Kitobni o'qish: «Тринадцать ведьм», sahifa 3
Глава 5
Тайная вечеря
Митрич убежал обслуживать новых клиентов, Монах и Добродеев остались одни.
– И знаешь, что самое интересное, Христофорыч? Ты не поверишь!
– Что?
– Виталя собирается повторить премьеру! – выпалил Добродеев. – Через две недели.
– А кто же будет Макбетом?
– А как, по-твоему? Ни один актер не согласился, сам понимаешь.
– Вербицкий? Отчаянный парень. Как Шекспир в свое время.
– Вот именно! Я ему сказал, что он искушает судьбу, а он говорит, что всегда держал судьбу за хвост и посмотрим, кто кого. Мол, не привык отступать.
– Достойно уважения. А коллектив не взбунтуется?
– Да они на него молятся, он для них гуру. А вообще, он везунчик, ему все сходит с рук.
– Связи?
– Дамы-функционеры питают к нему слабость… Ты же его видел! Спонсоры подкидывают. Он каменным лбом прошибает рутину, скандалит, валяет дурака, опошляет классику, но личность! Личность, Христофорыч. Безбашенная, но творческая. Знакомством с ним страшно гордятся.
– В каких вы отношениях?
– В самых. Что надо? – На лице Добродеева определилось выражение настороженности и любопытства.
– Я хотел бы посмотреть гримерку Звягильского. Можешь устроить?
– Она опечатана. – Монах выразительно шевельнул бровью, и Добродеев сказал после легкой заминки: – Решим, Христофорыч. Кстати, я дал в «Лошадь» материалец о Молодежном, хочешь взглянуть? – Он вытащил из папки листки с машинописным текстом.
Монах углубился в чтение. Статья была подписана уже известным читателю псевдонимом Лео Глюк, и там было намешано всего, разве только на сей раз обошлось без пришельцев. Другими словами, там было всякой твари по паре, как любит говорить друг детства Монаха Жорик Шумейко. А именно: история «проклятой пьесы», начиная с премьеры в семнадцатом веке; подробный перечень жертв среди актеров, посмевших покуситься; ведьмовство, мистика, «дьяволов огонь»; гром небесный, а также невидимая шаровая молния из параллельного пространства. А также много хороших слов о Пете Звягильском, которого автор хорошо знал, мир праху его. Материал был, что называется, пальчики оближешь. Он взрывал серые будни, бил в набат, заставлял вспомнить всякие дикие истории, имевшие место в жизни каждого горожанина – из тех, что пересказывают шепотом, оглядываясь при этом на темные окна.
– Хорошо, Леша. Красиво, – похвалил Монах и положил листки на стол.
Добродеев сделал вид, что смутился, махнул рукой.
– Да ладно тебе… А вообще, Христофорыч, что ты об этом думаешь?
– Это убийство, Леша. Однозначно. Тут скорее вопрос в том, зачем так демонстративно? На публике? Убийца прекрасно знал, что существует риск пожара со многими жертвами. Зачем?
– Ты уверен, что это убийство?
– Уверен. Я не вижу другого объяснения, случайность совершенно исключена.
– Ну и зачем так сложно?
– А затем, что здесь главное – не столько личность актера, сколько имевшая место публичность, понимаешь? Антураж! «Проклятая пьеса», Макбет – убийца короля, проклятия, ведьмы… то есть внушается мысль, что иначе и быть не могло, что-то должно было произойти. Предчувствие и нагнетание беды, понимаешь? Пьеса в пьесе. Таинственный режиссер хотел сказать нечто… передать некий месседж, как ты говоришь.
– Какой месседж?
Монах пожал плечами и не ответил.
– Ты сказал, пьеса в пьесе… по-твоему, он актер?
– Необязательно, Леша. Я бы смог, ты бы смог.
– Я? – удивился Добродеев.
– Ты. Равно как и любой человек, Леша, который поставил себе задачу. Который больше думает о том, что он выиграет, чем о том, что его поймают, и тогда будет больно. Что оперативники? Нарыли что-нибудь?
– Выворачивают наизнанку всю труппу, провели обыски. Запечатали Петину гримерку…
– Театр закрыли?
– Официально нет, но, сам понимаешь, спектакли до конца месяца отменили, объявили траур. У меня в голове не укладывается, кто мог… и как.
– «Как» мы уже знаем. Кто? Кто-то, кто был у него незадолго до выхода на сцену, кто проник незамеченным, облил шкуру и вышел. Возможно, чужой. Возможно, свой зашел поздороваться перед спектак-лем, пообщаться и пожелать счастливой премьеры. Вернее, сделал вид, что пообщаться, а сам выбрал момент, когда там никого не было. Облил, вышел и смешался с публикой. Сидел и смотрел. Где-нибудь поближе к выходу. Если знал расположение помещений, то, однозначно, бывал раньше.
– Не принято желать счастливой премьеры, Христофорыч. Это к несчастью. Ты не представляешь себе, какие они суеверные. А теперь вообще с катушек слетят. Ты говоришь, свой или кто-то, кто бывал раньше? Ты хочешь сказать, кто-то из знакомых и друзей? Там всегда шляется прорва народу.
– Возможно, но не обязательно. Любой служивый мог зайти: слесарь, электрик, грузчик…
– Ты веришь, что грузчик придумал бы такую схему?
Монах задумался, огладил бороду, пожевал губами, почесал темечко.
– Я рассуждаю гипотетически, Леша. Тут нужен ай-кью повыше среднего, мозги нужны с извилинами. Грузчик вряд ли. Но человек в костюме грузчика, сам понимаешь… Сможешь устроить визит на завтра?
– Поговорю с Виталей.
– Я бы хотел также встретиться с актерами. Это можно?
– Если Виталя прикажет, они придут. – Добродеев помолчал немного; потом сказал: – Христофорыч, ты как насчет перекусить? Чего-то я проголодался. И Петю заодно помянем, хороший был человек.
Монах кивнул – принимается.
* * *
Монах временно квартировал у друга детства Жорика Шумейко и его супруги Анжелики. Семейство Жорика было слегка разгильдяйским и… Да что там слегка! Не слегка, а очень-таки разгильдяйским и расслабленным насчет дисциплины и порядка. Всякий, кто попадал в гостеприимную обитель Шумейко, чувствовал себя как дома, не в смысле, что у них в доме царил такой же, с позволения сказать, вечный кавардак, а в том, что встречали его тепло и душевно, так как любили гостей. Детишки, а их было трое, лезли к гостю на колени, дружелюбные домашние любимцы, вроде кошки Зуси и щенка Гоги, терлись об ноги и щедро оставляли шерсть на брюках и юбках. А на обеденном столе между тарелками уютно дремал хомяк Шарик. Младшенький, Олежка, был крестником Монаха. Это был смышленый хитрован четырех лет от роду с луженой глоткой, которая очень помогала ему в жизни.
– Господи! – кричала Анжелика, расхаживающая за полдень в задрипанном халате и тапочках с собачьими мордами. – На, на, горе мое, только не ори! – Она тыкала сыну шоколадку, кусок торта или папин мобильник, неосторожно забытый на тумбочке в прихожей. – Смотри не сломай!
Надо ли упоминать, что мобильник бесследно исчезал в недрах квартиры, а Жорик, шаря по карманам и углам, сокрушался, куда он мог деться.
– Сына, ты не видел папин телефончик, – спрашивал он. – Анжелика! Ты не видела мой мобильник, – добивался Жорик. – Прямо черная дыра какая-то, ничего нельзя оставить!
– А ты не оставляй где попало, – отвечала Анжелика. – Если бы ты клал свои вещи на место, то… – Она зевала и умолкала, закончить фразу ей было лень.
– Ага, на место! – демонически хохотал тощий Жорик. – Можно подумать! А кто трогает мои инструменты? А кто тыкает гвоздем в телевизор?
– При чем тут телевизор? – удивлялась Анжелика. – Ты мобильник ищешь или гвоздик?
Жорик только рукой махал. Он прекрасно понимал, что с женой ему повезло. Анжелика была жизнерадостной и добродушной, никогда его не пилила, охотно смеялась незатейливым шуткам, как могла, воспитывала детишек, смотрела сериалы и читала детективы. Она бродила по квартире нечесаная, с лицом в маске из желтка и лимона, в халате, распихивая ногами домашних любимцев, в вечных поисках то очков, то кошелька, то щетки для волос, которые находились в самых неожиданных местах или не находились вовсе.
Набегавшись на воле, Монах возвращался домой и останавливался у Жорика и Анжелики, так как своего жилья у него не было. У них с Жориком была фабричка пищевых добавок, травяных чаев и настоев, называлась «Зеленый лист». Фабричка худо-бедно пыхтела и даже приносила доход. Монах обеспечивал поставки трав из мест странствий, Жорик отвечал за технологии, а руководила финансами старинная знакомая Монаха, славная женщина по имени Кира, у которой с Монахом когда-то что-то намечалось, но в итоге не срослось. «Дурак ты, Монах, – говорил Жорик. – Такая женщина!» «Дурак», – не спорил Монах…
Он был женат три раза, как уже упоминалось ранее, и лезть в петлю в четвертый раз пока не собирался. Насчет петли – фигура речи, для красного словца, так сказать. Браки его были нормальными, даже хорошими, без скандалов и драк, а разбивались они по одной-единственной причине – сидел в Монахе зуд странствий, который гнал его по весне куда подальше. Он становился рассеянным, начинал тосковать, подолгу лежал, уставившись в потолок, видя себя у костерка на берегу быстрой речки, а в котелке булькает уха и пахнет лавровым листом. И какая женщина, спрашивается, это выдержит? Он дружил со своими бывшими, и они с радостью приняли бы его обратно, черт с ним, пусть сбегает по весне, все-таки хорошо было, с Монахом не соскучишься, но он никогда не возвращался к своим женщинам. Пережито, забыто, ворошить ни к чему, как сказала одна поэтесса. Единственное место, куда он возвращался, был дом Шумейко. Монах мог купить себе квартиру, фабричка позволяла, да и стояло это в его жизненных планах под номером один, да и выдержать Жориково семейство в больших дозах было затруднительно. Мог-то мог, да все руки не доходили. Сначала он грелся у семейного очага Шумейко, общался, рассказывал, где был и как его чуть не схарчил дикий медведь, выслушивал городские сплетни, а потом настрой уходил, Монах расслаблялся и думал, а на кой это все нужно, эта суета сует, забегаешься по брокерам, все равно скоро весна, труба зовет… а там посмотрим. Лежал часами на раздолбанном диване, рассматривая трещины на потолке.
…Монах отпер дверь своим ключом.
– Олежка, ты? – закричала из недр квартиры Анжелика. – Кушать хочешь?
– Привет, Анжелика! Пока не хочу. Жорик дома?
– Сейчас прибудет, забежал купить хлеба.
Анжелика выплыла в прихожую.
– А кофе?
– Кофе давай, – согласился Монах. – Как детишки?
– Нормально. Марка получила двойку, стоит в углу. Куся делает уроки.
Марка, или Маша часто стояла в углу и особенно по этому поводу не заморачивалась. Ей было восемь, и характер у нее был мамин, добродушный. Куся – личный ребенок Анжелики, приданое, так сказать, зовут ее Кристина, и ей двенадцать. Девочка-дюймовочка, называл ее Монах за дробность и изящество. Она была старательной, хорошо училась и переживала из-за всякой мелочи. Не бери в голову, поучала ее Анжелика, подумаешь, тетрадку забыла! Подумаешь, замечание, подумаешь, за косичку дернули, а ты не реви, а дай сдачи! Мне бы твои заботы!
– Олежка, ты в курсе, что сгорел Молодежный театр? – спросила Анжелика, поставив перед Монахом литровую кружку отвратительного кофе. – В городе только и разговоров! Ожоговое отделение переполнено, сгорели насмерть три артиста. Ужас! Один заслуженный.
– Кое-что слышал, – осторожно отозвался Монах. – Что значит сгорел? Пожар?
– Бомба! – выпалила Анжелика. – Хотят Виталия Вербицкого извести. Он всем им поперек горла…
– Кто хочет извести?
– Ну, всякие чиновники и директор Драматического, они на ножах, зависть, все такое.
– Зависть? Чему завидовать-то?
– Ну как же! – вскричала Анжелика. – Драматический пустой, а в Молодежный билетики за три квартала из рук рвут! Вот тебе и зависть. Вербицкий – гений!
– То есть директор Драматического подложил бомбу под Молодежный? – уточнил Монах. – Чтобы извести гения Вербицкого?
– Ну… говорят, – сбавила тон Анжелика. – Знаешь, люди даром не скажут.
У Монаха было собственное мнение насчет правоты людей, но он оставил его при себе. Вместо этого он спросил:
– А что еще говорят люди?
– Ой, да разное! Ты же знаешь людей! – непоследовательно сказала Анжелика. – Вербицкий, кстати, тоже в больнице. А еще говорят, что пьеса проклятая… забыла, как называется, вроде проклятия фараонов. Лео Глюк в «Лошади» все расписал чин чинарем. Читаешь, и аж волосы дыбом! Чтобы в нашем городе такое… Ужас! Про колдовство и всякую черную магию… между прочим, ни одна ведьма не сгорела. В смысле, не сгорели актрисы, которые играли ведьм. Ни одна! Думаешь, совпадение? Пожарники тушили чуть не до утра, а огонь все горел и горел! Один пожарник упал с крыши. В смысле, обвалился вместе с крышей. Тоже теперь в ожоговом.
Анжелика раскраснелась, говорила бурно, размахивала руками и все время повторяла:
– Ужас!
Монах кивал, отхлебывая кофе. С кофе он, конечно, подставился – вечно забывает, что кофевар из Анжелики никудышный. Кофе, сваренный Анжеликой, мало что некрепкий, так еще и воняет жжеными перьями. Жорик такой любит, высыпает туда полсахарницы и сливок немерено. Монах смотрел на раковину, переводил взгляд на Анжелику, прикидывая, заметит ли, если он выльет туда кофе. Дверной звонок заставил его вздрогнуть. Анжелика побежала открывать, и Монах опрокинул кофе в раковину. Это был Жорик.
– Олежка, привет! – обрадовался Жорик, появляясь на пороге кухни. – Ты уже дома? Слышал новость? Молодежный вчера погорел! Говорят, шаровая молния врезала. А я ключ потерял.
– Какая еще молния?! – возмутилась Анжелика. – Бомба! Это третий ключ за год! Олежка, представляешь, он все время теряет ключи!
– Ты, Анжелка, думай, чего говоришь! Какая, к черту, бомба? Террористы? Ты бы за своим сыном следила, может, он и вытащил. Все из карманов тянет, ничего нельзя оставить.
– Нет, это Вербицкого хотят извести. Он в реанимации, неизвестно, выживет ли. Ага, давай гони на ребенка!
– Кому он на фиг нужен, твой Вербицкий? Еще бомбу на него тратить!
Пока супруги препирались, Монах вытряхнул в кофеварку полпачки кофе, налил воды и щелкнул кнопкой…
Глава 6
Встреча. Дела давно минувших дней…
Невысокая женщина в серебристой норковой шубке стояла перед новогодней витриной шикарного бутичка в мегацентре. Там было всего: елка, красивая пара – мужчина во фраке, женщина в вечернем платье, оба с бокалами, – блестки снега, Дед Мороз, всякие зверушки, гора подарков, луна и звезды. Красочно, пестро, празднично. Тонкое бледное лицо женщины отражалось в зеркальном стекле витрины; узкая рука придерживала ворот шубки. Слабо улыбаясь, она рассматривала платье женщины, ее прическу, мужчину с глупой приклеенной улыбкой, радостного Деда Мороза с посохом, Снегурочку в пышном белом паричке.
Рядом с ней остановился крупный мужчина в распахнутой дубленке. Женщина увидела его отражение в стекле витрины и отодвинулась.
– Ида, ты? – вдруг сказал мужчина. – Сколько лет, сколько зим!
Женщина оглянулась.
– Андрей! Я думала, ты уехал.
Мужчина – это был Андрей Шепель – прижал ее к себе, поцеловал руку, потом в щеку.
– Как видишь, все еще в городе. Как ты? Как Толя? Как вы, ребята? Выглядишь прекрасно, такая же красавица.
– Да ладно тебе… Ты тоже!
– Идочка, пошли посидим где-нибудь. Поговорим. Не спешишь?
– С удовольствием, Андрюша. Не спешу.
Они устроились за столиком в углу маленького полупустого кафе с видом на фонтан, где неторопливо ворочались медленные красно-золотые рыбины. Назвать их рыбками не поворачивался язык, любой хватило бы на приличный обед.
– Смотри, какие громадные рыбы, – заметила Ида. – Рыбищи! Интересно, они настоящие или выведенные искусственно?
– Да они вообще ненастоящие, из пластика. Разве природа способна создать такой китч! – сказал Шепель. – Смотри, даже не шевелятся, наверное, батарейки сели.
– Из пластика? – Ида на минуту растерялась, не зная, как расценить его слова. Она даже привстала, рассматривая рыб. – Они живые! Смотри, вон та, здоровая, рот открыла, дышит!
Шепель рассмеялся, грубое его лицо стало мягче.
– Действительно, живая. Ты что будешь, Идочка? Кофе? Чай? Рыбу здесь не подают, наверное.
Ида тоже рассмеялась.
– Точно не подают. Мне кофе.
– Ты как? – спросил Шепель, с улыбкой рассматривая ее. – Выглядишь прекрасно, похудела… да? Вы, девушки, по-моему, слишком увлекаетесь диетами. Запомни, от них портится характер. Женщина, сидящая на диете, вечно недовольна, ворчит и думает о куске жареного мяса.
Ида снова рассмеялась.
– Я нормально, на диете не сижу, о куске жареного мяса не думаю. А ты как? Как следствие?
– Следствие зависло. Никого не нашли. Меня вызывали несколько раз, а теперь тишина.
Они помолчали. Ида, опустив глаза, помешивала в чашке крошечной ложечкой.
– Ты кого-нибудь видишь? – спросил Шепель.
– Никого. Как-то звонила Тамара Сотник, еще летом. Спрашивала, как дела, предложила встретиться…
– Но ты отказалась, так?
– Но я отказалась. Я всегда ее побаивалась, у нее неприятный взгляд. Да и вообще…
– Ни с кем из нас тебе встречаться не хочется, – закончил он. – Разбежались и забыли.
Ида улыбнулась.
– А еще я столкнулась со Светой Решетниковой, помнишь ее? Давно уже, кажется, в конце лета.
– Парикмахерша?
– Визажистка. Жаловалась на жизнь – ее друг, Кирюша Сутков, подсел на два года. Говорит, ни за что, страшная несправедливость, им лишь бы посадить. Правда, он лопух редкий.
Шепель рассмеялся.
– Да уж, невинно пострадавший! Помню я этого Кирюшу, на нем клейма негде ставить. Пытался втереться в мой бизнес, обещал инвестиции, сыпал идеями, ходил, звонил… едва отвязался.
– Света неплохая, я все время удивлялась, зачем он ей, – заметила Ида. – Она заводная, смешливая и незлая. Бросилась в бассейн, прямо в платье! С визгом, хохотом! Все так и шарахнулись.
– Любовь зла, Идочка.
– Зла, – согласилась Ида. – А ты… один?
– Один. Как-то не тянет больше на семейную жизнь. Сначала хорошо, а потом все идет под откос. Как Толя? Я никого с тех пор не видел…
– Ты имеешь в виду, как он пережил гибель Виты?
Долгую минуту они смотрели друг дружке в глаза.
– Ты знала, что твой Толя и моя Вита любовники? – спросил Шепель.
– Узнала на празднике. Наверное, я одна не знала.
– Я тоже не знал. Я остановился на Камале… видел их как-то в городе. Знаешь, любовников отличить нетрудно, то, как они смотрят друг на друга, прикасаются… Удивился – типичный жиголо, смазливый гибкий восточный красавчик. Я все ожидал, что он попросит у меня денег. – Андрей рассмеялся. – И как в воду смотрел. Говорят, скажи, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Та же история с любовником! Покажи мне любовника, и я многое пойму о женщине. Где он, кстати? Не подсел? Тот еще аферист, обещал связи в Египте, в Эмиратах. Деньги, разумеется, не вернул. Вита нас представила, он отрекомендовался бизнесменом. Одалживать деньги у мужа любовницы дурной тон, я считаю. Правда, я человек старомодный и несовременный.
Ида рассмеялась.
– У тебя такие строгие правила, Андрюша. Мир сейчас живет проще, мы все одна семья. Света сказала, что он уехал в Германию. Еще летом, как только ему разрешили уехать, так сразу и рванул. Он и его последняя подруга, Руслана. Ты должен ее знать, такая славная блондиночка с кукольной физиономией, страшно глупая. А Камаль, оказывается, наркоман.
– На что, интересно, они живут, – сказал Шепель без особого интереса.
– Руся – экзотическая танцовщица, она тут была нарасхват. Наверное, и там не теряется. А Камаль, должно быть, при ней, типичный альфонс.
– Экзотическая танцовщица – это стриптизерша?
– Ты что, никогда ее не видел? В «Белой сове»? У твоей Виты были интересные знакомства.
– Может, и видел, не помню. А ты с Толей… – Он замялся.
– Тебя интересует, как я отношусь к его похождениям? Никак. Я очень болела, ты, наверное, знаешь. Он делал все, чтобы меня вытащить. Я ему благодарна. А его женщины… – Ида пожала плечами; фраза повисла в воздухе.
– … приходят и уходят, – закончил Шепель. – Ты мудрая женщина, Идочка.
– Ты тоже мудрый, ты ведь знал про Камаля.
– Туше! – рассмеялся Шепель. – Знал. Мне было все равно, если честно. Мы расходились все дальше, я даже на юбилее не был. Знаешь, я иногда думаю, если бы я не уехал… Накануне был страшный скандал, Вита хотела праздновать в Английском клубе… Я отказал, там же обдерут как липку, а мои дела не очень последнее время. Кризис, ничего не поделаешь. Кроме того, некоторые риски не оправдываются. – Он усмехнулся. – Вита и слышать ни о чем не хотела, Английский клуб, и баста. Ну, я хлопнул дверью, вроде пошел на принцип. Сейчас думаю, что был не прав, надо было согласиться, черт с ними, с деньгами. Забыл золотое правило: никогда не опускайся до ссоры с женщиной. Если бы я тогда не уехал, не было бы ни ограбления, ни убийства…
– Может, да, а может, нет. Я помню, очень удивилась, что тебя не было. Даже подумала, что ты сидишь в кабинете с бумагами, увлекся, обо всем забыл. Или не хочешь никого видеть…
– Меня не было, Идочка. Ты хочешь сказать, что веришь в судьбу?
– Как тебе сказать… Судьба, как я ее понимаю, – это черновик, набросок, а выбор все-таки за нами. Тут скорее несчастный случай. Несчастный непредвиденный слепой случай.
– Иногда выбора нет, – заметил Андрей.
– Иногда нет. А тот, что все-таки есть, нас не устраивает, и мы начинаем искать другой. Хотя, иногда я думаю, что не нужно барахтаться…
– Очень сложно для меня. Я человек простой – есть проблема, есть решение, желательно все сразу и крупными купюрами. Точка.
Ида улыбнулась.
– Вам, бизнесменам, лишь бы крупными купюрами. А если решений несколько? Разве не выбор?
– Сдаюсь! – Андрей поднял руки. – Выбор так выбор.
– Ты сказал, дело зависло?
– Похоже на то. Я звонил несколько раз следователю, ничего нового.
Ида покивала.
– Нелепая история, полон дом людей, всюду свет, все на виду… не понимаю! Ты не думал, что убийца кто-то свой? Кто-то, кто знал расположение комнат, знал, где сейф… Говорили, что он влез через окно на втором этаже в спальню, там невысоко. А может, просто поднялся по лестнице, и на него никто не обратил внимания.
– Следователь рассчитал по минутам, кто где был… не вижу никого убийцей. Твой Толя? Вряд ли, нет мотива. Наоборот, любовь! – Последнее слово он произнес с издевкой. Словно извиняясь, накрыл ее руку своей. – Камаль? Слабак, тут нужен сильный характер. Да и зачем? Он тянул из Виты деньги. Кирилл Сутков – мелкий жулик, убийства не его профиль. Разве что убийство было случайным – Вита застала его за ограблением сейфа. Вряд ли, сейф запросто не откроешь. Я думаю, следователь из кожи лез, чтобы прихватить его на чем-то, да не вышло. Разве что ты, Идочка? Мотив у тебя был сильный – ревность, любовь, страсти-мордасти. Могла? – Он, любуясь, смотрел на Иду.
– Еще как могла! Я женщина коварная и решительная, ты меня еще плохо знаешь. И сейфы люблю грабить. – Она улыбнулась в ответ, давая понять, что приняла шутку. Осторожно высвободила руку…
– Остальные женщины… вряд ли, – продолжал Шепель. – Не вижу мотива.
– Сколько угодно! – Ида рассмеялась. – Тамара была не против прибрать тебя к рукам, ненавидела Виту и страшно ей завидовала. Дурочка Руслана ревновала ее к Камалю, боялась, что он к ней вернется. Только у Светки не было мотива, наоборот, Вита была ее клиенткой, она делала на ней деньги. И Кирюшу она не ревновала, ему никогда бы не обломилось – Вита открыто над ним издевалась. Он был вроде шута – простой как грабли парень из пригорода.
– Значит, все-таки ищи женщину? – кивнул Шепель. – Я так и знал, всегда одно и то же. Ох уж эти мне женщины! С вами страшно иметь дело.
– То-то. А эти домработницы… что они? Они могли навести.
– Нет вроде. Их вывернули наизнанку. Тем более Даша с нами лет десять. Да и невестку ее мы хорошо знали. Я считаю, версия следствия про грабителя, который случайно нарвался на хозяйку дома, самая проходная. Роковая случайность. Во всяком случае, ничего другого я себе не представляю. Убийца влез в полный дом по одной-единственной причине – все двери нараспашку и сигнализация отключена. Если бы его заметили, то приняли бы за гостя. Знаешь, я даже допускаю, что кто-то из вас его видел. Я так и сказал следователю. Знаешь, мне почти все, кто был тогда, прислали соболезнования и фотки, все такие счастливые, подшофе, Вита в белом, как невеста, с бокалом, там и ты есть, и все остальные. Помню, какая-то женщина плавает в бассейне, одетая… ты говоришь, это визажистка… как ее? Света! Что такое визажистка, кстати?
– Косметика, макияж… что такое макияж, знаешь? Делает нас красивыми.
– Понятно. Я их часто рассматриваю, сначала думал уничтожить, а потом как-то так получилось, стал рассматривать. А вдруг, думаю, замечу что-нибудь… У тебя, наверное, тоже остались фотографии, я бы не отказался взглянуть. Чувствую, не надо бы, а поделать ничего не могу, так и тянет. Одна радость, времени мало, все на бегу. Вечное движение.
– Я давно уже не фотографирую, Андрюша, неинтересно. Мне никто ничего не присылал, и поверь, мне вряд ли захотелось бы их рассматривать. Наоборот, хочется все забыть, как страшный сон…
– Понимаю. Вас держали там несколько часов, допрашивали… Я примчался через три часа, гнал вовсю, повторял себе: не может быть, не верю, этого просто не может быть! Вы все были такие растерянные, перепуганные, друг на дружку не смотрите, полно оперов, всюду ходят… Чудовищная нелепость! Насколько же мы все зависим от случая и как мало значим с нашими планами, самоуверенностью, высокомерием. Жалкие создания, от которых ничего не зависит. Я помню, как мы были счастливы с Витой! Когда мы познакомились, она работала учительницей музыки, была такая скромная, страшно стеснялась. Мы много говорили… обо всем: литература, кино, музыка, в которой я профан; она играла на пианино, пела… У нее был «маленький» голос, теплый, необычного тембра, чуть вибрирующий… как будто дрожащий, я любил ее слушать. Я не знаю, когда все пошло вкривь и вкось. Она решила, что будет певицей, записала диск, разослала каким-то жуликам-продюсерам, которые наобещали с три короба – славу, признание, – стала раздражительной, обливала грязью нашу местную диву Стеллу Онищенко, у которой, оказывается, ни слуха, ни голоса, а вся карьера через постель. Растратила кучу денег. Я пытался урезонить, куда там! Стелла – враг номер один, с ней просыпалась, с ней засыпала. Ты ее защищаешь? Может, у тебя с ней шашни, может, она и с тобой, эта дрянь, потаскуха, уродка! Я хотел ребенка… какой ребенок? О чем ты? А карьера великой певицы, а слава? Говорить стало не о чем. Певица не состоялась, пришли злоба и разочарование, и появились любовники. Все разговоры сводились к деньгам… деньги, деньги, деньги! Она словно мстила мне за что-то. Я не идеальный муж, я пошел по линии наименьшего сопротивления. Слава богу, у меня была моя работа. Я старался меньше бывать дома, вот и в ее день рождения…
Он замолчал. Ида тоже молчала.
– Извини, что я так… расклеился, сам не ожидал. Ни с кем никогда не говорил о своей семейной жизни. Извини. Ненавижу нытиков. Мне всегда казалось, что между нами искра… маленькая такая искорка. Я могу сказать тебе… почти все.
Ида кивнула, не поднимая глаз.
– Ты устала? Отвезти тебя? – спросил Шепель после паузы.
– Не нужно, Андрюша. Просто вызови такси. Мне пора принимать лекарство, после него нужно полежать. Рада была тебя видеть, звони, не пропадай. Я как-то подрастеряла друзей в последнее время, тут и проблемы со здоровьем, и… то, что случилось летом. Никто никого не хочет видеть, мы как будто стали бояться друг друга… Почему, не знаешь?
– Думаешь, мы подозреваем друг друга? Кто-то что-то знает?
Ида пожала плечами и улыбнулась. Она еще больше побледнела, поникла и выглядела уставшей; под глазами наметились густая синева. Андрей подумал, что она похожа на больного ангела.
– Я позвоню тебе, девочка, – сказал Шепель, снова накрывая рукой ее руку. – Пообедаем вместе, не против? Поговорим о золотых рыбках.
Ида кивнула.
…Он усадил ее в такси, сунул водителю несколько бумажек. Стоял и смотрел вслед, пока машина не скрылась за поворотом. Потом вернулся в кафе, спросил еще кофе. Сидел, неторопливо отпивал и перебирал в памяти их разговор, разглядывая неподвижных золотых рыб в бассейне. Пытался вспомнить что-то сказанное Идой, какие-то оброненные вскользь слова или слово, истолковать и расставить по полочкам…
…Вечером за ужином Ида вспомнила:
– Толя, я сегодня видела Андрея Шепеля. Мы даже пили кофе в мегацентре.
– Андрея? – рассеянно отозвался муж, не выказывая особого интереса. – Как он? Как следствие? Нашли убийцу?
– Не нашли. Он говорит, время от времени позванивает следователю, спрашивает, но они ничего не знают. Я думаю, никого не найдут. Если до сих пор не нашли…
– Андрей в любом случае выйдет сухим из воды. Порода такая.
– Он тебе не нравится? – спросила Ида.
– Он мне безразличен. Надутый высокомерный тип… мы вели как-то одно дело, он нечестно играет. Прет, как бульдозер.
– Ты же говорил, что хочешь предложить ему совместный бизнес…
– Игорь отговорил, узнал кое-что о нем и отговорил. Он жесткий и неприятный тип, я думаю, Вита была с ним несчастна. – Игорь Костин был компаньоном Крамера.
«Жаловалась?» – чуть не слетело с языка Иды, но в последний момент она удержалась.
– Он к тебе приставал? – шутливо спросил Анатолий.
– Ко мне? – Ида рассмеялась. – Конечно! Приглашал поужинать в Английском клубе.
– А ты что?
– Обещала подумать. Сказала, спрошу мужа.
– Смотри у меня, – сказал Анатолий. – А то придется вызывать его на дуэль.
