Kitobni o'qish: «Демоны брельского двора»

ПРОЛОГ

Во всех Южных Землях (что уж говорить про Северные) не было королевства прекраснее благословенной Брелы, и этот непреложный факт не оспаривал никто – кроме проклятых лигорийцев, разумеется.

Страна расстилалась вдоль глубокой удобной бухты – Моренского залива, где в изобилии водилась рыба и разные морские гады; термальные воды, расходящиеся во все стороны от вулкана, в избытке снабжали территорию всей государства пресной водой, порождая буйство растительности, в котором утопали горы и долины, и даря прославленные целебные источники и не менее целебный воздух. Климат также был самым что ни есть благоприятным: зимой здесь никогда не было слишком холодно, а летом слишком жарко. Возможно, поэтому народ Брелы отличался веселым, мягким, кротким и миролюбивым нравом, врожденным художественным вкусом, поэтичностью и музыкальностью, благодаря чему мир обрел великое множество баллад и народных песен немыслимой красоты. Во всяком случае, если верить людям патриотическим, а не верить им в некоторых случаях совершенно невозможно – если, конечно, вы хотите сохранить целой свою шкуру.

Воздвигнутая на берегу залива, несущему свои прозрачные воды к изрезанному побережью, раскинувшаяся на пяти холмах Морени не имела равных среди других столиц.

В общем, Брела была благословенным краем (и даже лигорийцы в глубине своей мелкой лягушачьей душонки это знали, чума их забери), сравнимом разве что с райскими кущами.

Но только не в феврале. Последний месяц зимы знаменовался непрерывными дождями, которые шли каждый божий день, портя репутацию страны. И надо признаться, что зимы в Бреле случались настолько холодными, что каналы в Морени, а то и мелкие речушки покрывались коркой льда. А за все лето, бывало, ни одной дождинки не прольется, жара стоит страшенная, все пересыхает к дщери адовой, и никакие подземные воды не спасают урожай. Такое, слава Создателю, случается нечасто, но знающие люди предсказывают, что в этом году лето выдастся сухим, как глотка пьяницы. А когда раз в сотню лет просыпался вулкан, то дело, в самом прямом смысле, пахло жареным. И если уж говорить до конца откровенно, то брельцы являли миру свою кротость только в тот момент, когда им было все по нраву, то есть почти никогда. В остальное же время это был вздорный и скандальный народец, более того, в отличие от того же лигорийского, более или менее цивилизованного, дикий, темный и до ужаса фанатичный – таково было суждение просвещенных людей, а спорить с просвещенными людьми хоть и не так опасно, как с некоторыми патриотическими, но чревато ощущением собственной умственной и нравственной неполноценности (впрочем, ощущение это может возникнуть от любого общения с просвещенными людьми, даже и на более невинные темы, и причиной его служит естественное превосходство просвещенных людей над обычными). Что думал сам народ по этому поводу, неизвестно, поскольку никому не приходило в голову поинтересоваться его мнением. Однако надо сказать, что прекрасный брельский народ в последние годы правления последнего короля из династии Базасов – хоть повторение это и режет слух, но оно здесь совершенно необходимо – действительно приобрел достойную всяческого осуждения привычку чуть что хвататься за вилы (и поднимать на них все, что встречается на пути, в первую очередь сборщиков налогов и землевладельцев), и до конца от нее не избавившийся, даже сейчас, при мудром и справедливом правлении мудрого и справедливого короля Эрнотона I Альменара. Справедливости ради стоит заметить, что две кровопролитнейшие войны, случившие за последние двадцать лет нимало не способствовали укоренению в нем (в народе) таких добродетелей, как мягкость и незлобивость.

В общем, не все было ладно в Брельском королевстве. Но гаже всего был февраль. И альду¹ Ги Лацетти предстояло испытать всю гнусность этого месяца на своей шкуре.

Снизу брызгало, сверху лило, со всех сторон дуло, ноги коня скользили по размокшей дороге, и Ги в очередной раз недобрым словом помянул небесные хляби, которые не иначе как вознамерились извергнуть на грешную землю все свое содержимое. Вдобавок проклятая кляча, взятая им на последней почтовой станции, словно нарочно выискивала на дороге ямы поглубже.

На горизонте показалась какая-то хибара, имевшая все шансы оказаться постоялым двором, и Ги подумал, что не худо было бы чего-нибудь выпить и сменить клячу на более достойное звания лошади существо, поскольку означенная кляча готовилась отбросить копыта. Уже сгущались сумерки, а он сегодня в первый и последний раз ел около пяти утра, когда выезжал из Ажена. Тем не менее, он решил не тратить драгоценное время на обед, и поужинать уже в Тирене, где он собирался остановиться на ночлег. До Дуата, где маялся в изгнании Арно, оставалось еще добрых два дня пути.

На хибаре красовалась покосившаяся вывеска, с гордостью сообщавшая путникам, что они имели счастье посетить таверну «Щит и Меч». Вероятно, это воинственное название было призвано оправдать некоторые разрушения в интерьере, и целом таверна выглядела так, словно в недавнем прошлом ей пришлось отразить натиск лигорийцев, и не единожды, хотя с окончания Второй Базасской войны минуло уже семь лет. Хмурый, пахнущий луком и чесноком трактирщик сунул ему большую кружку с горячим вином и специями.

Ги Лацетти с наслаждением потягивал вино, окидывая взглядом зал. Кроме него в таверне было лишь еще два молодца с висельными физиономиями, которые поглядывали на него с интересом, и молодой человек небрежно выложил на стол кинжал и арбалет. Висельники сразу поскучнели и сосредоточились на игре в кости.

Он вытащил из внутреннего кармана записку, обнаруженную на теле Давора Полукса. В ней было всего лишь одно слово, «возмездие», написанное на старо-брельском. Дело было вот в чем: пару недель назад Давор Полукс решил прокатиться верхом. Выехав за ворота крепости, он пустил коня в галоп, и тут у коня лопнула подпруга; всадник упал и сломал себе шею. Его слуга, который раньше служил в доме отца Ги, приехал к нему в Ажен с этой запиской. Еще несколькими неделями ранее Моран Монте погиб в результате несчастливой случайности на охоте: в него попала стрела, предназначавшаяся оленю. Ни о какой пророческой записке никто не упоминал, но Ги подозревал, что она была. Его подозрения переросли в уверенность, когда накануне вечером он обнаружил на своем собственном столе, возле кувшина с вином, непонятно откуда взявшийся клочок бумаги, на котором каллиграфически ровными буквами, черным по белому, было выведено «Возмедияше».

Их было четверо: Давор Полукс, Моран Монте, Ги Лацетти и Арно Альменар. Его королевское высочество принц Арно Альменар, альв² Леридский, сын короля Эрнотона I и наследник престола Брелы, если быть точнее. Позднее к их компании присоединился Кловис Дамиани, хотя большая часть этой самой компании – то есть Давор, Моран и Ги – его не слишком жаловала. Однако Арно для чего-то считал нужным таскать его везде за собой, а все всегда в этой жизни случалось так, как хотел Арно. И за это ему никогда ничего не было. И дело было вовсе не в том, что он родился принцем королевских кровей: нет, Ги был убежден, что эти способности – получать, что хочется без особых усилий и выходить сухим из воды – были дарованы ему свыше и остались бы при нем, родись Арно хоть сыном старьевщика. С Арно было весело. С ним было весело всегда, даже если они ничего не делали. Однако такое случалось редко. Как правило, они всегда были вовлечены в какую-нибудь кипучую деятельность, в основном, волочились в частичном, а иногда и полном составе дружной компании за женщинами и девицами всех возрастов и сословий, изображая яростное соперничество – что делало процесс увлекательнее, а победу – более труднодостижимой и ценной. Правда, Арно утверждал, что тщеславие, наоборот, расшатывает устои добродетели быстрее, чем любовь. И действительно, распаленная столпотворением поклонников жертва уверялась в могуществе своих чар и стремительно утрачивала здравомыслие и стыдливость. Все заканчивалось тем, что бедняжка, возомнившая себя разбивательницей сердец, не в силах перенести собственного жестокосердия, снисходила к одному из несчастных и одаряла его своими ласками. Несчастным этим чаще всего оказывался сам Арно, но бывало, что везло и им – во всяком случае, во вторую очередь. Покинутая вероломным возлюбленным вчерашняя роковая красавица замышляла страшную месть и осуществляла ее с лучшим другом обманщика, отвергнутым воздыхателем. Или отвергнутый воздыхатель, а ныне добрый друг приходил утешать ее. В общем, жертва закидывала чепчик за мельницу, как говорили в Бреле, то бишь пускалась во все тяжкие, и все оставались довольны. Кроме мужей, отцов и братьев, которые полагали себя обесчещенными – в том случае, конечно, правда выплывала наружу, ну и самих дурочек – если они осознавали, что позволили обвести себя вокруг пальца.

Со временем, впрочем, стало понятно, что Арно загребает жар их руками, да и слава об их похождениях разлетелась по всему городу, потому они отказались от подобной манеры ведения военной кампании.

В свободное от любовных завоеваний время они пили, кутили, играли и устраивали драки в тавернах, игорных и прочих веселых домах, задирали других придворных и вызывали их на поединки, насмехались над королевскими сановниками и именитыми горожанами – в общем, предавались обычным для молодежи невинным развлечениям. Мирное и беззаботное течение их жизни было грубо прервано после одной неудачной попойки, когда в таверне случился пожар. Огонь перекинулся на другие дома, в результате чего выгорел почти весь квартал. Городские старшины подняли страшный вой, утверждая, что его высочество и его друзья подожгли таверну потехи ради, однако Ги ничего такого не помнил – впрочем, он вообще ничего не помнил, как и остальные. Ущерба было с пятак поросенка – сгоревшие притоны, которые те же старшины каждый год призывали снести, несколько поджарившихся проходимцев и шлюх, да с полдюжины голодранцев, оставшихся без крова. Последним было выплачено несколько тысяч золотых из казны. В общем, что долго рассказывать, дело не стоило выеденного яйца, однако король не на шутку взбеленился и отправил их всех в изгнание по разным провинциям, а самого Арно – вместе с делегацией в Ферштенбретт, что в Северных Землях, свататься к принцессе Фредегонде.

Молодой человек допил вино и с сожалением поднялся из-за стола. Дождь уже не лил, а лишь противно брызгал в лицо, однако черные свинцовые тучи по-прежнему угрожающе нависали над лесной дорогой. Почему-то он вспомнил безумную кликушу, которая едва не бросилась поперек дороги, когда он выезжал из Ажена. «Трианский дьявол вышел на охоту за грешными душами!», кричала она. Ему стало не по себе, однако он прогнал наваждение и пришпорил коня.

Дорога запетляла меж густыми зарослями кустарников, пошли откосы и овраги. За кустами сплошной стеной стоял лес. Оглядевшись по сторонам, Ги пришел к неутешительному выводу, что местность эта будто была создана для засад и разбойных нападений.

Словно в подтверждение его тревожных мыслей за спиной его послышался стук копыт – все более нарастающе частый и громкий. Обернувшись, он различил вдалеке две тени, смутно напоминающие игроков в кости с постоялого двора. Звучно помянув демонью матерь и адову дщерь, Ги в очередной раз пришпорил коня. Тени, однако же, не отставали, более того, с каждым мгновеньем, они становились все ближе. Он едва успел удивиться, откуда проходимцы взяли превосходных лошадей, как вдруг прямо перед собой обнаружил еще троих всадников, которые вынырнули из чащи и теперь неслись ему навстречу с явно недружественными намерениями. О том, что намерения были недружественными, и даже не просто недружественными, а очевидно враждебными, свидетельствовали арбалеты в их руках. В воздухе раздался угрожающий свист. Молодой человек дернул за поводья, поднимая коня на дыбы, но было поздно: в грудь его словно ударил снаряд, легкие наполнились обжигающей болью, и через мгновенье он уже лежал на земле, таращась помутневшими глазами на проплывающие свинцовые тучи и захлебываясь кровью.

Один из всадников спешился и медленно подошел к нему, снова направляя на него арбалет. Раненый взглянул в его лицо и так изумился, что даже забыл про боль.

– Вы? – просипел он, выбулькивая очередную порцию крови.

– Я, – подтвердил всадник, спуская курок.

1

Солнце заливало залы дворца Торена слепящим прозрачным светом. Амато Мальвораль, младший отпрыск благородной, но обедневшей анконской семьи, пробирался сквозь толпы придворных и слуг по парадной лестнице, коих по случаю приема набилось немыслимое количество. Периодически он останавливался, чтобы поздороваться со знакомыми и обменяться новостями. Преодолев малый коридор, он, наконец, добрался до Зала Славы, и завертел головой, пытаясь найти местечко поудобнее. Это было не так-то просто сделать, придворные стояли у стен в несколько рядов так же плотно, как горожане на центральной площади в утро публичной казни или ярмарки. Наконец, он приткнулся возле одной из колонн, и, убедившись, что обзор достаточно хорош, достал свою записную книжку.

Амато был хронистом при королевском брельском дворе. По правде сказать, он с большим удовольствием назвал бы себя драматургом или писателем, и даже сделал некоторые шаги на этом поприще, однако, престранная вещь, чтобы он ни пытался написать: пьесу, поэму или рассказ, в итоге получались те же хроники, в чем он в очередной раз убедился не далее, как прошлой ночью. Со вздохом вспомнив «Оду Весне», закончившую свою короткую жизнь в камине, он принялся записывать услышанные по пути новости и сплетни.

Самой главной новостью, обсуждаемой во всех гостиных столицы была женитьба первого министра Жеана Нелу на девице из простонародья. Нельзя сказать, чтобы данный поступок скандализировал общество, все-таки канцлер отнюдь не принадлежал к цвету аристократии – нет, он был сыном откупщика, вознесенный на вершины власти благоволением короля, как и многие другие (здесь надо отметить, что представители знатных домов находили привычку его величества окружать себя людьми из низов, лично ему преданных и только от него зависящих, весьма прискорбной и достойной всяческого порицания). Так вот, ожидалось, что тан³ Нелу, который был еще относительно молод и предусмотрительно не обзавелся до сих пор семьей, непременно женится на какой-нибудь высокородной, но бедной, как храмовая мышь, девице из провинции, чтобы придать своему имени аристократический блеск. Так испокон веков поступали все выскочки, из недавних примеров – командор Рохас, капитан личной королевской гвардии и комендант Торена. Причем Рохасу повезло исключительно: он исхитрился жениться на девице не только знатной, но и богатой, и даже весьма недурной собой – а потом стремительно овдоветь. Новоявленная же танна Нелу, как уже было сказано, не могла похвастаться ни родословной, ни состоянием. Говорили, правда, что она бесподобно, божественно, сказочно красива, что Нелу нашел ее то ли в лесу, то ли в каком-то придорожном трактире и влюбился насмерть. Возможно, это являлось некоторым преувеличением – Амато с трудом представлял себе, чтобы холодный расчетливый канцлер внезапно воспылал безумной страстью, однако по всей очевидности, брак этот был заключен не по расчету, и новоявленный муж рассчитывал на любовь и верность юной красавицы супруги. Многие находили сей поступок весьма смелым, однако опрометчивым и недальновидным, принимая во внимание побитое оспой лицо канцлера, его выдающийся нос, скверный нрав, откровенную скучность и скаредность. Новобрачный, вероятно, и сам мыслил сходным образом, поскольку держал жену взаперти, подкидывая дров в костер общественного любопытства.

Вторая новость была печальной. На дороге из Ажена в Тирену был найден мертвым друг наследного принца, Ги Лацетти, адьд Серано. Предполагали, что это нападение разбойников. Само по себе происшествие сие было прискорбным, но обыденным, благо разбойников в Бреле всегда водилось в избытке. Однако, принимая в расчет, что не так давно еще двое друзей принца погибли во цвете лет, оная смерть не могла не выглядеть странной. Грешили, по большей части, на кару Всеведающего, которая настигла молодых людей за бесконечные попойки, неумеренный разврат, бесчинства и тому подобное безобразное поведение. Почти два года назад зарвавшиеся наглецы исчерпали терпение общественности и короля, и были изгнаны из столицы. В Морени остался лишь альд Кловис Дамиани, за него вступился отец, наместник одной из провинций на востоке.

«Бездарный виршеплет», – привычно подумал Мальвораль и поискал глазами соперника.

Дело в том, что сочинительство, с легкой руки принца Арно, вошло в моду при дворе и стихи стали писать все, кому не лень (в том числе и сам Амато). И хотя в большинстве своем плоды этих литературных изысканий оставляли желать лучшего, именно стихи Дамиани больше всех оскорбляли чувство прекрасного молодого человека, хотя мысль о том, что они были еще хуже, чем его собственные, являлась для него некоторым утешением.

Означенный виршеплет быстро нашелся: он стоял рядом с танной Камиллой альдой Монтеро – Бевиль – первой фрейлиной и близкой подругой королевы, и нашептывал ей что-то на ухо. Прекрасная альда прикрывала веером лицо, однако карие глаза чайного цвета выдавали ее смех.

– Когда вернется Меченый, этому вертопраху несдобровать, – раздался над ухом хрониста чей-то голос. По всей видимости, парочка привлекла внимание не только Амато.

– Не думаю, – отвечал другой голос, – Рохас не ревнив, что весьма разумно, потому что таких поклонников у альды Монтеро, как дыр в городском бюджете, и убивать их всех утомит даже такого головореза, как он. Интересно, где он пропадает уже второй месяц?

Меченым командора Рохаса называли из-за огромного количества шрамов на теле, включая лицо: поговаривали, что их насчитывается едва ли не два десятка. Связь командора и танны Камиллы длилась уже пару лет, и считалась практически брачным союзом (хотя и вопиющим мезальянсом, ведь танна Камиллы принадлежала к довольно древнему роду, а тан Рохас был сыном простого солдата и человеком с темным прошлым – да и настоящим тоже, чего греха таить).

«Какая красивая пара, – вздыхали юные сентиментальные фрейлины принцессы Мелины, – как жаль, что они не могут пожениться, и подумать только, из-за такого пустяка!»

Пустяком был шестидесятилетний тан Бевиль, альд Монтеро, муж красавицы, который отказывался последовать примеру жены тана Рохаса и освободить молодую, полную сил женщину от своего тягостного присутствия. Подобная черствость вызывала у сердобольных девиц негодование. И действительно, цветущее здоровье супруга не оставляло влюбленным ни одного шанса на ближайший десяток лет. «Вот что бывает, когда выбираешь жену на тридцать лет моложе, – с мстительной радостью хмыкали дамы, распрощавшиеся с юностью в прошлом столетии. – Однако же король – это совсем другое дело, – поспешно добавляли они. – У него с королевой совсем небольшая разница, всего-то двадцать с небольшим, да и вообще он в свои годы мужчина хоть куда». С этим утверждением было трудно поспорить. Почти все придворные дамы в возрасте от двадцати пяти до шестидесяти имели возможность хоть раз убедиться, что король, которому недавно исполнилось сорок девять лет – это мужчина хоть куда.

Амато неожиданно заметил, что взоры многих придворных устремлены на одну из соседних колонн. Он повернул голову и обнаружил у колонны альду Монтеро. Еще одну. Он повернулся обратно и убедился, что первая альда находилась на том же месте и по-прежнему была увлечена беседой с виршеплетом Дамиани. Молодой человек понял, что стал жертвой зрительного обмана и принялся рассматривать даму у колонны. Незнакомка обладала такими же темными вьющимися волосами, что и танна Монтеро, такими же большими глазами (правда, светлыми и немного удлиненными), пухлыми губы и тонкими мягкими чертами лица, она была примерно того же роста и телосложения, однако при всем поразительном сходстве принять ее за танну Камиллу можно было лишь в первое мгновенье. При более детальном рассмотрении становилось очевидно, что это все же другой человек. Быть может, это ее кузина или дальняя родственница, из провинции, и явно небогатая.

Она выглядела немного моложе танны Камиллы, на ней было простое темное шелковое платье, а из украшений лишь скромная нитка мелкого жемчуга на шее, да пара таких же маленьких жемчужных сережек. Волосы были убраны в простой узел на затылке. Она стояла прямо, и со спокойным интересом рассматривала парадный зал и толпу придворных, изнемогающих в ожидании окончания затянувшегося совета и появления короля. Амато посчитал, сколько раз он мысленно произнес слово «простой» и подумал, что в этом состоит главное отличие незнакомки от своей блистательной родственницы.

Последняя, отметил Амато, в очередной раз повернув голову, теперь тоже смотрела на свой двойник. Во взгляде ее читалось неподдельное изумление, отчего летописцу пришлось признать, что он ошибся в своих предположениях. Это же она, услышал он шепот за своей спиной, «бастард Эртега». Амато едва не хлопнул себя ладонью по лбу. Как он мог забыть про саму скандальную новость этих наполненных скандальными новостями последних недель. И в самом деле, на днях ожидалось прибытие ко двору плода греховного, незаконного и святотатственного союза бывшего первого жреца Брелы, отпрыска древнего и славного рода Эртега (кстати говоря, дальних родственников семейства Льянсолей, из которого происходила танна Камилла – все-таки он не ошибся относительно причины их сходства) с распутной ведьмой, дочерью проклятого народа севардов – магов, чернокнижников и конокрадов, которые в стародавние времена подписали договор с дьяволом, обменяв души своих потомков на колдовскую силу. Самые бедные представители этого богомерзкого племени странствовали по городам и селам, и зарабатывали себе на хлеб разными непотребствами: гадали по руке, на картах и прочих подручных средствах, зачаровывали добрых людей, чтобы сподручнее вытащить у них кошелек, и наводили на них порчу (по заказу других добрых людей, как заметил один знакомый остряк Амато), а богатые и ученые часто служили у знатных особ и даже у правителей астрологами и магами, что, конечно, не делало их менее богопротивными.

Во все эти росскозни Амато не верил, однако после одного случая на ярмарке испытывал к севардам отчетливую неприязнь. Тогда он имел глупость поддаться на уговоры рыжеволосой красотки в ярких тряпках и послушать про свою судьбу. «Тебя ждет слава и богатство, – страстно шептала гадалка, неотрывно глядя на него своими золотисто-желтыми севардскими глазищами, отчего ему делалось и сладко, и жутко одновременно, – но также великие испытания и бедствия, потому что великий талант порождает великую зависть. Этой беде все же можно помочь. Золото ослепит завистников и помешает им тебе вредить. Положи свой перстень на ладонь, а я прочитаю над ним заклинание, и более ничья злоба не коснется тебя. Не бойся, – добавила она, заметив колебания Амато, – я не коснусь его. Он всегда будет перед твоими глазами». Амато послушно положил на ладонь перстень и стал неотрывно на него смотреть под мерное бормотание гадалки. Через некоторое время кто-то любезно попросил его убраться с дороги, и Амато с удивлением обнаружил, что и перстень, и севардка исчезли, равно как и кошелек, парадная шпага, а также золотая перевязь – последнее богатство его семьи.

Он испуганно отвел глаза от незнакомки, которая, впрочем, уже не могла считаться таковой. Насколько он знал, танна Далия Эртега была сиротой и жила со сварливой теткой в единственном оставшемся доме в предместье Боабдиль. Остальное имущество семьи отошло короне еще восемнадцать лет назад после Первой Базасской войны, поскольку Эртега, разумеется, поддержали бывшего короля Лорна Базаса: все мужчины этого рода воевали на его стороне и погибли вместе с ним. О том, что девушка будет представлена ко двору, стало известно еще пару недель назад, но событие это постоянно откладывалось, не в последнюю очередь по причине негодования, охватившего двор. Знатные вельможи были до глубины души возмущены и потрясены тем, что им придется лицезреть подобную особу в своем кругу.

Охваченные негодованием придворные воздевали руки к небу, призывая его в свидетели неслыханного позора и перечисляли все преступления женщины (ныне покойной), от которой бедняжка имела несчастье родиться. Оная женщина, распутная севардская колдунья, была, во-первых, севардкой, во-вторых, колдуньей, в-третьих, блудницей, в-четвертых, злым, алчным, безжалостным и бессердечным созданием (хотя последнее обстоятельство было бы еще простительно, родись она в мало-мальски приличной семье). Отец же ее подвизался астрологом и магом у альда Эскуши, и вместе они приносили человеческих младенцев в жертву ради достижения бессмертия и пили их кровь (и ладно бы это принесло хоть какой-то результат, но нет, кровь младенцев была растрачена совершенно бездарно, поскольку альд Эскуши умер лет десять назад, а богомерзкий чернокнижник бежал из страны). Кроме того, сама девица Эртега являлась незаконнорожденной, поскольку Примасерат⁴, Верховный Храм всей Окитании⁵, брак жреца-отступника с ведьмой не признал. Наконец, хотя было вполне достаточно и предыдущих пунктов, общеизвестно, что жрецы, отступающие от своих обетов, дают жизнь демонам, а поскольку она была не только дочь жреца, но и наполовину севардкой, это означало, что она демон вдвойне, хотя мало кто мог объяснить, что это означает в практическом плане. И в довершение всего, девица воспитывалась в Рамале, а уж больших нечестивцев, безбожников, интриганов, лицемеров, изменщиков, бесчестных трусов, пройдох и кровопиец, сребролюцев и мздоимцев, чем жители этой гнусной страны, не найти во всех Южных Землях. В общем, выросшая в подобном окружении особа должна была быть настоящим чудовищем, если не в прямом смысле, то в переносном.

– Наконец-то мы дождались Трианского дьявола, господа, – упражнялся в остроумии Дамиани неделю назад, когда речь в очередной раз зашла о танне Эртега.

Было бы, конечно, странно, если бы никто не вспомнил об этом набившем оскомину злосчастном пророчестве. Трианский дьявол (он же Трианский демон или Трианская дьяволица) получил свое имя из-за города Триана, в котором обитал пророк, впервые провозгласивший ее появление. Суть зловещей легенды заключалась в следующем: однажды дьявол пошлет в Брелу свою дочь, чтобы она пробралась на королевский трон и низвергла страну в пучину бедствий и нескончаемого ужаса, а затем и вовсе привела ее к гибели. Явление демоницы будет ознаменовано разными неурядицами, такими как засуха, неурожай, падеж скота, пожары, восстания, войны и болезни, а самое главное – в этот злосчастный год небо обагрится кровью. Посему народ Брелы бдительно следил за небом, а также женами и любовницами королей и наследных принцев, с тем чтобы успеть вовремя изобличить дщерь адову и низвергнуть ее в адское ущелье обратно к родителю.

В общем, шумиха была знатной, и, если бы не заступничество добросердечной королевы, танне Эртега перед сиятельным взором их величеств предстать бы не удалось. Однако можно было не сомневаться, что жизнь ее при дворе окажется нелегкой, заключил Амато, с сочувствием глядя на девушку. Она держалась по-прежнему спокойно под взглядами почти двухсот придворных, которые теперь уже все были обращены на нее, лишь побледневшее лицо выдавало ее волнение. Амато медленно пошел вдоль стены, пытаясь уловить обрывки разговоров. Общее мнение склонялось к тому, девица, пожалуй, красива, но и только. Красотой при дворе короля Эрнотона поразить никого было нельзя. Все дамы здесь были красивыми, или как минимум, миловидными, поскольку те, кого небеса не одарили в этом плане, безжалостно изгонялись в Марсемарский дворец к альвелле Мильян, сестре короля, чтобы они своим видом не нарушали гармонию и не портили репутацию Брельского двора, как места, исполненного красотой.

– И она совсем не похожа на мать, – говорила госпожа Рекалье. –Я хорошо помню ее, у ней были такие глаза… ну знаете… магнетические. От нее просто невозможно было оторвать взгляда, она буквально завораживала. Вы знаете, что улицу, на которой она жила, переименовали в Горячую? А эта выглядит как благонравная воспитанница монастыря. Где она только взяла это платье?

Разочаровавшись в сверхчеловеческой природе бастарда Эртега – совершенно ясно, что ни один уважающий себя демон не позволит себе выглядеть столь уныло и благопристойно – придворные внезапно осознали, что уже битый час толпятся в душном зале. «Это невыносимо», послышалось со всех сторон. «Когда же придет король?»

Буквально в эту минуту, словно услышав призыв подданных, в зал вошел король и быстрым шагом направился к трону. Те, кто имел счастье (или несчастье) хорошо знать Его Величество, по его виду сразу же догадались, что оно (Величество) очень сильно не в духе. За монархом с унылым видом тащились министры, советники и военачальники, через другую дверь в зал зашли королева и принцесса с дежурными фрейлинами. Августейшие персоны расселись, и началась церемония, ради которой здесь все собрались: раз в неделю король объявлял о новых указах и назначениях на новые должности, после чего ему представляли несколько новых людей. Дело шло куда быстрее, чем обычно: король, по всей видимости, желал как можно скорее покончить с формальностями и отправиться на охоту. Не прошло и сорока минут, как он начал подниматься с трона, но в тот же момент к нему подскочил церемониймейстер и что-то торопливо зашептал. Суверен мрачно кивнул и с обреченным видом уселся обратно. Церемониймейстер торжественно объявил: «Танна Далия Эртега!»

Придворные немедленно сбросили с себя состояние полудремы и оживленно зашептались. Танна Эртега медленно прошла к трону и присела в глубоком реверансе перед их Величествами. Эрнотон задумчиво молчал, устремив на девушку внимательный взгляд. Амато, прекрасно помнивший свое ощущение от монаршего взгляда – а ощущение это было таково, что король прямо сейчас изучает содержимое твоего черепа и рассматривает твои легкие или селезенку – в очередной раз посочувствовал бедняжке. Воцарившуюся тишину, казалось, можно было разрезать ножом.

– Рады лицезреть вас при нашем дворе, танна Эртега, – наконец, произнес король. – Как здоровье вашей дорогой тетушки, танны Киреннии?