Kitobni o'qish: «Знак с той стороны»

Shrift:

* * *

Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни…
Екклезиаст, гл. 3

Все действующие лица и события романа вымышлены, любое их сходство с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.
Автор

Пролог

С утра шел снег и дул шквальный ветер; потом полил ледяной дождь, а к полудню вдруг все разом прекратилось – как по мановению волшебной палочки: ветер стих, и перестал хлестать дождь; сразу стало удивительно тихо; черные тучи нехотя разошлись, и выглянуло низкое свинцовое солнце.

Игорь Васильевич, бывший учитель физики, ныне пенсионер, вывел погулять своего пса, немолодого сеттера Донго. Пес сделал свои дела и запросился домой, но Игорь Васильевич строго сказал: «Гулять!», и они пошли на край Посадовки, к небольшому леску, излюбленному месту пикников местных жителей и гостей из города. Но то летом, а сейчас лесок был пуст и печален. Белые стволы берез как привидения, густой подшерсток орешника, почти облетевшего, с буро-зелеными скукоженными листьями, пружинящий, полузасыпанный снегом ковер из почерневших листьев, глубокие лужи, затянутые тонким ледком, – такова роща сейчас, и гулять там – удовольствие сомнительное. Тем более под ноги то и дело попадались пустые пластиковые и стеклянные бутылки и всякая дрянь, оставшиеся с лета. Игорь Васильевич, не торопясь и останавливаясь на каждом шагу, чтобы рассмотреть куст лопуха или пожухлые прутики цикория, на которых, к его удивлению, торчали несколько бледно-голубых цветков, продвигался в сторону рощи.

– Смотри, Донго, какова сила жизни! – говорил он своему недовольному псу. – Снег, холод, а такая нежная субстанция, как цветок, сохранилась! Среди всей этой серости и слякоти – небесная голубизна… Совсем как в жизни, просто удивительно! Это внушает надежду, правда? Так и в жизни, мой мальчик. Нужно только не терять надежду. Ибо это стержень, на котором вертится наш земной шарик.

Донго заскулил и натянул поводок, таща хозяина в сторону поселка. Он был согласен со сказанным и не терял надежды, что они сейчас развернутся и направятся к дому.

– Донго, мы еще немного пройдем, посмотрим, что там, и сразу домой, хорошо? И тогда пообедаем… Обед нужно заслужить, ты не находишь? Нужно походить, прогулки полезны для здоровья, говорят врачи. Я бы на твоем месте побегал, тогда и аппетит получше, если побегать, особенно под черносмородинную настоечку. И подышать свежим воздухом тоже способствует, так сказать. Не хочешь? Тогда я себе чуть-чуть, а тебе, мой друг, косточку. Хочешь косточку, Донго?

Так, неторопливо гуляя и беседуя на разные темы, достигли они опушки леса. Было удивительно тихо, сюда не долетали городские шумы; тишина обволакивала, была густой и вязкой и, казалось, слегка шуршала. А возможно, шуршал, наползая, туман.

– А это что у нас тут? – спросил Игорь Васильевич Донго, разглядев за кустами лещины автомобиль. – Кто это сюда к нам приехал, а, Донго? По такой погоде? Да по снежку?

Они подошли ближе. Донго заскулил. Игорь Васильевич заглянул в окно машины, почти уткнувшись в него носом, и с удивлением обнаружил, что там пусто. Он выпрямился, повел взглядом. Вокруг стоял лес – печальные деревья и кусты затягивались подступающим со всех сторон туманом. Игорь Васильевич зябко передернул плечами. Перевел взгляд на машину, присмотрелся. На крыше застыла ледяная корка, а на окнах налипли жухлые листья.

– И следа от колес нет, – заметил Игорь Васильевич. – Из чего мы делаем вывод… Какой мы делаем вывод, Донго?

Донго оглянулся на хозяина и снова заскулил. Белесое солнце меж тем скрылось, как и вовсе не было, в природе потемнело, и в жухлой траве зашуршал мелкий дождь. Игорь Васильевич невольно оглянулся, отступил от машины и сказал нарочито бодро:

– Правильно, Донго! Мы делаем вывод, что машина стоит здесь давно и появилась еще до снега. То есть, я думаю, пару дней, никак не меньше. И что бы это значило, мой мальчик? Где хозяин? Бросил машину и ушел? Или злоумышленник угнал чужое транспортное средство и спрятал здесь? А потом заблудился и потерял дорогу? Интересный получается казус, Донго. И что же теперь прикажешь делать?

Песик подошел к машине, обнюхал передние колеса, обошел вокруг, остановился у багажника. Встал на задние лапы, опираясь передними на крышку. Игорь Васильевич с интересом наблюдал.

– Что там, Донго? – спросил он. – Что ты там унюхал, мальчик?

Донго оглянулся на хозяина, мотнув намокшим хвостом, поднял морду кверху и вдруг завыл. Его тонкий, с переливами, тоскливый вой увязал в сыром туманном воздухе, от чего лес стал казаться еще более печальным и безнадежным…

…Бригада прибыла через минут сорок. Трое вывалились из внедорожника, водитель остался внутри. Они походили вокруг машины, заглянули через окна в пустой салон, попробовали открыть дверцы. Машина была заперта. Один из прибывших тут же позвонил по мобильнику и продиктовал номер. Другой попытался открыть багажник. К его удивлению, тот легко подчинился. Оперативник издал невнятный звук, похоже, выругался, и отступил.

Вся троица сгрудилась, рассматривая то, что находилось в багажнике. Игорь Васильевич подошел ближе и тоже заглянул. И тут же отпрянул, почувствовав, как защемило сердце и закружилась голова. В багажнике накрытая полупрозрачной полиэтиленовой пленкой лежала женщина. Он неясно увидел синеватое лицо с провалами глазниц, темные влажные волосы и тонкую кисть руки…

– Папаша, вы чего? – спросил тот, что был поближе. – Вы в порядке? Сердце схватило?

– Ничего, ничего… Сейчас пройдет, – с трудом прошептал побледневший Игорь Васильевич. – Господи… кто ее?

– Будем искать, – ответили ему. – Вы тут никого больше не видели? Машина знакомая? Вы не пытались открыть дверцы или багажник?

Получив отрицательные ответы, оперативник крикнул в сторону внедорожника:

– Володя, отвези папашу домой! Запишешь номер телефона и адрес…

Глава 1
Старые долги

…Под старость краток день,
А ночь без сна длинна.
И дважды в год к нам не придет
счастливая весна…

Роберт Бёрнс

…Шаги… Ближе, ближе, ближе… Один, два, три, четыре… Неторопливые, издалека, размеренные. Скрип паркета. Шелест открываемой двери. Дыхание человека, тяжелое, с присвистом, как у смертельно больного. Где-то далеко ударили часы. Женщина в постели вздрогнула и прислушалась. Затаила дыхание. Дребезжащий звук старинного механизма ударил по нервам. Короткая тишина. Новый удар. Тяжелая глухая волна страха, ком в горле… Третий удар. В свидетельстве о смерти записано: три часа утра. Час ухода или кончины. Плюс-минус две-три минуты. Значит, три часа три минуты. Или три часа пять минут. Замирает сердце, нервные волокна уже не проводят боль, угасает слух, глаза еще открыты – подрагивают ресницы, – но уже не видят, остановилось дыхание, и настала напряженная тишина. Стала машина, двигатель замер, но где-то внутри еще что-то происходит, окончательные слабые сокращения выталкивают из сердца последнюю порцию крови, а потом ее бег постепенно замирает. Двигатель еще теплый, но уже стоит; тело сохраняет тепло почти сутки. Мозг еще работает – специальная аппаратура может уловить сигналы и явить разноцветные бегающие кривые. Они еще трепещут, мозг что-то производит – то ли мысли, то ли крик «sos», то ли бессмысленно сокращаются, замирая, нервные волокна. Принять и осознать информацию уже некому, связи порвались. Пики бегущих кривых на экране уплощаются, становятся ниже, ниже и в конце концов вытягиваются в длинные ровные линии, а потом меркнут…

Она держала его за руку. Рука была теплая, она чувствовала биение пульса. Когда рука вздрогнула в последний раз и замерла, она поняла: все…

Три часа ночи, самое мерзкое время, мысли лезут и расползаются гадкой липкой кашей, где все в кучу: стыд, сожаление, раскаяние за подлость и предательство, страх возмездия, мысли о карме, и главное – что теперь? Подведение итогов. Скорее для него, а не для себя. О, для себя она все еще на белом коне. Знамя развевается, грива дыбом, в руке палаш, рубка сплеча, упоение победой, торжествующий марш, оркестр – туш! Капитуляция, враг повержен и бежит. Горе побежденным! Сверкание глаз, раздувание ноздрей. Кто не с нами, тот против нас! Рукоплескание, любовь сторонников и ненависть поверженных. То ли действительно так, то ли попытка оправдаться…

Он стоит на пороге спальни. В белом – саван? Седая голова, черт лица не разобрать. С поникшими плечами. Стоит молча. Босой, на холодном полу. Она словно почувствовала ступнями этот холодный пол. Она сбрасывает одеяло, ей жарко.

– Коля, ты?

Ей не нравится собственный голос, ей кажется, голос дрожит, в нем предательская неуверенность.

Он молчит. Глаз не видно, вместо них – черные ямы. Ей кажется, он качает головой. Голова белая. Не простил, не забыл. Тогда молча смирился, а сейчас… Приходит, стоит, качает головой. Осуждает.

– Господи, ну виновата! Виновата! Прости, дура была! Я все сделаю, клянусь. Время еще есть… Скажи хоть что-нибудь! Не молчи! Ты всегда все принимал, ты не пытался возразить, если бы ты хоть раз попытался… Но ты молчал. Я была бессердечной дурой! Нет, не так. Я делала дело, понимаешь? У меня не было щита, уж извини. Все сама. Всегда. На войне как на войне. Ты мне веришь? Я все исправлю. Клянусь! Скажи хоть что-нибудь! Неужели за всю жизнь ничего не было? Было же! Было! Хотя бы вначале… Скажи, не молчи!

Ей хочется выть, умоляя о прощении. Внутри себя она воет беззвучно и страшно. Единственный, кто принимал ее, кто любил… Сломала как куклу. И того, и другого. Обоих. Уничтожила. Лишила всего.

Почему понимание приходит, когда уже ничего не исправить?

Мужчина молчит. Она пристально всматривается, пытаясь узнать его черты, но фигура у двери истончается, скукоживается, делается ниже и окончательно исчезает. Она всматривается – в дверном проеме пусто. Ушел, ничего не сказав. Как и раньше, как всегда. Поначалу пытался, но она твердо сказала: будет так, как я решила. Сказала, как отрезала.

Иногда она просит: уйди! Не мучай! И он слушается, уходит, а ей не легче. Он всегда послушно уходил. Здоровый жизнерадостный мужик-мастеровой с золотыми руками. Она вспоминает его сутулую спину, потухшие глаза, седину… Однажды ей пришло в голову, что она собирает камни – по камешку, большому и маленькому. Идет босая по растрескавшейся сухой земле, усеянной камнями, нагибается и подбирает их, складывает в холщовую торбу, висящую на шее, уже и не разогнуться – тяжела ноша. Серый низкий потолок неба, серая сухая земля, бесконечная пустыня, а вдали – такие же согбенные молчаливые фигуры собирают урожай камней. Вот и весь смысл: разбрасывать и собирать. Если успеешь…

Иногда их двое, и ей приходит в голову, что они там встретились и теперь вместе, хотя здесь друг друга не жаловали. Они стоят на пороге, глядя на нее проваленными глазницами – старый и молодой, соприкасаются плечами, молчат. Отец и сын. Я же все для тебя, бормочет она. Все! Ни в чем отказа не было, душу отдавала… Проклята. За что? Одному – все, другому – ничего, а теперь они вместе, смотрят оттуда, осуждают, помирились. Теперь они против нее, все против нее… За что? Вкалывала как вол, надрываясь, тащила воз, забыв, что есть беззаботная праздничная жизнь, шмотки, курорты, поездки, блестящие побрякушки. Вол женского пола, игра природы…

Часы в гостиной бьют четыре. Уже не уснуть. Она включает ночник, достает из тумбочки трубочку с пилюлями, высыпает на ладонь две и замирает, прислушиваясь, чувствуя, как обдает ужасом. Тонкие плоские звуки шарманочного вальса иголками впиваются в виски: раз-два-три, раз-два-три… Она переводит дух и прислушивается. Показалось! Запивает таблетки, расплескивая воду, – так дрожат руки, совсем ни к черту стала. Развалина! Бессмысленно смотрит на трясущийся стакан, отшвыривает его от себя, вздрагивает от звяканья стекла и с облегчением чувствует, как наплывает тяжелое забытье…

Глава 2
Будни частного сыска

Частный сыщик… Да знаем! Все знают. Бесстрашный брутальный самец, шрамы вдоль и поперек, пистолет под мышкой, стальной взгляд исподлобья и стальные мускулы; сначала бьет морду нехорошему парню, а потом спрашивает пароль. Опять-таки засады, погони, перестрелки, зубодробительные драки, сумасшедшие романы с прекрасными плачущими незнакомками, вызволенными из грязных лап негодяев и серийных убийц. Альковные сцены – как же без альковных сцен! Романтика, если коротко. Можно для колорита и гуманизма старушку, переводимую через дорогу.

Частный сыщик Александр Шибаев отпер дверь собственной квартиры, поддал ногой сапоги сожителя Алика Дрючина, неосторожно оставленные посередине прихожей, и стащил с себя куртку. Вошел в гостиную. Алик Дрючин стоял на голове под стеной, для равновесия опираясь в пол растопыренными ладонями. Шибаев некоторое время молча рассматривал багровую физиономию адвоката – тот отвечал ему снизу несфокусированным взглядом, – потом отправился на кухню. Достал из холодильника банку пива, открыл, щелкнув кольцом и подумав при этом, что банка похожа на гранату. Из комнаты донеслись грохот и чертыхание – адвокат свалился на пол. Спустя минуту он появился на кухне – растрепанный, тяжело дыша, потирая ушибленный локоть. Открыл холодильник и тоже достал банку пива.

– Спортсменам нельзя, – усмехнулся Шибаев. – Слышишь, бэтмен?

– Почти получилось, – сказал Алик, дергая за кольцо. – Десять минут держался!

– Рекорд, однако.

Кольцо криво вырвалось из жестянки, и Алик снова чертыхнулся:

– Какого черта ты покупаешь банки? Их же невозможно открыть! Ну и что теперь делать? – Он поболтал банку в руке. – Ножом?

– Дай! – Шибаев отнял у адвоката жестянку. Всадил острие ножа в след от вырванного кольца, шарахнул ладонью. – Держи!

Алик потянулся за стаканом и опрокинул банку. На столе растеклась грязно-желтая лужа. Шибаев перевел взгляд с лужи на Алика, дернул бровью, но промолчал. Адвокат накрыл лужу кухонным полотенцем.

– Как на свет народился! – Он жадно выпил пиво. – Тебе тоже не помешает, здорово прочищает мозги. – И добавил в ответ на вопросительный взгляд: – В смысле, на голове. Йога. Можем вместе, подумай, Ши-Бон.

– И падать веселей, – заметил Шибаев.

Алик называл Шибаева забытой кличкой из детства – Ши-Бон, больше никто его так уже не называл. Ши-Бон, бей! Ши-Бон, пас! Ши-Бон, вломи им! Здоровенный лоб Ши-Бон бегал по футбольному полю, потный, красный, орущий; девочки восторженно визжали и шептались, а будущий адвокат Алик Дрючин, бледный задохлик, с пальчиком в книжке, чтобы не потерять страницу, с тоской наблюдал с трибуны и завидовал… Нет! Не завидовал. Завидовать можно равному, а Ши-Бон был как солнце! Первый спортсмен школы, девчонки бегали следом, мальчишки хотели дружить, а о том, что есть такой в природе Алик Дрючин… – ну и погоняло! – Ши-Бон даже не подозревал.

Да, было время… Времечко! Вообще, как считал философически настроенный Алик Дрючин, взрослую жизнь часто переоценивают. В молодости что ни день, то новизна, радость узнавания, любопытство: а что там дальше? А если ткнуть пальцем? Или заглянуть в дырку? Бросаешься в жизненные ситуации, как в омут головой, и ждешь подарков и чудес. А потом уже катишься по привычке, взвешиваешь, прикидываешь, просчитываешь варианты. Скучно, предсказуемо. Но не все так однозначно, господа, – элементы азарта и надежды на чудо имеют место быть, взять хотя бы бесконечные женитьбы адвоката. А кроме того, сколько глупостей делается в зрелом и даже почтенном возрасте, это же уму непостижимо! И особь, совершившая глупость, рвет на себе волосы, кается и кричит, что больше не будет. Вранье! Будет. Мы же не машины, правда? Кроме того, красивые глупости украшают жизнь и отодвигают старость. И называются красивым словом «благоглупости». Хочешь оставаться молодым, сказал один автор, делай глупости. Новые или хотя бы повторяй старые, ежели кризис жанра.

Ну да ладно, это вопрос спорный, а посему оставим философию философам и пойдем дальше.

Почему Ши-Бон, спросите вы. Да еще китаец Ши-Бон. Какой китаец? У Шибаева вполне славянская физиономия. Ши-Бон – по созвучию с фамилией, должно быть, а «китаец» – уже по созвучию с кличкой. Одна девушка считала, что имя Ши-Бон похоже на кока-колу: шоколадного цвета, с пузырьками и шипит. Или на смуглого буддийского монаха в оранжевом… Как называется их одежка? Саронг? Сутана? Одним словом, в этом самом, вроде сарафанчика, с открытым плечиком и черный зонтик над головой. Ох уж эти девушки, такие фантазерки, ей-богу!

Их столкнуло в роковой момент жизни – Ши-Бона и Алика, – когда Шибаев оказался на распутье, а Алик зализывал раны после третьей женитьбы, и оказалось, что им есть что предложить друг другу. Шибаев убеждал, что не конец света, мне бы твои проблемы – ты только не женись всю дорогу, как пацан, дай чувству отстояться, не кидайся как в омут головой. Алик же, доморощенный философ, разводил о полосках, черных и белых, осмыслении и постижении, о позитивном взгляде на все, что с тобой происходит, одним словом, жизнь продолжается, и деваться от нее все равно некуда, а потому закрой глаза, расслабься и получи удовольствие. Они подставили друг другу плечо – Шибаев мощное, Алик хилое. В итоге Алик успокоился и стал встречаться с одной милой барышней, а Ши-Бон превратился в частного сыщика, причем с легкой руки Алика – тот помог с лицензией частного предпринимателя и подвинулся, уступив место в собственном офисе. Теперь они коллеги, сидят в одном рабочем пространстве и по мере сил и возможностей помогают друг другу.

Некрасивая история с уходом Шибаева из полиции… Да какой там уход, вышибли его! Без шума и пыли, без показательной порки по причине прошлых заслуг, а суть та же¹. Некрасивая история занесена навечно в анналы, сидит занозой, ноет, царапает, и время эту занозу не берет. Это крест, который тащить вечно. У каждого имеется такой крест. Или почти у каждого. Крест – веха на неудачно выбранном жизненном повороте, в силу недомыслия, жадности, глупости, нехватки времени, чтобы сесть, подумать хорошенько и взвесить – черт под руку толкал, не иначе. Или просто случайность – так карта легла.

У Алика Дрючина своя квартира – не чета шибаевской двушке, но одному ему там скучно, и время от времени он переселяется к Шибаеву, даже пижаму принес и любимую косметику – у него слабость ко всяким лосьонам, дезодорантам и кремам для бритья. И духи у него вонючие, считает Шибаев, бабские.

Он не против, ему тоже веселее с Аликом, тем более адвокат постоянно подставляется, и потоптаться по его хребту – одно удовольствие. То у него новая любовь, то новый парфюм, то галстук дикой расцветки, одним словом, набирается по мелочам. Алик не обижается. Вернее, пропускает выпады мимо ушей, так как вечно пребывает в полете мысли – обдумывает очередную статью по правоведению или сидит в соцсетях, а также отвечает на вопросы юридически озабоченных. В свое время он мечтал преподавать в вузе, стоять за кафедрой или расхаживать перед молодняком туда-сюда, размахивая в такт шагам трубкой, и снисходительно назидать, но, увы, не случилось. Зато теперь Алик – известный адвокат по бракоразводным делам, у него солидная репутация и собственный сайт с картинками.

У Шибаева тоже своя страница в сетях, экономная, деловая, без художественных излишеств, и фотка детектива фигурирует там исключительно по настоянию Алика, который уверен в шибаевской неотразимости; причем там не только неотразимость, а еще мускулы и сила, что вкупе гарантирует надежность и результат. Мускулы и сила – для клиентов-мужчин, неотразимость – для дам. Впрочем, мускулы и сила для дам тоже. Шибаев долго сопротивлялся «торговле мордой», как он это называет, но у Алика богатый опыт уламывания упертых. Кроме того, в отличие от Шибаева он знает, что такое продуктивная реклама, а потому, как Шибаев ни фыркал, свою личность на сайт он все-таки поместил, хотя и не в предлагаемых количествах, как того требовал Алик: в засаде с пистолетом наперевес; в офисе за компьютером, имея лицо строгое и задумчивое; за чашкой кофе с сигаретой в небрежных пальцах и горькой улыбкой человека, познавшего несовершенство человеческой природы, – а лишь одну, в темном костюме, правда, без галстука и никакого вам гламура или обещающих улыбок, и взгляд слегка исподлобья. Шибаев – суровый мужик в отличие от тонкого и трепетного Алика, который представлен на сайте в разных позах, облачении и интерьерах. Может, оно и правильно, так как задачи у них по жизни разные. Тем более свою работу он ненавидит всеми фибрами души за ничтожность задач и необходимость общаться со всякими сомнительными личностями, потому и взгляд исподлобья. И вообще, жизнь такая.

Комментарии благодарных клиентов – тоже идея неугомонного Алика. Пишут в основном женщины. «Я от всей души благодарна за помощь частному детективу Александру Шибаеву. Его профессионализм, отвага, храбрость, умение распутать самые сложные преступления дарят людям надежду. Спасибо, что ты есть на земле, Александр Шибаев! Зоя М.». Или вот еще: «Дорогой мой человек! Александр Шибаев! Я многодетная мать, много страдала от несовершенства этого мира и уже потеряла всякую надежду, но такие, как ты, заставляют поверить в победу добра и разума! Желаю тебе большого человеческого счастья на твоем трудном жизненном пути. Олеся Ивановна Д.». Или: «Александр Шибаев – просто хороший Человек с большой буквы! Таня Зуек». И так далее. Комментарии сочинял под настроение сам Алик Дрючин, чтобы подбодрить Шибаева и разогреть потенциальных клиентов. Кроме того, ему вообще нравилось сочинять. Шибаев, на счастье Алика, его писанину в глаза не видел, а клиенты, увы, разогревались не очень. Дела, которыми приходилось заниматься, были мелкими, скучными и попросту нудными. Неверные супруги, сбежавшие должники, собаки, отравленные подлыми соседями, покража овощей с дачного участка и прокол автомобильных шин. Правда, иногда случались дела посерьезней и позапутанней, и тогда Шибаев воспарял духом, носился днем и ночью как метеор и был счастлив.

– Тебе нужно стоять на голове – Алик оторвался от пива. – Кровь приливает к мозгам, и быстрее соображаешь. Ты не представляешь себе, Санек, чего только не приходит на ум, пока стоишь на голове! Ты не поверишь! Сначала, конечно, трудно, но после нескольких занятий…

Шибаев поднялся и молча вышел из кухни, прихватив жестянку с пивом.

– Чудак-человек. – Алик пожал плечами, поднялся и потащился следом за другом. – Я же хочу как лучше, а ты сразу в позу, – сказал он, стоя на пороге. – Кстати, тебя Паша Рыдаев искал. Твой мобильник не отвечает, в офисе тебя нет. Он вышел на меня, а я не знаю. Соврал, что ты на задании, потому и мобильник вырубил, чтобы не засветиться. В смысле, сидишь в засаде, а тут мобильник! Спрашиваю, в чем дело, а он говорит, дело конфиденциальное, нужно с глазу на глаз, а тебя нигде нет. Позвони ему!

– Даже не намекнул? – заинтересовался Шибаев.

Паша Рыдаев – мэтр Рыдаев – был самым крутым городским адвокатом по криминальным делам, человеком не без таланта, но вполне бессовестным, способным отмазать любого – слышите? любого! – подонка от заслуженного наказания. Гонорары он брал баснословные, но дело свое знал. Шибаев раньше пересекался с ним по службе, раза два или три, и всякий раз с трудом удерживался, чтобы не набить Рыдаеву физиономию за изворотливость, манипуляции, нахальство и откровенное вранье. Но в то же время он не мог не признать, что Пашка Рыдаев – крутой профи и дело свое знает.

– Я спрашивал, он не сказал, говорит, дело конфиденциальное, – повторил Алик. – Позвонишь?

– Ты же сказал, он сам позвонит.

– Я бы позвонил. Пашка за мелочовку не берется, сам знаешь.

Алик умирал от любопытства, но знал, что подталкивать Шибаева не нужно, так как ни к чему хорошему это не приведет. Шибаев был крепкий орешек, иными словами, он был, выражаясь высоким штилем, «уперт как осел, одержимый духом противоречия» – цитата из сочинений адвоката. Кроме того, детектив в последнее время был раздражен, депрессивен и мрачен, а когда он в таком состоянии, от него лучше находиться подальше и свое мнение держать при себе.

Шибаев молчал, раздумывая. Звонить Рыдаеву ему не хотелось из того самого духа противоречия – культовый адвокат, как уже было упомянуто, ему не нравился, но! Но, с другой стороны, он изголодался по настоящей работе, и кто знает, что Пашке нужно, может, речь пойдет о чем-нибудь стоящем.

– Я купил отбивные, будешь? – Алик дипломатично перевел разговор на бытовую тему. – Можно сварить картошки или макароны.

– Ага, – рассеянно отозвался Шибаев, все еще в раздумьях. – Давай картошку.

– Накрывай на стол, – строго сказал Алик.

В их общежитии действовал «морской закон»: один готовит, другой накрывает на стол, а потом моет посуду. И наоборот. Убирали они тоже по очереди, Алик даже повесил на кухне красочный график уборки подведомственной территории и выноса мусора, которому они следовали от случая к случаю. Когда-то уборкой занималась бывшая супруга Шибаева, считавшая, что без нее он пропадет. Ее грела мысль, что лучшие годы Шибаева остались позади и связаны с ней, Верой, и что он локти кусает, отпустив ее, и ничего хорошего от жизни уже не ждет. Ей было немного стыдно за свое новое счастье, и она время от времени забегала к бывшему мужу приготовить обед и помыть полы. А также убедиться, что свято место пока пусто, в смысле, у бывшего нет постоянной вертихвостки. Но благодарности не дождалась – Шибаев мытых полов не замечал, котлеты съедал холодными и запивал пивом. Кроме того, она не жаловала Алика, и однажды тот сказал, что котлеты можно купить и в магазине, а пол они и сами вымоют, подумаешь! Сказал между прочим, ни к кому не обращаясь, изогнувшись и почесывая сувенирной ручкой между лопатками, – в тот момент он сочинял очередную статью из серии «Правовой ликбез». Шибаев внимательно посмотрел на Алика и кивнул. А на другой день купил и вставил новый замок. Вера потребовала было ключ, но Шибаев сказал: у тебя своя жизнь, у меня своя, за что был обозван в сердцах неблагодарной скотиной. Досталось и адвокату – его Вера обозвала бледной спирохетой, что было вовсе уж не уместно и не справедливо. «А я при чем? – удивился и обиделся Алик. – Ты муж, хоть и бывший, а я при чем? Вообще, она у тебя… э-э-э… амазонка! Точно, амазонка. Амазонки убивали сексуальных партнеров, представляешь? Переспит с ним, а наутро откусит ему голову, как самка богомола. Чистое зверство. Вот и твоя Вера вечно тебе голову…» – Алик резанул ребром ладони по горлу.

Шибаев пожал плечами и промолчал, обсуждать бывшую супругу ему было неинтересно.

– Не в прямом смысле, конечно, – продолжал Алик, которому хотелось поболтать. – А в смысле, пилила и проедала, и то не так, и это. А вообще я думаю, что вы напрасно развелись, понимаешь, любой брак – это узаконенное насилие одного из супругов над другим, так что женись ты хоть сто раз…

Алик махнул рукой. Сам он был женат уже четыре раза, и всякий раз жены его оказывались женщинами сильными, упрямыми и решительными, и Алик перед ними пасовал. То есть не всякий раз, а всего три. Один раз ему попалась женщина слабая и нежная, и Алик до сих пор не понимал, почему они расстались. Наверное, в отношениях с ней недоставало драйва, с ней и поссориться толком было нельзя, так как она все время уступала и плакала. Все-таки мы, мужики, дураки, сказал однажды Алик Шибаеву. Ну чего мне, дураку, не хватало? Тишь, гладь, божья благодать, а мы постоянно ищем приключений на свои полушария, а потом каемся.

– Ты только не женись всю дорогу, – попросил Шибаев.

– Не буду, – пообещал Алик. – Я уже все понял.

– Ну-ну, – ответил Шибаев.

…Оба вздрогнули, когда взорвался Аликов мобильник. Они сидели за столом, хорошо сидели: отбивные, пиво, маринованные огурчики, вареная картошечка, и тут вдруг рявкнуло: «Тореадор, смелее в бой!»

– Паша Рыдаев! – подпрыгнул Алик. – На! – Он протянул телефон Шибаеву. – Ты, Ши-Бон, слушай и молчи, понял? Пусть выговорится! Пашка тот еще жук, держи с ним ухо востро, понял? Не подставляйся!

Шибаев, помедлив, протянул руку и взял трубку…

1.Роман «Голос ангельских труб».