Kitobni o'qish: «ПУНКТИР»
Предисловие
Как появился «Пунктир»
У каждого – своя линия жизни. У кого-то она извивается, как русло реки, делая широкие повороты то вправо, то влево, у кого-то она мечется – шаг вперед, два назад, у кого-то движется по кругу. У Сергея Викторовича линия жизни прямая, как стрела, несгибаемая, сокрушающая препятствия и несущаяся вперёд под действием только одного – желания служить Отечеству.
Но любая линия жизни складывается из повседневных дел, историй и событий, запланированных и случайных, как бусы из бусинок. У Сергея Викторовича таких историй-бусинок набралось бы невероятное количество, не на один том. Он рассказывал их в компаниях, в дороге, в перерывах между делами, за столом. Казалось, этим историям не будет конца. Но почему-то никто так и не догадался их записать. И вот пришло время, когда финишная ленточка стала отчётливо видна. Друзья и коллеги упрашивали СВ написать мемуары, но у него всегда находились более важные дела. Он позвонил мне буквально за два месяца до своего ухода, и сказал, что готов наконец доверить мне все свои тайны. И мы начали работать.
С самого начала мы договорились, что это будет россыпь новелл – историй из его богатейшей на события и людей жизни.
– Я тут набросал пятьдесят сюжетов, – сказал мне СВ при первой же встрече, показывая несколько страниц блокнота, испещрённых убористым почерком. – Тебе не будет скучно.
– Почему пятьдесят? У вас же их сотни! Вашей жизни хватит на сто разных жизней!
– Давай сделаем пятьдесят. А там посмотрим.
Это была цель и это был план-минимум, который надо было выполнить во что бы то ни стало. После первой же новеллы, которую я отправила СВ по электронной почте, он позвонил, взволнованный: «Это то, что надо! Это действительно мои слова, мои интонации и чувства. Спасибо!»
Мы успели сделать только двенадцать новелл, когда СВ увезли в больницу в тяжёлом состоянии. Я уже подумала, что план рухнул. Но не успела я войти в палату, как услышала:
– Сколько у нас новелл? – Это было первое, что он спросил меня, когда я приехала.
– Двенадцать, – говорю.
– Продолжаем работать. Инга, где там мой список? Выбирайте, какую историю мне рассказать.
Поначалу СВ едва говорил, даже диктофон не мог ухватить его голос, поэтому Инга, его жена, работала переводчиком. Однако с каждым новым воспоминанием его голос креп, как будто в него вливалась жизненная сила. Поразительно, но СВ буквально воскресал на глазах. Когда я появлялась, медсестры шутили: «А вот и допинг пришел».
Каждое утро я приветствовала СВ одной и той же фразой: «Привет, СВ, пришла посмотреть на ваш конец». Он тут же начинал хохотать, вспоминая неприличный анекдот, стоящий за этой фразой, который сам же мне и рассказал.
СВ любил хорошие анекдоты, знал их множество и требовал от каждого приходящего рассказать что-нибудь свеженькое. Из палаты умирающего СВ то и дело выкатывались взрывные волны хохота, изумлявшие медперсонал клиники: такого пациента они ещё не видели. СВ любил жизнь – всегда и везде. Он умел радоваться всякой мелочи, он был переполнен оптимизмом, которым щедро делился и который не изменял ему даже на больничной койке. В нём жила какая-то фантастическая жизненная сила и воля, которые не оставляли места унынию и отчаянию. Мне кажется, он даже не знал, что это такое.
СВ ждал каждой утренней встречи и каждый раз спрашивал – сколько теперь у нас? Мы двигались стремительно. Двадцать новелл, тридцать, сорок, сорок пять… Когда их стало пятьдесят, СВ как будто успокоился, удовлетворённый тем, что выполнил план-минимум, и даже потерял интерес к этому делу, замкнулся, словно переключился на что-то более важное внутри себя. Казалось, он стоял на пороге иной жизни и вглядывался в новые горизонты, открывшиеся перед ним. Через несколько дней он ушёл навсегда.
Безумно жаль, что вышло только пятьдесят новелл. Он хотел рассказать о многих своих друзьях и единомышленниках, о своём детище, «Никохиме», которому посвятил последние 30 лет жизни и сотрудников которого нежно любил и опекал, а они платили ему тем же. Но не успел и заранее просил прощения у всех, кто не упомянут в книге. Очень много интересного осталось за бортом – рассуждения СВ о добре и зле, о том, что одно без другого, увы, не существует, о разочаровании СВ в капитализме по причине его глубочайшей безнравственности, о его преклонении перед женщинами, о природе отрицательного отбора в нынешней власти, о причинах краха микроэлектроники в нашей стране, о производительности труда и скрытой безработице, о зависти… Об этом мы успели поговорить только вскользь, отложили на будущее. Помню, я спросила:
– Сергей Викторович, а вы завидовали кому-нибудь?
– Конечно.
– Кому же? И в чём?
– Я всегда завидовал тем, кто умел танцевать, петь и говорить на иностранных языках.
– Но ведь этому можно было научиться!
– Когда?!
Замечание мое, конечно, было глупым. Сергей Викторович спал только четыре часа в сутки, и оставшихся двадцати часов ему едва хватало на большие государственные дела. Тут не до танцев.
Пятьдесят новелл – это слишком мало, чтобы сложить непрерывную линию жизни СВ. Поэтому она получилась с пробелами, пунктирной, отсюда и название книги. Тем не менее этот «Пунктир» даёт преставление не только о жизни СВ, но и об эпохе, в которую он жил. Эпохе противоречивой, неоднозначной, в которой много чего было, да и люди были разные. Но при всём том в ней присутствовало то, что сейчас редко встретишь, – бескорыстие, ответственность, самопожертвование, долг, служение, то, что воплощено в личности СВ и его жизни.
Инга, «моя половинка», как говорил СВ, активно участвовала в разговорах, дополняя воспоминания мужа другими, своими красками, и картинка становилась более объёмной. В какой-то момент у меня возникла идея ввести в книгу второй голос – голос Инги: она помнила такие детали, которые не задержались в памяти СВ. Дело обычное, мужчины и женщины – существа принципиально разные. СВ с радостью воспринял идею «на два голоса», поэтому многие новеллы сопровождает комментарий Инги.
Мы даже успели обсудить с СВ, в каком виде должна быть издана книга. И мы вместе выбрали тот формат и тот образ, по которому и была создана книга «Пунктир» – та, что сейчас у вас в руках. Книга о жизни удивительного человека, который держал на своих плечах мир.
Любовь СТРЕЛЬНИКОВА
1938–1960
Откуда я такой
Кому сказать спасибо, что я такой, какой есть? Спасибо маме с папой за хорошую генетику и правильное воспитание, спасибо моим учителям, которые были всегда, потому что я учился всю жизнь и продолжаю учиться, спасибо Инге – моему зеркалу, которое показывало недостатки и заставляло работать над собой, и спасибо комсомолу, который сделал из меня общественного человека.
В первый класс я пошёл в семь лет. Это была семилетняя железнодорожная школа в Орше. Мои родители работали в системе железнодорожного транспорта, а у этой системы и тогда, и сейчас, и 130 лет назад были свои образовательные учреждения, включая школы. Они отличались от обычных городских школ тем, что были больше приближены к жизни и профессии, к труду. Образование в этих школах давали отменное.
Это был 1945 год. Ещё продолжались бомбежки и гибли люди, взрослые и дети. Но уже невозможно было не учиться – школы не работали четыре года! Поэтому во вновь набранных классах собрались дети разного возраста. В моём первом классе были ребята семи лет, как я, а были и десятилетние. В классе учились и мальчики, и девочки – раздельное обучение практиковали в те годы только в крупных городах, и были представлены четыре национальности: белорусы, русские, поляки и евреи. Поразительно, но представительство было равным – по семь человек. Одним словом, ситуация оказалась сложная, надо было как-то самоутверждаться и становиться героем. И у меня это получилось. Наверное, потому, что мне до всего было дело, равнодушием я не страдал.
Сергей и его семья: мама, Зоя Есперовна Иванова, в юности, папа, Виктор Сергеевич Голубков, сразу после войны, и старшие братья Леонид и Густав.
Сергей в школе и со своими одноклассницами. С Таней Кореньковой – Додух (стоит слева) Сергей дружил всю жизнь.
Я окончил шестой класс, мне предстояло идти в седьмой. К тому времени в школе уже было изрядное количество комсомольцев и полагалось выбирать комсорга школы. Учителя страстно хотели, чтобы комсоргом стал я, видимо, чувствовали мой потенциал, который я сам пока не осознавал. Но была одна загвоздка – я не был комсомольцем, по возрасту не дорос. И тогда учителя предложили мне приписать к моему возрасту один год. Я согласился, меня тут же приняли в комсомол, а комсомольцы выбрали меня комсоргом школы.
Всё, что происходит с нами, оставляет след в нашей жизни. Всё участвует в создании нас такими, какие мы есть.
Иоганн Вольфганг Гёте
Учился я хорошо, и в 7 классе меня, как лучшего ученика школы, командировали летом на три недели в Мичуринск. Железнодорожные билеты были бесплатными, а в Мичуринске мы жили в общежитии аграрного института. Восемьдесят лучших учеников приехали из разных железнодорожных школ со всей страны, и было потрясающе интересно, потому что нас научили всему – как управляться с ягодными культурами, с зеленью и овощами, с фруктовыми деревьями и кустарниками. Эти навыки остались у меня на всю жизнь. Сегодня всё, что есть в саду рядом с моим домом, посажено и ухожено моими руками. С тех пор меня родные и друзья называют юным мичуринцем.
Но вот седьмой класс окончен, надо идти в другую железнодорожную школу – в десятилетку. Мой класс был очень сильным и в полном составе перешёл в новую школу. В ней уже было пять своих восьмых классов, а тут ещё наш. И меня в новой школе, только представьте (!), опять выбрали комсоргом, хотя у них были свои кандидаты постарше. Выбрали и на следующий год, в девятом классе. К десятому соревнование за роль комсорга обострилось, появилось много желающих. Мы устраивали дебаты, каждый кандидат докладывал свою программу деятельности. В общем, всё по-взрослому. Каждый старался заработать себе очки везде, где только возможно. И меня опять, в четвёртый раз, выбрали комсоргом.
Такие фотографии класса получали все выпускники по окончании школы в советское время.
Может быть, здесь свою положительную роль сыграло моё активное участие в школьном драмкружке. Наша учительница логики и психологии регулярно ставила спектакли, где я играл всё, что мне предлагали. Моей звёздной ролью стал Городничий в «Ревизоре» Гоголя. Помню, на живот мне привязывали подушку, потому что никакого, даже малейшего намека на живот у меня не было, а какой городничий без живота? Спектакль шёл с оглушительным успехом, и меня всегда награждали аплодисментами.
Одна из встреч с одноклассниками спустя 20 лет.
Жили мы в школе потрясающе интересно, именно что жили, пропадали в ней с утра до ночи, поэтому наш класс сдружился невероятно и навсегда. Каждые пять лет в течение последующих пятидесяти наш класс собирался в Орше. Были и «приблудные», как мы говорили, из других классов. Конечно, нас всех разбросало по России и по миру, но мы всегда приезжали в Оршу на встречу, скидывались, чтобы организовать застолье.
Обычно встречи организовывали мои оршинские одноклассники – Таня Коренькова-Додух, Валентин Дегтярёв и Гена Грищенков. Нам заранее сообщали, какие взносы мы должны сделать. Помню, уже после распада нашей общей страны мне написали, что скидываемся по 35 тысяч. И забыли приписать, что не рублей, а белорусских «зайчиков». Я отправил 35 тысяч рублей с посыльным. Ребята получили деньги, обалдели, звонят: «Сергей, ты спятил?» Но деньги я не забрал, и мы устроили пир на весь мир. А кроме того, я приехал не с пустыми руками: багажник моей машины был забит ящиками с шампанским, а салон – конфетами всех сортов от «Красного Октября».
Последний раз мы встретились в 2010 году. Тогда-то «девчонки» из нашего класса попросили: «Давайте больше не встречаться – стареем, выглядим всё хуже, самим противно смотреть на себя в зеркало». На том и порешили. Так завершилась одна из важнейших линий моей жизни. Всё-таки жизнь чудовищно коротка!
Инга: второй голос
Откуда Сергей такой? От родителей, конечно. Они были, безусловно, талантливыми людьми, но какими разными!
Папу, Виктора Сергеевича, я не знала. Он умер, когда Сергею было 15 лет. Но, судя по воспоминаниям близких, именно от отца Сергей унаследовал обострённое чувство ответственности за всё и за всех, умение собрать вокруг себя единомышленников, сформировать коллектив и вдохновить его на решение сложных задач. Именно так Виктор Сергеевич действовал во время войны, когда двигался по пятам отступающих фашистов и восстанавливал работу железнодорожных станций. При этом он был романтиком, восторженным и открытым. Любитель стихов и песен, больших компаний, он умел из любой встречи сделать праздник.
Мама, Зоя Есперовна, – человек совсем другого склада: железный характер, почти патологическая пунктуальность, сверхтребовательность к людям, к себе и особенно – к близким. Сила её воли была фантастической. Вот лишь один пример. Она курила десятки лет, курила много, махорку и папиросы – видимо, война приучила так бороться с голодом. Но однажды она увидела в руках Сергея, новоиспечённого студента, приехавшего в Оршу на каникулы, папиросу.
– Ты давно куришь? – насторожилась она. – Да нет, с ребятами, за компанию.
– А тебе это надо?
– Почему нет? Все курят.
В тот вечер Сергей пришёл поздно. Мама его ждала – сидела возле печки, а рядом на столе был выложен весь её курительный запас табака и папирос. «Давай договоримся, – сказала она. – Прямо сейчас ты бросаешь курить. Я тоже брошу и никогда больше не притронусь». И она начала швырять в печку всё свое накопленное богатство. Последней в огонь отправилась пачка папирос, которую она взяла у Сергея. Она всегда умела эффектно обставлять свои действия и решения, чтобы результат был гарантированным. С тех пор ни Сергей, ни Зоя Есперовна к куреву не притрагивались, хотя ей, с большим стажем заядлого курильщика, это далось нелегко.
Её настороженность и даже какое-то недоверие к новым людям порой изумляли. Но уж если доверие завоёвано – вернее не было человека. Больших компаний не любила, однако в кругу близких раскрывалась в полной мере. С ней было и тяжело, и легко. Она взяла на себя заботу о доме и детях и дала нам возможность сосредоточиться на работе? Но в ответ требовала беспрекословного подчинения. Например, первые три года все свои зарплаты мы отдавали Зое Есперовне. Потом Сергей настоял, что будет выделять деньги только на хозяйство. Она согласилась, и тем не менее частенько жаловалась внучкам: «Вот родители ваши – какие деньги зарабатывают! И всё на друзей тратят!» Она знала, что мы не будем заниматься накопительством. Сама же к своей пенсии не притрагивалась, копила её на сберкнижке. Всё это закончилось плохо: в 1991 году её накопленные девять тысяч пропали.
Все годы мы жили вместе с мамой Сергея, вплоть до её смерти. Безусловно, именно мама сформировала в нём черты государственного человека, хотя задачи такой не ставила, а папа внёс свою лепту – жизнелюбие, теплоту общения с людьми, сопереживание, желание броситься на помощь, когда, казалось бы, помочь невозможно. И всё это причудливым образом переплелось в Сергее. Поневоле вспоминается царь из «Обыкновенного чуда», в котором постоянно просыпаются то дядюшка с маминой стороны, то двоюродная тётка…
Как я стал химиком
О том, чтобы стать химиком, я никогда не думал. Мне хотелось быть политиком, хотя нет, это слово тогда было не в ходу, лучше так – государственным деятелем. Мне хотелось делать что-то очень важное и нужное для нашей страны или, как тогда говорили, вершить судьбу страны. Почему-то я полагал, что для этого надо учиться в Московском институте международных отношений (МИМО) в Москве. Я тогда ещё не знал, что москвичи произносят название этого института с другим ударением, на «и» – МИМО, потому что обычный человек с улицы поступить в этот институт не мог. Но когда пришло время поступать, в Москву я не поехал, и вот почему.
У меня есть двоюродная сестра Галя, моя ровесница, дочь папиной сестры Евгении Сергеевны. Они жили в Москве, Галя училась в московской школе, училась хорошо, и у нас было негласное соревнование – кто кого обойдёт в учёбе.
В Москву я приезжал на каникулах довольно часто и вместе с Галей ходил по моим любимым местам. Их было два – зоопарк и Планетарий. Почему зоопарк? Это понятно, зоопарк любят все дети. А Планетарий я обожал потому, что там устраивали всякие викторины, игры, интеллектуальные состязания, и я часто выигрывал и забирал призы. Галя не любила Планетарий, потому что выигрывала она редко, но ходила со мной – из вежливости.
Леонид Ефименко, Евгений Гусев, Сергей Голубков и Владимир Додух. Они не только вместе учились в Ленинградском технологическом институте, но и жили в одной комнате в общежитии, и дружили всю жизнь.
В 1953 году, когда я учился в девятом классе, умер мой отец, и отношения между нашими семьями охладели. Возможно, московская семья Гали посчитала нас не такой уж и роднёй – отец-то умер – и совсем не ровней, как нам с мамой показалось. Мне было обидно за маму, и я решил, что в Москву не поеду, не хочу с ними общаться. Поеду в Ленинград – там, как я слышал, тоже было много хороших вузов. Кстати, окончил школу я с серебряной медалью, уступив в соревновании Гале – она окончила с золотой.
Беззаботный мальчишка в считанные годы превратился в одного из лучших выпускников ЛТИ и по собственному выбору отправился работать на химический завод в Сталинград.
Каждый человек рождается для какого-то дела. Каждый имеет свои обязанности в жизни.
Эрнст Хемингуэй
Когда мечта о МИМО тихо умерла, я оказался на перепутье. Не то чтобы мне было всё равно, где учиться, скорее наоборот – я хотел учиться везде, мне всё было интересно. Так что я не выбирал себе вуз заранее, а положился на судьбу. Приехал из Орши в Ленинград на Витебский вокзал и решил, что буду поступать в тот вуз, который ближе всего к вокзалу. Первым мне попался Ленинградский технологический институт. И я, конечно, выбрал самый опасный факультет – инженерный химико-технологический, где готовили химиков-технологов для производства взрывчатых и отравляющих веществ. Эта профессия показалась мне стопроцентно мужской.
На втором курсе я неудачно сдал экзамены и лишился стипендии. Мама говорит – придется тебе на каникулах деньги заработать, и отправила меня на три месяца к друзьям укладывать рельсы. Правда, попросила друзей меня не спаивать и следить, чтобы не покалечился и не надорвался. Друзья слово сдержали. Работа была сложная физически, поэтому я возмужал, накачал мускулатуру и заработал на шесть месячных стипендий. Все деньги оставил маме, боялся, что в Ленинграде или по дороге могут украсть, и она высылала мне их каждый месяц. Но в Ленинграде я тем не менее подрабатывал разгрузкой вагонов – всё время хотелось есть, так что все деньги уходили на еду.
Ведущие профессора моей кафедры – Вульф Григорьевич Немец и Евгений Григорьевич Сочилин – с первого курса присматривались к нам. И на четвертом курсе выделили меня и ещё двоих моих одногруппников. Кстати, наша группа была очень сильной, все стали кандидатами и докторами наук, а 15 человек (из 21) – профессорами. Итак, выделили троих студентов – для чего? Нам и только нам в группе доверили синтезировать боевые отравляющие вещества в лаборатории института. В общем-то – в центре Ленинграда. Профессора, видимо, поняли, что можно довериться нашему чувству ответственности, нашей собранности и организованности, что мы не будем хулиганить и зарываться. И действительно – все синтезы мы выполнили без проблем и отклонений. Остальным студентам оставалось лишь смотреть на нас. Тогда-то я и перестал бояться – когда делаешь всё правильно, бояться нечего. Кстати, на всех заводах, производящих химоружие, которые впоследствии были в моём подчинении, не было ни одного смертельного случая от отравления.
Тогда эти два профессора сделали главное – они убедили меня, что я выбрал правильную профессию, что химия – это моё. Они с гордостью следили за моими успехами, возили ко мне на завод в Волгоград студентов на практику и были счастливы. Мы дружили семьями, и с их легкой руки я стал почётным профессором ЛТИ.
Интересно, что и моя двоюродная сестра Галя стала химиком, кандидатом химических наук. Тут поневоле задумаешься о том, что предрасположенность к какому-то виду деятельности, определенные способности заложены в человеке на генетическом уровне, от рождения. Нужно лишь вовремя распознать эти способности и следовать их зову. Мне в этом смысле очень повезло: я был рождён химиком и стал им.
Инга: второй голос
Как мне повезло, что на пути Сергея оказался именно ЛТИ, в котором я училась в тот момент! Я думаю, что будь это какой-то другой вуз, Сергей с его интересом ко всему и там добился бы успеха. Он умел влюбляться в дело и погружаться в него без остатка. Он мог быть кем угодно в технической области. Но в этом случае это была бы другая жизнь, и нашего шестидесятилетнего союза не случилось бы.
Да, Сергей был ярким химиком, но не только – он был ещё и настоящим учителем. Вкус к преподавательской работе он почувствовал уже на заводе. Этому всячески способствовал профессор Евгений Григорьевич Сочилин, буквально вырастивший из Сергея педагога. Он привозил студентов на практику и сразу же знакомил с ними Сергея. С этой минуты студенты буквально прилипали к нему и всю практику ходили за ним хвостом. Были, конечно, и прогульщики, и «сачки». К ним он был беспощаден – назначал штрафы в виде общественно полезных подсобных работ в цеху, что, впрочем, не освобождало их от выполнения программы практики. Зато вечерами и в выходные дни наш дом превращался в Дом культуры и отдыха с песнями, танцами, шахматами и преферансом. Несмотря на скромные возможности, нам удавалось подкармливать вечно голодных студентов.
В это же время Сергей взялся за заводскую молодёжь, учившуюся на вечернем отделении Сталинградского политехнического института. Так наш дом стал ещё и учебно-консультационным центром, где курсовики и дипломники могли получить ответ на любой вопрос. Более того, Сергей помог нескольким парням перевестись в ЛТИ на дневное отделение. Впоследствии все они стали крупными руководителями на предприятиях отрасли. А Толю Лукашова, начальника смены на заводе Сергея, даже выдвинули на должность заместителя Председателя Госплана СССР.
А потом Сергей организовал на заводе практику для слушателей Академии химзащиты. Несколько поколений выпускников академии до сих пор вспоминают, как много знаний и навыков они получили на этой прекрасно организованной практике.
Он любил свою профессию и передавал эту любовь всем молодым специалистам, кто попадал в его орбиту, а раз попав, уже не мог с неё сойти. Такова была удивительная сила его притяжения.
