая выдра и рада! Вырастила сына – три раза в жизни видела за всё детство, ни пелёнок тебе, ни болезней, ни истерик! Хороша мамашка!»

Ему ведь почти сорок, неужели и правда берёт деньги у бабушки? Я бы спросила, да видела её в последний раз, ещё когда не умела говорить.

А он ведь и на Майку даёт, хоть и не дочь она ему. Он, конечно, это знает – мне почти одиннадцать было, когда она родилась. Но она думает, что папа у нас один – о том другом, который ей на самом деле родной, ни она, ни я и не слышали.

У меня, конечно, будет по-другому. Настоящая семья. Эдик говорит, пожениться можно будет сразу, как мне восемнадцать стукнет. А заявление ещё раньше подадим. Это, конечно, всё равно ещё два с лишним года, но куда деваться – до восемнадцати можно, только если ребёнок, а мы с Эдиком не хотим так рано. Да и Майка-то ещё не выросла.

Я рисовала ему глупые картинки про свадьбу, а он смеялся, мол, «классно как ты всё продумала». У меня будет длинное платье и, конечно, фата, а в ЗАГС мы поедем на мотобайке, он водит такой. Как-то раз скинул мне фотку, и я нарисовала, как всё будет. Он за рулём, а я позади, и фата развевается на ветру. А лепестки цветов срываются с букета и падают на дорогу.

Мы как раз о свадьбе говорили, когда Эдик сказал, что вообще-то такую картинку я и любому другому смогу нарисовать. Я даже опешила: «Ты что? Кому? Да я только тебе…» Но не тут-то было: «Ты настоящая красавица, – говорил он. – Вокруг тебя там в школе все эти парни крутятся, и ты думаешь, я могу тут спокойно сидеть?» Всё повторял, что с ума от ревности сходит, что вообще на мои фотки смотреть не может, а я и не знала, что делать. Боялась, что потеряю его.

А потом он придумал: «Должно быть что-то только между нами. Между мной и тобой. Что-то такое, что ты не покажешь никому другому. Это будет… Такая клятва. Клятва нашей любви. Ты пришлёшь мне всего одну фотку, и я точно буду знать, что ты моя навсегда. Что мы будем вместе до самой смерти».

И сейчас, перечитывая то его сообщение, я чувствую, как по спине бегут мурашки. Одна фотка. Но какая! Он попросил… Сфотографироваться без рубашки. Вообще топлес, как модели.

Признаюсь, делать фото мне даже понравилось. Перед зеркалом я принимала самые эффектные позы, какие только видела на картинках в поисковике. И щёлкала, и щёлкала, и снова щёлкала… Получилось классно. Ох, да, в седьмом классе мальчишки смеялись над моей чересчур выпиравшей грудью, а теперь мне завидует даже супер-Арина. И не зря завидует.

Вот с отправкой оказалось сложнее. Ну вроде бы что такого – скинуть фотку? Я ведь люблю его. И он любит меня. И мы… Собираемся пожениться. Это будет только наша тайна, и Эдик наконец перестанет сходить с ума. Поверит, что мои чувства так же сильны, как и его.

Но в тот вечер я загрузила фотку в мессенджер, а отослать всё не решалась. Палец завис над кнопкой «Отправить» и отказывался слушаться. «Быть или не быть?» – «Не знаю! Не знаю! Не знаю!!!» До чего же сложно с этой любовью. Он ведь ждёт. «А если решит, что я не серьёзна? Если и правда подумает, что мои рисунки и всё, что писала ему, пишу каждому?»

Пальцы дрожали. А потом… Мама проснулась за стенкой. Майка, лежавшая рядом, описалась, и мама, видимо, шлёпнула её так, что та сразу в рёв. Палец дрогнул, когда я сорвалась к ней.

Две галочки на экране – «Доставлено».

В комнату я вернулась не скоро: сначала закинула в машинку описанное бельё, потом зацеловала ревевшую до икоты Майку. В холодильнике было чем освежиться, и мама быстро пришла в себя, а потом хохотала вместе с нами. Я и забыла про фото.

Когда снова взялась за телефон, меня охватил трепет: что он ответил? Я провела по экрану дрожащими пальцами. Ничего. Ни одного уведомления за всё это время, хотя сообщение получено. Я напряглась. Что-то нехорошее вдруг всколыхнулось внутри: почему не пишет? И что думает теперь обо мне? Я сгорала от желания написать ему, но раз за разом вбивая текст, снова стирала его. Правильные слова не шли в голову. Я не спала полночи, думала: правильно ли поступила, отправив то фото? Может, он шутил? А если… Теперь считает меня полной идиоткой?

Телефон пилилюкнул около четырёх утра. Я схватила его так резко, что чуть не выронила.

«Ты красивая», – пришло от Эдика.

Выдох. Тело разом обмякло. Всё хорошо. Он любит меня. И теперь знает точно, что и я безумно люблю его.

Проснувшись утром, я нервничала и чувствовала себя неуклюжей: натыкалась на углы, то и дело спотыкалась. «Всё хорошо», – твердила я про себя, но была напрочь выбита из колеи.

Эдик не написал привычное «доброе утро» – я вспомнила об этом уже по дороге в школу. Я написала сама. Не ответил. И снова этот холодок внутри.

«Что происходит? Действительно ли он написал правду или теперь считает меня уродиной?»

Я сидела на уроках, словно в прострации, водила ручкой в тетради, но думала совсем о другом. О нём. Больше всего на свете мне хотелось тогда проникнуть в его мысли. Узнать, что он на самом деле думает. И что теперь будет с нами…

Весь день я только и делала, что проверяла телефон, но от Эдика не пришло ни одного сообщения, даже маленького смайлика. На душе становилось всё тяжелее. От сердца у меня отлегло только вечером, когда он наконец написал: «Как насчёт видео-чатика в среду?» Значит, тоже скучает по мне.

Сегодня среда, и мы вот-вот увидимся. Я нарисовала классные стрелки и надела любимую оранжевую футболку. Она будет оттенять пунцовый оттенок моего лица, когда мы встретимся онлайн: мне до сих пор было не по себе от сделанного, но внутри всё пело: наконец-то снова увижу его!

Майя играла в маминой комнате, и телевизор, который мама привыкла включать чуть ли не на максимальную громкость, орал на всю квартиру, но я была только рада: никто не должен услышать наш с ним разговор.

Я включила ноутбук и открыла окно видео-чата. Мы и раньше созванивались так, но сегодня особый случай. Вдох-выдох. Сейчас он позвонит. Вдох-выдох.

Сигнал звонка отозвался электрическим разрядом по телу. Это он. Я нажала «Принять вызов», и жар от шеи мгновенно поднялся к лицу.

На экране появилось улыбающееся лицо Эдика. Выдох.

– Хей-хей, красавица! Как твоё ничего? – его голос звучал весело.

Мои губы сами расплылись в улыбке.

– Нормально. Хорошо. Скучала по тебе. Чего не писал?

– Да сегодня завал какой-то тут, ты знаешь… Хотел написать, что люблю тебя, кисуль, но потом решил, что лучше скажу сам.

– Ну, говори, – я опустила глаза.

– Так сказал же уже, – на его щеках заиграли ямочки. – Люблю-люблю-люблю!

– И я тебя.

Внутри как-то разом потеплело: какая же всё-таки магия у этого слова «люблю».

– Эмм… – Эдик почесал в затылке. – Я тут, ну… Насчёт той фотки. Очень круто, знаешь, прям ты конфетка, такая сладкая…

Почему-то от этого сравнения внутри что-то как будто защемило.

– Ну я прям не знаю, как сказать… Эмм… Как насчёт продолжения?

– Продолжения? – я не поняла его.

– Ну да… Ты же… Можешь снять кофточку сейчас?

– Ты серьёзно? – не поверила я.

На мгновение повисло молчание, а потом Эдик ответил:

– Ну конечно, куколка. Конечно, серьёзно. Ты моя девчонка, мы любим друг друга, так почему нет? Или ты… Уже не любишь меня?

– Я люблю, Эдик, просто… Я же отправила тебе то фото, чтобы ты поверил, что можешь не сомневаться во мне. Разве этого мало?

– Ну конечно, мало, кисуль, я же мужчина, понимаешь… И я с ума по тебе схожу, ты же просто красотка! Ну что такого в том, чтобы просто снять кофточку! Ты же уже делала это, так ведь?

– Я не хочу, – выпалила я. – Я тебя люблю, но я просто не готова, не могу так…

Эдик вдруг нахмурился.

– Да что ты ломаешься: не могу, не хочу! Чего париться – тебя твой парень просит, а не мужик какой-то левый. Давай, прямо сейчас. Никого ведь больше нет. Увижу только я.