Kitobni o'qish: «Шанталь. Шах и мат»

Часть шестая. Легенда

Глава 1

– Átok! Дьявол побери всех этих проклятых святош! – в бешенстве, Миклош Айван разорвал письмо, которое до этого трижды успел перечитать, прежде, чем до него окончательно дошел смысл сказанного в нем. Его распирало от дикого желания крушить и ломать все, что попадется под руку. Схватив стоящую возле мраморного камина кочергу, он с такой силой принялся колотить ею по дубовому секретеру, словно представлял на его месте голову того, кто прислал ему это письмо. Неудивительно, что в считанные минуты он разнес ни в чем не повинную мебель в щепки.

Наблюдающий за его действиями кардинал Диффанчини отошел от распахнутого окна, возле которого до этого любовался прекрасным видом заснеженной столицы и, наполнив свой опустевший бокал рубиново-красным вином, сделал глоток, не сводя проницательных глаз с беснующегося генерала.

Айвана можно было понять. Никто не захотел бы смириться с отказом после стольких лет, когда, казалось бы, цель почти достигнута. Но категоричный во всем, что касалось власти, Папа и в этот раз не изменил собственным принципам: вновь отказал генералу Айвану в его притязании на боравийский престол, ввиду отсутствия прямых доказательств того, что последняя из рода Баттиани, являющаяся законной наследницей, мертва. Столько лет и потраченных средств на попытки подкупа высших должностных лиц. Все в пустую. Одного письма герцогини д’Одемар, связанной родственными узами практически со всеми высочайшими семьями Европы, в том числе и с императором священной римской империи венгерским королем Леопольдом I, чьим ставленником, собственно, Папа и являлся, оказалось достаточным, чтобы опровергнуть все доводы Диффанчини, имевшего намерение внушить ортодоксальному Иннокентию XI и без того, недолюбливающего французского короля из-за его маниакальной приверженности абсолютной власти, что генерал Айван может оказаться лучшим союзником Рима, чем его юная неопытная кузина. Без толку. Папа был непреклонен, в очередной раз отказав мятежному военному в благословении и поддержке, ссылаясь на то, что это невозможно сделать пока дочь Максимиллиана жива.

– Прошу вас, генерал, успокойтесь. Не стоит горячиться. Болезнь почек, начавшаяся больше года назад, сильно ослабила Папу. Не в его интересах сейчас вступать в конфронтацию с теми, в чьей поддержке остро нуждается. В конце концов, есть масса других способов получить необходимую вам помощь.

– Каких?! – отбросив ставшую бесполезной кочергу, генерал отчаянно запустил обе пятерни в свои сильно поредевшие за последние годы волосы. Он готов был завыть от бессилия, но хитрый кардинал, как оказалось, уже придумал новый план, которым и поспешил поделиться со своим союзником.

– Вашей старшей дочери Илонке, если не ошибаюсь, сейчас около одиннадцати лет, не так ли?

– Так, – генерал удивленно поднял брови и уставился на гостя. – Но причем здесь моя дочь? К чему вы клоните?

– Насколько я понимаю, она еще не достигла поры, когда дитя превращается в девушку?

– Диффанчини, ради всего святого, остановитесь! Иначе я вас убью!

– Не убьете, генерал, – самоуверенно парировал священник, подходя совсем близко. – Это не в ваших интересах. – Сев на один из стульев, он жестом пригласил собеседника последовать своему примеру. И когда тот повиновался, сцепил пальцы рук, и опираясь на них подбородком, продолжил:

– Вот и славно. Ну а теперь, когда я вижу осмысление в вашем взоре, позвольте объяснить для чего мне понадобилось смущать ваши отцовские чувства.

Генерал устало кивнул. Мыслительные процессы давались ему не столь просто, как действия. Поэтому он предпочитал перекладывать их на того, кто разбирался в них лучше.

– Верно ли я понимаю, мой дорогой, что у вас есть дочери, за которыми вы, как любящий отец, готовы дать богатое приданное?

– Да, но…

– И так сложилось, что у вас есть соседи, которые обладают достаточной властью и сильными военными ресурсами, которые по странному совпадению, находятся в активном поиске достойных партий для своих наследников. О, я вижу, вы уже начинаете кое-что понимать…

– Илонке десять с половиной, а Эржебет – семь. Они еще совсем дети!

– Согласен. Но ведь никто не утверждает, что брак должен быть осуществлен прямо сейчас. Достаточно заключить союз по доверенности, а все остальные формальности, можно отложить до того срока, когда ваши дочери достигнут более подходящего для брака возраста. В этом случае наследники получат богатых невест, а вы, так необходимые вам силу и связи.

– Вы – дьявол! – Айван восхищенно уставился на говорившего. Почувствовав необходимость промочить горло, он вскочил с места и вернулся с двумя наполненными до краев кубками из хрусталя, отделанного серебром и драгоценными камнями, на которых кое-где еще можно было рассмотреть фрагменты полустёртого герба прежних хозяев.

– Благодарю, – прелат притворно скромно опустил голову, принимая тот, что протягивал ему генерал.

Кардинал Эудицио Диффанчини был, пожалуй, самой неоднозначной фигурой при папском дворе. Сын торговца тканями из Генуи он, с помощью хитрости и коварства достиг небывалой высоты для человека его происхождения. Ни родством, ни связями не имеющий ни малейшего отношения к матери-церкви, он смог сначала очень быстро подняться до сана кардинала-диакона, а затем, что уж совсем казалось невозможным, и до кардинала-епископа. Но останавливаться на достигнутом он не собирался. Сфорца, Колонна, Орсини, Боргезе, Борджиа, Барберини, Делла-Ровере, Теофилакты… Чертовы аристократы, связанные с папством кровным родством. Надменные и заносчивые, они смотрели на никому неизвестного Диффанчини как на бегающее под ногами насекомое. Scarafaggio – таракан, так они называли его за глаза, наивно полагая, что ему о том ничего не известно. Но он знал. И точно так же он знал, что однажды утрет носы всем этим снобам. Нужно было только добиться желаемого… А желал он многого. Зная, что в одиночку не добьется своей цели, он еще много лет назад начал активно искать покровителя, способного открыть перед ним двери всех королевских домов Европы. Выбор тогда пал на боравийского правителя Максимиллиана I, приходящегося по линии супруги родней венгерскому королю Леопольду I, носящему высочайший титул императора Священной Римской империи. Но Максимиллиан оказался слишком умен, с легкостью разгадав намерения ушлого итальянца. По его приказу Диффанчини с позором выставили вон, а сам король пообещал написать Папе письмо, разоблачающее проходимца.

Этого Диффанчини допустить не мог. И тогда ему в голову пришла мысль одним разом покончить с несговорчивым монархом и добиться желаемого. Разглядев в приближенном королю генерале Айване тех же демонов, что обуревали его самого, он набрался решимости и сделал тому предложение, которое, в итоге, стало решающим в его противостоянии с Максимиллианом.

Сильный, но не слишком умный и крайне честолюбивый Айван с легкостью превратился в марионетку в опытных руках кукловода. Все время оставаясь в тени, Диффанчини руководил генералом, подсказывая тому каждый шаг на пути к победе. Они даже выбрали жертву из числа военных, которому предстояло сыграть роль козла отпущения, и на которого собирались спустить всех собак, обвинив в организации переворота. Но в последний момент что-то пошло не так. Мало того, что олухи-солдаты упустили королеву, так той еще и удалось вывести из страны дочь, по боравийским законам являющуюся единственной наследницей престола.

О, ярости итальянца не было предела! Он готов был собственными руками удавить опростоволосившегося генерала. Но потом, засланные шпионы донесли, что мать с дочерью погибли, и он немного успокоился. Теперь оставалось только устранить лжемятежника и добиться одобрения Папой кандидатуры Айвана, после чего можно было считать, что дело выгорело. Но тут снова вмешалось провидение. Являясь ставленником Леопольда, Папа наотрез отказался признавать законность притязаний генерала на трон, требуя предоставить ему неоспоримые доказательства смерти ребенка. А без них, ни о каком помазании на престол, не могло быть и речи.

Что им оставалось делать? Добыть тело? Ну, конечно. Однако внезапно из надежного источника стало известно о том, что девчонка жива и находится под покровительством французского монарха, который сделал все, чтобы надежно скрыть ее от рук наемных убийц.

Долгие годы Диффанчини ждал. Шаг за шагом он двигался к своей цели, постепенно убирая с дороги неугодных ему людей. И только одно оставалось неизменным, – он по-прежнему ни на шаг и не приблизился к наследнице, о местонахождении которой, никто ничего не знал. Пятнадцать лет спустя им, казалось, снова повезло, и люди Айвана даже смогли разыскать дочь Максимиллиана в одном из уединенных монастырей. Но итогом стало очередное разочарование. Словно оберегаемая какими-то сверхъестественными силами, девчонка как вода сквозь пальцы, смогла ускользнуть из всех устраиваемых ей ловушек. Вот и на этот раз, когда, казалось бы, никакой осечки не должно было произойти, и Папа, наконец, согласился рассмотреть поданное в тысячный раз прошение, как пришло то трижды окаянное письмо от старухи-герцогини, утверждающей что все слухи о смерти ее внучки – ложь, Шанталь Баттиани жива и невредима и находится на территории Франции.

Снова неудача. Все грандиозные планы грозили рухнуть в тартарары. Но неожиданно дьявол— его союзник, нашептал ему новый способ решения всех их проблем. И похоже, что на этот раз они все-таки добьются желаемого.

– С чего начнем? – одним махом осушив кубок до дна, Айван отбросил его в сторону, и в предвкушении потер руки.

Скрывая презрение за любезной улыбкой Диффанчини наклонился вперед:

– Есть у меня кое-какие мысли на этот счёт…

* * *

Любые громкие заявления напрочь лишены всякого смысла, если они не подкреплены конкретными действиями. Называя себя «братством», на деле, горстка тахмильских пиратов им не являлась. «Каждый сам за себя!» – таков был девиз каждого капитана во времена правления Ангуса, и в течение долгого периода времени оставался неизменным. Но это время безвозвратно прошло, и, если мы собирались добиться действительно хороших результатов по укреплению и развитию собственного влияния, то начинать меняться следовало именно с этого.

Уже на следующее утро после памятного поединка, по решению переизбранного совета, в состав которого входили наиболее заслуживающие доверия капитаны, тела шотландца и Бута были выставлены в центральной части острова на всеобщее обозрение. Ни жалости, ни грусти не читалось в глазах зевак, подходивших поближе только для того, чтобы убедиться в том, что оба негодяя мертвее мертвых. Плюнув или пнув от души трупы, они как ни в чем не бывало шли по своим делам, уступая место другим желающим выказать свое отношение к почившим тиранам, успевшим вызвать всеобщую ненависть у тех, чьи интересы они априори должны были защищать.

Ну а для меня, новый день, как почти и всегда, начался со споров. Блестяще справившийся с возложенной на него задачей, Арно наотрез отказался возвращаться на Родину. Расхаживая перед ширмой, за которой заботливая Берта обрабатывала мою пострадавшую спину, он приводил сотни доводов, призванных убедить всех в том, что без него нам никак не справиться. И несмотря на все усилия, переспорить упрямого мальца не представлялось возможным.

Получив оплеуху от Нино за то, что, забывшись, употребил в присутствии женщин нецензурное слово, Арно рассвирепел. Он схватил со стола кувшин с водой и запустил им в вечно задирающего его обидчика, успевшего отскочить к окну, тем самым избежав столкновения с опасным для жизни предметом. Глиняная посудина угодила в стену, разбившись на черепки, окатив участников стычки водой.

Мое терпение лопнуло. Оттолкнув колдовавшую над раной девушку, я кое-как спустила вниз задранную сорочку и, зажав в кулаке висевший в изголовье кровати ремень, от души прошлась тяжелой пряжкой по задам спорщиков, с воплями, вылетевшими за дверь.

Морщась от боли, я вновь вернулась в комнату, которая прежде принадлежала Ангусу, и которая совершенно преобразилась после того, как ее прибрали и обставили новой мебелью. Желанная тишина оказывала волшебное воздействие на мои вконец расшатавшиеся нервы, и я, поддалась уговорам Берты и вновь легла на постель, позволив ей закончить перевязку. Она безукоризненно справилась. Оставалось только собраться с мыслями и подумать над речью, которую готовилась произнести на послеполуденной встрече с жителями острова.

В указанный час, в сопровождении членов нового совета, я, при полном параде спустилась к берегу, где от мала до велика собрались все обитатели острова, с опасением разглядывающими своего нового «короля», или правильнее сказать, – «королеву». Слыша их перешептывания, я не удержалась от улыбки: никто не мог взять в толк каким образом тощая девчонка справилась с человеком вдвое выше и сильнее ее. Что ж, удивление, не самое плохое начало…

– Вольные граждане Тахмиля! Я обращаюсь к вам так, потому что отныне никто не станет навязывать вам свою волю и принуждать к чему-либо. Тахмиль не тюрьма, а наш общий дом. Вам решать: жить по законам этого дома и нести ответственность за собственность на общих правах, либо предпочесть свободное плавание, но уже без дома, без собственности и без ответственности.

Я произносила речь внимательно вглядываясь в лица собравшихся и то, как они сосредоточенно ловили каждое сказанное слово, давало надежду на то, что все задуманное обязательно получится.

– Что ты предлагаешь? – выкрикнул кто-то из задних рядов, на всякий случай скрываясь за спинами соседей.

Этого вопроса я ждала со страхом и надеждой одновременно, ведь от верного ответа зависело, сможем ли мы найти общий язык или предоставим каждому возможность идти своим путем.

– Я не предлагаю вам полной свободы. Она у вас была, и вы не смогли ею достойно воспользоваться. Но я дарую каждому из вас право выбора. Вы долгие годы гордо называли себя «братством», но скажите честно, в чем именно это братство заключалось? Приходили ли «братья» на выручку, когда вы нуждались в их помощи? Мстили ли за тех, кто пал, сражаясь за интересы этого самого братства? Нет. Прежде такого не было. Но это не значит, что так будет и впредь. Волки, как вам известно, сильны в стае. Напал на одного, отвечать будешь перед всеми. Одиночки, как правило, долго не живут. Рассчитывать им приходится только на собственные силы и, в случае опасности, помочь им некому. Отныне всякий кто захочет получить поддержку Тахмиля, будет подчиняться общим правилам, и любое неповиновение будет означать изгнание из братства. Единоличники нам не нужны.

«Да как же это?», «Что теперь с нами будет?», «Что за бред она несет?», «А что с этого будем иметь лично мы?» – понеслось со всех сторон.

Повелительным взмахом руки, я остановила поток вопросов, и продолжила:

– На правах «короля», я объявляю о создании тахмильского флота, действующего под одним общим флагом. Командование им беру лично на себя. В качестве помощников, при мне будут состоять наделенные полномочиями адмиралы, избранные путем голосования на совете братства. Объединив усилия, мы сможем дать отпор любому неприятелю, захватить любую, даже самую неприступную крепость. Что касается вопроса о вашей выгоде, то спешу ответить: Она будет. За исключением небольшого процента в пользу казны, своими трофеями, вы сможете распоряжаться по собственному усмотрению, разумеется, при условии, что даже самый последний матрос не будет обижен и получит достойную плату за свой труд.

– А что относительно чужаков? Тахмиль всегда предоставлял убежище другим пиратам, которые всегда могли запастись здесь провиантом и питьевой водой, а также получить помощь в ремонте судна?

– Все останется по-прежнему, за исключением условий, на которых они смогут пристать на острове. Совет примет решение по этому поводу, и скоро вы обо всем узнаете. И еще… – я уже собиралась уйти, когда до меня дошло, что я не сказала им самого главного. – Бута больше нет, но бордели никто закрывать не станет, изменятся лишь условия их существования. Никаких похищений и принуждений. Все будет только по доброй воле. И никакого опиума! Категорически! Узнаю, убью собственными руками!

Мне о многом хотелось поговорить с людьми, и я с удовольствием пообщалась бы с ними до вечера, но увы, ранение стало давать о себе знать сильной болью в спине. От накатившей слабости затряслись колени. Чтобы это скрыть, мне пришлось срочно «вспомнить» о некоем важном деле, ожидающем меня в крепости. Патрис заметил мое состояние и поспешил предложить руку, но я отказалась. Никому не нужен беспомощный лидер. Как только недруги увидят мою слабость, мне конец.

Вытащив шпагу и опираясь на нее, как на трость, я, подражая движениям, подсмотренным когда-то у французского короля, вернулась в крепость, где возле ворот меня едва не сбил с ног несущийся навстречу Арно с «подарком» в руках:

– А вот и наша мамочка вернулась! Ты опять забыла покормить щенка, и он в отместку нагадил в мой башмак! И назови, ты его уже как-нибудь, а то он скоро решит, что «засранец» – это его кличка!

Вот и еще одна забота на мою голову. Сунув шпагу в ножны, я забрала у Арно довольного щенка, и почесывая его за ушком, поплелась внутрь. Но не успела я с облегчением опуститься на подушки, как в комнату без стука ворвался Патрис, чье выражение лица не сулило ничего хорошего.

– В зале собирается совет, и знаешь, что? Меня на него не пригласили! Меня! – прямо с ходу начал он. – По-твоему, Лефевр более достойная кандидатура, чем я?

Я тяжело вздохнула. Видит Бог, я старалась как могла оттягивать непростой разговор, но видимо не судьба. Переложив песика в его «гнездышко», где он как по команде тотчас же начал клевать носом, я повернулась к разгневанному капитану и, не повышая голоса, отчеканила:

– Выйдите, и доложите о себе как следует!

Патрис опешил. Такого приема он никак не ожидал. Но дисциплина, есть дисциплина. Ни слова больше ни говоря, он вышел, и через минуту в дверь постучали:

– Разрешите войти, Ваше Величество? Капитан Патрис де Сежен к вашим услугам!

– Войдите.

Он пытался скрыть, но я видела, как сильно он уязвлен подобным обращением. Но иначе было нельзя.

Указав на стул, я предложила ему сесть, но он, упрямо поджав губы помотал головой и остался стоять, теребя в руках шляпу.

Молчание затягивалось. Кто-то должен был начать первым, чтобы разорвать напряженную тишину. Кашлянув, я решилась:

– Мое решение не должно вас удивлять, капитан. On ne court pas deux lièvres à la foix… За двумя зайцами погонишься… хотя, в вашем случае, это должно звучать как: «Нельзя служить одному королю, будучи на службе у другого».

Патрис вскинул голову. С минуту он сверлил меня мрачным взглядом, а затем молча развернулся и вышел, хлопнув дверью.

Я его понимала, но увы, ничем не могла помочь. Согласна, выбор не простой, но сделать его все равно придется.

Называя пиратами всех, кто занимался разбоем и грабежами на морях, люди сильно ошибались. Пират пирату рознь, ведь не зря, всех их называли по-разному: флибустьеры, корсары, каперы, рейдеры, буканьеры…

Рейдерами, к примеру, называли наемников, состоявших на службе у сильных мира сего. Их главной задачей был вовсе не грабеж, а нанесение вреда судам противников и их последующее утопление, для чего он получали от своих нанимателей специальные корабли и снаряжение.

Капитанов вместе с их командами, которые получали от государств разрешение грабить и топить коммерческие корабли, в борьбе за доминирование на Средиземноморье, называли корсарами.

Но были и такие, как капитан «Смерча», имеющие специальное каперское свидетельство, разрешающее им нападать на корабли определенной страны, с которой государство выдавшее документ, находилось во враждебных отношениях. Связанным по рукам и ногам обязательствами, каперам не оставалось ничего другого, как соблюдать целый ряд правил, а именно: нападать и вести бой исключительно под флагом страны, выдавшей им подобное свидетельство. Любое отступление от правил могло привести к тому, что действия каперов начинали рассматриваться государством, как нарушение условий соглашения, и в этом случае, они объявлялись вне закона и становились обычными пиратами.

В обмен на помилование и возвращение титула, Патрис подписал договор с французским королем, и до сих пор, каким-то непостижимым образом умудрялся совмещать не совмещаемое: быть капером и пиратом одновременно. Но дальше так продолжаться не могло. В качестве слуги двух господ Патрис меня не устраивал, так как полностью доверять такому капитану, я не могла. Ибо, как говорится: Amour peut beacoup argent peut – сильна любовь, да деньги сильнее. Продавшийся один раз, может продаться и во второй. Дело лишь в цене. И если рано или поздно нам придется разорвать замкнутый круг, то почему бы не сейчас?

Пусть решит, наконец, под чьим флагом собирается сражаться: под французским или тахмильским?

Собираясь последовать примеру сопящего комочка и немного вздремнуть, я подпрыгнула от неожиданности, когда дверь с шумом распахнулась от удара тяжелым сапогом, пропуская вперед Патриса, потрясающего перед моим носом какой-то бумагой.

«Подарок» тут же проснулся, и возмущенно затявкал. Не знаю, что он имел ввиду, но облаял он капитана знатно.

Раздраженная бесцеремонным вторжением, я уже собралась выставить визитера вон, когда до меня дошел смысл его слов:

– Безмозглая дура! Сколько еще раз я должен повторить, чтобы ты, наконец, поняла? Я всегда буду выбирать тебя! Тебя, понимаешь? – сколько же боли было в его глазах, приобретших оттенок штормового моря. Недоверие, как оказалось, убивало не меня одну. Его оно мучило гораздо сильнее. – Тебе не давала покоя какая-то бумага? Вот, погляди, что я думаю о Луи и его документе! – и прежде чем я успела его остановить, Патрис на клочки разорвал злосчастный патент, швырнув их мне в лицо. – Ненавижу тебя, за то, что не перестаешь рвать мне душу, и ненавижу себя, за то, что не могу найти сил уйти, послав тебя ко всем чертям!

– Патрис… – я потянулась к нему, но он оттолкнул мои протянутые руки.

– Не надо, Ваше Величество! Час назад вы очень доходчиво указали мне мое место. Я больше не забудусь, обещаю! Богом клянусь служить вам верой и правдой до последнего вздоха, и больше никогда не докучать своей любовью, которая вам не нужна!

Он вышел так же стремительно, как и ворвался, оставив меня растерянно глядеть ему во след.

Больно… как же больно… – я приложила руку к груди, где ныло и горело несчастное сердце, кровавыми слезами оплакивающее мою несчастную судьбу, будь она трижды проклята! Я хотела любить и быть любимой, но что значат все мои желания какими бы сильными они не были, по сравнению с опасностью, которой подвергается всякий, кто находится рядом со мной. Потерять Патриса, как Клода… Нет! Пусть лучше ненавидит меня, но живет! А я… я обречена на вечные муки быть рядом с тем, кого безумно люблю, и с кем никогда не смогу быть из страха потерять навсегда.

Что-то мокрое коснулось моей дрожащей, как в ознобе руки. «Подарок» почувствовал состояние хозяйки и сейчас, как мог, старался утешить. Я прижала теплый комочек к груди и, в последний раз, позволила себе разрыдаться. Не как королева, а как простая женщина, у которой только что вдребезги разбилось сердце.