Kitobni o'qish: «Когда зацветут розы»
Глава 1.
Раннее солнце едва пробивалось сквозь прибрежные заросли. Над водой висел легкий туман. Яна бежала вдоль стремительного О́редежа, глотая холодный запах отцветающей черемухи. Кто вперед – вода или она? Быстрее, быстрее, еще быстрее.
Удобные кроссовки пружинили даже на влажной земле. Яна рвалась сквозь май к солнцу, лету, счастью. Вот они – Жаркие страны – большой луг в излучине реки, где над Оредежем нависает огромная красная скала.
Девушка застыла на вздохе, прижав руки к пылающим щекам. Она так давно мечтала увидеть, запомнить навсегда эти девонские песчаные обрывы, больше четырехсот миллионов лет хранящие тайны древней земли.
Яна достала телефон, сделала несколько кадров, в очередной раз мысленно отругала себя за выпавший из кармана платок и побежала дальше. Вскоре экотропа вывела ее к краеведческому музею. Одноэтажный желтый особняк конца XIX века стоял на береговом холме левее тропинки.
До музея оставалось метров триста, когда внимание привлекло большое темное пятно в окне восьмигранной башенки, возвышающейся над красной металлической крышей.
Подъем забирал силы, Яна дышала прерывисто, смотрела под ноги, стараясь не поскользнуться на влажном склоне. Она подняла глаза только на асфальтированной площадке у музея и с удивлением поняла, что странное пятно неожиданно ожило. Человек пробежал по желобу на стыке скатов кровли, ловко спрыгнул вниз и скрылся за углом здания.
Яна стояла в растерянности не зная, что делать: бежать за преступником или звонить в полицию. Благоразумие взяло вверх. Через двадцать минут к музею подъехал чихающий уазик ППС. «Похоже у меня дежавю», – обреченно подумала она.
– Старший участковый уполномоченный 106 отделения полиции, капитан полиции Жуков Геннадий Петрович. Представьтесь, пожалуйста.
Участковый козырнул, раскрыл и тут же убрал за пазуху служебное удостоверение.
– Яна Сергеевна Полонская.
– Яна Сергеевна, рассказывайте, что случилось. Пухов, ить-твою, что ты носишься. Следы затопчешь. Понаберут олухов и работай с ними как хочешь.
– Товарищ капитан, я все по регламенту делаю. Место преступления смотрю.
Парень обиженно хмыкнул, подошел ближе.
– Ага, наша служба и опасна, и трудна. И что насмотрел?
– Могу рассказать, как преступник в музей забрался и как вылез.
– Валяй, а Яна Сергеевна проверит. Только представиться не забудь. Учу, учу, а все без толку.
– Пухов Максим Владимирович, старший сержант полиции. Короче, мужик залез по крыльцу. Сперва на ограду встал, потом за углы зацепился, на крышу маленькую сиганул, а с нее на большую. По крыше пробег и в окно занырнул. Дела свои сделал и обратно в окно. Только по крыше к крыльцу уже не побег. Сразу прыгнул. След там глубокий от двух ног.
Жуков снял фуражку, вытер платком лысеющую голову, глубоко вздохнул.
– Хорошо, что не от одной, а то искали бы мы в Сиверской сокровища Агры.
– Фига себе! Сокровища? Он сокровища умыкнул?
– Молчи, Пухов, ить-твою, молчи. Яна Сергеевна, ваш выход.
– Согласна, Геннадий Петрович. Думаю, все так и было. Преступник влез на перила парапета, затем цепляясь за карнизные планки забрался на кровлю крыльца. Прошел по крыше и через окно проник в здание. Какие он там дела делал я не знаю, но как вылезал видела. Человек был двуногий, в камуфляже и балаклаве. Не факт, что мужчина. Рост средний, телосложение астеническое.
– Какое? Какое? – изумился Пухов.
– Худой, значит, – печально ответил Жуков. – Как я. Яна Сергеевна, не выражайтесь при наших ппсниках. Они парни простые, по-русски только со словарем. Да, Максимка?
– Смеетесь? А вот увидите, товарищ капитан, я еще на ваше место сяду, а вас в ППС отправят.
– При таком раскладе лучше сразу на кладбище. Яна Сергеевна, пока ждем директора музея, расскажите откуда вы к нам пожаловали. Поселок маленький – все друг друга знают, а вас я что-то не припомню.
– Я живу во Владимире. В Сиверскую приехала поздно вечером на электричке из Санкт-Петербурга. Остановилась в «Стефании». Гостиницу заранее бронировала. Вещи и документы там. Утром вышла на пробежку – не терпелось увидеть ваши красные скалы. Бежала от мостика по экотропе.
– Ну да, ну да. Скалы у нас красивые. Пухов, звони Лариной. Сколько можно собираться.
– Товарищ капитан, так она гнездо на голове делает и стрелы у глаз подводит, а это долго.
Парень рассмеялся, участковый криво усмехнулся, старательно скрывая улыбку.
– Яна Сергеевна, когда вы увидели преступника? Хотя бы примерное время скажете?
– Можно просто Яна. Могу и точное назвать. В телефоне все есть. Номер 112 я набирала в шесть часов тридцать семь минут.
– Значит вас утро встречает рассветом…Часов в шесть поднялись?
– Я привыкла рано вставать. Тяжелое детство.
– Ой, вы детдомовка, – грустно начал Пухов. – У нас тут тоже детдом есть. За музеем стоит. Там дети одинешенькие живут.
– У меня были родители. Я спортом занималась, поэтому и вставала рано, чтобы перед школой на тренировку успеть. Вначале тяжело было, потом втянулась.
– Ну да, ну да. Мы верим твердо в героев спорта. А, скажите-ка, Яна Сергеевна, Яна, зачем вы действительно к нам приехали. Не вериться, что тащились из Владимира, чтобы на обрывы девонские посмотреть.
Жуков смотрел пристально, словно боялся упустить малейший штрих на лице Яны.
– Я пишу исторический роман о Стефании Радзивилл-Витгенштейн. Сюда приехала, чтобы почувствовать время и увидеть места, где она бывала. В общем проникнуться атмосферой. Потом я планировала посетить Лугу, Новгород, Псков, добраться до Мира и Несвижа – фамильных владений Радзивиллов.
– Пухов, ить-твою, рот закрой! Что ты вылупился?
– Я это, я никогда писателей не видел, вот и смотрю.
– И не увидишь больше. Тебя к ним охрана с такими глазами не подпустит. Подумает, что ты бомбу проглотил.
– Вот опять смеетесь, товарищ капитан. Обидно.
Парень отошел и демонстративно уткнулся в телефон.
– И как вы назовете свое творение? – усмехнулся Жуков.
– «Последняя роза Радзивиллов». Это будет роман о юной Стефании, о том, как она заканчивает Екатерининский институт, становится фрейлиной вдовствующей императрицы Марии Федоровны, жены Павла I, матери Александра I и Николая I. О том, как она встретит Льва Витгенштейна, флигель-адъютанта императора.
– Ну да, ну да, балы, красавицы, лакеи, юнкера… Писатель говорите. Что-то не слышал я ни о какой Полонской.
– Вы, Геннадий Петрович, много о ком не слышали, но это не значит, что этих людей не существует. Моя первая книга «Тайна усадьбы Фон-Барсов» подписана в печать. Это одновременно и исторический роман, и детектив.
– Детектив? Ясно. Очевидно, он из серии я гениальный сыщик, мне помощь не нужна…
Участковый отступил на шаг и пристально осмотрел Яну с головы до ног.
– Как-то интересно получается. Вы написали детектив, а теперь сами оказались на месте преступления… А обувочка-то у вас что надо. В такой и на дорожку беговую встать, и на крышу залезть не боязно. Еще и спортом всю жизнь занимаетесь.
– Вы меня подозреваете? – Яна задохнулась от злости. – Мне зачем это все надо? Самой залезть, украсть, а потом самой же полицию вызвать вместо того, чтобы убежать. Чушь какая!
– Чушь, не чушь – разберемся. Больно складно говорите. Перила парапета, карнизные планки, телосложение астеническое, время какое-то чувствовать собрались.
– Я в музее работаю! У меня обширные знания и большой словарный запас, в отличие от вашего Максимки, – Яна уже не просто сердилась, она негодовала. – Я главный хранитель музея-усадьбы Фон-Барсов, я с экспонатов пылинки сдуваю. Как можно меня в краже заподозрить?
– Ах, вы в музее работаете? Тогда вообще все сходится. Значит, ходы-выходы знаете – кому, что и по чем продать можно. Куда вы там дальше собрались? Гастролерша! А потом в музеях драгоценности ищи-свищи.
– Да вы с ума сошли! Там след от армейских ботинок, а я в кроссовках!
– Она еще и на месте преступления наследила. Разберемся! Пухов, вези-ка дамочку в отделение и закрой покрепче до выяснения.
– Где закрыть-то? В обезьяннике?
– В допросной. И никого к ней пускать.
Пока участковый распоряжался, Яна безуспешно пыталась позвонить Павлу, начала набирать смс-ку, но не успела. Жуков ловко выхватил телефон и спрятал за пазухой.
– Подельнику звоните? Не выйдет!
– Я имею право на один звонок. Это беспредел!
– Здесь я решаю, кто на что имеет право.
Лицо участкового покрылось красными пятнами. Яна подняла руки вверх, словно взывая к небесной справедливости.
– Я звонила жениху – следователю СКК, капитану юстиции Павлу Николаевичу Грабу. Мои документы в гостинице. Звоните в музейное управление Владимира, там подтвердят мою личность.
– У меня сейчас главная задача – оценка ущерба, нанесенного музею. Когда придет время займусь и вами. Садитесь в машину и не дурите. Получите дополнительный срок за сопротивление полиции при исполнении.
Дверь уазика громыхнула. Яна вновь оказалась на заднем сиденье справа. Вместо снега на лобовое стекло падали лепестки черемухи.
Глава 2.
Дорога петляла по поселку. Пухов молчал, резко газовал на поворотах, без надобности жал на гудок автомобиля. Яна смотрела в окно на деревянные домики и каменные коттеджи, проступающие сквозь молодую листву, ругала себя за грубые слова.
– Максим Владимирович, простите, что обидела. Я знаю, что так нельзя. Я на Жукова злилась, а вам гадость сказала. Простите меня, пожалуйста.
– А где мне было слова эти умные брать? У мамы-пьянчужки? У отца, которого не знал?
Пухов говорил медленно, словно сам с собой. Яна вжалась в сиденье, закрыла лицо руками.
– Детдом, школа, путяга, армия, ППС. Вот моя дорога. Но я служу, стараюсь. Ребята-кореша многие по наклонной пошли, а я нет. Я лучшего хочу. Хочу участковым быть, на Катюшке жениться. Хочу дом хороший, детишек.
Яна смахнула, покатившиеся по щекам слезы, всхлипнула.
– Дура я, дура! Простите, Максим. У человека не словарный запас главное, а душа. Все у вас будет. Простите.
Уазик тормознул у бетонного забора, проехал за шлагбаум. На парковке Пухов выскочил первым, бережно подал руку.
– Не переживайте, Яна Сергеевна. Товарищ капитан умный. Если я понимаю, что не вы музей ограбили, так и он разберется. Это он не на вас, на себя злился, на жизнь. Он в Питере в угро служил, а когда мать заболела, вернулся. Легко ли в участковых после о́пера ходить? Вот и я думаю, что хреново.
Допросная оказалась небольшой комнатой с диваном, письменным столом и парой стульев. Окон не было – ни настоящих, ни фальшивых. В углу на столике стояли чайник, микроволновка и посуда.
– Располагайтесь, Яна Сергеевна. Отделение у нас маленькое. Мы тут и работаем, и отдыхаем. Устали, так полежите – не стесняйтесь.
– Максим, пожалуйста, позвоните в гостиницу. Скажите, что я к завтраку не приду, чего продуктам пропадать.
– Так позвоню. Там Катюшка моя горничной работает – ей и позвоню. Сегодня ее смена. А мы вас чаем с плюшками сиверскими угостим. Ох, и вкусные они! Так бы ел и ел.
Яна кивнула, улыбнулась. «А участковому я по-другому отмщу, – злорадно подумала она. – Я его в новый роман вставлю. Буду бумагомаракой и разнесу историю по всему свету. А потом книгу ему с автографом пришлю».
Плюшки действительно оказались нереально вкусными. Они с рекордной скоростью растаяли во рту, а нос и щеки испачкали сахарной пудрой. Максим смеялся, а Яна радовалась, что на земле живет такой светлый и добрый парень.
Она легла на диван. Мысли кружились между происшествием в музее и новым романом. Не давала покоя назойливая нестыковка. Яна раз двадцать прокрутила в памяти эпизод с преступником, но так и не поняла, что в нем не так.
В конце концов она решила отложить расследование до лучших времен и с затаенной радостью скользнула в прошлое прекрасной Стефании Радзивилл – самой богатой невесты первой половины XIX века.
«Фонтанка негодовала. Зима 1825-1826 года была слишком долгой и жестокой. Офицерские головы летели с плеч, а лед даже в конце марта стоял прочно – лишь кое-где полыньи расползались, тянулись друг к другу узкими извилистыми протоками.
«Они похожи на пауков, – грустно подумала Стефания. – На больших противных пауков. Терпеть их не могу!»
Девушка отошла от окна, с тоской посмотрела на ряд железных кроватей, покрытых желтыми шерстяными одеялами. Дни проходили медленно и безлико – молитвы, недолгие прогулки, белошвейные мастерские. Скоро выпуск, а пока…
А пока за окнами Фонтанка грезит о весне, пытаясь сбросить в Неву надоевший лед. А она, княжна Каролина Эмилия Луиза Валерия Стефания Радзивилл, мечтает вырваться из двенадцатилетнего плена Екатерининского института.
Годы учебы – это жесткие платья, узкие панталоны из дерюги, ненавистный звон колокольчика, занятия с учителями, отвратительные обеды, молчаливые прогулки по коридорам, а по ночам тайное чтение запрещенных дамских романов. Девочки встают в шесть часов, умываются в прихожей спальни-дортуара, где ночью всегда спит горничная. Строгость. Надзор. Послушание.
Понятия «одиночество» нет. Утро неизменно начинается с суматохи. В спальне пятнадцать воспитанниц, а на всех два умывальника из красной меди с тремя кранами. Вода льется в огромные чаши из дикого камня. Все толкаются, спешат умыться быстрее. А зимой приходится пробивать лед молоточком.
Одеваются парами – шнуруют друг другу платья и передники. Стефания улыбнулась, вспоминая подружку Александру – умную, добрую, веселую. Она все делает бойко, аккуратно, никогда не упрекает за медлительность, только шутит:
– Ты опять о принце мечтаешь, Стефани́? Ля мур э данжюрэ. Берегись ее!
К половине восьмого, по звонку, институтки выстраиваются по росту вдоль кроватей, а из своей комнаты прямо в дортуар выходит классная дама. Прическа, ногти, чистота платья и передника – от зорких глаз не ускользнет даже маленькое пятнышко.
После проверки старшие классы идут на общую молитву в приемную залу. Читают лучшие ученицы. Вечером к девушкам иногда присоединяются высочайшие особы, поэтому часто выбирают Александру. Она всегда проговаривает слова ясно и громко, и никогда не стесняется. Скоро, совсем скоро все это останется в прошлом…
– Стефани́, мон амур, я всюду тебя ищу!
В дортуар вбежала темноволосая смуглая девушка. Ее большие черные глаза лучились восторгом и предвкушением сюрприза.
– Стефани́, я узнала, я узнала такое!
– Не томи, Сашенька, милая, что случилось?
– Только не волнуйся! В Петербург приехала твоя маман.
– Кто, кто сказал? – пересохшими губами прошептала девушка.
– Горничных подслушала, а они классных дам.
– Мама, моя мама… Зачем? Зачем она приехала?
– Не знаю, мон амур, не знаю.
Стефания отвернулась и вновь посмотрела в окно. Фонтанка крошила лед. Снег прорезали бессчетные трещины – весна наступала. Александра обняла подругу за плечи, прижалась горячей щекой к побледневшему лицу.
– Помнишь ее?
– Смутно. Отец погиб в 1813. Тогда мне было четыре года, а в пять лет государыня Мария Федоровна забрала меня в Петербург. Она троюродная сестра моей бабушки Софии Фредерики. Больше маман я не видела. И я не знаю, как она жила эти годы.
– Дамы шептались о многочисленных романах и конфузах…
– Они просто ей завидуют. Теофила блистает в Париже, кружит головы кавалерам, а они с утра до ночи сторожат глупых барышень.
– Мы не глупые, – рассмеялась Александра. – Мы просто еще молодые. Нам всего по 17 лет. Впереди большая жизнь. Мы обязательно будем счастливы!
Девушки теснее прижались друг к другу. Впереди у Александры Россет были 56 лет, у Стефании Радзивилл – всего пять…»
Входная дверь медленно открылась. В комнату вошел Жуков, сел к столу. Яна резко встала, ожидая очередную грубость. Участковый снял фуражку, знакомым жестом вытер голову большим мятым платком.
– Тут вот какое дело, Яна Сергеевна. Приношу вам глубочайшие извинения за свои подозрения и задержание. Вы имеете право на меня пожаловаться в установленном порядке. Координаты вышестоящего начальства есть на информационном стенде при входе. Вы свободны.
– Что случилось? – с тревогой спросила Яна.
– Чушь собачья случилась. Кому рассказать – засмеют.
– Рассказывайте! Считайте, что я ваш главный консультант по чуши. Что украли?
– Ничего. Ничего не украли. Наоборот подкинули.
– В смысле подкинули? Что? Зачем?
Яна села на диван, потерла виски руками. К ней вновь вернулась назойливая мысль о странном поведении преступника.
– Зачем не знаю, – обреченно ответил Жуков. – А подкинули металлическую брошку-розу, приколотую к черному сердцу из тряпочной салфетки.
Подходящих слов Яна не нашла. Она изумленно смотрела на участкового, пытаясь осмыслить услышанное.
– Ларина визжала как боров на закланье, – он говорил полушепотом, непрерывно наматывал платок на пальцы и вновь разматывал. – Сказала, что в жизни к этой розе не притронется и нужно вызывать музейщиков из Гатчины, чтобы установить ценность предмета. Заперла зал и ключи не отдает. Меня начальство в ППС отправит и правильно сделает.
– За что в ППС? Не понимаю.
– Своими силами надо справляться, ить-твою, а не раздувать мелкие происшествия на уровень района. В музее пострадало только окно. Его уже застеклили. А что с розой делать – ума не приложу.
– Не надо пока никого вызывать, – решительно сказала Яна. – Я посмотрю на ваш предмет, а дальше будет видно. Только мне нужно умыться и переодеться.
– Вы действительно сможете понять, как там ее, ценность эту, – с надеждой пробормотал участковый.
– Смогу. Если предмет заслуживает внимания, тогда и будете дергаться, а если бросовый, то пойдет как обычный вещдок.
– Во как! Прямо все по полочкам разложили. Ох, не простая вы птичка, Яна Сергеевна, ох, не простая. Чую огребу еще с вами проблем.
– Телефон верните.
– Ну да, ну да. Держите. Павел ваш раз сто звонил.
Яна выхватила смартфон, выскочила в коридор. Павел опять не отвечал. Она отправила сообщение в мессенджере и вышла на улицу.
– Яна Сергеевна, сюда! Мы в гостиницу заскочим, а потом в музей. Товарищ капитан позже туда приедет.
У «Стефании» к уазику подбежала миниатюрная брюнетка. Максим обнял девушку, зарылся лицом в кудрявые волосы. Яна отвернулась. Смутилась, что невольно загляделась на чужое счастье.
Внутри было тепло и уютно. Хозяйка пила кофе за маленьким столиком, просматривала документы, что-то считала.
– Яночка, дорогая, вас арестовали?
– Раз я здесь, значит, уже отпустили. Все в порядке. Мира Вениаминовна, а мне можно кофе? Надо взбодриться.
– Без проблем. Сделаю. Вы обедать и ужинать будете?
– Только ужинать. Я сейчас в музей, но к вечеру вернусь.
– А что там случилось, Яночка? Весь поселок жужжит. Говорят, что преступник влез в окно, украл золотой шлем барона Фредерикса и рояль композитора Шварца.
– О, Боже, Мира Вениаминовна, вы умная женщина, бизнес-леди, – Яна буквально заплакала от смеха. – Я здесь впервые, но точно знаю, что в краеведческом музее нет и никогда не было золотого шлема. Для подобных предметов нужна серьезная охрана. А рояль Исаака Шварца в Сиверской, но в другом музее. И в любом случае, как, как вы себе это представляете? Как можно вынести рояль через маленькое окошко в башенке?
– Значит, он ничего не украл? – разочарованно пробормотала хозяйка.
– Не скажу, – нарочито грозно ответила Яна. – Это тайна следствия.
– А Геннадий Петрович к нам не заглянет? – смущенно спросила Мира Вениаминовна и опустила глаза.
– Не знаю. Меня Максим привез.
Яна пожала плечами и побежала в номер. Через полчаса уазик уже въехал на улицу, ведущую к музею. По дороге она получила сообщение от Павла. Написал, что до вечера очень занят, предложил созвониться после девяти.
Глава 3.
На музее висела большая табличка «Закрыто», но Пухов решительно отворил дверь.
– Яна Сергеевна, проходите. Сотрудники в зале, а я за Жуковым сгоняюсь.
Входная зона с кассой и сувенирами, ярко освещенный коридор, множество дверей и, наконец, большой круглый зал. Его потолком служили своды той самой башенки, из окна которой утром вылезал преступник.
На выстроившихся вдоль стены стульях сидели молодая крашеная блондинка в спортивном костюме цвета мокрого асфальта, пухлый мужчина средних лет в синих джинсах с большими отворотами и маленькая старушка со шваброй. Яна подсела к модной девушке и погрузилась в созерцание.
В музее давали античную трагедию, а, может быть, драму Шекспира. Действие завораживало. В центре помещения стояла статная дама в брючном костюме цвета индиго. В правой руке она картинно держала рюмку. Угольные стрелки, алые губы – Яна безошибочно опознала Ларину, которую утром так и не дождалась.
Сомнений не было – голову женщины украшала замысловатая прическа из переплетающихся длинных светлых локонов. Они лежали по кругу и возвышались над головой сантиметров на двадцать. Яне безумно захотелось встать на стул и заглянуть в «гнездо» Лариной. Что там? Волосы? Шпильки? Заколки? Мысль о перепелиных яйцах тоже появилась, но тут же исчезла. Ее затмил глубокий голос театральной дивы.
– Где Григорий Семенович? Я уже полчаса жду валерьянку. Бес-чув-стви-е – одно из самых страшных заболеваний души, при котором душа каменеет и теряет связь с миром. Я бы хотела ошибиться, но в большинстве случаев, оно неизлечимо…
– Это откуда? Знаете? – шепотом спросила Яна у соседки.
– Екатерина Садур «Дневники города». Она повторяется. Мы уже выучили почти все пьесы.
Девушка уткнулась в смартфон. Она смешно выгибала подушечки пальцев, чтобы не касаться экрана длинными ногтями.
В зал вбежал высокий сухощавый мужчина. Седина и волевые черты лица придавали его облику неповторимую романтичность. «А вот он точно знает, что Ларина прячет в «гнезде», – Яна сжала рот ладонью, чтобы не рассмеяться.
– Вот ваша валерьянка. Я на всякий случай три бутылочки купил. Я веревку от рамы отвязал, окно застеклил, осколки убрал. Милена Евгеньевна, дорогая, ведь ничего не пропало, ну зачем, зачем вы так переживаете?
– Это все потому, что я такая! Я дура, я несовременная! Надо относиться ко всему легко и просто, надо на все наплевать! Другие ни о чем не думают, живут сегодняшним днем!
– Михаил Рощин «Валентин и Валентина». Это наш рабочий по зданию – на все руки от скуки. Семеныч отставной вояка, тайно влюблен в Милену, но она вовсе не Ларина. Это узаконенный театральный псевдоним. На самом деле она Конопелкина, но я вам этого не говорила, – злорадно прошептала тайная собеседница. – Она где-то на Урале в театре служила, а потом вышла в тираж и вернулась на родину. Когда тебе под пятьдесят, девочку уже не сыграешь, а старушек изображать не хотела. Так и стала директором. Больше желающих не нашлось. По сути научную работу Витюша ведет, а Милена занимается собой. Говорит, что она лицо музея.
– А вы кем работаете?
– Я Инна, экскурсовод.
– А мужчина с дурацкими отворотами кто?
– Это и есть Витюша. Он не от мира сего, но жутко талантливый. Старушка – тетя Нина, уборщица. А вы из Гатчины приехали?
– Нет. Я из Владимира, тоже в музее работаю. Яна Полонская. На свое несчастье это я сегодня утром видела прыжок преступника с крыши.
– Вот это да! – ахнула Инна и заморгала нарощенными ресницами.
– Тишина в зале. Слышно меня хорошо? Видно хорошо? Все положили руки на колени, слушаем меня внимательно. Не шепчемся, не разговариваем.
– Марьян Беленький «Стриптиз-бар». Выполняйте, Яна, выполняйте. Иначе будет скандал!
Входная дверь громким хлопком возвестила о прибытии гостей. Ларина накапала в рюмку валерьянки, выпила залпом и резко опустила руки. Она глубоко дышала и громко вздыхала.
– Все в сборе. Отлично!
«Те же, Жуков и Пухов», – подумала Яна и тихонько рассмеялась. Максим с удовольствием плюхнулся на стул, участковый подошел к Лариной.
– Милена Евгеньевна, я хочу представить вашу коллегу из Владимира Яну Сергеевну Полонскую. Она специалист высокого класса и любезно согласилась оценить, найденный в музее предмет.
Яна робко приблизилась к Жукову. Ларина убивала ее взглядом Медузы Горогоны. Она скрестила руки на груди и злобно зашипела.
– Да что ты орешь-то – я еще у себя хозяйка! Захочу, еще тебя в толчки выгоню!
– Что? Вы в своем уме? Вы хотите выгнать участкового при исполнении?
– Геннадий Петрович, не волнуйтесь. Это из монолога Настасьи Филипповны. «Идиот». Милена Евгеньевна просто еще из образа не вышла.
– Кто идиот? Я идиот? – злобно пробормотал участковый. – Я вас всех на пятнадцать суток посажу за оскорбление, – выкрикнул он.
Лицо участкового пылало. Яна мягко взяла Жукова за предплечье, отвела в сторону. «Зрители» беззвучно смеялись и также беззвучно аплодировали.
– Это «Идиот» Достоевского. Позвольте мне поговорить с директором.
Жуков фыркнул, отвернулся. Ларина улыбалась, наслаждаясь произведенным эффектом. Яна всплеснула руками.
– Я от вас в диком восторге! Сразу видно – мощь, талант, мастерство! Милена Евгеньевна, давайте посмотрим на брошь. Если это достойная вещь – вызовем искусствоведа из Эрмитажа. Скажу по секрету, у меня там связи. О вас узнают, вас отметят. А если брошка обычная – отдадим ее Геннадию Петровичу. Пусть сам разбирается.
– Ладно, – примирительно сказала Ларина. – В первом зале ваша брошка. Там обычно экскурсия начинается. Идемте. Григорий Семенович, обойдите здание, проверьте решетки и рамы. Нина Андреевна, намойте пол, особенно под окном. Мы после обеда начнем посетителей пускать. Нужно деньги зарабатывать.
– Я, того этого, сказать хочу. Я же энтого вашего…
– Андреевна, иди, иди! – директор замахала руками, словно отгоняла назойливую муху. – Не до тебя теперь. Сказали мыть, значит, мой, а не разговаривай.
Ларина открыла дверь громко бряцая ключами. Тишину нарушили смешки, ахи, вздохи, легкие шаги женщин, тяжелая поступь мужчин. Яна прошла в зал и застыла. С большого портрета на нее смотрела Стефания Радзивилл. Шляпа с серо-голубыми перьями, темные волосы, румянец, золотая змейка, обвивающая запястье и глаза… Печальные, бархатные. В их темно-янтарной глубине таились грусть и понимание неизбежности.
– Красивая, правда? – тихо спросил Жуков. – Смотрю на нее и думаю: вот такая молодая умерла. Как так?
– Тогда чахотка никого не щадила – ни молодых, ни старых.
Ларина вздохнула и по-хозяйски поправила немного провисший угол картины. Яна тряхнула головой, отгоняя наваждение.
– Милена Евгеньевна, где вы взяли такую прекрасную копию Брюллова?
– Автор здесь. Виктор Олегович Забельский наш заслуженный краевед, экскурсовод, писатель, художник.
Мужчина в джинсах суетливо кивнул, покраснел, отошел к окну.
– Вы сделали невозможное, – восторженно продолжила Яна. – Вы передали ее душу, ее молодость, ее боль. Спасибо большое! Но где же роза?
– Так там и лежит. На круглом столике, – Ларина махнула рукой в сторону портрета.
– Геридон, – тихо сказала Яна и добавила чуть громче. – Геридон – круглый столик на колонне. Изящная вещь, орех. Резьба простовата – дубовые листья, желуди. Вероятнее всего, конец девятнадцатого – начало двадцатого века, Россия. В восемнадцатом веке маленькие ножки у колонны часто делали в виде фигур мавров. По одной из версий так и появилось название столиков. Тогда отвагу мавров воспевали в народных воинственных песнях-геридонах. Все просто.
– Инна, что стоишь! – зашипела Ларина. – Записывай! Хоть что-то интересное людям расскажешь.
Яна склонилась над столешницей. За ее спиной шумно дышали полицейские и сотрудники музея. В воздухе витало нетерпение.
На столике лежала черная салфетка, сложенная в форме сердца. Брошь – роза на длинном стебле – была приколота к ткани под углом. Она, словно витая стрела Амура, врезалась в центр сердца. На месте бутона сидела темно-красная вставка.
– Геннадий Петрович, это бижутерия. Не антиквариат и даже не винтаж. Если разрешите взять в руки, скажу точнее.
– Слава Богу, – выдохнула Ларина.
– Думаю, смысла нет пальчики искать, – решительно заговорил Жуков. – Лишние хлопоты. Откалывайте брошку.
Яна аккуратно взяла сердце и через мгновение уже вертела в руках металлическую розу.
– Точно не ценная? – заволновался Жуков.
– Точно. Мельхиор. Техника скань, она же филигрань. Вставка – стекло с раскраской под яшму. На обратной стороне именник, то есть клеймо завода – восемь ФС.
– Что это значит? – завороженно спросила Инна.
– Сидоровская ювелирная фабрика, 1978 год.
Пухов смотрел на Яну как на богиню. Жуков быстро писал в блокноте.
– Где это? – хором спросили все.
– Костромская область, село Сидорово. Его ювелирным традициям не меньше четырехсот лет.
– Фига себе!
– Пухов, ить-твою, рот закрой! К нам летит пчелиный рой!
– Опять вы меня обижаете, товарищ капитан. Мне же интересно. Она точно не серебряная?
– А разве это не яшма? У меня бусы есть из шариков. Они такие же по виду. Мне их на театральном фестивале в Перми подарили. Я там блистала в роли Раневской.
Ларина закатила глаза и обмахнула лицо невидимым веером.
– Вам обоим говорю нет, – рассмеялась Яна. – Во-первых, с 1972 по 1997 годы на Сидоровской фабрике не работали с серебром, но это и по виду понятно, что брошь из мельхиора. А, во-вторых, в подобных дешевых изделиях никогда не использовали натуральные вставки. Ювелиры умело раскрашивали стекло под полудрагоценные камни. Все просто.
– А что само сердце? – резко спросил Забельский.
– Хороший вопрос, Виктор Олегович. – Это обычная салфетка для сервировки стола. Полулен. Такие сердечки в ресторанах и кафе сворачивают для влюбленных – только красные и розовые, не черные.
– И еще вопрос, – вновь вмешался краевед. – Что сие означает? Кому и зачем нужно было забираться в музей, чтобы подкинуть эти предметы?
– У вас есть идея? – заинтересовался Жуков.
– Да. Только давайте вернемся в зал. Я устал стоять.