Kitobni o'qish: «Ритуал прощения врага»

Shrift:

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

…Там не найти людей, там нет машин,
Есть только семь путей – и ты один.
И как повернуть туда, где светит твоя звезда,
Ты выбираешь раз и навсегда.
Перекресток семи дорог, вот и я.
Перекресток семи дорог, жизнь моя.
Пусть загнал я судьбу свою,
Но в каком бы ни пел краю,
Все мне кажется, я опять на тебе стою…

Андрей Макаревич. «Перекресток»

Действующие лица и события вымышлены, и сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.
Автор

Глава 1. Бегство. два года назад…

Татьяна выбралась из автобуса, тяжело спрыгнув с подножки в мягкую дорожную пыль, и едва удержалась на ногах. Постояла, пережидая «колючки» в икрах, одернула свитер. Шесть часов по разбитой дороге: дребезжащий допотопный автобус, тетки с обветренными лицами, в пестрых косынках, пахнущие терпким потом, их певучие голоса и слова, которые она едва понимала. Корзины и сумки, сваленные в конце салона. Открытые окна, пыльный, жаркий воздух, который к вечеру стал влажным и сырым. Последние две сошли около часа назад. На прощанье оглянулись на нее – та, что постарше, кивнула. Татьяна не сообразила ответить и тупо смотрела им вслед. Они привычно забросили корзины на плечи и неторопливо зашагали по тропинке через поле.

Шофер, хмурый небритый мужик без возраста, наблюдал, как она стоит у столба с ржавым железным указателем, на котором невозможно ничего прочитать. Он словно ждал, что она одумается и вернется в автобус. Не дождавшись, захлопнул дверь, развернулся и уехал, выпустив клуб черного удушливого дыма. А она осталась. Одна посреди бескрайнего поля.

Вечерело. Закат еще полыхал, а над головой разливалась уже темная густая синева. Она пошла вперед по дороге, удивляясь, почему автобус не поехал дальше. Там что, ничего нет? Конец света? Ответ Татьяна вскоре получила – через полкилометра примерно убитый в разломах асфальт закончился, и потянулась кривая проселочная дорога, по которой проехать было впору лишь трактору.

Дорога в колдобинах и ямах была тем не менее «обитаема» – Таня заметила свежую колею от тележных колес, в которых стояла вода, красная от заката. Колея тянулась в обозримом пространстве посреди плоской равнины, упираясь в малиновую стену горизонта. Купы деревьев, разбросанные на лугу беспорядочно, высокие сочно-зеленые заросли, отмечающие воду – бочажки и родники, – далекий черный лес – вот и все, что было вокруг. Ни звука человека, ни вида жилья, ни светящегося окна – ничего. Лишь едва слышный посвист слабого ветра, который налетал вдруг, писк сонной птицы да шорох желтой травы.

Татьяна уселась на обочине, сбросила кроссовки. Достала из дорожной сумки пирожок с капустой, купленный днем на вокзале, и стала есть. Пирожок оказался неожиданно вкусным. Она доела, стряхнула крошки с груди, вытерла руки о джинсы и задумалась. Мысли ворочались вяло. Дергало в висках, боль отдавалась в затылке. Тане хотелось лечь и вытянуть ноги. «Не знаю, – сказала она себе. – Не знаю! Что будет, что делать… понятия не имею! Да и все равно теперь…»

Главное, ей удалось сбежать. В никуда. Пока хватит, спасибо и на этом. Даст Бог день, даст и пищу.

Она была так измучена, что перспектива остаться ночью одной в безлюдном месте ее не пугала. Ее уже ничем не испугаешь. Она положила в головах сумку, легла, подобрав под себя ноги, и закрыла глаза. Последней внятной мыслью была мысль о том, что ей удалось… Удалось! И уже сквозь сон она подумала, что если не проснется или… дикие животные, волки, то… пусть!

Ночь меж тем опустилась на остывающую землю. Высыпали звезды, неправдоподобно яркие – таких не бывает в городе. А Татьяна все спала. Снилось ей, что она маленькая и мама… Мама зовет ее, протягивает руки, она спешит, тянет руки навстречу… Пресловутый бег на месте из сна! Вот-вот, еще чуть-чуть, самую малость… «Мама!» – кричит она и не слышит собственного голоса. А мама вдруг начинает таять, истончаться, бледнеть, и через миг уже никого, как будто и не было! Она вглядывается в пространство, пытаясь уловить тень, намек, зыбь, но там ничего нет. Она одна, вокруг бесконечное сизо-голубое поле, в природе не то утро, не то вечер, стылая неподвижность и ожидание.

Ее гладили по лицу, и ей стало мокро и горячо. «Теплый дождь…» – подумала она, и сразу появился сон про дождь: косые струи, пузыри на лужах, она бежит по мокрой, скользкой траве… Убегает? Сзади шаги, тяжелые, торопливые… Страх!

Тот, кто догонял, хватает ее за плечо. Она вскрикивает.

– Проснись, бедолашная, простудишься! – слышит Таня чей-то голос и открывает глаза. Вокруг темно. В лицо ей тычется холодный нос, горячий шершавый язык облизывает щеки, зверь поскуливает. Она рывком садится, прижав к груди руки. Отводит голову от пса, напряженно всматривается в темноту.

– Не бойся, – говорит женщина. – Серый, пошел вон! Ты что, хворая? Можешь встать?

– Могу.

Она пытается подняться. Женщина помогает, придерживая ее за локоть. Пес тычется головой ей в колени.

– Помалу, помалу, – приговаривает женщина. Лица ее не видно. Похоже, не очень молодая – голос глуховатый, неторопливый. – Пойдем, тут недалеко. Километров пять будет, не боле.

– Куда?

– Ко мне, в Городище. Я из Терновки иду, там Катя Дуб рожала, все никак не могла разродиться. Первый ребенок. Я и сидела.

– Вы врач?

– Фельдшер. Пошли?

– Пошли. Почему у вас нет дороги?

– Была чуток в стороне. По ней давно никто не ездит. Да и некому, заросла. По проселку ближе. Городище на обочине, у нас тыквы хорошо родят, когда-то большое хозяйство было, японцы покупали.

– Японцы? Зачем им тыквы?

Женщина рассмеялась.

– От старения. Это знаешь какой овощ! От всех бед. Сейчас уже не то, так, ро́стим немножко для себя. Медпункт закрыли, клуба и то нет. Молодых почти не осталось. А у нас места хорошие, и климат. Говорят, скоро закон про землю примут, вот новый хозяин нас и погонит… поганой метлой. Зажились, скажет. Ну да посмотрим. Даст бог, и не вспомнят про нас. Глаза им отвести – и, почитай, нас и нет вовсе. Тут и старый лес рядом, такие есть чащи заповедные – страх! Не приведи господь заплутать.

Татьяна не все понимала, но послушно кивала. Они шли и неторопливо беседовали. Таня все ожидала, что женщина спросит, что она тут делает в неурочный час и одна, и придумывала, что ответить. Но та все не спрашивала.

– Меня зовут Марина, – сказала женщина. – Меня тут все знают. Марина Дробут из Городища. Тетка Марина.

– А я – Татьяна.

– Таня? – Женщина вдруг тихо рассмеялась. – Вот и познакомились. Очень приятно, Таня.

И снова ни о чем не спросила, что удивило Татьяну. Она чувствовала неловкость и попыталась объяснить, зачем она здесь.

– Я ехала к родственнице, тут недалеко, уснула и проехала. – Ей было стыдно врать, но куда денешься? Не объяснять же все чужому человеку. – А завтра…

– Переночуешь у меня, – мягко перебила Марина. – Не говори ничего, потом. И ничего не бойся.

Чего не бояться? Татьяне вдруг стало страшно. Куда она ее ведет? В затерянное село, о котором все забыли? И людей нигде не видно. Вымерли? А вдруг эта баба… не живая! Татьяна почувствовала ужас. Пустота вокруг, далекое небо, полное равнодушных звезд, вспомнившийся некстати американский ужастик про какую-то деревню, населенную нежитями, – все это подстегнуло воображение. Тем более после известных событий…

Она замедлила шаг. Тут же в руку ей ткнулся холодный собачий нос. Как его? Серый! Она почувствовала, что ее отпустило. Если собака, то все в порядке! Каким образом присутствие собаки доказывало, что все в порядке, Таня затруднилась бы объяснить. Ну, что-то вроде того, что пес всегда реагирует на… них. В смысле, которые с той стороны.

– Господи, что за чушь лезет в голову! – простонала она мысленно.

– Места у нас чистые, – вдруг сказала Марина. – Тут когда-то было городище, тыщу лет назад, а может, и поболе. В старые времена люди знали, где селиться.

Она дотронулась до плеча Тани и тут же убрала руку. Татьяне стало стыдно. Она потрепала собаку за уши. Серый радостно взвыл, подпрыгнул и уперся лапами ей в грудь. Жарко задышал в лицо.

– А ну, пошел вон! Моду взял! – закричала Марина. – А вот я тебя!

Серый отскочил, взлаял и помчался вперед.

– Дурной, как ступа, малой еще, – сказала Марина. – Даром что ярчук. Приблудился, маленький был. Выгнать жалко, с ним вроде как веселее.

«Ярчук? Это что – порода такая?» – озадачилась Татьяна про себя и спросила:

– А вы одна живете?

– Одна. Муж умер, десять лет на Купалу будет, и с тех пор одна. Я и Серый. Вместе хозяйнуем.

Они все шли и шли. Ночь была светлая, хотя и без луны. В небе до горизонта стояли звезды, и светлая туманность Млечного Пути брошена была небрежно наискось. Сыро, одуряюще пахли травы. От земли поднимался теплый пар.

Село сидело в низинке в легкой пелене. Видны были неясно-белые стены, торчали высокие тополя. Не светилось ни одно окно. Они шли мимо плетней, где-то взлаяла собака. Серый тут же откликнулся дурным голосом. Эхо прокатилось по спящему селу.

– Цыц! Людей побудишь! – шикнула Марина, и Серый послушно замолчал.

Они прошли через все село, вышли на околицу. Впереди был луг, а дальше лес. Маринина хата стояла на отшибе.

– Пришли, слава богу, – сказала Марина, открывая заскрипевшую калитку. – Заходи, не стесняйся!

Двор утопал в зелени. По обеим сторонам дорожки густо росли желтые цветы, головки их цепляли Татьянины колени. Дальше у дома стояли пышные мальвы, высокие, как деревья, отчетливо видные против белых стен. Под тыном клубились заросли кустов.

Марина отворила дверь – она была не заперта. Тепло и запахи незнакомого жилья обрушились на Татьяну. Пахло удушливо сеном, грибами, мешковиной, сухим деревом, топящейся печкой.

Марина, сбросив сумку, уже возилась у стола. Неяркий огонь керосиновой лампы высветил низкую комнату с тремя маленькими оконцами, цветами в глиняных горшках на подоконнике – обильной геранью и китайским лимонником; с печью сложного устройства, которая показалась Татьяне громадной, – от нее шло слабое тепло; образами в углу – темные лики с белыми глазами, над ними домиком – вышитые красно-черным льняные рушники; а также с полсотни тусклых фотографий на противоположной стене – все в одной рамке; стол, клеенку в синий горошек, венские стулья с гнутыми спинками; приземистый комод; домотканые пестрые половики; низкую скособоченную дверь в другую комнату.

Татьяна никогда не выезжала из города и в деревенском доме была впервые. Она нерешительно стояла на пороге, рассматривая Марину и ее дом. Тут даже нет электричества – вот уж конец света! Тем лучше, подумала она.

Марина оказалась женщиной без возраста. Ей можно было дать сорок и все шестьдесят. Невысокая, смуглая, черноглазая, с быстрыми движениями – в ней было что-то птичье. Она стянула с головы косынку, пригладила черные волосы, сняла вязаную кофту, бросила на спинку стула. Посмотрела с улыбкой на Татьяну. Улыбка у нее была хорошая. Татьяна вдруг поняла, что Марина красавица. Чувство это мелькнуло и пропало – перед ней снова стояла немолодая уставшая женщина.

– Утомилась! Ты не стой, проходи. Сейчас вечерять будем.

– Спасибо, не нужно.

– Ты не стесняйся, я тоже голодная. Целый день маковой росинки во рту не было. Они звали за стол, да не до того мне было. А потом – поздно, домой торопилась. Мы сейчас примем за знакомство, у меня настойка есть на травах, от нее спишь как дитя. Сало, хлеб, зелень своя, с грядки.

– Мне бы умыться… – сказала Татьяна.

– Конечно! Умывальник во дворе. Сейчас я тебе утиральник достану.

Она с трудом вытащила ящик комода, достала длинное льняное полотенце.

– На! Там и мыло есть. Не заблудишься одна?

– Ну что вы!

– Ну, давай. Потом – я. А пока на стол соберу.

Полотенце пахло сухой травой и чуть тленом – так пахла бабушкина одежда, вдруг вспомнила Татьяна, и оказалось холодным и скользким на ощупь. По краям его шла вышитая черным и красным кайма из роз и птиц. Бабушки нет уже пятнадцать лет, Татьяна и не вспоминает ее никогда, а тут вдруг увидела отчетливо – сидит она на диване в своей широкой кофте, от которой пахнет сухой травой, тленом и старостью, рядом очки и книга. Она так и умерла на диване – уснула и ушла во сне. Татьяна замерла с полотенцем в руках.

Удивительная тишина стояла вокруг. Ни ветерка, ни шороха не доносилось ниоткуда. Неподвижные цветы и листья, черные тени, голубовато-белая неровная стена дома. Татьяне казалось, что она попала в позапрошлый век.

Умывальник – на столбе, под ним на табурете – таз. Татьяна подтолкнула кверху стержень – полилась вода, гулко забарабанила в дно таза. Она умылась, вдохнула резкий сырой воздух – внутри стало холодно, даже зубы заболели. Зябко повела плечами. Лицо пощипывало. Она стояла, прислушиваясь к тишине. Уходить не хотелось. Скрипнула дверь, и на пороге появилась Марина.

– Ну что, нашла?

– Спасибо, нашла. Удивительно светлая ночь!

– Дак полнолуние ж!

– Как полнолуние? А где луна?

– Дак вон же, за тополями. Поднимается!

И только тут Татьяна увидела неправдоподобно большой лунный диск за тополиными верхушками. Сделалось ощутимо светлее. Двор стал отчетливо виден, каждый цветок, каждый лист был как на ладони.

– Раздевайся! – вдруг приказала Марина.

– Что?!

– Раздевайся! Оболью тебя водой из колодца!

– Зачем?

– Для души! Вода из колодца в полнолуние имеет силу. Раздевайся!

– Совсем? – Татьяне стало не по себе.

– Совсем!

Она покорно стащила с себя джинсы, потом свитер. Помедлила и сняла остальное. Обхватила себя руками, ежась от ночной свежести. Марина рвала ветки с кустов, какие-то травы. Принесла, бросила ей под ноги. Тяжелый неприятный запах шибанул в нос, Татьяна уловила также слабый запах мяты.

– Становись!

– Что это?

– Всякая трава и любисток! Готова?

Завизжала, разматываясь, цепь колодца. Ухнуло-плеснуло глубоко внизу ведро, откликнулось и прокатилось эхо по верхушкам тополей. Татьяну била дрожь, хотя ночь была нехолодная. Ситуация сложилась странная – она стояла нагая посреди чужого двора на охапке остро пахнущей зелени, в полнолуние, в ожидании холодной купели.

Вода была не просто холодная – ледяная. Татьяна пошатнулась, как от удара, вскрикнула, захлебнулась воздухом, стала хватать его широко раскрытым ртом, как птенец. Прикрыв голову руками.

– Правда, хорошо? – спросила Марина. – Еще?

– Нет!!

– Ну и ладно, – сказала хозяйка дома. – Теперь спать будешь крепче. На!

Она протянула ей неизвестно откуда взявшуюся простыню. Татьяна закуталась в нее.

– Пошли вечерять. Все уже на столе, ждет.

Диск луны поднялся над верхушками тополей и засиял победно, и тут же вспыхнуло все вокруг. Засветились голубым беленые стены хаты, выступили неровные половицы крыльца, мягко засеребрилась соломенная крыша, такая низкая, что рукой можно дотянуться до края, заблестели таинственно маленькие неровные оконца. Проявилась ясно дорожка, выложенная светлыми деревянными кругляшами, облитые ртутным светом, подступили ближе чеканные ветки кустов и столбы мальв – словно вырезанные из жести. И по-прежнему ни шороха, ни движения, ни ветерка вокруг…

И вдруг над зачарованным миром взлетел тоскливый собачий вой. Татьяна вскрикнула, шип страха уколол прямо в сердце.

– Пошел вон! – закричала Марина, поднимая с земли камень и швыряя его куда-то в кусты. – Ну, дурак уродился, прости господи! А ну, цыц!

Вой прекратился, в кустах зашелестело, и на дорожку, молотя хвостом, выкатился Серый. Подбежал к Тане, ткнулся холодным носом в колени. Морда у него была радостная – ей показалось, пес улыбается. Магия рассеялась.

– Молодой еще, в силу не вошел, – пояснила Марина. – Играет. Напугал? Ты уж извини. Иди в хату.

На столе – нехитрый ужин… вечеря, сказала Марина. Черный хлеб, сало, зеленый лук, куски вареного мяса с картошкой. Толстые фаянсовые тарелки, зеленоватого стекла щербатые стопки и литровая бутылка сизо-зеленой жидкости. Татьяна почувствовала, как голодна. От густого запаха хлеба голова пошла кругом.

– Садись!

Татьяна послушно опустилась на заскрипевший стул. После колодезной купели тело стало невесомым и хотелось спать.

Марина открыла бутылку, разлила в стопки питье – Татьяне показалось, что жидкость дымится.

– За встречу! – сказала Марина, опрокидывая стопку. – Хороша! Аж слезу вышибает!

Татьяна отхлебнула и задохнулась. Она хватала воздух широко раскрытым ртом, едва не теряя сознание от жгучей боли в горле, вцепившись пальцами в край стола.

– Ох ты ж горе мое! – закричала Марина. – Запей! – Она ткнула ей стакан с водой.

Татьяна поспешно отпила и закашлялась.

– Што ж ты такая нежная, – покачала головой Марина, не то сожалея, не то упрекая. – Бери хлеб, мясо, кушай!

Дальнейшее Татьяна видела словно в тумане. Она не помнила, как добралась до постели. Помнила только холод жестких простыней и затрещавший сенник, а дальше – словно провалилась…

Глава 2. Одиночество. Наше время

День не задался с самого утра. Оказалось, нет кофе. Пита зачерствела, молоко не скисло, но от него несло тухлятиной. Интересно, из чего в наши дни делают молоко, имеет ли оно отношение к корове? Мелкий дождь скучно молотил в окно. Еще один холодный беспросветный день, когда не хочется подниматься с кровати, чистить зубы, одеваться, жить. Ничего не хочется.

Из зеркала на нее смотрела незнакомая хмурая личность из тех, что обычно не запоминаются, не умеют ладить с окружающими, на лицах которых написан мучительный вопрос: господи, за что? За что скука, одиночество, бессонница, морщинки под глазами, складки на животе, черствая пита и пустая кофейная банка?

Жанна улыбнулась уголками рта – когда-то это у нее получалось мило, сейчас никак. До такой степени никак, что слезы навернулись. Пошлепала пальцами под глазами, растянула кожу на висках – представила, что сделала подтяжку. Надула губы, приподняла бровь. Резким движением отбросила назад волосы. Тьфу!

И это первый день отпуска? И это лето? Это жизнь? Да что ж с ней такое, черт подери!

Но есть лекарство, есть! Главное – не зацикливаться. Взять себя за шиворот, дать пинка, выпихнуть из дома на люди. Для чего необходимо накраситься и одеться. Дорогая косметика, дорогие тряпки, все у нас есть, всего навалом. Хорошо бы гимнастику и холодный душ. Но это уже высший пилотаж. Обойдемся без гимнастики, а душ – горячий, и так в доме собачий холод!

Кофе! Полцарства за кофе! Может, сварить яйцо? Или… что? А что есть в наличии? В холодильнике сиротливо белеет пакет с молоком, а вот банка маринованных огурцов, три яйца, остатки масла и засохший букетик укропа. Жанна застывает у открытой дверцы, тупо глядя перед собой. Вредная память подсунула картинку – забитый до отказа чертов холодильный шкаф: ананас, маринованный перец, золотая блямба шампанского, копченая рыба и… и… бесчисленные пакеты вощеной бумаги и бутылки. И запахи – голова кругом! И гости потоком. Она вздохнула. Было. Было, да сплыло. Ушел, бросил, влюбился в другую на всю оставшуюся жизнь, помахал ручкой. Шампанское выпили на прощание, демонстрируя высокие отношения, расставаясь друзьями. Киношной дружбы не получилось – она сунулась было раз со своими проблемами, но он дал понять… Все! И новая мадам ждет ребенка. Она в свое время делала карьеру, да и ему ребенок был без надобности, оставляли его рождение на потом, а потом не вышло. Новая красится, как девочка по вызову, – и ничего! А ей он как-то сказал – смой краску, а то похожа на шлюху. Любимым все можно. Зато теперь она может краситься до упаду. До полного вампиризма, как говорит любительница фильмов ужасов тетя Соня, подруга мамы. Или до полной отключки. Никто не скажет, что похожа на шлюху, но вполне могут это подумать. Кто? Кто-нибудь. Пусть. Кого это теперь волнует?

Жанна захлопывает дверцу. Та сочно чмокает.

Горячей воды по случаю лета нет. Профилактика. Она с воплем выскакивает из-под холодной струи. Растирается махровым полотенцем. Обнаженная, стоит перед зеркалом. Берет малиновую помаду и разрисовывает щеки. Мажет губы. Отвратительная помада! А стоит целое состояние. Финальный штрих – малиновая клякса на носу, теперь возьмут в цирк без экзамена. Надо было соглашаться на Эмираты. Хотя бы Эмираты. Дура! Ну и что, что одна? Ирочка… Ирка, чучело, у нее десять пятниц на неделе. То она едет, то не едет. Если в ссоре с Толиком, то да, если помирились, то нет. Толик… Отдельная песня. Лучше так, чем никак, говорит Ирка со значением. Лучше никак, чем так, думает Жанна. Глазам вдруг делается больно, нос краснеет, хотя под малиной не видно. Этого еще не хватало! После тридцати – плакать можно только по делу, а не для удовольствия. Да что же это за день такой?

Дождь все идет. Зато можно обновить шикарный белый плащ. И позавтракать в кафе. Тем более в холодильнике пусто. Не торопясь, глядя в окно на мокрый человеческий поток. Как в Европе. Взять хороший кофе, неторопливо намазать маслом круассан, а сверху – клубничным джемом. От запаха кофе голова идет кругом. Старые французские шлягеры для понимающих – Дассен, Азнавур, Брель, Адамо. Париж! Или Адамо и Брель – это Бельгия? Без разницы! Ностальгия, ностальгия… по тому, чего не было. И в Париж они не успели. А теперь не с кем, да и желания нет, если честно. Рана затянулась, но еще болит. Хорошо, хоть тусовка свалила по новому адресу, унеся с собой дохлые соболезнования и сочувствие. Засуньте себе это сочувствие… знаете куда? «Ситуативные» подруги, жены общих друзей, иногда звонят, иногда заглядывают на огонек – им интересно, как она: в соплях или оклемалась уже, а также хочется доложить, как складывается у него. И посмотреть, как у нее поменяется выражение лица. «Физии» – как говорил бывший. И злорадно посочувствовать, мягко кладя свою ручку поверх ее ладони.

Жизнь продолжается, говорит себе Жанна. Жизнь продолжается, говорят мама и тетя Соня. Продолжатся, черт подери! Молодая, прекрасный возраст, мне бы твои годы! Самостоятельная, независимая! Мы в свое время разве такие были? А вы… у вас все есть! Какого рожна?

Никакого. А кому, спрашивается, хорошо? Вон Ирка вечно в соплях и слезах!

В кафе удобно ожидать, поглядывая на часы. Вот сейчас! Сейчас… Тик-так, тик-так. Отпивать мелкими глотками из фирменной чашки цвета шоколада с красивой надписью «Coffee. Macchiato. Cappuccino. Café creme», делая вид, что тебя страшно интересует что-то за окном, а не проклятая дверь. Наконец! Появился герой, обводит взглядом зал, полон нетерпения, горит! Соскучился. И это было! Как он летел к ней, на ходу крича – извини, я опоздал! Конечно, опоздал! На две минуты. Это она пришла раньше, ей нравится ожидание, страшный драйв до дрожи в коленках. И увидеть первой любимое лицо, нетерпеливый взгляд, вспышку радости в глазах…

Ладно, не конец света. Кофе все равно хорош. И круассан просто фантастика. И джем – апельсиновый, с горчинкой. И мокрая толпа за окном – мелочь, но приятно, добавляет уюта. И спешить некуда. Сиди хоть весь день до полного опупения. Напиши письмо другу. Задумываясь в поисках одного-единственного подходящего заветного слова, поднимая глаза к потолку, с хрустом разгрызая кончик гусиного пера. А емелю не хочешь? Кто сейчас пишет письма? И кому? У кого хватит терпения читать? Все бегом, все на ходу, все хип-хап, как говорил их преподаватель экономики, старый зануда… как им тогда казалось. Молодым, нахальным, беспардонным. Она вздыхает…

Три чашки – полный абзац. Увлеклась, что называется. Иди уже восвояси, горе мое. Обеспечила себе бессонные ночи на месяц вперед. Дождь продолжает сеять с серого потолка. Разве это небо? Это потолок! Потолок природы и потолок жизни. Той, которая не храм, а неизвестно что. Сарай или барак. Беспросветно, беспросветно, беспросветно. Сердце колотится как на пожар. Капли просто ледяные, колются иголками. Надо было взять маленький зонт, а не этот… парашют – того и гляди унесет в космос. Домой, в горячую ванну. Ха! А профилактика? Горячей нет. Тогда купить кофе… Нет! Только не кофе! Хорошего чая! Да! И чего-нибудь пожевать. Копченого, соленого, наперченного – как раз по погоде. И свежего хлеба! Мягкого, с коричневой корочкой. М-м-м-м…

Рядом с гастрономом – остановка троллейбуса. Как всегда, толпа. Жанна стоит, раздумывая: а не пойти ли пешком? Спешить все равно некуда. Рабочая карьерная лошадь – в смысле, делающая карьеру, а не из песчаного или каменного карьера, – уже соскучилась по работе. Может, позвонить и сказать… Нет! Только попробуй! Будешь отдыхать как миленькая. Поедешь в Эмираты или в Египет… увы, в Египет вряд ли, говорят, политическая обстановка не располагает. Можно в Испанию, на Канары, к черту на кулички. Купишь, наконец, бирюзу. Тебе идет бирюза. Подчеркивает цвет глаз. Бирюза в золоте, на длинной цепочке. Просто «ах»! С белым. Или черным. Решено, берем бирюзу. Украшаемся, учимся любить себя заново и смотреть на мир новыми глазами. И повторять по сто раз на дню – все хорошо! Ох, до чего же все хорошо! Все хорошо! Хорошо! Черт подери!!

Кажется, в небе наметился просвет. Жанна задирает голову – ангельская голубизна и неземное золотистое свечение! Окно в высшие сферы. Чудо. Знамение. Жизнь продолжается, шарик крутится, конец света, говорят, еще не скоро.

Черный джип, тупорылый, с бело-синим значком на капоте, взревев, вывернул на тротуар, народ подался назад, женщины вскрикнули. Два синих треугольника, два белых, седая голова мужчины за рулем, красный блестящий шарик, как вспышка – последнее, что она запомнила…

Она почувствовала удар, но не ощутила падения, как и боли. Белый плащ взметнулся и плавно опустился на грязный тротуар. Небесная голубая промоина затянулась, и дождь полил с новой силой. «Скорую!» – кричал кто-то. «Ездят по тротуарам, сволочи!» «Им все можно!» «Достали уже!» Из джипа выскочил седоголовый мужчина средних лет, растолкал толпу. Все смотрели молча, враждебно. «Помоги!» – деловито бросил он какому-то парню. Вдвоем они втащили Жанну в джип. «Хоть совесть есть, – вынесла приговор толпа. – Не бросил! Жива ли, нет?»