Kitobni o'qish: «Девушка с синей луны»

 
…И слушал я шаги – шаги, не знаю чьи,
За мной в лесной глуши неясно повторялись.
Я думал – эхо, зверь, колышется тростник;
Я верить не хотел, дрожа и замирая,
Что по моим следам, на шаг не отставая,
Идет не человек, не зверь, а мой двойник…
 

Яков Полонский. Двойник

Действующие лица и события романа вымышлены, и сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.

Автор

Пролог

…Он сидел на скамейке напротив дома, рассматривал освещенные окна. Иногда в окне мелькал тонкий женский силуэт, на секунду-другую – женщина суетилась, накрывала на стол, открывала дверцу холодильника, доставала оттуда что-то. Иногда мельком взглядывала на темноту за окном, и тогда он вжимался в скамейку, стараясь стать невидимым, хотя прекрасно понимал, что она его не видит. А если бы даже видела… ну и что? Двор был темен, горел лишь неяркий фонарь у подъезда. Было холодно и тихо, в листьях и в траве шуршал неуверенный дождь. Ледяная капля упала ему на лицо, и он вздрогнул. Не скажешь, что август. Еще раз взглянул на освещенное окно, поднялся и пошел к подъезду. Набрал код и вошел в узкое полутемное парадное. Дом был старый, пропитанный тяжелым духом человеческих испарений, еды и кошек. Он не стал вызывать лифт – механизм был старый и оглушительно дребезжал. Поднявшись на шестой этаж, он остановился у правой двери и прислушался. Где-то далеко работал телевизор – слышались музыка и выстрелы. Он достал из кармана ключ, осторожно вставил в замочную скважину. Через минуту дверь подалась, и он застыл, прислушиваясь. Потом шагнул в прихожую и аккуратно закрыл за собой дверь. Из глубины квартиры в прихожую проникал слабый свет и бормотание не то радио, не то телевизора. Он пошел на звук. Завернул за угол и остановился. Ему была видна кухня – под потолком горела люстра, на невысоком холодильнике стоял маленький телевизор. Выступал известный комик с лицом имбецила и нарочито дурашливыми интонациями. Публика в зале хохотала. Женщина стояла вполоборота к нему, размешивала что-то в красной пластиковой миске, пробовала, добавляла соли – брала щепотку из пачки, – размешивала, пробовала, озабоченно морщилась. Салат, похоже. Помедлив, он шагнул из своего укрытия и вдруг замешкался – похоже, колебался. Она заметила его и отпрянула, на лице промелькнул сначала испуг, потом изумление. Она размахнулась и бросила в него ложкой. Он метнулся вперед, прижал ее к себе, преодолевая сопротивление, прошептал в ухо: «Тихо, тихо, без глупостей!» Он сдавил ей горло и почувствовал, как она отяжелела и почти повисла у него на руках.

Он не ошибся – в миске был салат: морковка, свекла, зелень; рядом бутылочка оливкового масла. Он поморщился, он любил мясо.

Ее волосы слабо и пряно пахли, он вдохнул ее запах и задержал дыхание, чувствуя, как темнеет в глазах и слабеют колени. Комик на экране рассказывал какую-то байку, публика продолжала хохотать. Ему была противна толстая физиономия комика; не выпуская женщину, он шагнул к холодильнику и с силой ударил локтем в экран. На экране вспыхнула яркая звезда, и изображение исчезло. Женщина забилась в его руках, нашарила нож на столе, схватила, ломая пальцы, и рванулась. Он вскрикнул и отдернул окровавленную руку…

…Он стоял, прислонясь к стене, бессмысленно глядя на неподвижное тело на полу у его ног. Капала вода из крана, за стеной работал телевизор, кто-то смеялся, доносилась музыка. По подоконнику забарабанили тяжелые капли дождя, и он вздрогнул…

Глава 1
Пастораль

 
Летящая женщина тихо несла
Летящую душу и тело.
Летящая женщина кофе пила
И в то же время летела.
 

Б. Штейн. Летящая женщина

Едва слышная инструментальная музыка, открытое окно – легкий сквознячок шевелит занавеску. На журнальном столике недопитая чашка кофе, не чашка, а чашечка – четырехгранная, на каждой грани кошка: черная, рыжая, серая и полосато-тигровая, – тончайшего японского фарфора. Рядом – эскиз на листке ватмана, небрежные размытые сине-серо-зеленоватые полутона, дым и намек – при изрядной доле фантазии обозначен цветок, не то пион, не то ирис, не то орхидея, а то и размытые черты лица. Молодая женщина сосредоточенно рассматривает натянутый на деревянную раму молочно-белый шелк: брови сведены, морщинки на лбу, бледный рот сжат; в пальцах – кисточка. Она переводит взгляд на эскиз, долго смотрит, словно желая запомнить, потом прикасается кисточкой к шелку…

Галерея женских образов в лилово-розовом, в серо-голубом, в жемчужно-оливковом: летящие волосы, широкие поля шляп, взметнувшиеся шарфы, с мелким резким штришком, с нарочито подчеркнутой деталью, тонкой черточкой – синей, малиновой, зеленой, – а то еще крошечная птичка, звездочка или стрекоза. Галерея фантастических цветов, космическая галерея остроконечных солнц, вспышек сверхновых, сверкающих стремительных небесных тел. Античные руины – летящие ангелы без крыльев, слегка обозначенные арки, галереи, амфитеатр.

Время бежит незаметно. За окном клубятся легкие сумерки и тянет вечерней сыростью. Художница откладывает кисть, выпрямляет спину, берет чашку с остывшим кофе. Залпом выпивает, закрывает глаза, сидит неподвижно несколько минут, ожидая, пока исчезнут под веками разноцветные пятна на белом фоне.

Звонок мобильного телефона заставляет ее вздрогнуть. Звонит мужчина, приглашает встретиться. Я голодная как волк, говорит она, смеясь и радуясь. Как страшный голодный волк. Понял, отвечает мужчина. Я тоже. В «Сову»? В «Сову», соглашается она. Через полчаса? Да! У театра. Успеешь? Ему не хочется расставаться, ему хочется расспросить ее, как прошел день, что она сегодня нарисовала, ему кажется странным ее занятие, несерьезным и немного смешным. Ты кто, спрашивает он. Художница по шарфам? Никогда не видел женщин с такими шарфами, где их можно купить и кто их носит? Богема? И сколько стоят? Ручная работа, авторский дизайн, сумасшедшие бабки… а с другой стороны – сколько их надо в жизни?

Ушла. Он говорит: до встречи, а в ответ тишина. Он улыбается, думая о встрече. Надо же! Среди нашего унисекса вдруг такое чудо! Несовременное, необычное, потустороннее! Диана…

…Они встретились у театра. Он пришел первым, ему нравилось наблюдать за ней издали, выискивать взглядом в толпе, а то еще стать за колонну и с улыбкой смотреть, как она подходит, замедляя шаг, оглядывается, неуверенность в глазах, неуверенность в фигуре, неуверенность в том, как руки сжимают ремешок сумочки… даже в волосах, в том, как они лежат на плечах, белые, ровные, поникшие. Как-то так получилось, что они всегда встречаются у театра. Всегда! Громко сказано, они познакомились недавно.

Он идет ей навстречу, она вспыхивает и останавливается. Она в черном, как обычно. Тонкая, в черном платье с глубоким вырезом, бледная кожа, странноватый кулон – груша в ажурном серебряном колпачке, молочный в медовых разводах непрозрачный янтарь, как раз в ложбинке, на массивной серебряной цепочке…

На лице вопрос, полуулыбка… Художница по шелку. Как должна выглядеть художница по шелку? Рисующая лилово-серо-голубые разводы и несуществующие в природе цветы? Напоминающие ирисы и флоксы. И еще космос. Именно такой, не от мира… или нет, из параллельного мира. С янтарной, полной света грушей в ложбинке на бледной коже. Странная она, эта Диана. Необычная. Не такие ему нравятся. Но с другой стороны, любопытно. Любопытно, какая она в… гм… определенном смысле. Сейчас судить трудно, они слишком мало знакомы… отношения их из жизни голубей, как любит говорить друг Боря, начитанный бармен-эрудит.

Он притягивает ее к себе, вдыхает запах волос и кожи и не чувствует ответного движения. Она словно застыла. Потом осторожно упираясь ладошкой ему в грудь, она отодвигается и смущается. Они смотрят друг на дружку. Она улыбается, на скулах красные точки. Похоже, рада. Но не умеет выразить: закричать, броситься на шею, чмокнуть в щеку или прижаться губами к губам. Откуда она взялась такая?

– Голодная? – спрашивает он, сплетая свои пальцы с ее пальцами. – Опять ничего не ела с утра?

Она кивает.

– Рисовала цветы?

Она кивает.

– Пошли! Буду тебя кормить.

– Это тебе! – Она вытаскивает из сумочки маленький полупрозрачный сверток, протягивает. Он разворачивает – там шелковый шарф! Серый с синим, крошечные синие птички на сером.

– Подарок? Это чайки? – спрашивает он.

Она пожимает плечами и говорит:

– Это птицы. – Берет шарф у него из рук, набрасывает на шею, оборачивает раз, другой. Отступает и смотрит.

– Как? – спрашивает он. – У меня никогда не было такого шарфа, и теперь я богемный и неземной.

Она смеется. Они идут в «Сову» ужинать. Ему непривычно с шарфом и кажется, что всем только и дела до его шеи, обмотанной невесомой шелковой тканью в птичках, он улыбается и трогает шарф. Ткань пахнет нежно и пряно. Выпендрежный такой шарфик.

– Нравится? – спрашивает Диана.

– Очень! – отвечает он искренне.

– Что ты будешь? – спрашивает он, когда они сидят за столиком.

Народу еще не очень много, основная программа начинается в одиннадцать. «Белая сова» – стриптиз-бар с потрясающей программой, с перчиком, сюда просто так не попадешь. У него здесь приятель-бармен, тот самый эрудит, да и потом, им только поужинать. На шоу они не остаются. Почему? Не сегодня, говорит она, нет настроения. Он понимает, что дело не в настроении, просто это не ее. Стриптиз, кабацкие шуточки, ржущая публика под кайфом… не ее. Несовременная и странная. Такой у него еще не было.

– Мясо! Я буду мясо.

– И вино?

– И вино. Красное.

Он кладет ладонь на ее руку и говорит:

– Ты смешная! И ты не похожа на Диану.

– Я не похожа на Диану? Почему? – удивляется она.

– Диана большая и толстая, я видел на картине, а ты тонкая и хрупкая. Ты Полина. Или Анна. Или Шарлотта.

Она смеется:

– Не выдумывай! Я Диана. Я люблю луну.

– У тебя зеленые глаза. Можно я сниму шарф? А то заляпаю, я страшная неряха. Или страшный?

– Наверное, страшная. Не знаю. Можно. Глаза у меня серые. Ты дальтоник.

Он снимает шарф, кладет на спинку соседнего стула.

– Дальтоник и ничего в жизни не понимаю. Конечно. У меня никогда не было красного шарфа с маленькими черными птицами.

Она смеется.

– Шарф серый, а птицы синие! Ты правда видишь его красным? – Она вглядывается в него пристально и недоверчиво. – Получается, мы живем в разных мирах?

– Я сразу это понял. У нас разные миры. Твой прозрачный, а мой деревянный с медными заклепками.

Она снова смеется. Он забавный.

Им приносят мясо в больших тяжелых тарелках. И красное вино. Им хорошо вдвоем, они словно встретились после долгой разлуки. Они смеются, болтают ни о чем, едят мясо и запивают его вином. Их беседа напоминает бессвязный разговор лунатиков, он странен для постороннего уха – кажется, каждое слово приобретает новый смысл, но они понимают друг дружку. Ему было трудно сначала, но потом он наловчился.

Они долго гуляют по пустеющему городу. Потом он провожает ее домой. Они стоят во дворе и смотрят на темные окна ее квартиры.

– Люблю кофе на ночь, – говорит он, целуя ее пальцы.

– Поздно. Я устала. Не обижайся, ладно?

– Чай я тоже люблю, – настаивает он.

– Я не готова, подожди, ладно? Я приду, честное слово. Подожди немного.

– Я хочу увидеть шарфы, те, что ты нарисовала сегодня, – говорит он. – Не надо чая, я пошутил. Можно просто воду. Умираю от желания увидеть шарфы и еще от жажды.

Она смеется, кладет пальцы ему на губы.

– Выйдешь на балкон, – говорит он ей в пальцы. – И спустишь веревку, поняла? У тебя есть веревка? Люблю влезать по веревке к прекрасной даме. Один раз сорвался и упал. Честное слово!

Она смеется и уходит. У подъезда оборачивается и взмахивает рукой. Он делает шаг к ней, но дверь уже закрылась с чмокающим металлическим звуком. Он остается один. Двор залит оловянным светом. Он задирает голову и видит очень яркую белую луну, она как чье-то любопытное белое лицо рассматривает Землю. Луна смотрит на него, и он говорит: да знаю, знаю, но так даже интереснее, куда спешить, все впереди, ты ведь понимаешь, что все всегда кончается одним и тем же. Понимаешь? Ему кажется, луна подмигивает и соглашается.

Он слышит, как сверху открывается балконная дверь. Диана наклоняется над перилами, ее бледное лицо как луна…

…Не торопясь, он идет по ночному городу. Возвращается домой. Не идет, а бредет. Ночь прохладна. Светит луна, тихо, его шаги подхватывает эхо, утаскивает куда-то вдаль. Подхватывает… чем? Цепкими лапками? На лету цепкими лапками и улетает… Взмывает и улетает. Он поддает ногой бумажный стаканчик, снимает с шеи шелковый шарф, сует в карман. Она живет в престижном районе, в центре, а похоже на зеленый пригород, и старинный парк рядом, народ здесь денежный. И пусто: ни души, только патрульная машина проехала. Он напрягся, подумал, сейчас проверят документы. Но они не остановились – спешили на вызов, не иначе. Ему интересно, как она живет, ну, там, квартира, мебель, все должно быть солидное, старинное, лепнина на потолке, дорогие люстры. Наверное, много картин… росписей по шелку. Необязательно по шелку, на холсте тоже. Кто ее родители, где, кто в друзьях… Одинока… почему? Все интересно. Не только расписывает шарфы, говорит, еще рисует картины на шелке, батик называются, тоже не всякий купит, он видел цены на сайте… даже, если по одному… одной в неделю, можно жить. Он вспоминает ее украшение – кусок необработанного молочного янтаря в серебре, сразу видно, немалых денег стоит, не ширпотреб. Сует руку в карман, нащупывает тонкую ткань, усмехается. Вспоминает о луне, задирает голову и повторяет: вот так-то, моя Диана…

…Посмотрел значение, Диана – олицетворение Луны. Там еще много чего, но главное Луна. Любому человеку понравится, если знаешь значение его имени, выдать между прочим, с понтами: знаем, читали, в курсе. Олицетворение Луны. Бледная ночная женщина с кисточкой и красками. А на плече черная птица. Тонкая и осторожная, надо выбирать слова, чтобы не спугнуть, он это может, не дурак, и язык подвешен. Хотя сначала были сложности. Но потом попал в тон. И жизненный опыт богатый, попробовал всего, везде свой. Интересно, почему она одна, и вообще. Он улыбается, чувствуя, как нарастает в нем чувство приближающейся удачи, как бьют внутри добрыми предвестниками барабанчики судьбы…

Он вошел в свой затрапезный подъезд, достал ключи. Включил свет в прихожей, поморщился от неприятного запаха старой одежды и затхлости – ни освежители воздуха, ни открытые окна не помогают. Подумал, что пора что-то менять в жизни… ну ничего, даст бог! Свалить из этой вонючей съемной дыры… хотя бы к ней, к Диане, а что?

Он долго с наслаждением стоял под душем – ночью в их спальном районе дают теплую воду; потом сварил кофе. Завернутый в полотенце, с полной кружкой уселся за стол и включил компьютер. Отстукал: «Я пью кофе и думаю о тебе. С шарфом на шее. Спокойной ночи, Диана!», отправил. Если не легла, ответит. Он бродил по сайтам, читал, смотрел, слушал. Она не ответила, к его разочарованию. Спит.

Он открыл окно в спальне, задернул штору и улегся. Он засыпал, когда пронзительный дверной звонок выдернул его из хрупкого еще сна. Он прислушался. Звонок повторился. Удивленный, он поднялся с постели и отправился в прихожую…

Глава 2
Стон и плач в рядах умных и красивых

Тело стоит кверх ногами.

Это очень одухотворенное тело.

Оно ищет истины

И поэтому опирается на источник мысли

Время от времени…

Р. Минаев. Тело стоит кверх ногами…

Монах попал под машину. Такая с ним приключилась неприятная история. Пошел через зебру, красная «Субару» на первой полосе пропустила, а синяя «Ауди» на второй и не подумала притормозить. В результате перелом ноги и ушибы. Причем в красной за рулем блондинка, а в синей мужик. А вы говорите. Козел в синей «Ауди» думал, проскочит, но Монах оказался проворнее, в итоге роковое столкновение. Блондинка даже расплакалась и обругала козла нехорошими словами, потом позвонила в «Скорую». Потом сидела на асфальте, держала голову Монаха на коленях и утешала. Он старался не шипеть от боли, лежал, чувствуя лопатками твердый асфальт, а затылком ее мягкие колени, ностальгически втягивая носом запах ее духов. Такие же духи были у одной из его жен, и он, жалея себя, подумал, что все, виток завершился, он выброшен на обочину жизни, неизвестно, выживет ли, и в больницу прийти некому…

Последнее утверждение неверно, так как друзья есть, взять того же Лешу Добродеева, золотое перо местной журналистики, изрядно бессовестное, кстати сказать… как сейчас говорят «борзое»; или друга детства Жорика Шумейко с супругой Анжеликой. А бывшие жены? Да только свистни – мигом прибегут! А знакомые женщины? Без вопроса. Даже неадекват Эрик, и тот прибежал бы с радостью, хотя помощи от него как с козла молока, скорее, наоборот, опыт подсказывает, что от Эрика лучше держаться подальше. Однажды он чуть не убил Монаха. Ну да это старая история…¹

Неверное-то неверное, но уж очень хотелось пожалеть себя, накатило настроение… бывает, особенно когда лежишь сбитый на твердом пыльном асфальте, чувствуя хребтом его неровности, а красивая, хорошо пахнущая женщина плачет над тобой, и ее слезы падают тебе в бороду и щекочут там. Он осторожно нащупал мобильник в кармане и набрал Лешу. Тот разахался, раскричался, еду, мол, сейчас же, держись, Монах! Не умирай.

И пошло-поехало. Полиция с мигалками и сиреной, «скорая» с мигалками и сиреной, козла вяжут, образно выражаясь, движение перекрыто, затор, недовольные водители сигналят. Блондинка продолжает рыдать и дает обвинительные показания; Монах лежит молча, даже глаза закрыл, потому что так легче переносить боль, которая крепчает. И само собой, толпа. Живо обменивается мнениями, сходится в осуждении козла, купившего права и заодно всю полицию. На всех парах прилетает Добродеев, врезается в толпу, размахивая синей книжечкой и крича: «Пресса! Пропустите прессу!» Монаха увозят, погрузив на носилки. Блондинка кричит: «Я приду! Держитесь!» Добродеев усаживается в «скорую» и берет Монаха за руку.

Занавес. Толпа неохотно расходится.

– Как ее зовут? – едва слышно шепчет Монах, сжимая руку Добродеева.

– Что? – не понял журналист. – Что ты сказал? Тебе плохо? Больно?

– Ты взял ее координаты?

– Его координаты? – уточняет Добродеев. – Взял. Он у нас поскачет!

– Ее!

– А! – До журналиста наконец доходит. – Записал номер машины, она же свидетель. Красивая женщина. Ты ее знаешь?

Монах не отвечает. Лежит с закрытыми глазами, бледный, слабый, сложив руки на животе. Покачивается в такт движению. Добродеев вздыхает и качает головой. Гонит от себя плохие предчувствия, но время от времени трогает руку Монаха. Живой, говорит, ухмыляясь, врач, молодой человек в зеленом халате и зеленой шапочке. Будет жить. Через пару месяцев как огурец. Главное, чтобы ел поменьше, а то лежачий образ жизни, сами понимаете. Нахал выразительно смерил взглядом внушительную фигуру Добродеева. Брат? Друг, отвечает Добродеев сухо – молодой человек, тощий и длинный, ему несимпатичен и доверия не внушает, тем более несерьезно скалит зубы, шуточки отпускает, неуместная ирония какая-то…

…Монах лежал на своем необъятном диване… Можно сказать про диван, что он «необъятный»? В смысле, нельзя обнять. А кто будет обнимать? Неясно. Скажем иначе. Лежал он на гигантском диване с задранной кверху ногой. Нога была задрана кверху по причине подложенной подушки и напоминала жерло пушки; смотрела на кухонную дверь. Ему нравилось лежать и рассматривать потолок, и при этом думать про разные интересные вещи. Обычно, но не сейчас, когда лежание было насильственным. И мысли какие-то депрессивные лезли в голову. Про смысл жизни, планы на будущее, которых нет, а время идет, пора определиться, дерево хотя бы посадить. Где? У него нет и кусочка земли. Он представил, что у него есть дача, где растут редиска и клубника. Можно еще зеленый лук и салат. Нарезать, залить сметанкой, добавить сваренное вкрутую яйцо или парочку, посолить хорошенько и… Монах сглатывает слюну, с отвращением переводит взгляд на миску с недоеденной овсяной кашей на журнальном столике и кружку молока. Тоскливо рассматривает ногу в гипсовой упаковке. Потом закрывает глаза и пытается вздремнуть. Но сон не идет. И опять всякие дурацкие мысли.

Интернет надоел, ящик надоел, местная пресса… тьфу! сплетни и реклама, книга не читается, не растет кокос. Кроссворды… опять тьфу! Идиотские вопросы, идиотские ответы. Например, концерт для зрителей. Одиннадцать букв. Ну-ка! Да будь вы хоть семи пядей… Цветомузыка! Концерт для зрителей это цветомузыка. Ну не япона мама, как говорит Жорик. А золотое перо Лео Глюк, он же Леша Добродеев, тоже отличилось, сообщив про кассовый аппарат позапрошлого века, найденный на Марсе. Скучно, господа. Даже про зачавшую от марсианина барышню было креативнее. Кризис жанра.

Два месяца! Сколько, сколько? В больнице сказали два! Столько не живут. Монах закрывает глаза в знак протеста против невыносимо черной полосы бытия и складывает на груди руки. Представляет себя с горящей свечкой в холодных пальцах, где-то поет ангельский хор и курится удушливая смола. Кто-то из присутствующих живых покашливает, кто-то чихает или чешется, кто-то выстукивает эсэмэску. Прощальная панихида. Тьфу!

Все, докатились, что называется. Ладно, сказал он себе, хорош ныть. Повторяй: я хладнокровен как удав. Точка. Десять раз! Ну! Как большой и длинный удав! И толстый.

Монах… Олег Христофорович Монахов – оптимистический реалист по жизни, во всяком случае, таковым являлся до сих пор. Кроме того, личность несколько необычная. Чем же это необычная, спросит читатель. Да взять хотя бы внешность! Толст, большеголов, с длинными русыми волосами, скрученными в узел на затылке, рыжей окладистой бородой, с голубыми детскими глазами, полными наивного любопытства, хотя далеко не дурак и айкью у него дай бог всякому. Поигрывает, чувствуя себя актером в театре по имени жизнь, ничего не воспринимает всерьез, благодушен, всем доволен и кушает, что дают. Уверен, что там, за пределами, нас ожидают приятные сюрпризы, так как материя нескончаема. Циник и волхв… где-то. Циник потому что знает человеческую породу и ее всякие мелкие полупристойные умо- и телодвижения, снисходителен, никого не судит, а при случае и сам способен… гм… но только для пользы дела, а также из любопытства. А волхв… тут сложнее. Монах вполне искренне считает себя волхвом. Я, конечно, не господь бог, говорит он с присущей ему скромностью, а лишь всего-навсего маленький незаметный волхв с детективным уклоном и легким даром ясновидения. Как-то так. Зачатки ясновидения, внезапные озарения и догадки, интуиция, вещие сны… да, да! Вообще, если любой… повторяем: любой! индивид отвлечется от мобильника, Интернета, сплетен и семейных разборок, а сядет и задумается и пропустит через умственное сито события сегодня, вчера и всей жизни в целом, да проанализирует ляпы и промахи, да истолкует должным образом, то обнаружит, что всю дорогу одни и те же грабли, что судьба рисовала знаки, подавала сигналы и вопила «SOS», а он не внимал и лез напролом. В итоге… сами понимаете. Тут главное прислушаться. Желательно в тишине.

У Монаха привычка степенно пропускать бороду через пятерню – так легче думается. Вот идет он по улице в широких полотняных штанах, в необъятной футболке, в матерчатых китайских тапочках с драконами, с рыжей бородищей и узлом волос на затылке – не торопясь, слегка раскачиваясь для равновесия, на лице задумчивость и благость, а бабульки вокруг крестятся, принимая его за служителя культа. Лепота! Он же серьезно кивает и осеняет их неспешным мановением толстой длани.

В свое время он практиковал как экстрасенс и целитель, причем весьма успешно. Был такой период в его пестрой биографии. А еще он преподавал физику в местном педвузе, защитил кандидатскую. Иногда, в зависимости от аудитории, рекомендуется профессором. Потом перекинулся на психологию, стремясь разобраться в душе как собственной, так и страждущих. Он был женат три раза, и жены его были красавицами и умницами, и дружеские отношения сохранялись после разводов…

Так какого рожна надо, возможно, спросит читатель. Именно! Но беда в том, что он всегда сбегает. Только согреет место, встретит замечательную женщину, и карьера попрет, как вдруг одномоментно и бесповоротно сыплется и рушится вся его жизнь! Просыпается в нем что-то и толкает, толкает вон из города, на волю, топать вдаль с неподъемным рюкзаком за плечами, ночевать в чистом поле и пить из ручья. Бродяжничать, одним словом. И тогда он все бросает: и жен, и насиженное место, и друзей, и летит куда глаза глядят. В Монголию, в тайгу, в Непал или в Индию.

И там, затерявшись в непроходимых дебрях, сидит неподвижно на большом валуне, смотрит на заснеженные горные пики и любуется цветущими белыми и красными олеандрами; в прищуренных глазах отражается хрустальный рассвет. Безмятежность, покой, отрешенность, сложенные на коленях руки… Нирвана. Счастье. Постижение.

Монах понимает в травах, ему сварить любое снадобье раз плюнуть. Он чувствует, что нужно смешать, и куда намазать, и сколько принять внутрь, чтобы не простудиться. Или взлететь. И спишь после приема как младенец, и видишь сны. Правда, потом их трудно, почти невозможно вспомнить – только и остается чувство, что осмыслилась и доказалась некая суперзадача, а вот какая – увы. Зато наутро выспавшийся индивидуум свеж и бодр, мыслительные шестеренки крутятся будь здоров, мысль бежит вприпрыжку, голова варит, и всякая проблема, непосильная вчера, разрешается на счет раз-два. И никакого похмельного синдрома.

С журналистом Алексеем Генриховичем Добродеевым, местным золотым пером, гордостью «Вечерней лошади» – рабочий псевдоним Лео Глюк, вернее, один из, – Монах познакомился, можно сказать, вполне случайно. Что называется, судьба свела. Его попросили разобраться с убийствами девушек по вызову, тут-то они и столкнулись…²

С какого перепугу, спрашивается. В смысле, с какого перепугу попросили. Он что, частный сыщик? Оперативник на пенсии? Нет, нет и нет. Монах не частный сыщик и не оперативник на пенсии, а попросили его по той простой причине, что пару лет назад он открыл в сети сайт под названием «Бюро случайных находок» – накатило настроение, соскучился по людям, скитаясь в тайге, и захотелось новых прекрасных жизненных смыслов. Поместил собственную фотографию для наглядности и пообещал помощь бывалого человека и путешественника под девизом: «Не бывает безвыходных ситуаций» всем попавшим в тупиковое положение. На фотке большой внушительный человек с рыжей бородой в голубой джинсовой рубашке; щурится на солнце, слегка улыбается, руки сложены на мощной груди. Нельзя сказать, что от желающих отбоя не было, за весь отчетный период позвонили и попросили о помощи всего-навсего четверо. Из них двое каких-то психов, а другие двое оказались в масть. В итоге Монах раскрутил два красивых дела, из тех, что называется, резонансных, обскакав оперативников, в результате чего уверовал в свой детективный гений. Нет, не так. Он подтвердил свой детективный гений, в котором никогда не сомневался, просто руки не доходили попробовать.

Да, так о чем мы? Об исторической встрече Монаха и Добродеева. Эти двое сразу нашли общий язык, заключили союз о творческой взаимопомощи и родили «Детективный клуб толстых и красивых любителей пива». Усовершенствованное название: «Детективный клуб толстых и красивых любителей пива и подвешивателей официальных версий». Монах был интеллектуальным двигателем и аналитиком, а Добродеев добытчиком информации из самых достоверных источников, так как у него везде все схвачено; он также подставлял плечо и разделял самые бредовые идеи Монаха по причине некоторой склонности к аферам и мистификациям. Бар «Тутси» стал явочной квартирой Клуба. Тот самый, где барменом добряк Митрич, он же хозяин заведения. Добавьте сюда фирменные бутерброды с копченой колбасой и маринованным огурчиком и замечательное пиво! И девушку, которая поет по субботам – не дешевую попсу, а настоящие старинные романсы, а также из бардов, – и фотографии местных и залетных знаменитостей, и вам сразу станет ясно, что «Тутси» – бар для понимающих: без криков, скандалов и мордобоя, с теплой, почти семейной атмосферой в духе этакого слегка ностальгического ретро…

Между побегами на волю Монах проживал в семье друга детства Жорика Шумейко, о котором уже было упомянуто ранее, и его жены Анжелики. Это была та еще семейка добродушных раздолбаев, с тремя детишками: крикливыми девчонками Маркой и Кусей и его крестником, тезкой Олежкой, а еще с кошками, собаками и хомяком и без продыху вопящим зомбоящиком. И Монах часто говорил Добродееву, как хорошо было бы заиметь отдельную квартиру, повесить везде жалюзи – упаси бог, никаких тряпок, – и балконную дверь держать открытой, зимой тоже, чтобы залетали снежинки.

И вот свершилось! Квартира есть, жалюзи повешены и приобретен безразмерный диван. Правда, сейчас лето, снежинки не залетают, а залетал еще недавно тополиный пух, от которого чешется в носу. Жить да радоваться. Так нет же! Чертова зебра и чертов козел! Одна радость – прекрасная самаритянка, чьи мягкие колени до сих пор ощущает Монахов затылок. И сладкие духи…

Он задремал, и снилась ему прекрасная незнакомка. Она вела Монаха за руку через бесконечную зебру, оборачивалась, кивала и улыбалась. Он покорно шел, держа ее за руку, кивал и улыбался в ответ…

Разбудил его скрежет ключа в замочной скважине. Ключи у Леши Добродеева и Жорика. Кто? Монах поставил на Жорика с кастрюлями и проиграл. Это был журналист. Он влетел в комнату, лучась наигранным весельем, с ворохом местных газет, свертками из «Магнолии», от которых по квартире распространился божественный запах копченостей, и оптимистично закричал:

– Ну-с, как дела у нашего болезного? Не скучаем? Чем занимаемся? Что новенького? Не разбудил?

Монах поморщился и промолчал. Ему пришло в голову, что все идиоты думают, что именно так нужно говорить с больными… так сказать, вселять оптимизм и волю к победе. И спросил себя, а если бы это, к примеру, Добродеев лежал с ногой, а он, Монах, его навестил – что бы он сказал? Тоже орал бы как ненормальный?

– А я тут принес перекусить! – продолжал радостно журналист.

– А пиво? – перебил Монах.

– Врач сказал, лучше воздержаться.

– Ага, а то не срастется. Хочу пива. И мяса. Ненавижу овсянку! Анжелика как с цепи сорвалась, с утречка пораньше уже тут как тут и варит эту дрянь, причем без соли. И яйца вкрутую. Это же пытка!

– Я принес шампанское. Мясо тоже.

– Шампанское? – поразился Монах. – На хрен? Терпеть не могу шампанское. У тебя что, день рождения?