Kitobni o'qish: «Степной ветер»
© Дегтярёва И.В., 2016
© Рыбаков А., оформление серии, 2011
© Салтыков М. М., иллюстрации, 2016
© Макет, составление. ОАО «Издательство «Детская литература», 2016
О конкурсе
Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почетным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.
В августе 2009 года С. В. Михалков ушел из жизни. В память о нем было решено проводить конкурсы регулярно, каждые два года, что происходит до настоящего времени. Второй Конкурс был объявлен в октябре 2009 года. Тогда же был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ». В 2011 году прошел третий Конкурс, на котором рассматривалось более 600 рукописей: повестей, рассказов, стихотворных произведений. В 2013 году в четвертом Конкурсе участвовало более 300 авторов.
В 2015 году объявлен прием рукописей на пятый Конкурс. Отправить свою рукопись туда может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.
Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его «подростковом секторе». Их отличает актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной проблемой многих произведений является нравственный облик современного подростка.
В 2014 году издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-лист конкурсов. Эти книги помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.
Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса Ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.
Степной ветер
повесть
Памяти моего учителя,
Сергея Анатольевича Иванова,
посвящается
Эликсир
Мишка Потапов сидел в засаде давно. Уже прошли бабки с бидончиками и бутылками: они покупали разливное молоко с машины, приезжавшей в поселок по утрам. Сверкнули спицы велосипедов Димки и Егора: мальчишки подрабатывали летом – развозили почту. Проскакал верхом на черном коне отец по своим делам.
Немилосердное степное солнце сжигало Мишке загривок, семена трав проникли за шиворот, налипли на влажную шею и спину – кожа зудела, но Мишка терпел.
Он жаждал славы! Это чувство овладело им целиком две недели назад, когда пришло письмо от двоюродного брата Сашки. В конверт была вложена цирковая программка, а на ней в красивых позах запечатлен Сашка со своим отцом в гимнастических фиолетовых с блестками трико. Брат выглядел очень самодовольным и важным.
– Программку Миша прикнопил над письменным столом. Сашку он любил и всегда с нетерпением ждал приезда брата. Им обоим исполнилось по одиннадцать лет, но Сашка с гастролями объездил почти всю Россию и за границей побывал, получал зарплату и позировал для афиш и программок. А Мишка с горем пополам перешел в пятый класс поселковой школы, оставшись по английскому на осень. Летом ему приходилось штудировать все эти «My name is Misha» и «How old are you?».
И даже моря не видел, хотя живут они в Ростовской области и до Азова рукой подать. В этом году давно обещанная отцом поездка на море не предвиделась из-за двойки по английскому.
А теперь еще, увидев на стене Мишкиной комнаты программку с улыбающимся Сашкой, и отец, и тетка, и ее муж дядя Гриша многозначительно переводили взгляд с программки на Мишку и произносили со вздохом: «Да уж…»
Ленка, двоюродная сестра, тоже было попробовала прийти вздохнуть, но только она начала произносить «Да…», это «Да» превратилось в «Да-а-а-а», переросло в рев и развернутую кляузу сперва тетке, а затем и Мишкиному отцу.
Сначала тетка визжала и замахивалась кухонным полотенцем. Потом отец… Но он кричать не любил – молча наградил Мишку подзатыльником, молча открыл учебник английского и ткнул в него сына, хотя того ждали мальчишки в остывающей от дневного жара степи. Там в закатном оранжевом свете отбрасывали длинные тени самодельные ворота без сетки, сваренные из ржавых труб поселковым слесарем. А вместо болельщиков с трещотками надрывались цикады, и воздух вокруг гудел от стрекота.
Футбол в степи считался экстремальным видом спорта из-за кочек и зайцев, которые норовили выскочить из вырытых ими за ночь нор прямо под ноги нападающему. Или защитник мог оступиться на кочке в самый неподходящий момент…
Слава звала, слава требовала от Мишки поступков. Она тренькала из-за поворота велосипедным звонком, взывала лошадиным ржанием и тревожила мелодией внезапно зазвонившего отцовского мобильного телефона – так, что Мишка вздрагивал и ошалело оглядывался. Слава витала в раскаленном воздухе и взирала на Мишку глазами брата с цветной цирковой программки.
Но какие героические поступки можно совершить в Ловчем? Глухой степной поселок, вернее, хутор, разросшийся до размеров поселка. Храм, магазин, школа, аптечный пункт с фельдшерицей бабой Надей (она ото всех болезней советовала пить настой ромашки); отцовский конезавод, где он разводил породистых скакунов, на которых сам участвовал в скачках и очень часто побеждал. И за границу ездил на соревнования. Серебряный кубок с гравировкой на французском языке стоял на этажерке в комнате отца рядом с миниатюрной Эйфелевой башней, привезенной из Парижа.
На одних слава падает, как манна небесная, другие ее завоевывают. К этим другим Мишка причислил и себя и поэтому с утра пораньше расположился на пустыре около школы в высоких зарослях полыни. Она дурманила резким запахом и сыпала семена за шиворот.
Учитель труда в их школе вызывал у Мишки не только живой интерес, но и подозрения. Отец каждый раз, когда видел учителя на улице, посмеивался и говорил, что трудовик Иван Иванович вечен, как Кощей. Иван Иванович работал в школе, сколько отец себя помнил. В годы отцова детства он так же ходил в синем берете и темно-синем халате и уже тогда выглядел древним, подсушенным, словно ивовый лист из школьного гербария.
Мишка не относил себя к малышне, которая верит в Кощея Бессмертного, но не исключал возможности, что трудовик омолаживается с помощью современных технологий, о которых твердят по телевизору все, кому не лень, и о которых понаписано бог знает что в Интернете.
Может, старый учитель изобрел аппарат или препарат для омолаживания и сидит много лет в отдаленном степном поселке, прячется, чтобы не делиться своим секретом с человечеством.
У Мишки захватывало дух от одной мысли, что таблетка бессмертия существует. Он стал следить за Иваном Ивановичем с упорством и азартом, чтобы вывести на чистую воду этого типа, заставлявшего сколачивать табуретки уже не одно поколение мальчишек с хутора Ловчий.
Сперва Мишка опросил всех, кто вообще согласился с ним разговаривать. Но никто из местных не знал, сколько лет трудовику. Он жил на окраине поселка в одиночестве (что вызывало еще бо́льшие подозрения), в деревянном, окрашенном голубой краской доме с резными… Да на доме все было резное, он выглядел ажурным, словно бы и сами дощатые стены покрывала резьба. С деревом Иван Иванович обращаться умел. А вот уроки его были скучные, тянулись, как бесконечная стружка из-под рубанка. И двойки он ставил с унылым выражением лица, повторяя при этом одно и то же: «Учитесь пользоваться инструментом. В жизни пригодится».
У Мишки имелась дополнительная причина недолюбливать Ивана Ивановича. Труд ему не давался. Молоток часто вываливался из рук и с неизменной точностью попадал то на ноги одноклассникам или Ивану Ивановичу, то самому Мишке. Такие осложнения возникали у него с любым шанцевым инструментом, потому тетка редко допускала его до садово-огородных работ.
Мишка Потапов казался угловатым и действительно ловкостью не отличался. Хоть и был сам тощий и невысокий, руки и ноги у него выглядели длинными, шея, загорелая и чаще всего чумазая от степной пыли, торчала, как стебелек, едва удерживающий лохматую голову с клочками выгоревших волос. Он был похож на одуванчик и одновременно на линяющую дворнягу с аккуратным, закругленным книзу носом и наивными васильковыми глазами, сияющими из-под выбеленных солнцем бровей. Мишка воспринимался окружающими как правдивый парень – он и в самом деле врал всегда правдиво.
Слежка оказалась скучным занятием. Трудовик окопался в школе, пустующей летом, и наблюдать пришлось за осой, которая на кусте серебристой полыни совершала утренний туалет. Передними лапками провела по усикам, по своей круглой осиной физиономии, по загривку, затем принялась задними лапками тереть передние, и наоборот.
Мишка покачал головой и вспомнил, что утром он не умывался и не завтракал. В животе заурчало. Подумал, не сбегать ли в сад тетки Марьяны и не стащить ли несколько огурцов с грядки, но в этот момент со двора школы вырулила старенькая «Волга» с прицепом, груженным металлическими ножками от парт и школьных стульев. За рулем в своем неизменном берете сидел Иван Иванович. Когда машина подскакивала на кочках поселковой дороги, ножки в прицепе позвякивали. Ехал трудовик медленно, оставляя позади себя густое облако белой пыли.
Направляться он мог только к своему дому, и Мишка припустился туда же, но огородами, узкими тропинками, по шею исчезая в уже высокой кукурузе и подсолнухах – они шершавыми стеблями и большими листьями скребли по локтям и ногам.
Почесываясь, отирая пот, подергивая ногами, чтобы вытряхнуть сено из побелевших от пыли, истертых сандалий, мальчишка остановился у сучковатого забора. Прижался носом к его шероховатой поверхности, пахнущей смолой. В одной из досок зияла дырка с ровными краями, оставленная усохшим и выпавшим сучком.
Мишка увидел сад со старыми яблонями. Под ними стояла ветхая школьная парта, а чуть поодаль кровать с железными никелированными спинками и панцирной сеткой без матраса. Мишка являлся обладателем такой же старой кровати и с упорством отстаивал ее каждый раз, когда отец порывался купить ему новую. Перед сном на ней так хорошо было подпрыгивать, издавая неимоверный скрип до тех пор, пока отец не начинал стучать кулаком в стену из соседней комнаты, призывая сына к порядку.
«Может, он и не домой поехал?» – приуныл Мишка. И тут же заметил край знакомого синего халата. Трудовик отчего-то стоял неподвижно, словно затаился. Мишка с раздражением прервал наблюдение и поискал глазами другую дырку в заборе, чтобы получше разглядеть, чем там занят Иван Иванович, но не нашел.
А трудовик все так же неподвижно стоял около забора. «Да что он там, окаменел, что ли?» Мишка подпрыгнул и повис на заборе, шаря ногами по доскам в безуспешных попытках найти опору, чтобы подтянуться. Он сопел, кряхтел и вдруг почувствовал, что по ногам что-то мягко хлестнуло. Мишка чуть скосил глаза и увидел Ивана Ивановича с пучком крапивы в руке и любопытством на лице. Трудовик успел стегнуть еще несколько раз, пока мальчишка не отцепился от забора, выпучив глаза от нестерпимого жжения, и не отбежал на несколько метров.
– За огурчиками? – ласково поинтересовался Иван Иванович, отбросив крапиву под забор и вытирая ладонь носовым платком. – А я слышу, кто-то сопит. Дай, думаю, погляжу. А это Потапов собственной персоной! Мало того, что на уроках вредительством занимаешься, так еще по чужим огородам лазишь. Я вот отцу твоему скажу!
Мишка хотел нахамить, но сдержался, потирая ноги под коленками. Чего доброго, и правда нажалуется.
Едва трудовик скрылся за углом, Мишка снова прильнул к дырке в заборе: к его изумлению, Иван Иванович уже стоял в саду. Все так же виднелся край его синего халата.
«Когда он успел? Бежал, что ли?» Мишка почесал ужаленные крапивой места и решился на временное отступление. Трудовик сейчас настороже, за ним будет сложно наблюдать. И все же Мишка, уходя, обошел сад Ивана Ивановича и посмотрел на забор с фасада.
Трудовик открыл ворота и перетаскивал во двор ножки от парт и столов. Издали увидев Потапова, он погрозил ему пальцем. А когда отвернулся, Мишка спрятался за угол и выглядывал уже оттуда. Трудовик достал из кармана небольшую фляжку и что-то из нее отпил.
Мимо него Мишка не пошел – вернулся огородами к школе, а оттуда побрел домой, изнывая от жары, жжения под коленками и желания узнать, что у Ивана Ивановича налито во фляжку. Что, если в ней заключен весь секрет? Омолаживающий напиток?
«Надо ее достать», – решил Мишка и, толкнув калитку, зашел в свой сад. Перед домом белого кирпича росли груши и сливы, плоды на них уже начали созревать. Они пахли на весь сад сладко, с чуть ощутимой горечью, и этот запах проникал в дом сквозь закрытые днем ставни. Окна держали открытыми, а ставни затворяли, притеняясь от солнца.
Среди груш и слив стояла маленькая летняя кухня из красного кирпича с белыми ставнями, с верандой, увитой виноградом, выходившей на теневую сторону. На веранде находился длинный стол, за которым вся семья собиралась вместе на обед: отец с Мишкой, тетя Вера с дядей Гришей и их дети – двенадцатилетние двойняшки Ленка и Юрка.
Из летней кухни высунулась тетка, хлопнув ставней. На тете Вере столько веснушек – на лице, на руках, на плечах, – что она теряется за ними. А крашенные в черный цвет короткие, завитые в мелкие кудряшки волосы только подчеркивают, какая она рыжая.
– Михаил, ну где ты таскаешься все утро? Бездельник! Английским когда думаешь заниматься? Вот отец придет…
Он пробежал к крыльцу, не слушая теткины угрозы, летевшие в спину.
У них с отцом был отдельный вход, с маленькой терраской. Две их смежные комнаты имели выход и в основную часть дома. Около ступенек рос огромный куст жасмина. Когда он цвел, то засыпа́л деревянные истертые ступени белыми лепестками, а Мишка и отец ходили с головной болью от его вязкого аромата. Отец каждый раз грозился жасмин вырубить.
Мишка любил этот куст: в нем хорошо было прятать что-нибудь не предназначенное для отцовых глаз или прятаться самому ото всех. Его ни разу здесь не нашли, хотя ходили мимо. Он мог за всеми следить, а его никто не видел.
Бросив страдальческий взгляд на программку, висевшую на стене, Мишка сел к письменному столу, открыл учебник английского, а сам уставился в пространство, прикидывая, как похитить у трудовика фляжку. Несомненно, с ней связана какая-то тайна. И зачем Ивану Ивановичу столько металлических ножек? Для его подпольной лаборатории? Мишка не сомневался в ее существовании. Иначе зачем он так бдительно охраняет свой участок, не из-за огурцов же? У тетки Марьяны их намного больше, они вкуснее, а самое главное, тетка Марьяна настолько неповоротливая, что все хуторские мальчишки, кто пасется в ее огороде, не убегают от нее, а уходят прогулочным шагом с огурцами в карманах и за пазухой, отсалютовав у калитки сонной добродушной собаке Матрешке. Особенно хорошо шли огурцы во время футбольных баталий, когда хотелось пить, а ближайшим огородом был как раз тетки-Марьянин.
Она ругалась, кричала, грозила, что Господь ниспошлет на охальников громы, молнии и понос от сворованного овоща. Несмотря на это, «охальники» прекрасно себя чувствовали, даже дети хуторского священника, Димка и Егор. А тетка Марьяна никогда родителям любителей огурцов не жаловалась, только из года в год увеличивала посевные площади огурцов.
В комнате было почти темно из-за плотно закрытых ставней. Мишку клонило в сон. В углу, за письменным столом, золотистым окладом светилась иконка Николая Чудотворца. Под ней от сквозняка покачивался календарь из Парижа с изображением Монмартра и большого белого собора Сакре-Кёр. Рядом с программкой на стене висела картинка с выпуклой головой лошади, сделанная на мягком пластике. Лошадиная морда выступала над поверхностью, и казалось, будто она просунулась в комнату со двора прямо через стену.
Мишка зевнул, вздохнул сонно и переместился на кровать. Сетка звякнула пружинами и колыхалась под мальчишкой несколько секунд, которых ему хватило, чтобы уснуть.
Приснился ему Иван Иванович в своем неизменном халате, который отчего-то слегка светился изнутри голубоватым огнем. Трудовик склеивал из ножек парт ажурную конструкцию с помощью эликсира из фляжки. Он капал на ножки, и металл шипел и искрился. Затем конструкция превратилась в крепкую решетку, которую трудовик установил в подвале своего дома, и за решеткой оказался Мишка. Он пытался кричать, но его никто не слышал. В углу вместо подстилки лежала охапка крапивных стеблей, а в подвале громоздились бочки с готовым эликсиром, и он еле заметно сиял сквозь доски бочек, разливая по подвалу ровный холодный свет.
Свет проник под веки Мишки, и сон пропал. Отец открыл ставни – день клонился к вечеру. Солнце ушло с их половины дома и осело боковыми лучами на стене над столом, высветив улыбающегося Сашку на цирковой программке.
– Проснулся? – из соседней комнаты спросил отец.
– Угу, – все еще до конца не пробудившись, угрюмо откликнулся Мишка. После сна он всегда был почему-то сердитый.
– Тетка сказала, целый день ничего не ел. Английским не занимался. – Отец зашел к нему в комнату и присел к письменному столу, пролистнул учебник.
Он совсем не походил на тетю Веру, свою сестру, – ни ее рыжины, ни дородности. Невысокий, сухощавый, даже тонкий, но с широкими плечами и крепкими мускулистыми руками. С короткими, почти белыми, пшеничными волосами. Загорелое до черноты лицо выглядело дерзким и даже злым, наверное из-за выступающих скул и продольных морщинок около уголков тонких губ. Но такие же, как у Мишки, васильковые глаза блестели озорно, скрадывая первое впечатление о его характере.
– Потапыч, а ты ведь такими темпами на второй год останешься, – весело заметил отец. Он, как и большинство хуторских, называл сына этим прозвищем, которое больше подходило бы коренастому косолапому пареньку, чем длинношеему тощему Мишке. Но прозвище прижилось, отчасти из-за того, что нередко он выглядел по-медвежьи хмурым и нелюдимым. – А ты помнишь, что я обещал сделать, если английский не сдашь?
Мишка, сидя на кровати и пытаясь избавиться от наваждения, оставленного сном, покосился сначала на отца, затем на дверь, ведущую на террасу. За дверью на старом ржавом крюке висел отцовский ремень. Отец изредка использовал его не по прямому назначению, и тогда Потапычу приходилось несладко.
Правда, в это обещание отца он не верил. Перепадало Мишке только сгоряча. А какое тут может быть «сгоряча», если с момента обещания до его исполнения пройдет три месяца! Поэтому Потапыч промолчал и пожал плечами.
Вместе с отцом в комнату проник знакомый с раннего детства запах лошадей, исходивший от отцовской одежды. Часть конюшен находилась рядом с домом, на приусадебной территории, а сам конезавод располагался на окраине хутора. Там работало большинство хуторян. Отца уважали за то, что он сделал Ловчий известным и обеспечил многих работой.
Петр Михайлович Потапов, Мишкин отец, был старшим в семье. Тетя Вера средняя, а дядя Паша – младший.
Начинал Петр Михайлович жокеем на ростовском ипподроме, участвовал в соревнованиях по джигитовке – демонстрировал публике трюки на лошади. Увидев такое мастерство, директор ростовского цирка пригласил его к себе на работу. Еще до рождения Мишки отец выступал там со своим номером, в который взял и младшего брата Павла.
Отец проработал в цирке лет пять и все-таки вернулся в спорт, а потом к этой его страсти присоединилась другая – разведение лошадей.
Петр Потапов выигрывал многие международные и российские соревнования, областные и ростовские чиновники гордились лихим жокеем. Ему подарили квартиру в Ростове-на-Дону и помогли построить современный конезавод, купить лошадей. Отец переживал, что первых выведенных жеребят пришлось подарить городским и областным руководителям и спонсорам. Зато теперь лошадей продавали задорого по всей России и за границу. Особенно арабские страны интересовались потаповской породой – высокими, поджарыми, с узкими красивыми мордами лошадьми, выносливыми и скоростными, как темно-синий джип «тойота», который Петр Михайлович выиграл на скачках, но которым на хуторе редко пользовался, предпочитая Горца – черного коня, большеглазого, с красноватыми белками.
Мишка панически боялся этого коня, и если отец, приехав верхом с конезавода, просил отвести его в стойло, Мишка находил любой предлог, чтобы отказаться…
Отец ушел к себе в комнату и крикнул оттуда:
– Иди поешь и садись заниматься!
– Пап, а какая-нибудь таблетка или напиток для бессмертия может существовать? – Потапыч потягивался и слегка подпрыгивал на кровати, поскрипывая сеткой.
Отец выглянул из своей комнаты с настороженным выражением лица:
– Тебе зачем?
– Просто интересно…
– Ну, все может быть. – Отец пожал плечами. – Сейчас новые технологии. Я слыхал, что руки и ноги теперь заменяют металлическими, и они работают, как настоящие.
– А если кто-нибудь найдет лекарство для бессмертия, он прославится?
– Конечно, – машинально ответил отец и тут же нахмурился. – Господи, какие глупости у тебя в голове! Лучше бы от дури лекарство придумал. Впрочем, кое-что ценное еще наши предки изобрели.
Мишка проследил за отцовским взглядом, устремленным как бы сквозь стену террасы, к тому самому ржавому крюку, на котором…
– Я пойду есть. – Мишка покраснел и стремительно выбежал из комнаты.
Вернувшись, со вздохом уселся за письменный стол и начал вздыхать каждые тридцать секунд. Отец через пятнадцать минут не выдержал и непедагогично предложил:
– Пошли на речку?
– Тащиться по степи? – как можно равнодушнее откликнулся Мишка.
– На Горце можно.
– Лучше на джипе. Горец устал. Ты его загонял. – Потапыч уже захлопнул учебник и вытягивал из комода плавки.
– Не хитри! Нечего бензин переводить. Поедешь на Маргоше.
Это была старая темно-гнедая кобыла, на которой отец когда-то участвовал в соревнованиях. Мишка признавал только ее. Она то хромала, чихала, хрюкала, закатывала глаза, то, вдруг преобразившись, пыталась перейти на рысь или галоп. В итоге, закашлявшись по-старушечьи, снова переходила на размеренный шаг и засыпала на ходу.
– Только ты ее взнуздай, – быстро попросил Мишка.
– Еще чего, охлюпкой поедешь!
Потапыч не любил ездить без седла, «охлюпкой», но с отцом спорить не стал, а то, чего доброго, передумает, и придется снова сесть за английский.
По степи гулял ровный горячий ветер. Пахло сухой травой, горько и сильно. Солнце словно свалилось набок, но еще не порозовело. Зайцы выскакивали из-под копыт Маргоши, и она хрипло, удивленно всхрапывала.
Мишка любил лечь на лошадиную теплую широкую спину, обхватив ее руками и босыми ногами. Главное было – не упустить момент, когда Маргоша спросонья вспомнит молодость и пустится рысью. Тогда приходилось вцепляться покрепче и пережидать этот ее кратковременный порыв.
Отец гарцевал на Горце то справа, то слева, то улетал вперед и сердито возвращался назад, поддавая Маргоше по толстому заду стеком – тонкой, гибкой палочкой с небольшой ременной петлей на конце. Почувствовав его крепкую руку, кобыла сразу припускалась рысью, но, поскольку Мишка ее не понукал, она косила на него большим унылым глазом и снова переходила на черепаший шаг.
– Чтоб я еще связался с ней! – горячился отец. – Мы к ночи такими темпами не управимся!
– «Тише едешь – дальше будешь», – привычно повторял Потапыч и удостоивался раздраженного взгляда родителя.
Вдруг отец рассмеялся. Мишка вопросительно глянул на него, оторвавшись от горячей спины Маргоши.
– Вспомнил арабскую пословицу. Недавно вычитал. «Никогда не покупай рыжей лошади, продай вороную, заботься о белой, а сам езди на гнедой». Это прямо про тебя. Ты предпочитаешь Маргошу.
– Я ее предпочитаю, потому что никуда не тороплюсь, – важно откликнулся Мишка и судорожно схватился за гриву лошади, потому что она опять понеслась галопом.
Отец рассмеялся и послал Горца следом, слегка шлепнув его стеком.
У берега в воде плескалась малышня из поселка и несколько взрослых, в основном женщины. Послышались возгласы: «Здравствуйте, Петр Михайлович!», «Привет, Потапыч!», «Здравствуйте, дядь Петь!».
– Всем добрый вечер! – поздоровался отец и направил Горца в воду, не спешиваясь. – Хороша водичка!
Мишка краем глаза заметил заинтересованные взгляды женщин. Отец сидел на коне как влитой. С хорошей осанкой, загорелый, мускулистый. Еще бы не заглядеться! Потапыч тоже невольно приосанился. И тут, почуяв воду, Маргоша взбрыкнула и устремилась на глубину, стряхнув с себя всадника. Мишка покраснел и схватил кобылу за хвост. Она попыталась его лягнуть, но тут отец, вовремя заметив их безмолвную потасовку, пришел на помощь… Маргоше. Наклонился и больно дернул Мишку за волосы.
– Тебе так будет приятно? – спросил он, беря Маргошу за повод.
Красный от кончиков волос до лопаток, Мишка вылез из воды и сел на берегу. Настроение было хуже некуда, но он не заревел – сдержался. Он вообще плакал редко, только если дело доходило до серьезной выволочки, и то не от боли или обиды, а чтобы разжалобить.
Надувшись, он сидел на песке около кустов. Муравьи кусали его за ноги, но он не двигался с места. И так просидел, наверное, целый час, пока отец с лошадьми плескался в теплой воде, где только у дна, в мягком иле, ноги обдавала прохладная струя течения.
«Ничего, – думал Мишка, перебирая пальцами ног и рук колючий песок. – Раздобуду эликсир, тогда посмотрим, кто над кем будет смеяться… Как же к нему подобраться, если трудовик носит его всегда с собой? Но снимает же он когда-нибудь свой халат?»
Потапыч представил, как Иван Иванович ложится спать в халате и берете, и, уткнувшись в коленки, прыснул. Пока он смеялся, в голову пришла замечательная, как ему показалось, идея, которую он решил завтра же воплотить в жизнь.
На Мишку капнуло сверху. Покосившись, он увидел отцовские ноги.
– Потапыч, ты купаться пришел или муравьев кормить?
– Я лучше тут посижу.
– Ага, – согласился отец, тут же сгреб сына в охапку и потащил в воду с криком: – Попался, который кусался!
Он швырнул его на глубину, так что брызги полетели.
Мишка очутился под водой, она затекла в нос и рот, но он улыбался, довольный броском и тем, какой сильный у него отец.
Когда тронулись домой, Петр Михайлович взял Маргошу за повод и ехал впереди неторопливо, задумчиво склонив голову набок, словно подремывал. А Мишка и в самом деле задремал на влажной спине Маргоши. После купания она шла бодрее и почти не чихала. Они высохли, пока доехали. Над степью разливалось розовое свечение.
– Позанимался английским! – усмехнулся отец, снимая сына с лошади.
Потапыч сонно обхватил его за шею и бормотал что-то про халат. Соприкоснувшись с подушкой, он тут же умолк. Из степи в открытые окна задувал остывающий ветер вместе с трескотней и шорохами оживающих после губительной жары животных и насекомых. Ближе к утру через форточку в комнату проник кот Боцман – с толстой мордой, бежевый, в белую полоску. Он вернулся с ночной охоты и улегся Мишке на спину. Уснул, подергивая во сне большими мохнатыми лапами.
Утром Мишка приподнял голову над подушкой, угрюмый, как обычно со сна, и спихнул с кровати Боцмана, получив в ответ шипение и долгий запоминающийся взгляд желтых глаз. На столе лежала записка от отца, ускакавшего с утра пораньше на конезавод: «Потапыч, продирай глазенки и чеши в сад на сбор смородины. Тетка велела. А ее слово – закон. Да и трудотерапия тебе не повредит, чтобы меньше по улицам гонял. Английский учи. Ду ю спик инглиш?»
– Йес, ай ду, – машинально ответил Мишка. – Дрянная смородина!.. Ленку небось и Юрку не припахали.
Мишка хотел было сразу дать дёру. Но второй день без завтрака – уже чересчур. К тому же если он соберет килограмма полтора (это займет от силы час – он знал из горького опыта), градус теткиного кипения значительно снизится.
Он еще до завтрака побросал смородину с ветками, листьями, пауками и лесными клопами в оранжевое пластиковое ведерко, которое взял на террасе, и помчался завтракать.
– Вот тебе, тетя Вера. – Он плюхнул ведерко на стол, окинув голодным взглядом салатницу, полную оладьев, и плошку с густой желто-белой сметаной.
– Думаешь, так легко отделался?
Ленка, сидевшая в уголке и поглощавшая оладьи, тихонько хихикнула.
– А у нее что, руки отвалятся смородину собирать? – мотнул головой в сторону сестры Мишка. – Мне заниматься надо, сама же твердишь все время.
– Попридержи язык! – Тетка поставила перед ним чашку с чаем и плошку с клубничным вареньем. – Будешь собирать как миленький. Варенье ведь любишь?
Потапыч стоически отодвинул от себя клубничное варенье и щедрой рукой положил на тарелку сметану.
– Юрка тоже, – сказал он с набитым ртом, – целый день с книжкой кверху пузом в саду прохлаждается. У него что, неизлечимая болезнь?
– Тьфу на тебя! – вспылила тетка. – Типун тебе на язык!
– Не надо на меня плеваться, – обиделся Мишка. – Я же правду говорю.
– Ишь! Правдоруб выискался! Двоечник! – встряла Ленка, салфеткой аккуратно промокая рот, окруженный веснушками. Веснушки ее оккупировали с головы до ног.
– Вертихвостка! – не остался в долгу Мишка и вытер рот о рукав футболки.
Неожиданно за него вступился дядя Гриша. Он стоял у перил веранды, допивая чай из большой зеленой фарфоровой чашки. Черноволосый, с большим носом, карими прищуренными глазами и уродливым шрамом над верхней губой, который заходил на щеку. Это лошадь ударила его копытом, выбив несколько передних зубов, вместо которых теперь посверкивали металлические. Он был ниже отца ростом, но такой же поджарый.
– Чего пристала к парню? Правильно он толкует. Наши лоботрясы и в ус не дуют. У них каникулы. А он что, рыжий?
