Kitobni o'qish: «Колымская сага»

Shrift:

* * *

От автора

В свет вышло три моих романа. Сейчас все они доступны в Интернете, потому что существуют в электронном варианте. Их можно прочитать за низкую плату или вообще бесплатно. Но это неправильно и дело не в оплате. Такие книги должны стоять на книжной полке. Их можно взять в руки, открыть с любой страницы и почувствовать их смысл, ощутить чувства и психологию героев. Нет, не героев, а живых людей. Это совсем не важно, что они жили на Колыме. Они могли жить где угодно. Но они смеялись, плакали, любили, ненавидели, дружили. Это, прежде всего, исторические книги. В них не только быт, в них история нашей страны. На 85 % это действительные события.

Смотрите, вот Михаил Романов получил орден Отечественной войны 1-й степени. Эйфория по этому поводу быстро проходит, он не может рассказать друзьям свою историю. Что он может им сказать? Нельзя было рассказывать про плен, про горы трупов, про милого доктора в Берлине, убитого в последний день войны, про работу в отряде сопротивления, про вонючий твиндек парохода, про «врага народа» и скитания на Чукотке, про смерть Лизы с ребёнком внутри. Всё, что со мной случилось, было страшно. Орден – это хорошо. Но боли и слёз в этой истории больше. Их не выплачешь. Одно цепляется за другое, и только Лёва знает обо всём. Никому мою историю рассказывать нельзя».

Надо многое понять и принять, когда читаешь первые два романа. Их надо прочитать быстро, а потом читать по главам, по страницам. Тогда неважно будет, где это было, тогда прочувствуешь людей в этом историческом промежутке, их боль и радость, их принципы, их внутренний стержень, их убеждения.

Колымская сага имеет других героев. В саге отражён колорит колымской жизни, радости, достижения, трудности, опасности. В ней так же мало авторского вымысла. Её надо читать, надо держать в руках книгу. Надо оценить мужество мальчишек в борьбе с преступником-зэком. Надо понять суровость интернатской жизни, надо ощутить боль и трогательность юной любви.

Мои будущие читатели, я дарю вам свою любовь и благодарность.

Я верю, что жизнь человека должна быть полна самых неожиданных приключений, что надо сгорать в испепеляющем огне, рисковать, смотреть в глаза опасности.
Уильям Сомерсет Моэм. Бремя страстей человеческих

Дело касается драгоценной жизни – жизни, которую мы не можем создать, жизни, которая если уйдёт, то уйдёт навсегда. И она является индивидуальной, незаменимой, уникальной, такой, какой никогда прежде не было и никогда не будет.
С. М. Неаполитанский. Аюрведа на каждый день. Секреты великого искусства жизни

Мы пришли сюда молодыми, мы отдали этому краю лучшие свои годы и нисколько не жалеем об этом, потому что мы были здесь счастливы, потому что труд наш был захватывающе интересным и созидательным…
В. А. Цареградский

Часть первая. В стране вечной мерзлоты и жёлтого металла

Мальчишки. Рождение мужества

Ясные картины раннего детства. Закутанный в шубу лежу плашмя вверх лицом на санях, которые по накатанной зимней дорожке тащит старший брат, доставляя меня в детский сад. Рассматриваю разноцветные искорки на заснеженных лапках кустов и лиственниц. Скррри… скррри… скррри… скррри… – поскрипывает снег под валенками брата. Шшшшшшшш… – шипят полозья саней. Мне тепло и уютно, хотя мороз не меньше сорока градусов. Хочется, чтобы это длилось вечно.

Колыма, Колыма – чудная планета. На этой планете я родился и вырос. Десять месяцев зима, остальное – лето. Наверно, шестнадцать лет, в течение которых я произрастал в этом чудесном крае, наложили глубокий отпечаток на склад моего характера да и на психику в целом. Именно здесь я впервые заметил, что кое-чем отличаюсь от других детей.

Все происходило очень постепенно и очень постепенно доходило до моего сознания. Понять, что в тебе что-то не так, как у всех, ребенку очень сложно и, скорее всего, без участия других людей вообще невозможно. По-видимому, события, которые были связаны с особенностями моей психики, происходили в детстве достаточно часто, но я сам никак их не выделял, пока члены моей семьи не стали обращать на них внимание и выражать удивление. Но поскольку и родители, и старшие дети всегда старались как-то все свести к понятным для них объяснениям, то я тоже долго не видел во всем происходящим со мной ничего особенного.

Послевоенные годы, на которые выпало мое раннее детство, наверное, нигде не были достаточно благополучными в материальном смысле. Но Колыма – это особая статья. Ассортимент завозимых сюда с материка продуктов был весьма скуден, а овощи и фрукты вообще были представлены в сухом виде. Лет до десяти-одиннадцати я думал, что картошка и морковка растут стручками, поскольку видел эти овощи только в форме больших круглых блоков, похожих на колеса, содержащих множество спрессованных сухих продолговатых ломтиков-стручков. Но к Новому году почти всегда завозили свежие мандарины и яблоки. Это делало Новый год незабываемым праздником. Я очень любил мандарины. Родители всегда делали новогодние подарки, и неотъемлемой частью их были мандарины.

Мне было лет пять с небольшим. Накануне Нового года мама купила в магазине целую сумку мандарин и, чтобы устроить мне сюрприз, не занесла их в квартиру, а поставила в кладовую. Когда мы пообедали и мама спросила меня, хочу ли я чего-нибудь сладкого, я с радостью закричал, что хочу мандаринов. Никто не знал, что мама их купила. Она сказала, что до Нового года еще несколько дней и мы не покупали мандаринов. «Я видел, я видел!» – закричал я. «Что ты видел, проказник, если ты сидел дома?» – спросила мама. «Я видел, что ты их купила, и знаю, куда поставила!» – заявил я. «Куда?» – спросила мама. Вместо ответа я выбежал за дверь, зашел в кладовку, разгреб мешки, под которыми была спрятана сумка, взял два мандарина и принес их на кухню, где находилось семейство. «Вот же пострел! Наверно, все-таки унюхал», – сказала мама. «Нет, я видел», – с обидой возразил я. Но взрослые сошлись на том, что у меня, по-видимому, тонкое обоняние. Мандарины мне позволили съесть, но я был очень задет тем, что мне не верят, поскольку на самом деле видел, как мама покупала мандарины в магазине, как несла их домой и как прятала в кладовой. До этого уже было много случаев, когда я как бы что-то угадывал. Но на самом деле я не гадал, а твердо знал или ясно видел. Но взрослые мне не верили, объясняя все по-своему, или просто оставались в недоумении. По крайней мере, все считали, что я смекалистый парень, хоть и много придумываю. Поэтому в шесть лет я пошел в школу, чтобы там мои мозги быстрее приобрели устойчивый порядок.

Учился я сначала очень неровно. То все сделаю на отлично, то вдруг вообще ничего не смогу и получаю двояк. Родители и учителя не могли понять, с какого боку за меня взяться. Если мне задавали что-то выучить по учебнику, то я тратил на это несколько минут, поражая потом всех тем, что воспроизводил все буква в букву и цифра в цифру. Но если требовалось с этим что-то сделать, как это объяснял учитель, то я часто оказывался совершенно беспомощным и не понимал, что от меня требуется. Я мог запомнить с одного взгляда целые страницы текста или картинки. А потом, поскольку они стояли у меня перед глазами, сидел и разглядывал их внутренним взором, пропуская все, что должен был внимательно слушать. Иногда учителя своими высказываниями пробуждали в моем воображении столь яркие образы, что они занимали мое внимание на протяжении всего урока, и в результате я опять не слышал объяснения учителя и не понимал учебный материал. Где-то к пятому классу образы стали гораздо меньше возникать сами по себе и утратили былую яркость. Я стал хуже запоминать непроизвольно и… стал отличником. Мне пришлось начать учиться.

Позже, когда я уже вплотную занялся психологией, я понял, что в детстве обладал так называемой эйдетической памятью, которая с возрастом значительно ослабла. К этому же времени, то есть к 5-му классу, поубавилось количество случаев, когда я узнавал о чем-то необычным образом. Я уже осознавал эту необычность, понимал, что другие так не могут, и научился помалкивать о моих озарениях, поскольку реакция окружающих на эти явления мне вовсе не нравилась, а иногда меня просто не устраивало, чтобы кто-нибудь знал о том, что со мной происходит. Будучи еще слишком маленьким, я никак не влиял, да и не пытался повлиять на проявление паранормальных способностей. Это как бы естественно вплеталось в мою жизнь, и зачастую я не извлекал из этого никакой пользы, по крайней мере, сознательно. Но, подрастая, я стал понимать, что мог бы иногда пользоваться этим, и попытался добиться того или иного результата самостоятельно. Но не очень-то это получалось. Я закрывал глаза, напрягался, стараясь увидеть или услышать то, что мне бы хотелось, или заставить кого-нибудь сделать или почувствовать желаемое мной. Но даже если что-то, как мне казалось, удавалось, оставалось ощущение, что это не есть результат моих усилий, поскольку повторить этого я не мог.

Как-то, уже в шестом классе, я прогулял после школы весь день и не выучил уроки. Четверть заканчивалась, и родители пообещали мне купить новые лыжи, если за четверть у меня будут одни пятерки. Я очень этого хотел, так как у моего друга были нормальные лыжи, а у меня только детские, короткие и на валенки. Кататься на них было очень неудобно. Но в этот раз на уроке математики я сидел, будучи совершенно не готов отвечать у доски, и с ужасом ждал, что меня вызовут. Взгляд учительницы угрожающе скользил по классу и неизбежно приближался именно ко мне. Я оторвал свой потупленный взор от парты и посмотрел в глаза математичке. Кожей почувствовал – сейчас она откроет рот и произнесет: «Васенин! К доске!» В солнечном сплетении зародился холодок, а по телу прокатилась волна сильного жара. Я готов был провалиться сквозь землю и закричал про себя: «Нет! Нет меня, нет! Разве ты не видишь, что меня нет?!» В моей голове ясно возникла картина класса с пустующим местом за моей партой. Рот учительницы открылся, и в этот момент я почувствовал, что смотрю на себя с того места, где она стоит. И меня нет!

– К доске пойдет Коля Ва… А где у нас Васенин? Ну тогда Лина Бурова, иди, отвечай.

Класс застыл в полном недоумении. Бедная Лина, моя первая, еще детсадовская любовь, открыв свой милый ротик (не хочется в отношении нее употреблять более точное определение – с отвисшей челюстью), с расширенными (выпученными) от удивления глазами вышла к доске.

Когда урок закончился, я направился на выход из класса.

– Коля, – удивленно посмотрела на меня учительница, – ты что, был в классе? А где ты сидел?

Я воспроизвел на лице полное удивление и пропел:

– Сидел на своем месте, Екатерина Александровна.

Она посмотрела на стоявших рядом и ничего не понимающих ребят:

– Он сидел на своем месте?

Хор нестройных голосов:

– Да, Екатерина Александровна, Васенин сидел на своем месте!

Учительница пристально смотрела на меня несколько секунд в полном смятении.

– Ладно, идите на перемену, – выдавила она из себя и уткнулась в журнал.

«Получилось! – ликовал я. – У меня точно получилось! Но как я это сделал?» Впервые эффект явно совпал с моим желанием и тогда, когда это было нужно, но как это получилось, я по-прежнему не знал.

Дальнейшие попытки добиться чего-нибудь подобного не привели к положительным результатам, но я уже убежденный, что получится, не отступал и старался, старался… Непроизвольные случаи вновь участились, но подчинить этих демонов своему желанию я по-прежнему не мог. В целом мне уже стало ясно, что мое старание вызвать эффект как раз и препятствует появлению результата. Но как сделать что-то, не стараясь этого делать?!

Шло время. Я окончил седьмой класс, и мы с ребятами решили пойти в поход. Где-то в пятидесяти километрах от нашего поселка в горах находилось достаточно большое озеро. Местные охотники говорили, что там много дичи и рыбы, вода очень чистая и уже к середине июля солнце прогревает ее так, что можно если не купаться, то хотя бы поплюхаться. Надо заметить, что летом на Колыме из-за вечной мерзлоты вода в реках в самую жару едва достигала десяти градусов, хотя температура воздуха доходила до тридцати. Так что купаться было негде, и плавать я не умел. Мы давно уже мечтали организовать поход на это озеро, но родители не отпускали без взрослых. А после седьмого класса разрешили.

Заполнив рюкзаки нехитрым снаряжением и вооружившись кто чем мог, пятеро пацанов двинули в свой первый дальний поход.

Нельзя сказать, что мы были совсем неопытными, поскольку в горы ходили не так уж редко, хоть и не слишком далеко. Мы играли там в войну, в индейцев и в Тарзана, раскачиваясь на мощных ветках стланика и перепрыгивая с одной на другую. Встречали и местных хищников – медведей, росомах, рысей. Волков на Колыме нет, а другие хищники летом сами боятся человека, поэтому с этой стороны опасности не было.

В тех же горах мы добывали и наше самое секретное оружие – толовые шашки и детонаторы. Жили мы в шахтерском поселке, и это богатство валялось в обвалах угольных шахт. Взрывники не всегда расходовали взятую для работы взрывчатку, ленились идти сдавать ее снова на склад и сбрасывали в обвалы. Это позволяло пацанам, которые, как и все другие пацаны в мире, лазали туда, куда не надо, пополнять свой боезапас, устраивать взрывы и подвергать опасности жизнь «противника», то есть жителей поселка.

Трое из нас, включая меня, уже имели опыт охоты с настоящими ружьями, стреляли из обрезов, которые сами же сделали.

Взрослые, конечно, не знали, как мы вооружены, поскольку официально мы взяли с собой только «воздушку», мелкашку и одну двустволку шестнадцатого калибра. Ружье доверил самому старшему из нас Славке Божкову его отец. Они часто вдвоем ходили на охоту, и Славка мог вполне самостоятельно с ним управляться. Кроме этого арсенала у нас с собой была еще одна двустволка и два двуствольных обреза, у каждого имелся охотничий нож. Ну и, естественно, несколько толовых шашек и детонаторов.

Километров на пять нашего пути, вдоль реки Кадыкчанки, тракторами была проложена дорога. А дальше путь лежал по заболоченной долине и горам, где, кроме звериных троп, никаких дорог не было. То есть достаточно труднопроходимая, заросшая колючими кустарниками, лесотундра.

Весело прошествовав по дороге и еще немного по бурелому, гвардейская группа слегка скисла. Продираться через кустарник, прыгать с кочки на кочку, переправляться через заболоченные места было не просто. Достаточно тяжелые резиновые сапоги оттягивали ноги, которые к тому же прели. Но главное – это миллионы, миллиарды комаров. Иногда из-за них не было видно неба. Накомарники, конечно, очень выручали, но эти твари лезли во все щели и непрерывно вызывали нестерпимый зуд. В то время у нас еще не было средств бытовой химии.

К концу дня мы мужественно прошли еще километров десять по долине и достигли подножия гор, по которым предстояло шествовать дальше. Витька Додонов, попросту Додон, натер себе огромные мозоли и от этого, в совокупности со страданиями от комариного зуда, был на грани истерики. Остальные валились с ног, злились, но в целом держались неплохо.

Для ночевки мы выбрали вершину небольшой сопочки. Относительно голая и покрытая мхом, она позволяла нам поставить палатку в недоступном для комаров месте, поскольку ее обдувал ветерок, отгонявший этих тварей. Как только мы поднялись по склону до середины сопки и ветерок наконец задул, горизонт очистился, и мы, оглянувшись, узрели страшную картину: в двух-трех метрах ниже, въедливо звеня, в бессильной злобе зависла черная туча. Она была такой плотной, что, казалось, по ней можно шагать, как по земле.

Сухих палок было навалом, костер разожгли быстро и запасли дров на ночь. Одновременно поставили палатку. Наконец-то мы перекусили и в изнеможении растянулись на мягком мху вокруг костра. В это время года в наших краях ночи почти не бывает, солнце лишь ненадолго заходит за горизонт. Поэтому в основном было светло и совсем не страшно. Какое блаженство!

Мы болтали, уже смеялись, в том числе друг над другом. Настроение поднималось, а вместе с ним и желание идти дальше. В ознаменование покорения нашей первой вершины решили устроить салют, но не стали тратить патроны и взорвали один за другим три детонатора.

Утром мы рано проснулись, потому что стало достаточно свежо и в лучах яркого солнца по долине, подобно молочным рекам, стал растекаться густой туман. Это было захватывающее зрелище, но вскоре туман накрыл нашу невысокую сопку. Ветер практически отсутствовал, поэтому вновь стали появляться комары, хотя и в небольшом, вполне терпимом, количестве.

Мы быстро собрались и было двинулись в путь. Но Додон сел. «Не могу!» – сказал он. Кровяные мозоли не давали сделать и нескольких шагов. Это был удар! Что делать? Сидеть ждать у моря погоды? Может, он и завтра, и послезавтра не сможет идти? Пищи у нас было достаточно с учетом того, что мы будем добывать на озере рыбу и дичь. А здесь не разживешься. Тащить его с собой большую часть пути тоже невозможно. Мы же мальчишки, себя бы донести до озера.

– Оставьте меня и идите. А я денек полежу и пойду домой, – героически изрек Додон.

– Ты что, уху ел? Как мы тебя бросим? Мало ли что с тобой будет?! – возражали мы.

– Надо возвращаться! – заявил Сашка Воробьев (Воробей, естественно). – Оттащим Додона, отдохнем и снова пойдем.

Но мне не хотелось возвращаться, как не хотелось и моему лучшему другу Славке Божкову.

– Вовка, ты как? – спросил он своего младшего брата. Тот сказал:

– Не знаю…

Но на его физиономии явно не проглядывалась решимость продолжать трудное путешествие. Тогда мы решили, что отправимся со Славкой на озеро, а Воробей с Вовчиком помогут Додону вернуться домой. Представляя, сколько еще идти, они не очень сопротивлялись. А мы были молоды и решительны и не хотели думать, что весьма рискованно идти в незнакомую даль вдвоем.

Как бы то ни было, мы так и поступили. Одна мелкокалиберка, одна двустволка, два двуствольных обреза, охотничьи ножи и взрывчатка внушали нам со Славкой уверенность в собственной безопасности. Тем более что мы с ним вдвоем облазили столько, что считали себя настоящими робинзонами. Мы бодро зашагали в горы. Если бы не забираться вверх и не обходить заросли стланика, то дорога была бы почти удобной. Здесь не было такого бурелома, как в долине. Зато попадались ягоды – красная и черная смородина, малина, а в низинах морошка и княженика, которые уже вызревали. Брусника была, к сожалению, еще зеленой. И конечно, колымская ягода шикша, от которой поляны имели почти совершенно черный цвет. Эту ягоду можно сгребать рукой как совком и, отправив пригоршню в рот, наполнять рот большим количеством сладкого темно-вишневого сока, выплевывая шкурки. Скудная природа Колымского края имела свои жемчужины, которые вызывали восторг в наших юных сердцах и которыми мы наслаждались без всякого преувеличения.

К середине следующего дня, с одним ночным привалом, мы достигли вожделенного озера. Я до сих пор помню то чувство безмерного счастья, которое охватило меня с ног до головы. То же испытывал Славка. Мы прыгали и визжали, разделись и пару раз прыгнули в бодрящую воду, потом валялись на траве и носились по берегу. Мы любовались высоко выпрыгивающей из кристально чистой воды серебристой рыбой, пушистыми черно-белыми белками, которые прыгали вокруг в большом количестве. Бурундуки. Утки с утятами. И т. д. и т. п. И все это сейчас только наше!

Кто мог знать, что именно в этом нашем ощущении мы так жестоко ошиблись?!

Мы нашли небольшой островок, который располагался недалеко от берега так, что можно было перекинуть пару стволов лиственниц, чтобы попасть на него, и решили, что лучшего и более безопасного места для установки палатки не найдем. Устроились, сделав запас дров. В целом мы планировали пробыть на озере дней десять – двенадцать, если удастся себя прокормить с помощью охоты и рыбалки.

Вечером ловили рыбу, варили вкуснющую уху. Ночью смотрели на звезды и мечтали о том, что, когда вырастем, полетим в космос. И эти звёзды никуда от нас не денутся. Утром решили обойти вокруг озера и, может быть, поохотиться, если повезет. Взяли с собой все оружие, немного боеприпасов, вытащили на берег и на всякий случай спрятали сооруженный нами мосток, а затем отправились по задуманному маршруту.

Удача сопутствовала нам, и уже через минут сорок мы имели в своем мешке пару уток, которых подстрелил Славка, и штук восемь достаточно крупных куликов – я настрелял из мелкокалиберки. Их, конечно, не сравнить по размеру с уткой, но мы знали, какие они вкусные, так как, бывало, стреляли их около нашего поселка, запекали в костре или варили из них шурпу.

Можно было возвращаться с добычей, но мы решили пройти весь маршрут и двинулись дальше.

Озеро огибало гору. А за горой мы и наткнулись на небольшой шалаш, рядом кострище, разбросанные вокруг рыбьи и немного птичьих костей. В костре куча глины, в которой запекалась добыча. Сначала мы подумали, что это оставили охотники, которые когда-то здесь останавливались. Но потом Славка потрогал рукой землю в кострище и сказал:

– Она еще теплая, Коль.

Мы поняли, что на озере не одни.

Человек, а судя по габаритам шалаша, здесь был именно один человек, находился здесь недавно и ушел. Все было очень странно и тревожно. Ясно, что он провел здесь не один день. Об этом говорило количество золы в костре, увядшая хвоя на его лежанке. Но в округе не было ничего из снаряжения и мусора. Если он покинул свою стоянку и убрал за собой, то почему оставил столько мусора от рыбы и птицы? Никаких банок, никакой бумаги, никакого бытового мусора. Как будто у человека ничего с собой и не было.

– Давай, Колян, пойдем быстрее к себе, – сказал Славка.

Мы зашагали быстрым шагом в обратном направлении, не обращая уже внимания на то, что нам было так интересно еще несколько минут назад.

И тут я его увидел. Он разгребал палкой золу и доставал из костра запеченную перепелку. Это был человек, одетый в черную робу и грубые стоптанные башмаки. Лицо его заросло сплошной щетиной, а череп покрыт густыми всклоченными волосами. Из-под кустистых бровей смотрели злые, колючие и голодные глаза загнанного пса. Я испугался, но потом понял, что эти глаза смотрели не на меня, а на перепелку. И происходит это не сейчас, а в прошлом и представлено в моей голове.

– Это зэк¹, Славка! – сказал я. – Я его вижу.

– Опять ты со своими штучками! – проворчал Славка. – Я и сам думаю, что зэк. Иначе почему у него ничего нет? Пошли быстрее.

Когда мы подошли к нашему островку, то обнаружили мосток на своем месте. От сердца отлегло. Но мне показалось, что он лежит все-таки немного не так.

– Да брось ты, – сказал Славка, – это от страха кажется. Если он был в нашей палатке, то не стал бы убирать мосток. Зачем это ему? Он бы спёр все из палатки и смылся.

Держа все-таки оружие наготове, мы перешли по мостку на остров и затянули его за собой. С замиранием сердца вошли в палатку. Все, казалось, было на месте. Но я чувствовал, что здесь явно рылись.

– Зачем ему рыться, – заметил мудрый Славка, – если можно было все упереть. Нам это от страха кажется.

Но у меня страха уже не было, так как на острове мы находились в относительной безопасности. К тому же мы были вооружены. Я стал все осматривать. Посчитал патроны к дробовикам (мелкокалиберные я носил с собой в специальном патронташе). Не хватало десяти патронов.

– Чушь какая-то! – заключил Славка. – Если у него есть ружье, то почему он взял только десять патронов? А если нет, то на хрена ему эти десять патронов? Ты не ошибся?

Я не стал ничего говорить и продолжал осмотр. Сухарей стало меньше. Нет банки тушенки.

– Да, сухарей действительно было больше. Я перед нашим уходом цеплял горсть, – с недоумением произнес мой скептический друг.

Я взглянул на мешок с сухарями и опять увидел его. Он сидел посреди палатки и с жадностью поглощал сухари. Хватая руками то одно, то другое, он с дикой улыбкой тут же укладывал вещь на место, стараясь не изменять положение.

– Моё, моё… – бесконечно повторяло злобное существо.

«Почему же он не берет?» – подумал я. Человек добрался до патронов. На мгновение застыл и снова отложил их. Затем взял банку тушенки и несколько мгновений с вожделением смотрел на нее. Положил на место. Потом вдруг схватил и засунул ее за пазуху. Вернулся к патронам и вытащил несколько штук снизу, прикрыв так, чтобы не было видно. Вдруг он насторожился и стал спешно выбираться из палатки, приводя все в относительный порядок. Пройдя по мостку, он вытащил его и положил на старое место, ориентируясь по оставленному следу. После этого удалился в кусты и стал наблюдать за нашим приближением.

– Знаешь, Слав, он отвалил прямо перед нашим приходом, – сказал я. – Мы его спугнули. И когда мы забирались на остров, он из кустов смотрел за нами.

– С чего ты взял? Или опять видел? А где же он сейчас?

– Не знаю. Только он что-то придумал. Поэтому не стибрил почти ничего, чтобы мы не усекли. Он же не знает, что мы нашли его берлогу. А что взял, то думал, не заметят. Жрать сильно хочет.

– Что ему тогда от нас надо?

– Черт его знает! Только он, когда хватал наши вещи, все время говорил: «Моё, моё…» Чё тогда оставил? Хочет потом забрать, когда нас прикончит. Воровать не стал, чтоб мы не допёрли. Мы же с ружьями. И здесь только патроны. Он боится нас, хочет, наверно, ружья отнять. Видит – пацаны. Потом нас прикончит и гуляй, Вася…

– Да, верно. Патроны, хорёк, прихватил, чтобы были, когда ружье отнимет. А то отнимет, а патронов-то нет. Сообразительный, сволочь! Послушай, а это не тот зэк, который драпанул месяц назад в Арэке. Он еще пацана, который купался у электростанции, ну… того, в жопу. Его ведь так и не нашли.

– Верняк он. Других побегов вроде не было.

– Чёрт! Он, может, и нас захочет долбануть.

– Да, если захватит оружие, возьмет в плен и тогда…

– Мы ему не дадимся. Пристрелим суку! – Славка сплюнул.

– Угу. Хотя я не знаю, как мы будем в него палить?

– А что нам делать? А может, он просто нас боится и свалил? Он же в бегах, а тут два вооруженных пацана.

– Нет. Если бы свалил, то верняк обокрал бы. И ещё… Я глаза его видел. Такой пацанов не забоится, хоть и пятеро. А двоих-то… Он же не будет вылезать как дурак. Он хитрожопый, отловит из-за угла по одному.

Славка озабоченно молчал, даже не удосужившись проехаться по поводу моего «Я глаза его видел».

– Ты знаешь, мы ведь еще и мясо, а ему жрать хочется, – с ужасом прошептал он. Нам было прекрасно известно о людоедстве в среде зэков.

Мы удрученно замолкли. Ситуация определилась. Стали готовить обед. Работы было много, так как нужно было почистить всю птицу, а также запечь ее или сварить. Мы сосредоточенно трудились.

– Нам, наверно, надо сваливать, Коль, – глухо проговорил Славка. – Мы же не можем здесь так и сидеть. С голодухи подохнем.

– Сидеть здесь мы совсем не можем, – ответил я. – Он ночью нападёт. Вода не так холодная, переплывет.

– Надо дежурить ночью по одному. Он же только с одной стороны может подойти, где мосток. С того-то берега – далеко.

– Нет, на ночь оставаться боязно, – заключил я. – Давай уйдем после обеда.

– Он же пойдет за нами! Все здесь, наверно, гад изучил. Далеко мы до ночи не уйдем.

– Что же делать?

Славка задумался, затем изрек:

– Надо пойти в атаку. Надо его вперёд поймать, связать и отвести в посёлок.

– Как ты его будешь ловить? Ты знаешь, где он?

– Ну, ты же у нас видишь иногда. Вот и посмотри!

– Кончай, – обиделся я. – Если бы я мог, когда хочу, я бы и сделал. Но это не тогда, а само собой…

– Ладно, не гуди. Смотри, он же сам должен нас отлавливать. Значит, заманим его в засаду.

– В какую засаду?! Может, он за нами сечёт. Тогда какая засада? Он все видит, что мы делаем.

– А ты это видишь?

– Нет. Я просто думаю.

Мы замолчали и стали есть шурпу из куликов. Нас уже не радовало, что она была такой вкусной. Но мы были сыты. И готовы защищаться.

Первым его заметил Славка.

– Вот он! – прошипел он. – Не крути головой, потихоньку, как будто в другую сторону смотришь. Видишь там справа сухая лиственница, рядом большой камень и правее кусты. Он там, затаился, не двигается. Бандюга!

Я посмотрел туда, не поворачивая головы, и не увидел никого. Но продолжал смотреть. Вдруг темный бугорок под тем кустом медленно увеличился и стал потихоньку удаляться, как будто зэк уползал.

– Ползет, сука! – прошептал Славка. – Как ты думаешь, он понял, что мы его засекли?

– Не знаю. Но мы слишком с тобой замерли. Он может подумать, что мы сечём…

– Давай садись рыбу тягай. А я как бы валяюсь, ленюсь. А сам буду смотреть.

Я взял удочку и сел ловить рыбу. На Славку можно было положиться, он с отцом с малых лет ходил на охоту и обладал поразительной наблюдательностью.

– Слышь, Коль! Он, кажись, смылся. Чё ему делать, если мы сидим на острове.

– Он не уйдет далеко. Ждет, когда мы попремся куда-нибудь.

– Ну что, ночевать будем?

– Страшно идти. Будем, кажись. Посмотрим, что он будет делать. А там что-нибудь придумаем.

Мы решили, что нечего больше за ним наблюдать. Было ясно, что бешеный волк затаился и ждет нашего выхода. Мы не порадуем его сегодня, а завтра посмотрим. Славка пошел в палатку и стал прилаживать детонаторы к толовым шашкам, чтобы если что ночью заметим, то и рвануть можно было бы. Слава богу, что зэк не добрался до места, где мы спрятали взрывчатку.

Я дежурил со второй половины ночи и до утра. Во время Славкиного дежурства ничего не произошло. Расположив удобно весь наш арсенал и сигнальную веревку, к которой была привязана нога моего друга, я стал пристально вглядываться в темную гладь воды. Было очень тихо, ветра почти не было. Предутренняя прохлада потихоньку забиралась за воротник, но я не обращал на нее внимания, поскольку весь был поглощен анализом всплесков и теней. Мысли настойчиво лезли мне в голову, отвлекая от наблюдения. В какой-то момент я увидел зэка, осторожно входящего в воду и толкающего перед собой большую корягу, присыпанную кустами. Я тряхнул головой, и картина исчезла. Показалось или на самом деле увидел? Все было тихо. Начинало чуть-чуть светать. «Не полезет уже, наверно», – подумал я. Потянул ветерок, и вода слегка зарябила и ее плеск усилился. Вдруг слева от меня, со стороны открытого озера, послышался явственно слышимый всплеск. «Рыба?» – подумал я. Но всплеск повторился, затем снова. «Гребёт, зараза», – подумал я и дернул за веревку. Никакой реакции. Я задергал сильнее. Славка мыкнул, как мне показалось, слишком громко. Всплески прекратились. Видимо, придя в себя, Славка потихоньку вылез из палатки и улегся рядом.

1.Зэк – заключённый.