Kitobni o'qish: «Няня без башни»

Глава 1

Люся Зайка

Ах какой печальный момент.

Отдаваясь полностью работе, нужно понимать, что делаешь ты это по любви, а совсем не за деньги. Но иногда эта любовь бывает такой противоестественной, что начинаешь задумываться, а настолько ли ты извращенец.

– Люся! Где эта… Эта… Эта сколопендра, – несется по зданию редакции газеты в которой я работаю трубный рев. Мой непосредственный начальник ищет меня, и явно совсем не для того, чтобы накормить козинаками.

Кстати, Люся это я. Меня зовут Люся Зайка. Вот таким прекрасным именем наградила меня карма в лице не очень чадолюбивых родителей. Точнее детей они любили делать очень, настругали шестерых, а вот воспитанием заниматься им было некогда. Но зато имена всем детям дали звучные. Мое самое простенькое, как у старшей. Папа тогда еще не обладал такой буйной фантазией, и назвал меня Люсей. Ну, если точнее, я Люсинда. Но Люсинда Зайка звучит еще омерзительнее, как по мне. Отставив чашку с остатками фигового капучино, я поднялась со своего любимого кресла, спрятанного в самом дальнем углу огромного офисного зала, разделенного тонкими перегородками и одернула юбку. Ненавижу юбки, но руководство нашего издания от чего-то решило сделать служащим пера и топора именно такой дресс-код. Ну, только девочкам, конечно. Но я лично считаю, что это попрание моих прав и почти всегда игнорирую корпоративные правила.

– Жабыч рвет и мечет, – сообщила Маринка, высунув через верх проклятой перегородки свой длинный веснушчатый любопытный нос. – Что ты там опять натворила? Зайка, там такое. Он так орет, кинул в стену кружку с кофе, и, говорят, свою шашку неприкосновенную со стены снял и в капусту стол порубил. А потом еще Светку, ну секретаршу, назвал выдрой тупорылой. Ой, что деется. Ужас.

– Может не ходить? – уныло вздохнула я, понимая, что не получится у меня в этот раз тупо проигнорировать приглашение на ковер к руководству, как я это практикую обычно. Практиковала, точнее, и весьма успешно. Но сегодня, видно, пришел мой смертный час.

– Жабыч сказал, если ты снова смоешься, можешь вообще не возвращаться, – прошептала Маринка, закатив шикарные глаза. – Велел тащить, цитирую, свою проблемную задницу, пока он сам не пришел, и не…, дальше нецензурно, тебя прямо на компьютере. На котором ты закапываешь наш проект в… опять нецензурно. Вот.

– Убьет, как думаешь? – вздохнула я, радуясь про себя, что сегодня я хоть в униформе пришла. Один плюсик в карму, да будет. И потом, он может меня не больно зарубит. Сразу пополам, такая легкая, но зрелищная смерть.

– Сначала сделает то, что обещал, ну, на компьютере. А потом наверняка порубает тебя в капусту. Точно порешит, к гадалке не ходи, – радостно успокоила меня подруга. – Ты, главное, расслабься и получай удовольствие. Это из-за того звездуна тырнетного, про которого ты написала, что его фонд профанация, да? Как думаешь?

– Не знаю, – уныло вякнула я пошла на зов, точнее на несмолкающий рев взбешенного начальника. Пошла как на казнь, понимая, что физическая гильотина была бы сейчас более предпочтительна, чем мозголюбительное аутодафе от любимого начальника.

Дверь в кабинет Жабыча была распахнута совсем не приветливо. Я поежилась и просочилась в приемную великого и ужасного. Начальника моего зовут конечно совсем не Жабыч, и мужик он нормальный. Ну, чаще всего.

– Зайка, ты овца, – испуганно хныкнула растрепанная Светка, сейчас больше не на секретаря главреда похожая, а на тетку из очереди в бесплатный туалет. – Из-за тебя мне придется идти к психологу. Слушай, ну почему ты не можешь как все писать, то, что от тебя требуют. Ну подумаешь, заказуха…

– Пришла? – перебил несчастную Светку вой, несущийся из кабинета. – Сюда иди, Иуда. Иди, иди, и булки разминай. Честная, мать ее.

И я пошла. Голову подняла вверх гордо, плечи расправила, дверь тяжелую толкнула смело, сделала шаг, запнулась о порог начальничьего царства, что-то мерзко затрещало, и я кубарем ввалилась в шикарный, обделанный дубовыми панелями кабинет.

– Красотка, – хмыкнул начальник, отсвечивая лицом цвета переваренной свеклы и сверкая глазами, как робот из фильма смертоносными лазерами. – Ну, здравствуй, Люся Зайка, супер честный репортер. Как там в песне пелось, помнишь? Здравствуй и прощай, и лишних слов не надо. Уволена. К чертям собачьим. К чертовой бабушке. Без выходного пособия. Я тебе еще такие рекомендации напишу, что тебя не возьмут события освещать даже в сельскую стенгазету под названием «Новости Заговнянска». Я тебя…

– Права не имеете, – уныло пискнула я, чувствуя задом, какую-то странную легкость и свободу. Странно, правда?

– Права? – взвыл Жан Борисович. – Да я тебя… В бараний рог. Я…

Жабыч подскочил в своем шикарном кресле. Тут же тяжело в него обрушился, схватился рукой за грудь, второй рукой опрокинул в себя стакан воды, странно пахнущий совсем не валерианкой и затих, бешено вращая глазами.

– Жабыч, миленький, не увольняй меня, пожалуйста, – хныкнула я, до конца досмотрев спектакль под названием «Вы меня в гроб сведете».

– Что? – просипел несчастный биг-босс, наливаясь снова. – Как ты меня назвала? Ну все…

– Ой, я случайно. Жан Борисович. Но ведь я же правду написала. У нашего интернет издания рейтинг вверх попер. Ну я немного приукрасила там. Но ведь мы же в желтизну. Подумаешь, приписала пару миллионов, там это уже не важно было. Зато эффект какой. А материал? Да это же конфета. Как там штурмовали офис этого мошенника. И вообще. Если бы не я…

– Мы бы пописывали статейки на заказ, пиарили бы по черному селебрити недоделанных, про то, как они скандал устроили в кафе, ну или как спасли какого-нибудь бедолагу от утопления в джакузи. Муромцев бы про НЛО свои писал и рептилоидов. Стригли бы бабосики и в носу ковырялись. А не отбивались бы от разъяренных инфо-цыган, которые нас замордовали судами. И я бы не пил гипотензивные и антидепрессанты горстями, – уже совсем спокойно выдохнул Жабыч. – Ты знаешь, что за клевету нам корячится? А если этого твоего Шаболдина посадят? Ты вообще… Мы желтая газета, а не разрушители легенд. И нам не нужны журналистские расследования, с применением промышленного шпионажа. Мы фантазеры, Зайка. Сказочники. Мы пишем то, о чем нас просят. А теперь пошла вон. Уволена.

– Жабыч, – босс поморщился. Отвернулся, давая понять, что разговор окончен. – Ну дай мне шанс. Я исправлюсь. Честно-честно. Буду писать про трусы певичек, и про то, как светская львица ноготь сломала.

– Шанс? – голос Борисыча вот именно сейчас мне совсем не понравился. Елейный такой. Аж прямо приторный. – Хорошо, Зайка. Последний шанс, твоя новая жертва Метельский. Фас. Нароешь про него что-то интересное – останешься на работе. Я тебя даже повышу. И закуток выделю ближе к коридору.

– О, нет. Нет, нет, нет, – простонала я, понимая, что это просто издевка. Подобраться к Метельскому, самому закрытому олигарху, шансов у меня один к миллиону. – Хитро. Ты ведь понимаешь, что меня его охрана не подпустит к нему даже на пять шагов. Блин, ну ты и…

– Заявление по-собственному оставишь у Светки. Тоже мне, акула пера, только и можешь, что щеки раздувать, да «нарывать инфу второй свежести». А как посложнее задача, сразу в кусты, – махнул рукой чертов босс. Жабыч он Жабыч и есть. Фиг ему. Я Люся Зайка. И я наизнанку вывернусь, но докажу этому гаду, что я у него в этом пасквильном листке лучшая. Докажу, а потом сама уволюсь, к чертям собачьим. К чертовой бабушке. – И зад прикрой, Люся Зайка. А то распугаешь мне тут всех мужиков репортеров своим тылом. Представительница древнейшей профессии, блин. Журналисткааааа голозадая.

Я ухватилась руками за филейную часть и поняла, почему мне стало так свободно. Юбка треснула по шву над проклятым разрезом. Гадкая униформа. Проклятая газетная редакция, мерзкий начальник. Черт, но мне очень нужна эта работа.

Лев Метельский

– «Элитная няня», так вроде называется твое агентство? – скривился я, глядя на холеную блондинку, слишком красивую для умной бабы, которая ведет свое дело стальной рукой. Лиза подняла бизнес с нуля и преуспела. Я обвалился в слишком мягкое кресло, стоящее в холле офисного особняка, больше похожего на пряничный домик, и уставился на фотографии счастливых карапузов, развешенные по стенам. В голову словно клещи впились раскаленные. Мигрень вцепилась в правый висок и потянула болючие щупальца к глазу. – Лиза, твои няни не профессиональны.

– Мои няни лучшие в городе, – оскалила белоснежные зубы хозяйка рекрутингового агентства. Единственного агентства, которое еще пока не перестало со мной общаться. – Вы несправедливы, Лев Александрович. Лидия Степановна, которая вчера сбежала из вашего дома, дипломированный детский психолог, педагог с пятнадцатилетним стажем. Она не справилась с двумя семилетними девочками, и разболелась на нервной почве. Ушла из профессии, решив, что она дурной педагог. Катенька Салимова, та, что была до нее, работала с трудными детьми в коррекционной школе, стаж десять лет. Она хотела работу найти менее затратную в плане нервных эмоций. Сейчас Катенька решила, вернуться в коррекционное учреждение. Сколько до Кати у вас было моих протеже? Если я не ошибаюсь, порядка пятнадцати. По-моему, только Александра Степановна продержалась неделю, если мне память не изменяет. И то, только потому, что ваши девочки были больны.

– Что ты хочешь сказать? – прохрипел я, борясь с дурнотой и болью. Кинул в рот таблетку, которую достал из кармана, проглотил не запивая.

– Я хочу сказать, что ни одна из моих девочек, ни за какие деньги, не желает наниматься няней в ваш дом, – улыбку словно ластиком стерло с лица Елизаветы Аркадьевны. И зрачки ее превратились в две крошечные, с игольное ушко, точки. – Лев Александрович, я не имею права обсуждать семейные трагедии клиентов. Но… Вашим девочкам нужна не няня. Им нужен дрессировщик, ну или экзорцист. Или… Им нужна забота родителя, которую не заменит им ни одна профессионалка. Я понимаю, что дети так реагируют на потерю. Отрицание, боль, нивелируют проделками, которые не всегда безопасны для окружающих.

Я молча откинулся на гнутую спинку кресла, обтянутую тканью, и закрыл глаза, борясь с желанием сжать виски пальцами. Сейчас бы растерзать эту наглую холодную бабу, и разнести к чертовой матери этот миленький особнячок, и поехать куда угодно, только не домой. Снова спрятаться в свою раковину, закрыться от всего мира и вновь и вновь переживать чувство, скручивающей в узел, вины. Но сил нет даже на то, чтобы послать красотку Лизавету на три веселых буквы. Что бы она понимала, эта ледяная кукла Барби. Ей повезло, что у меня страшно болит голова. Настолько, что я даже команду «фас» своим охранникам, рассредоточившимся по периметру милого проклятого особнячка агентства «Элитная няня», не могу. Да и не хочу. В сущности она права, эта холеная стервоза. Моим дочкам нужны забота и внимание, не чужих теток, а родного отца. Но я не в состоянии им дать нужного, потому что сам не знаю, как жить после чертовой аварии, в которой потерял жену.

– У меня остался один вариант. Это будет последнее наше сотрудничество, простите Лев Александрович, – поднялась со своего места Елизавета Аркадьевна. Ноги у нее, конечно, просто огонь. У моей жены были лучше. Были… В голову снова впивается раскаленный металлический штырь, я едва сдерживаю стон. – Завтра пришлю няню к вашим девочкам. Она немного нестандартная. Но очень надеюсь, что справится. Потому что если не она, то кто?

– В смысле нестандартная?

– Людмила Петровна спортсменка бывшая. Ядро метала. Потом на рыболовном траулере работала поварихой. Теперь решила, что пора на покой, но без работы не может сидеть. Женщина честная, порядочная, я пробила ее по всем каналам. Я ее не хотела нанимать, типаж не нашего уровня… Ладно, не важно. Берете?

– Беру, – черт, ну зачем? На кой черт мне в доме тетка похожая на бомбовоз в переднике. Но и отказываться от такого подарка судьбы у меня не хватило ни сил, ни безумия.

Глава 2

Люся Зайка

Двери крепкие, а петли хлипкие.

Меня сожрали комары. Обглодали, почти до мослов. Все тело нещадно чесалось, а ноги, покусанные не менее злыми муравьями, жгло и раздувало. Я сидела в живой изгороди, окружающей шикарный особняк, вот уже полтора часа и рассуждала о бренности бытия и широте сознания. Ну, если честно, я наблюдала, анализировала и пыталась сообразить, как мне пробраться в чертово логово неприступного Метельского. Пролезть между стальными прутьями забора, которые обвивали чертовы кусты, у меня не получилось. А перелезть через ограду, утыканную по верху острыми пиками, можно было только в одном месте, которое простреливалось со всех углов двора насквозь. А я глупая еще удивилась сначала, что такой охраняемый дяденька живет в таком незащищенном месте. Кусты еще эти, как специально высаженные, для лазутчиков и всяческих темных личностей. Но потом поняла все коварство замысла. В дом проникнуть кому-то, кого в нем не ждут, оказалось практически невозможно. А судя по тихому потрескиванию, постоянно заглушаемому комариным писком, скорее всего верх ажурного забора еще и под напряжением. И в этих красивенных цветущих кустах поди скелетов больше чем в шкафу у Чикатило.

Был еще вариант позвонить в домофон, представиться, получит под зад сокрушительного пендаля и с повинной головой вернуться к Жабычу. Но это самый неприемлемый вариант для меня.

А так, как отступать не в моих правилах, я решила лезть через забор, в том месте, где проходит поливочный шланг. Очень надеясь, что там где вода электричества нет. Замечательное место для проникновения в чужое жилище. Скрытое от глаз, камеры отвернуты чуть в сторону. Есть шанс остаться незамеченной. Ну да, я отбитая. И прекрасно понимаю, что сейчас нарушаю закон. И я совсем не уверена, что что-то найду. Точнее. Уверена, что я дура, и меня схватят прямо у забора. Но эта чертова работа единственное светлое пятно в моей жизни. И лишиться ее для меня просто трагедия. Только там я чувствую себя живой и важно-нужной.

До места я доползла по пластунски, стараясь не думать, что там происходит под моим пузом. Наверняка армагеддон в муравьином царстве. Так им и надо. Раздвинула ветки, посмотрела в ухоженный, вылизанный до хирургического состояния двор, засаженный стриженым газоном, поплевала на ладони, ухватилась за прутья ограждения, молясь про себя. Очень, наверное, я бы выглядела экстравагантно, вися обгоревшим чучелком на заборе, с вздыбленными волосами и выпученными глазами. Ничего не произошло. Я ловко подтянулась, ухватившись руками за извитый причудливо металл, перехватила одну руку, прикинув, что смогу между пик проскользнуть. Взлетела в воздух, перекинула тело прямо филигранно. Еще немного, и я у цели. Совсем чуть-чуть, но…

Что-то пошло не так. Ноги не ощутили земной тверди, моя любимая ветровочка как-то странно всхлипнув, впилась мне в подмышки швами. Я затрепыхалась в воздухе, как бабочка насаженная на булавку. О, черт меня раздери. Матахари, блин, комнатная.

– Класс, – тонкий голосок зазвенел в пространстве так страшно, словно в фильме ужасов. Я почувствовала как пробежал холодок по моему позвоночнику и вытянулась в струнку, понимая, что теперь меня не только уволят, но скорее всего еще побьют, и наверняка сдадут в полицию. А за проникновение в чужое жилище, мне накинут такой срок, что откинусь я лет через пять, растеряв часть зубов и остатки гордости.

– Ага, давай сфоткаем, – пискляво хихикнул второй голос. Я ослепла на минуту от вспышки, дернулась и наконец увидела источники противного звука. Моргнула, подумав, что у меня двоится в глазах. Нет две девочки, одинаковые лишь на первый взгляд. При более детальном рассмотрении видно разницу. Одна малышка похожа на куколку, одета, как с картинки, будто она только что сошла с обложки детского модного журнала. Аккуратно причесанная, глазки обрамленные ресничками-бабочками, туфельки лаковые, гольфики и сморщенный носик. Просто розанчик. Вторая – сорванец. Джинсы, рваная футболочка, хвост на макушке, который моя сестрица называет «лошадь какает» и выражение лица хитро-хищное. Ненавижу я детей. Вот терпеть не могу. Я вынянчила пять своих братьев-сестер. Родители от чего-то любили только рожать детей. А вот воспитывать совсем даже нет. Каждого нового члена семьи, они скидывали угадайте на кого? Правильно, на старшую дочь. Хорошо еще бабуля моя помогала, а то я бы совсем слетела с катушек. С тех пор дети для меня – табу. Я воинствующая чайлд фри. Ненавижу.

– А ну прекратите, – наконец я обрела голос, дернулась опять. Ткань ветровки затрещала, но устояла. – Вы кто такие вообще?

– Вот и у нас тот же вопрос. Ты кто такая? – фыркнула девочка сорванец, достав кармашка на груди петушка на палочке, явно на заказ сделанного и очень дорогого.

– Надо, наверное охрану позвать, – снова наморщила носик пуговку мисс совершенство. – Вы кто? Воришка, или папина шалашовка очередная? А может вы маньячка или убийца?

– Я Люся, – вздохнула я, чувствуя себя персонажем странного арт-хаусного хоррора.

– Люда, значит, – задумчиво протянула умница-разумница, прищурив свои голубые как небо глазки. – Папа вас ждет. Уже злится, даже. Что-то не похожи вы на бормбовоз. Дохлая какая-то.

– Вообще-то… – начала было заводиться я, но мозг все таки оцифровал услышанную мной информацию, и я заглохла на полуслове. В смысле «папа меня ждет»? Это что вообще за… Какая-то ошибка, не иначе. – Вы одни тут гуляете? – ошалело поинтересовалась я у малышек. И кто их папа, черт бы подрал этот особняк с привидениями и девочками, похожими на куколок – убийц. Да-да, эта прилизанная даже опаснее и страшнее по ощущения мне показалась.

– Нет, с Мармеладиком, – улыбнулась «сорванец», показав при этом отсутствие переднего зуба. В ее глазах, как мне показалось, полыхнуло адское пламя. Да не, это просто нервы играют со мной такие фердипопели. Это же просто дети. Обычные девочки. Чего только не напридумываешь себе со страха.

– Мармеладик – это ваш песик? – стараясь звучать дружелюбно спросила. – Девочки, я сейчас уйду, правда. Я случайно.

– Как случайно. Ты же Люся? – сорванец насупилась проигнорировав мой дурацкий вопрос, и взгляд ее превратился в два смертоносных клинка. Ну не бывает у детей такого взгляда. – Папа ждет. И мы ждем, – сказала она таким тоном, что у меня отнялись ноги. Сказала и бровкой так подергала, словно обещая мне все адские муки. – Правда, Анечка?

– Правда, Яночка, – хихикнула маленькая мисс счастье, многообещающе и так сладко, что у меня слиплось в организме все, что только могло. Мармеладик, блин. Вспомнились фильмы про детишек маньяков, перед глазами проплыли строки любимых мной книг. Про оменов и детей-демонов. – Люся, вы же пришли няней к нам наниматься. Это хорошо. Папа сказал, что вы нас научите свободу любить. Научите же? – теперь я услышала угрозу, почти не прикрытую. Мамочка. Куда я попала? И кто отец этих шикарных детей тьмы, с личиками ангелов? Наверняка сам Везевул.

– Я не… Я просто домом ошиблась, – глупо вякнула я, снова дернулась. И с грохотом обвалилась прямо к ножкам, обутым в алые лаковые туфельки стоящие, как вся моя жизнь. – Гуляла, гуляла, а потом хоба. Лунатик я, просыпаюсь и ничего не помню ваще.

– Вот папе и расскажете, – хмыкнула Анечка, вроде.

– Да фиг вам. Я сейчас просто свалю и все. Что вы сделаете то, маленькие дурочки? Ха… – ощерилась я, вспомнив наконец, что я то тоже не лыком шита. Детство у меня было буйное дворовое, и навыков я не растеряла до сих пор. Дернулась вперед, оскалив зубы. Обычно мы так врагов отпугивали на улице. И весьма удачно. Но на Анечку мои телодвижения не произвели ни малейшего впечатления. Она только бровку свою треклятую опять приподняла, и достала из кармана странную штуку, похожую на свисток.

– Мармеладик, – тихий голосок второй малышки за моей спиной заставил меня вздрогнуть. Я обернулась, и почувствовала, что превращаюсь в соляной столб.

Глава 3

Мой Мармеладик, я не права.

Лев Метельский

Мелкая девка, похожая на длинноногого рыжего журавля замерла с раскрытым ртом. Интересно, откуда она тут взялась эта пигалица, одетая как сумасшедший скинхед: тяжелые ботинки, драная курточка цвета хаки из-под которой торчит растянутый свитер, будто собранный из кучи ярких лоскутов, и шорты на ней дурацкие. Джинсовые, с неровной ниточной бахромой по краю, словно она сама отрезала штанины у джинс, превратив их в это ужасное непотребство. Голые ляжки, покрытые алыми волдырями комариных укусов выглядят даже трогательно. Вся она какая-то трогательная, и в то же время похожа на боевого ежа, ищущего пути к отступлению.

– Мар, фу, – крикнул я, глядя на улыбающегося дурака ротвейлера, купленного мной для охраны дома и моих девочек. Но пес оказался бракованным, любящим целый мир и всех вокруг, идиотом. Хотя, от его улыбки даже мне порой становится не по себе. Черт, а вдруг эта поганка пыталась украсть моих дочек? И где моя охрана, которой я бешеные деньги плачу? После того как… Убью, всех уволю. Найму новых из спецуры. Хотя, у меня и так вся элита служит.

Мигрень снова растопыривает свои колючие щупальца в моей голове, заставляя ослепнуть на левый, в этот раз, глаз.

– Ты кто, черт тебя раздери, такая? И как тут оказалась? – прорычал я, глядя в упор на девку, которая будто с попутным ветром прилетела в мой двор. Она заморгала глазами, красивыми надо сказать, и что-то невнятное промычала. Интересно, какого лешего я до сих пор не скрутил ее в бараний рог и не отдал своим псам охранникам, которые гораздо страшнее Мармеладика.

– Прилетела, с попутным ветром, – взгляд у бабы наглый. И на няню она похожа, как я на доброго волшебника. Мери Жопинс, блин, конопатая. – Смотрите чего? Нравлюсь?

– Мне не нравятся борзые суки, – кривлюсь в ухмылке, наблюдая как девка наливается краснотой. Мне нравится, все эмоции на лице. И сейчас она бы меня загрызла, если бы могла. Но она не может. Я сильнее. И это ее жутко бесит, судя по тому, как раздуваются тонкие ноздри.

– Папочка сказал плохое слово, – хихикнула Анечка, обняв Мармеладика. Вот уж дурацкое имя. – Теперь папочка должен нам пять баксов.

– Десять, он еще сказал слово «черт», – поддерживает сестру Януся.

И традиция идиотская. Но ее придумала моя жена, мать моих девочек. Та, без кого я так и не научился жить. И я до сих пор, в память о ней соблюдаю все эти чертовы условности. Тогда мне кажется, что она все еще рядом. Тогда я живу.

– Это Люся. Так, которая нас будет учить свободу любить, – прочавкала Януся. Господи. Никогда не привыкну, что близнецы могут быть настолько разными. Уставился на чумазую, липкую мордашку моей дочери, пытаясь сообразить, о чем она говорит. – Папа, ну это Люся, ну эта… Ядрометательница. Слушай, а она ничего. Даже скалится прикольно. Интересно, сколько выдержит. Правда. Анечка?

– Правда, Яночка, – кивнула причёсанной головкой моя вторая дочь. У меня екнуло сердце.

Я перевел взгляд на девку, которая как раз в этот момент сорвалась с места и бросилась к забору. Боже, какая из нее метательница ядра? Ее же соплей перешибешь. Хотя, черт их знает этих баб стероидных. Да и выглядит она, конечно, моложе, пожившей морячки, наверняка все свои деньги вбухала в уколы в морду. Или что там делают женщины, стремясь к красоте и молодости. Да уж, долго не продержится в моем доме эта пигалица.

– Мармеладик, фас, – звонкий голосок Ани вывел меня из раздумий. Пес радостно махнув обрубком хвоста бросился выполнять команду. Правда он ее выполняет не так как положено собаке-охраннику, а по своему. Валит на землю жертву и зализывает до полусмерти. Но откуда бы этой дуре знать об этом? Она взвыла, когда Марик вскочил ей на спину и повалил на землю. Перевернулась под огромной собачьей тушей и зарычала как дикарка.

– Ух-ты, – присвистнула Яночка, наблюдающая за действом. Анечка хлюпнула носом. Ну все, бедной няньке придется туго. За своего пса, моя маленькая дочь, может порвать в тряпки кого угодно.

– Уберите собаку, – рявкнула нянька, став похожей на фурию. А голос у нее красивый. И властный. С хрипотцой. Я мотнул головой, гоня морок. Эта мелкая пигалица что, мне приказывает? Мне? – Не уберете, я вас засужу. Я вас…

– Меня? Ты вообще знаешь, с кем ты разговариваешь? – взревел я так, что Мармеладик заскулил и пополз куда-то в кусты. Девка уселась на траве, прожигая меня взглядом своих ведьмячих глаз, настолько огромных, что мне показалось, что я смотрю в два магических кристалла.

– С мужиком, у которого от рук отбились две наглые девчонки, пес и гребаная охрана, не ловящая мышей, – рявкнула наглая девка, поднимаясь на ноги. – Заходите люди добрые, берите, что хотите. Тут хозяин, весь из себя властный пластилин, только щеки раздувать умеет. Да женщин запугивать, – зло выплюнула она, отряхивая руками круглый зад.

Я сглотнул липкую слюну, и отвел глаза. Впервые с тех пор, как я потерял жену, в моей душе шевельнулось что-то иррационально пугающее.

– Уволена, – слишком спокойно, даже равнодушно, сказал я. – Ты побила предыдущий рекорд, можешь гордиться. И Лизе передай, что ее агентство я смешаю с грязью.

– Ничоси, как быстро. Папочка, так не честно, – проныла Анютка, надув свои губки похожие на розовые лепестки. Они похожи на мать. Точные ее копии, наверное поэтому мне так тяжело быть с ними рядом. Наверное потому я так хочу сбежать из дома. Чтобы не чувствовать этой омерзительной, раздирающей душу тоски.

– Ой, как жалко, – фыркнула рыжая ведьма. – Не нанимал, чтобы увольнять. Тоже мне, царь Додон. Вот и пас сам своих мелких исчадий. Аривидерчи. Тоже мне, царь тьмы, мать его за ногу.

Она захромала к забору опять. Что ей там, медом что ли намазано? Или метлу она там свою припарковала? Ну не с неба же она свалилась на самом деле?

– Я вашему агентству такую рекламу сделаю… А тебя, я тебя…

Она даже не обернулась. Ухватилась руками за ограду и…

Люся Зайка

Дал бог зайке «милльярдерскую» лужайку

Со страху, наверное, а может от злости, колышущейся перед глазами мерзкой пеленой, я вцепилась руками в прутья забора в полуметре от болтающегося на пике моего оторванного капюшона. Чуть правее, совсем забыв о том, что особняк обнесен оградой с сюрпризом. Раздался треск, я почувствовала, как у меня по всему телу встают дыбом волосы, и успела подумать, что Жабыч напрасно ждет от меня материалов, да и в принципе меня. «Напрасно старушка ждет сына домой». Потом раздался грохот, я расцепила сведенные судорогой пальцы, взмахнула руками и почувствовала, что лечу. Падение мое в глубины ада казалось бесконечным, а вот полет шмеля, потрескивающего вздыбленными волосенками, совсем наоборот очень стремительным оказался. Я ляснулась на спину. Помяв дорогущую изумрудную траву, издав странный булькающий звук, и закрыла глаза, ощутив мокрые противные прикосновения к своему горящему лицу, стараясь не думать, кто меня так старательно лижет. Наверняка же не этот напыщенный надменный хмырь, и не дочурки его адские.

Мармеладик. Я боюсь собак с детства. До полусмерти. После того как маленькую Люсю, возвращающуюся из магазина с бидоном молока и пакетом мясных костей на суп, едва не растерзала бродячая свора, я обхожу барбосов по кривой дуге.

Воздух сейчас вонял псиной, смертью, и…

– Па, ты видал? Видал? – впился в мой взбудораженный разум восторженный детский голосок. – Давай ее оставим, а? Мы с Янчиком такого шоу сто лет не видели. С тех пор как няня Катя с лестницы в тазу съехала.

– Ага. Тогда тоже круто было. Но сегодня даже интереснее, – подхватил восторженный, странный для крошечной девочки, бас. – Ты слышал, как она трещала? Класс. Па, ну пожалуйста. Ну давай оставим, а? А мы за это… Ань, что мы за это?

– Мы за это скажем, где поставили капкан, – хихикнуло исчадье. Господи, это что вообще?

– Она не животное, чтобы ее оставлять, – вымученно произнес бархатный баритон над моей головой. Облизывание моего лица прекратилось, я выдохнула и открыла левый глаз. Правый, от чего-то никак не желал разлепляться.

– Я вас засужу, – просипела я жалко, уставившись в глаза, похожие на две черные пустые дыры. – По законодательству вы не имеете права…

– Имею. У меня есть разрешение. Кроме того, напряжение там низкое. Скорее для устрашения и отпугивания слишком любопытных рыжих баб и пронырливых журналюг.

Меня передернуло. Неужели догадался? Тогда, сейчас меня будут бить, возможно даже ногами. Но это все же лучше, чем быть скормленной Мармеладику. Хаха, фаршированный зайкой мармеладик, звучит как песня. Зато тогда, может, Жабыч сжалится над пострадавшей в бою за рейтинги его издания, Люсенькой.

– Я не журналюга, – хныкнула я, пытаясь принять сидячее положение. Спину я содрала наверное до мяса, и сейчас она страшно у меня болела и саднила. – Слушайте, дяденька. Отпустите меня. Я больше так не буду, – вспомнив свое уличное детство, проныла я, стараясь выдавить слезу. Не вышло. А раньше всегда работало. Черт.

– Я знаю. Какая из тебя писака? На физиономии же конопатой написано, что ты девять классов окончила и три коридора. Но у меня нет особого выбора, к сожалению, – ухмыльнулся чертов наглый мерзавец. И как я не вцепилась в его прилизанную шевелюру? Сдержалась, колоссальным усилием воли, ну и боль во всем теле еще конечно сыграла немаловажную роль. Да у меня полтора высших, я журналистка от бога. Я школу с медалью закончила, невзирая на семейные обстоятельства. Вот скот. Ну ничего, это не он меня оставит, а я сама останусь. Я такой материал сделаю, этот хмырь слезами умоется. И девчонок его я таки научу любить свободу.

– А знаешь, я подумал и решил, мы все таки тебя оставим. Только объясни мне, какого лешего ты через забор полезла? Охрана предупреждена была о твоем приходе. Я жду с утра. Ты опоздала, кстати. На будущее, я этого не люблю. Сделаю выговор Елизавете, что она плохо своих нянек муштрует. Приступаешь к работе сегодня. Зарплата оговорена с Елизаветой Аркадьевной. Униформу получишь у горничной. Давайте, шевелите ботами своими, Людмила Павловна. И еще, я не люблю неповиновения, уяснили?

– А вертела я вашу нелюбовь. Оставит он меня. Я вам что, крыса ручная? Охрана у него. Да ваша охрана мух ловит, да фильмы срамные по компьютеру смотрит, – буркнула я, наконец заняв вертикальное положение и оценив обстановку. Девчонки, как дети из старого фильма про кукушат замерли в полуметре от инсталляции, под названием «Зайка на лужайке» и о чем то оживленно перешёптывались. У меня по спине пробежал холодок. Их папаша, стоял надо мной и смотрел сверху вниз, как на муху, будто раздумывая прихлопнуть меня, или отдать на растерзание двум своим дьявольским продолжениям. Хотя нет, он уже все решил. – Люблю я, знаете, через заборы лазить. Хобби у меня такое – лазить через заборы. Лазить через заборы, ставить на место наглых хамов, и воспитывать Оменов.