Kitobni o'qish: «Почему ты не спишь?»

Shrift:

Рисунки: Мегеллати И. В.

Автор фото на обложке: OmidArmin

* * *

Сколько весит счастье?
Какая у него плотность и температура?
Или если я раскрою ладонь, то оно просыплется сквозь пальцы?
Даже не знаю, где искать ответ…
Но когда я вспоминал твои стеснительность и кроткую улыбку, моя душа наполнялась светом…

* * *

Мегеллати Инна Владимировна

Это моя первая книга, и я очень надеюсь, что не последняя, и ваша критика, уважаемый читатель, будет для меня в дальнейшем лишь стимулом для того, чтобы снова начать писать.

Всё познаётся только в сравнении, это всё более отчётливо понимаешь с возрастом. Привычное мы ощущаем уже безвкусно и иногда приторно, но привычное для нас с вами может оказаться бесконечно желаемым для кого-то другого. Даже более, чем желаемым и желанным, чем-то из области мечтаний. В суете дней, бесконечных дел и личных устремлений, часто устанавливая собственные границы и рамки, которые есть только в нашей голове, мы не замечаем тех и не слышим о тех, кто живёт в границах с колючей проволокой, с блокпостами, где голос военных часто слышен по утрам вместо «Доброго утра» и мирного шума улиц. Испытывая страх и переживания от повседневных простых событий, мы сравниваем их с эмоциями тех, кто живёт в бесконечном реальном страхе, страхе за свою семью и близких, в страхе, который длится не пять минут, не час и даже не неделю. Я хочу рассказать вам о тех, кто взрослеет за считаные дни, я хочу рассказать вам о том, что нет ничего страшнее войны… Читайте не слова в моей книге. Прошу вас, закройте глаза и прочувствуйте каждое слово, чтобы вы ощутили то, что ощущаю я, и поверьте: если ваше утро не такое, как в этой книге, то вы бесконечно счастливый человек…

Самая высшая из всех доступных человеку радостей – радость людей, которые спасли других людей.
«Живые и мёртвые». Константин Симонов

Введите в поисковой строке слово «детство»… С чем у вас ассоциируется это существительное? Да, правильно, игры, друзья, веселье, смех, беззаботность, сказка, воздушные шары, подарки, дружба, футбол, праздник, мама, папа, семья… Обычно именно это и случается с детьми… Обычно, но только не в этот раз и не со мной…

Всё познаётся в сравнении, иначе никак. Я посмотрел на часы и ужаснулся: почти час дня, и мама, наверное, уже давно ждёт на обед… Мама ждёт, а значит, надо было отменить все свои дела и даже больше, чем все, и прямиком бежать домой… В моём городе жарко, жарко почти всегда, и улицы пыльной змейкой петляют между домов моего района… Да, кстати, меня зовут Наиль, и я живу в Газе. Я бежал так быстро, что пыль столбом поднималась от моих стареньких сандалий, доставшихся от старшего двоюродного брата, а циферблат часов отражал лучи, и солнце, будто поторапливая меня, бежало где-то впереди. Ветер теребил мою красную рубашку и то и дело раздувал её, как парус. Запах тмина и кориандра висел в воздухе, этот пряный запах моей родины. Если я закрою глаза, уверен, что среди миллионов мест на планете узнаю свой дом именно по запаху.

Не знаю, как я не заметил кусок арматуры, торчавший на краю бордюра… Поцарапался и ещё вдобавок ко всему упал. Коленки предательски стали болеть, и штаны из хлопка пропитались кровью за две секунды… Но я не чувствовал боли. В моей стране к боли особое отношение. В моей стране не бывает больно, по крайней мере нельзя это показывать. Я встал, отряхнулся, проверил, целы ли часы, так как это подарок отца, и побежал дальше.

Было так жарко, что струйки пота щекотно ползли по спине и впитывались в пояс штанов. Я слышал, как бьётся моё сердце. Смешно, но мне казалось, что этот стук слышен всем вокруг, а не только мне. Секунда на часах – и ей взамен два удара почти в равные промежутки времени. Мне кажется, я был быстрее ветра. Уже через пять минут из-за угла показался наш маленький дом. Мама никогда не сердилась на меня и никогда не ругала, так как не было причины, да и расстроить её было самым страшным для меня, поэтому я тщательно исправлял свои детские проступки так, чтобы они были не настолько грандиозными и заметными. Помню, как однажды, подравшись с соседским мальчишкой, я увидел, как мамины глаза наполнились грустью и страхом. Да, именно так. Страхом из-за того, что больно мне и противнику, и грустью, что я не смог решить конфликт без кулаков. Но вот именно смесь этих чувств я так надолго запомнил, и это при всём при том, что взгляд означает больше, чем тысячи слов.

Ну вот я и дома. Окна на втором этаже наши. Там стояли горшки с мамиными цветами, не помню их названия, яркие, розовые. Кажется, что только они не боялись солнца. Всегда такие красивые, они подыгрывали на ветру и радовали всю нашу семью. Кстати, у нас большая дружная семья: мама, отец, младшие сестра Аиша и брат Халим и я.

Сегодня был особенный обед: вечером отец уезжал на заработки в Израиль. Там он работал плотником на мебельной фабрике. Я всегда оставался за главного, когда уезжал отец. Представляете? За главного. Это особенная степень доверия, когда я такой прямо взрослый-взрослый, и так много дел у меня сразу появляется: помогать маме с покупкой продуктов, укладывать сестрёнку и брата спать, читать им на ночь сказку и будить по утрам, следить за их послушанием и среди всего этого успевать играть с соседскими мальчишками в футбол. Просто никакого свободного времени. Мама с детства мне всегда говорила, что скучать может только ленивый, а я должен жить так, чтобы каждую минуту кипела кровь, использовать время со смыслом и без праздности и лени. Я старался как мог.

Жили мы не очень богато, хотя, наверное, по меркам многих даже бедно.

Мне довольно сложно об этом судить: я ничего не видел лучше, чем мой дом, ничего и никогда. Вам придётся просто увидеть мой мир моими глазами и представить, что других вариантов этой картинки в вашей голове нет и быть не может. Или она где-то в будущем, но изначально её нет. Старенькие стены давно не красили, но отец всегда старался поддерживать дом в состоянии, пригодном для жизни, а мама поддерживала порядок. На полу ковёр, его подрал наш кот Джафар. Спро́сите, почему такая кличка. Джафар переводится как «ручеёк», а значит шустрый, юркий, ловкий. Серый, пушистый, он всегда получал грозное слово от мамы, потому что постоянно норовил что-нибудь украсть или точил когти обо всё, что оказывалось в поле его зрения, особенно спинка кресла и диван, обитый той же тканью.

Жёлтая клетка на стене с такой же жёлтой канарейкой, миска Джафара, игрушки младших брата и сестры, на шкафу цветные платки мамы. Когда провожали папу, она всегда надевала зелёный хиджаб. Наверное, поэтому зелёный цвет был для меня незримым символом надежды, надежды на лучшее с примесью тревоги. Отец всегда говорил, что надо доверять только Богу и ничего не бояться: когда доверяешь, тогда не страшно. Но, видимо, я ещё не дорос до такого уровня, когда ничего не страшно, но очень надеюсь, что со мной когда-нибудь это случится.

Я взял кусок фута со стола. И на секунду задумался. Такой белоснежный и тёплый, наш хлеб пах кунжутом, тмином, сыром фета и топлёным маслом. Мамины руки всегда пахли именно футом, хотя она готовила и многое другое, но, кажется, именно хлебное тесто любило маму больше всего.

И вот вся семья за столом. Мама улыбается отцу. Они всегда такие дружные и заботятся друг о друге и о нас. Сегодня мама приготовила маклюбе. Баклажан и болгарский перец с помидором аппетитно украшали тарелки, пахло мясом, мускатным орехом, кумином и куркумой. Джафар, кажется, был самым голодным, без устали кричал и смотрел на стол. Я налил ему молока и вернулся на своё место.

Аиша постоянно играла вилкой и выковыривала баклажаны, говорила, что они ей не нравятся. Родители не ругали её за это – всё-таки маленькая. Да и делала она это так смешно, будто добывала клад, и обещала, что наш кот это обязательно съест вместо неё, как будто у них был давно заключён негласный договор о спасении сестрёнки от всего «невкусного».

Отец рассказывал о погоде в Израиле, куда он собирался уехать на рассвете. Обычно его не было дома около месяца, так долго длился отъезд. Работа плотником в Хайфе не была простой, но отец никогда не жаловался маме даже в обычном разговоре, хотя однажды я слышал, как он рассказывал, что спит на картоне на улице и почти постоянно голодный. Его руки были в глубоких порезах и ссадинах… Усталые натруженные руки.

Отец работал на мебельной фабрике, и в его обязанности входила распилка и обтёска деревянных соединений. Возвращаться домой часто не было возможности, так как много времени занимала дорога, да и по стоимости выходило довольно накладно, поэтому отца провожали на месяц, потом он обычно возвращался на неделю, отдыхал дома, общался с роднёй и с нами и снова уезжал. И так на протяжении уже пяти лет. Все привыкли, но мама – точно нет, и её глаза каждый раз наполнялись грустью. Наверное, мне многого пока не понять, я просто видел её тяжёлый взгляд, будто в нём тысячи слов, тяжёлых, как облака, которые сегодня висели над Газой.

Возможно, сегодня будет дождь. Небо нахмурилось и стало каким-то тяжёлым. Из окна видны крыши соседних домов. Обожжённые солнцем, они стали ярко-жёлтыми. Мне всегда в этом пейзаже было интересно одно. Вернее сказать, раньше я этого не замечал. Когда с самого детства видишь определённые вещи, воспринимаешь их именно такими, будто другими они быть не могут и не могли. От этого о многих моментах не задумываешься. Просто живёшь и растёшь, просто воспринимаешь всё без претензий, всё есть так, как есть. Я сейчас говорю о том, что мой город будто всегда был каким-то разрушенным. Не могу сказать, что это удручало. По крайней мере раньше. Я с соседскими ребятами часто лазал по заброшенным зданиям. Уродливые исполины с огромными окнами-глазами, в которых никогда не горел свет. Они смотрели на каждого из нас своими чёрными глазницами и постепенно разрушались… Смотрели и смотрят сейчас.

В воздухе повисла тишина. Смешиваясь с жарой, она висела, как тяжёлая туча перед грозой. Мне нравился этот момент, именно этот. И он повторялся пять раз в день. Этот момент перед азаном, когда тишина нарушалась еле слышимым голосом имама где-то очень далеко, потом этот голос перебивал тот, что ближе к нам, и так по нарастающей. И вот спустя минуту имам нашей мечети уже читал призыв на молитву. Мне всегда казалось, что это какая-то особенная мера времени. Как будто эту минуту я видел и слышал, минуту разницы между мной и тем, кто живёт немного дальше меня, и именно она повисала в воздухе вместе с тишиной, а потом падала с неба.

Если вы когда-нибудь слышали азан, то, возможно, поймёте всё волшебство момента. Голос имама звучал звонко и мягко, завораживало каждое слово, и каждое слово, несущее огромный смысл, наполняло мою душу теплом, верой и надеждой. Я видел верхушку мечети.

Старое строение с обветшалой крышей каждый день обжигалось солнцем, его горячими лучами. Всё это – какой-то символ стабильности и постоянства, покоя и веры в будущее. Я стоял и смотрел в окно, затаив дыхание, слушал. Я знал каждое слово… Мой народ ценит слова. Отец учил, что всё, что ты скажешь, – это твоё лицо. Каждое слово должно иметь вес, и если в чём-то не уверен, то лучше молчи. Слова – это ключи, и если нет перед тобой двери, которую нужно открыть, то и ключи эти нет смысла доставать…

Вечер, окраина Газы… Почти все улицы начала прятать ночь, скрывая отпечатки бедности и моего неустроенного мира хотя бы на время. Фонари предательски сопротивлялись этому и жёлтым светом подмигивали развалинам. Ветер затих. Всё затихло. Обычный вечер, таких были тысячи. Я сидел на шлакоблоке, из которого торчала арматура, и стирал ладонью нарисованные мелом буквы, которые малышня нацарапала днём. Куда-то сегодня запропастились все мои друзья, и мне было немного тоскливо сидеть одному в тишине. Я побрёл домой…

Мама с отцом очень оживлённо что-то обсуждали, и я понял из разговора, что разразился какой-то новый политический конфликт. Опираясь на детскую логику, я не придал этому особого значения и только после того, как отец решил не ехать на заработки, понял, что дело обстоит достаточно серьёзно. Мама начала суетиться, стала собирать какие-то вещи и документы. Я не вмешивался в их разговор со своими вопросами. Но случилось что-то плохое. Маячок тревоги поселился внутри и больше оттуда не уходил.

Утром отец спешно собрался и ушёл, но в Израиль он не уехал. Это меня обрадовало, но опечалило то, что какие-то внезапные проблемы на границе заставили его всё-таки покинуть нас на неопределённое время.

А так обычный день. Я немного поиграл с Аишей и Халимом и начал собираться по своим делам. Сегодня битва на футбольном поле. Я, довольный и в предвкушении матча, протирал старенькие сандалии и ремонтировал застёжку, чтобы в самый разгар игры обувь меня не подвела, как было в прошлый раз, когда вдобавок ко всему я ещё получил травму колена. Я бежал к друзьям, громко присвистывая. Энергия просто кипела во мне. Несколько военных машин проехали довольно быстро, распугивая простых жителей, мужчина в форме что-то громко крикнул мешавшим мальчишкам и закрыл лицо шарфом. Странно, в моём районе всегда было спокойно. Обязательно узнаю у мамы вечером, что же случилось…

Но ждать до вечера не пришлось. Среди оживлённой толпы на улицах Газы я узнал, что, возможно, грядёт война. Два самолёта разрезали шумом небо и пропали за домами… Матч наш так и не состоялся. Военные появились на улице и разогнали всех по домам. Вот теперь мне начинало становиться не по себе. Неужели действительно случилось что-то серьёзное? Люди говорили, что где-то прогремели взрывы и есть пострадавшие. Я начал переживать за отца и, как потом оказалось, не зря.

Вот и начало июля… И в июле 2014 года началась война… Отца через неделю после его отъезда привезли раненого. У него была сильно повреждена нога, держалась температура, и он бредил. Мама не отходила от него и еле успевала заниматься детьми.

Ситуация в Газе обострилась, и по городу ударили первые ракеты. Первый раз я услышал оглушительные взрывы. Я с семьёй несколько дней был дома, мама запретила выходить.

Через несколько дней закончились продукты, и я решил, что пора выйти, иначе семья будет голодная. Да и маме надо было помочь. Я выбежал на улицу. Несколько солдат прошагали мимо вдоль мечети и скрылись за углом. Меня никто не заметил. Я не знал, от кого мне прятаться, я этого не понимал. Ещё недавно я не знал, что кто-то может быть врагом, и в моей душе не было такого определения.

Разрушенные дома пугали своими руинами, вывернутые наизнанку, брошенные, непригодные для жилья, повсюду мусор и вещи, чьи-то игрушки. Взгляд постоянно скользил и будто что-то искал. Или это просто резко приобретённая осторожность. Я бежал по улице. Мне надо было найти немного еды. Деньги у меня были, но проблема в том, что всё было разрушено… Взгляд выхватил красный предмет между камней разрушенного дома. Не знаю почему, но я не смог пробежать мимо. Подойдя ближе, я понял, что это флаг. Да, именно он. Я попытался освободить его из-под камней. Ткань рвалась и трещала, но я решил, что ни за что его там не оставлю. Большое полотно, разорванное в нескольких местах, теперь лежало на моих ладонях. Я заплакал и сразу вытер слёзы, чтобы никто этого не увидел. Разорван не просто флаг. Была разорвана моя страна.

Я сжал в ладонях яркую ткань и быстро спрятал её под майку, огляделся и побежал дальше. Искать продукты долго не пришлось. Магазин дяди Али не пострадал от ударов и по-прежнему стоял на том же месте рядом с его же пекарней, только теперь вокруг были руины, и создавалось впечатление, что за небольшой промежуток времени магазин просто каким-то чудесным образом поменял своё местоположение. Люди стояли в очереди, но никто не шумел и не толкался. Терпение присуще моему народу, терпение во всех смыслах этого слова и во всех его проявлениях. Когда подошла моя очередь, я купил молоко, хлеб и муку и через минуту уже снова бежал по улице, пытаясь не попасть на глаза военным и вообще никому не попасть на глаза. Сердце бешено стучало. Когда жизнь висит на волоске, ты взрослеешь быстрее. Сердце стучало в ушах. Мне кажется, его было слышно не только мне, как в те дни, когда я спешил на обед, пропустив полдень. Но только сейчас оно стучало громче, в разы громче. Я просил, чтобы не шумело так, но пульс предательски зашкаливал, и сердце, как мотор самолёта, набирало обороты. Мимо меня, также торопясь, проходили и пробегали люди. Никто не хотел попасть на глаза военным. В такие дни вернуться домой было главной целью. Мне было куда и к кому возвращаться. Отец по-прежнему лежал с температурой от воспалительного процесса в раздробленной ноге. Лекарства не помогали, жар не утихал, и от этого болезнь становилась невыносимой и бесконечной. Возможно, я не смогу передать степень ужаса и отчаяния, возможно, не смогу описать его даже приблизительно, но мне казалось, что то, что чувствую я, чувствовали все, кто оказался под огнём в моём городе, в моей стране.

Мама, уложив спать нас, не отходила от отца, который иногда говорил, что немного больно, но думаю, что боль была невыносимой именно в эти моменты. Смеркалось. Из трещины в крыше, возникшей после ударов, тонкой струйкой побежала вода. Ливень с громом от недельной жары беспощадно барабанил по городу. Я подставил кастрюльку, чтобы нас совсем не затопило, и в комнате начал раздаваться новый звук, звук воды о металл. Не решаясь подойти к маме, я просто лежал и ждал, когда она пойдёт на кухню. Я лежал и смотрел в потолок, слушал шум дождя, и мне он нравился. Только бы не грохот взрывов, а просто дождь. От этого было спокойно, как будто маленькая передышка, как будто именно при такой погоде ничего страшного произойти не могло.

Через час я услышал, как мама убирает на кухне. Вся уставшая и расстроенная, она замачивала горох, чтобы завтра приготовить обед. Я подошёл тихо, взял её за руку. Мама посмотрела на меня с улыбкой, которая была только на лице, но не в глазах. Спросила, почему не сплю. Не знаю почему. Не могу сказать. Перед глазами круглосуточно стояли руины, больной отец, война, и сон сам по себе отказывался приходить. Я попросил у мамы нитки. Она даже не спросила, зачем они мне так поздно. Достала из шкафа коробку для рукоделия и отдала мне. Красные, жёлтые, зелёные нитки перепутались в коробке. Но, главное, я нашёл все цвета, все цвета флага моей страны и принялся его штопать. Иголка протыкала пальцы, стежки ложились неохотно и неровно, по-детски. Несколько часов я пытался отремонтировать флаг, и у меня это получилось. Моему восторгу и радости не было предела. Возможно, для вас это просто ткань, но для меня это символ будущего моей страны, и этот символ мне удалось починить, а значит, и взрослые смогут остановить войну, смогут всё починить.

Мама ушла спать, поменяв бинты отцу и дав ему обезболивающее. В доме стало совсем тихо. Младшие брат и сестра мирно посапывали в соседней комнате, дождь продолжал стучать и сочиться из трещины в потолке… А я знал, что смогу уснуть только с рассветом. Это совсем недавно стало моей привычкой. Мне казалось, что стоит закрыть глаза, и я буду беспомощным и таким маленьким, намного меньше, чем я есть сейчас. Я боялся закрыть глаза. Казалось, эта тишина может в любой момент прерваться разорвавшимся снарядом, как было уже несколько дней подряд. Я лежал, упорно борясь со сном, и просил, чтобы побыстрее настало утро. В моём детском сознании утро было почему-то безопасным. Наше жаркое лето сменили дожди, стало прохладно по ночам, сыро. Я натянул старый плед и начал считать капли. Подушка пахла мамиными руками. От усталости в голову ничего не приходило, кроме слов «не спи»… Я хотел, чтобы просто закончилась война, чтобы снова, как прежде, были обычные дни, которые, возможно, для кого-то были бы однообразными и скучными – серая обыденная жизнь тысяч людей таких, как я.

Мне папа обещал велосипед. Ни у кого из мальчишек на моей улице его не было. Большой, с красивой рамой… Я видел его на картинке в журнале, который дядя Али дал мне посмотреть. И я загорелся. Записал его себе в список самых сокровенных желаний и попросил у отца. Сейчас я лежал и думал, что если бы он был у меня завтра, то по разрушенному войной городу я даже не смог бы проехать. Война ломает не только дома. Она ломает мечты и мои мечты тоже сломала. Может, больше и нет никакого будущего, нет впереди никакой учёбы, никаких друзей, нет велосипеда и праздников. А что, если нет ничего, кроме маминых слёз, грязных малышей, моей голодной семьи и больного отца? Что, если так будет всегда? Вы спросите, что чувствую я. Я не уверен, что вообще могу описать то, что у меня внутри. Есть ли у меня шанс что-либо изменить? Разве я решаю хоть что-то? Кто забрал у меня мой мир? Кто забрал у меня тихое детство с машинами и мячом из пакетов, жёлтые от солнца улицы и небо цвета бирюзы?

Тихо… Азан… Такая слабость, но только сейчас я понимал, что могу уснуть, ведь ещё немного – и утро, и этой ночью ничего не случилось. Спасибо. Не знаю кому, но спасибо. Может быть, вам, тем, кто сегодня передумал нанести удар. Неважно. Просто спасибо и привет новому дню.

Солнце зайчиком разбудило меня где-то в обед. Мама разговаривала с отцом, ему стало лучше, и они о чём-то шутили, кажется, какую-то глупость сказала сестрёнка. Меня до глубины души радовала их улыбка, которую я слышал, именно слышал. Я даже закрытыми глазами видел улыбку мамы и папы. Самые добрые и родные мои люди…

Я, конечно, не выспался, но надо было бежать в аптеку за лекарством для отца и, возможно, в магазин за продуктами. Лохматый, я вышел из своей комнаты. Моя семья улыбалась мне. В разбитое окно пробирался ветер и запах базилика и специй. Разрушенный рынок специй, находившийся поблизости, напоминал о себе… Пообедав и натянув старенькие штаны и кроссовки, я выбежал на улицу. Кстати, сегодня у меня была особая миссия: зажав под мышкой отремонтированный флаг, я бежал к другу Мустафе, чтобы поделиться своей находкой. Он жил в трёх кварталах от меня, что в мирное время казалось просто двухминутной дистанцией, но сейчас мне казалось, что это как минимум несколько километров. Я так же, как и вчера, достаточно осторожно бежал по улице. Люди в форме передвигались быстрыми шагами, которые иногда переходили в бег. Ощущение суеты и паники… Суета у военных и паника у мирных жителей. Когда упали первые снаряды, повреждений было не так много, но всё же заметно… Я тогда ещё не понимал, что это те дни, которые делили мою жизнь на до и после.

Bepul matn qismi tugad.