Kitobni o'qish: «Цветочки-Василечки папуле одиночке»
Пролог
– Дети с кучей поведенческих проблем. Склонны к побегам и бродяжничеству. За те полгода, что они в нашем учреждении, они уходили в самоволку три раза. Мальчик агрессивный. Постоянно провоцирует драки. Девочка… Она просто молчит. За все время, что она тут, не произнесла ни слова. Мы консультировались с психологами, врачами. Скорее всего какая-то задержка в развитии. У близнецов часто такое бывает. Один, тот, что сильнее просто отбирает у слабого плода необходимые для развития вещества. В общем, эти ребята… Мы думали о переводе их в коррекционное учреждение.
– У детей нет имен? – приподнимаю я бровь. Если честно, я совсем не понимаю, какого черта делаю в кабинете директора “Детского дома № 5”. Воняет эта богадельня, как и все детские дома призрения: дешевой едой, хлоркой и детскими страданиями. И от чего-то все директрисы подобных “страдален” все на одно лицо. Ледяные мегеристые бабы, с камнем вместо сердца и встроенным калькулятором.
– Отчего же, есть. Но они на них не откликаются. Мальчик полностью игнорирует обращение к нему, может послать нецензурно. Девочка просто не слышит. Или делает вид, что не слышит. – кривит губы противная тетка с пучком на голове, в очках в дорогущей оправе. – Послушайте, я все понимаю. Но… Зачем вам проблемы? Вы богаты, успешны. Родите себе нормальных… Эти дети…
– Это дети. И если они мои, я не обойдусь без ваших советов. Сегодня приедет доктор. Возьмет у них анализ. А сейчас я бы хотел посмотреть на ребят.
– А если не ваши? – щурится чертова ведьма. – Это дети, вы правы. Не игрушки. Давать им пустую надежду… Хорошо, я сейчас попрошу воспитателя привести…
– Издалека, – перебиваю я цербершу. Глаза у бабы, как два крючка гарпунных. – Я не уверен, что они мои. Вы правы, зачем давать излишнюю надежду?
Иду, как под конвоем по противным, хоть и отремонтированным, коридорам. На стенах детские рисунки, поделки, доска почета импровизированная. С нее на меня смотрят угрюмые фотографии. У детей не бывает такого взгляда. У нормальных детей. Но, нормальные дети и не выгрызают себе путь к счастью острыми цепкими зубами. Морщусь, пытаясь не вспоминать, сколько лет я провел вот в таком же “счастливом” детстве.
– Васильковы где у нас? – спрашивает церберша у молоденькой девки, которая выскакивает нам навстречу, как чертик из табакерки. Ничего, такая. Глаза как плошки, волосы встопорщенные каштановые, грудь… – Т ася. Только не говори…
– Петр Михайлович Васеньку запер снова в дисциплинарной комнате. Он укусил Володю Репкина за плечо, и…
– У вас тут и карцер есть? – ухмыляюсь я. – Прелестно. И что, детка, часто Васильков в карцере, точнее в дисциплинарной комнате, сидит?
Директриса смотрит на девку так, что она не знает куда деться. Бедолага. Взгляд затравленный, щеки красные, глаза бегают. Тяжело девке живется, врать совсем не умеет.
– Ну, я жду ответа…
– Ну, он… Валентина Петровна. Ну Вася не виноват был в этот раз. Репкин у Василисы отобрал печенье. И вообще…
– Я не слышу ответа, – снова рычу я. Церберша молчит. Девку она сотрет в порошок, как только я уеду. К гадалке не ходи.
– Я вам говорила… – не дает и слова сказать взъерошенной Тасе Валентина Петровна. – Дети эти – волчата… У них нет понятия плохо-хорошо.
– Я спрашивал не вас, – перебиваю тетку. Не свожу взгляда с испуганной девчонки.
– Да каждый день он там. Хотя почти всегда ни за что, – лепечет несчастная смертница. Сегодня ее уволят, можно не сомневаться. Таких вот “барашек” не любят в стае волков. Точнее, любят, но только проглатывать с рожками и ножками. – Он за сестру заступается. Их нельзя разделять. Васюта страдает, когда брата нет рядом. Вася и Васюша хорошие. Им просто страшно.
– Не понял. Вася, Васюта. Это что вообще?
– Они Васильковы. Василий и Василиса, – улыбается смешная Тася. И в ее глазах столько тепла, когда она говорит про своих воспитанников. – Смешно, правда? Родители затейники у них… Ну… были. Дети сироты. А так они очень хорошие. И дружные. И держатся друг друга. Ой, простите. Мне пора. Я и так задержалась тут.
Мальчишку вижу через крошечное окошко в двери. Маленький, взгляд такой упертый, упрямый. Он похож на мать. Ужасно похож. Такой же несгибаемый. Такой же… Сидит на стуле, смотрит в одну точку. Он не мой. Не может быть моим. Поэтому мы и разошлись с Алькой. Вообще не понимаю, зачем я тут. Наврала мне несостоявшаяся теща. Ненавижу детские дома. Его мать. Свою слабость.
– Узнаю, что эту… Тасю уволили, устрою гвадалахару, – обещаю я мегере директору. Она в ярости, но молчит.
Откуда берется крошечная девочка, я и сам не знаю. Вырастает возле меня. Смотрит васильковыми глазами прямо в душу. У нее глаза мальчика из карцера, глаза Альки – ее матери. Платьице уродское на ней, серое какое-то, сиротское. Хочется сбежать. Просто и не оглядываясь. Они не мои. Не мои.
Они сироты. Ну и черт с ними. Права церберша. Я вообще не предназначен для отцовства. А уж чужие дети… Тогда, что я тут жедаю? Что?
– Не смогли удержать. К брату рвется. Мычит, – одышливо докладывает толстая бабища, похожая на самосвал, хватая девочку за тонкую ручку. – Ах ты негодница. Валентина Петровна. Может опять ее в дурку отправить? Ну спасу же нет от этих…
– Нестерова, ты совсем что ли? У нас посетитель? Не справляешься с работой… – косится на меня директриса. А мне кажется, что я снова маленький мальчик. Проваливаюсь в бездну какую-то.
Не могу оторвать взгляда от глаз, полных боли и мольбы. Девчонка вдруг меня хватает за штанину, показывает пальцем на дверь. И мне хочется всех тут разорвать. А еще, страшно хочется сбежать. Прямо вот физически яростно.
– Выпустите мальчика сейчас же. Врач приедет через час. Я завтра позвоню.
Глава 1
Восемь месяцев назад
Ярослав Розин
– Это что? – приподнимаю бровь, рассматривая тонкую дешевую папку, которую бросила на стол секунду назад женщина из прошлого. Моего прошлого, в которое возвращаться у меня нет абсолютно никакого желания. – Очередная попытка выманить у меня денег? Разочарую вас, дорогая моя бывшая, несостоявшаяся теща. Что на этот раз у вас случилось?
– Ничего. Просто я умираю. Месяца полтора осталось, – кривится мать моей бывшей супруги. – И меня не миновала сия чаша. Видно расплата за самый большой грех, который я совершила. Яр…
– Я так и знал. Денежек захотелось? А что же дочь свою ко мне не подослали? У нее бы лучше вышло меня развести на бабосики.
Черт, ну зачем? А вдруг и вправду явится моя девочка из прошлого. И что я буду делать? Что? Я до сих пор не женат снова только потому, что не смог оправиться от предательства Альки. Я ей верил, любил до умопомрачения. Я думал вообще не переживу. А потом стал козлом и жизнь стала проще и понятнее. И так мне сейчас отлично живется. Не нужно мне никого. Ну, может на разок, только. Просто убедиться, что все душевное и живое во мне давно отмерло и отвалилось.
– Аля умерла год назад, – слова Галины Николаевны я не сразу понимаю, потому что мне кажется, что меня смачно и с оттягом ударили под дых. – Похоронена на городском кладбище. Я тебе сообщала, но ты читать не стал сообщения. Наверняка в черный список кинул мой контакт. Я там рядом с ней лягу. Деньги свои засунь себе… Слушай, я понимаю, ты обижен и зол, имеешь право. Но… Моя дочь не виновата перед тобой. Меня казни, а ее отпусти. Душа ее там мается непрощенная. Это самое страшное для меня на краю.
– Не желаю ничего слушать, – я хриплю. Мне не нужно вранье очередное. А с Альки, что ж, теперь взятки гладки. – Думали пришли, разжалобили меня и все? Что я должен делать? Со слезами на глазах упасть на могилу, вопя, я тебя прощаю? Или вас проводить в Вальхаллу с почестями?
– Детей своих забери. Не позволь им пропасть в детском доме. Они беззащитные совсем. И у них нет больше никого. Ты слышишь? Разделят их, не переживут. Близнецы, Васька и Василиса. Ярослав, молю тебя, – лихорадочно блестит глазами Аллькина мать. А меня смех начинает душить? Она что, лоха нашла?
– Моих? Вы не попутали ничего? – отсмеявшись сиплю я. – У меня нет детей. И не будет. Вам как никому это известно. Вы же врач. Я ясно излагаю? А спиногрызов пусть забирают, разделяют. Плевал я. Лиза, посетительницу проводи. Уходит она. И на будущее, больше ко мне не пускать ни одного человека с фамилией Васильковы. Лиза, твою мать… Нет, это надо, наглость такую иметь, чтобы явиться ко мне, да еще сопляков чужих мне на шею повесить.
– Я и так проклята, Розин. А ты… Сам же детдомовский. Не бери грех на душу. Твои они.
– Грех? Да что ты о грехе знаешь? Ты… Пошла вон, – уже шиплю я. На пороге кабинета появляется испуганная секретутка и слава богу, а то я уже готов взорваться. – Лиза, что встала? Гони эту старую ведьму в шею. И еще раз если пропустите ее сюда, всех на хрен уволю.
Папка так и лежит на столе. Омерзительнее змеи ядовитой этот простой дешевый конверт из пластика. Ничего хорошего от этой семейки я давно не жду. Надо же…
А Алька умерла. Умерла. Ну не могла же ее мать мне так наврать? Это даже для меня, безбожника, слишком. Это… И дети? Она что же родила? А я и не знал. Ничего не знал. Да и не интересовался. У нее другая жизнь, другой мужик. Она предпочла все и сразу. А я…
Скидываю чертову папку в мусорную корзину. Надо позвать секретаршу. Пусть вынесет отсюда эту гадость. Дети у меня. Нет у меня детей. Не нужны. Семья делает человека слабым и уязвимым, я в этом имел возможность убедиться. Только я у себя есть. Только на себя я могу рассчитывать.
Только на себя. Не люб я был нищим и бездомным. А теперь и конные и пешие прут. И все, блин, обиженки. Да пошли все…
Вскакиваю с кресла. Нужно просто уйти отсюда. Все равно куда. Пожрать нужно вкусно, дорого и от пуза. Завалиться в кабак, снять бабу и все встанет на свои места. Все просто.
– Меня сегодня не будет, – бросаю я замершей по струнке секретутке. На ходу достаю мобильник. Набираю номер единственного человека из моего прошлого, с которым до сих пор поддерживаю связь. – Борька, пошли пожрем… – хриплю, борясь со вспышками в глазах. Тик у меня с детства. В детском доме не сильно озадачивались подобными мелочами. Сейчас проявляется только во время сильного нервного стресса. Давно не было, очень давно.
Чертова папка. Не знаю зачем, возвращаюсь. Достаю ее из корзины. Пластик жжет пальцы, словно ядовитая кислота.
– Выкинь, – бросаю на стол секретарше омерзительный конверт, даже не заглянув внутрь. – Сожги к хренам. Хотя… Проверь мне кое-что.
Жить хорошо. Ресторан, дорогая еда, Борька, его скабрезные шутки, веселые дорогущие эскортницы. Мне все это помогает забыться. Я научился выкидывать из памяти ненужное и противное. Я научился жить только для себя. Очень нужное умение.
Глава 2
Сейчас
Мила Цветкова
– Послушайте, Васильки не смогут жить в детском доме. Они домашние дети. Залюбленные. Пожалуйста, я справлюсь. Я им обещала, что не отдам, умоляю я, глядя в глаза работницы социальной службы. Уставшие глаза, и в них я вижу проблеск жалости, короткий как искра. Васятка угрюмо катает машинку по полу. Чертову машинку, которую я привезла неделю назад. Василиса молчит. Все время молчит. Неделя прошла уже…
– Они просто дети-сироты. Не щенки и не котята. Выражение “домашние” к ним неприменимо. Я все понимаю. Но вы детям никто. НИКТО. – припечатывает меня инспекторша. Даже сострадание ее не может перевесить рабочих инструкций. – Крестная – это не родство. Вы понимаете, что почти сутки дети сидели возле тела своей бабушки? Вы осознаете какая это травма для семилетних детей? Пока я вижу только эгоистичных безответственных взрослых.
– Я прилетела сразу, как смогла. Я не знала. Мне тетя Галя позвонила уже когда ей совсем плохо стало, и я сразу сорвалась к ним. Пожалуйста. Я умоляю вас. Я не знала, что их бабушка настолько больна. Если бы я знала…
– Ничего бы не изменилось. Детей у нас нельзя по наследству передать. Так что ничем не могу помочь. Попробуйте законно оформить все бумаги на опеку, но это займет время и… Хотите совет? Поезжайте домой. Дети-сироты. Возраст не малышковый. У вас есть жилье, семья, муж?
– У меня квартира однокомнатная, и… если нужно я выйду замуж. Если потребуется…
Социальная дама вздыхает. И во взгляде ее не жалость, а глухое осуждение. Она права во всем, кроме одного.
– Они не сироты. У них есть отец, – хватаюсь я за последнюю тоненькую соломинку.
– Отец-молодец. И где же он? Девушка, у меня нет времени на разговоры. Соберите детям вещи на первое время.
– Если их отец согласится забрать ребят?
– Он вписан в свидетельства о рождении детей? – теплеет женщина.
– Нет. Не знаю. Ну отчество то у них Ярославовичи. Значит… – я мямлю. Я дура. Но мерзкий Ярослав Розин, уничтоживший мою любимую подругу, выжравший ее до основания, мой последний шанс. Наш с Васильками последний шанс. – Я его найду. Просто мне нужно время. Есть у меня время?
Молчит дама социальная. Жалость теперь не во взгляде. Она написана у нее на лице. Она прекрасно понимает всю провальность моего плана. Если дети не были нужны отцу при жизни матери, если он после ее смерти даже не объявился, то… Но надежда же умирает последней.
Василиса тихо плачет, Васятка хмурится по-мужски. Уходят не оглядываясь. Их уводит за руку в неизвестность чужая тетя, а я ничем не могу помочь. И от бессилия хочется орать в голос.
А я ведь обещала. Я обещала Альке что ни за что в жизни не брошу крестников. Не позволю им страдать. И не могу сдержать чертово слово.
– Прости, – шепчу я фотографии, с которой на меня смотрит Аля. Она смотрит не мягко сейчас, как раньше, а строго и насуплено. И даже улыбка, застывшая на ее губах навечно, не спасает ситуацию. Смотрит мне за спину. И я, повинуясь какому-то странному наитию на ватных ногах иду к серванту. Не знаю что, но я уверена, там что-то есть, что поможет мне понять, как действовать дальше.
Простой, чуть желтоватый листок в линейку из школьной тетради лежит на самом виду. И я знаю, что послание не мне адресовано, но все равно некультурно бегаю глазами по неровным строчкам, написанным торопливым дрожащим почерком.
Я совсем не знала эту женщину, хотя думала, что она мне почти родственница. Мне страшно до глухоты. Мать моей лучшей подруги была… Чудовищем?
Нужно успокоиться. Выравниваю дыхание. Осматриваю письмо со всех сторон. В самом углу листа номер телефона. Сердце пропускает удары.
– Алло, – мужской голос в трубке звучит властно и жестко. Странно, что Ярослав Розин вообще ответил на звонок от неизвестного абонента. Обычно такие как он весьма избирательны в том, с кем общаться. Я позвонила наугад. – Я вас слушаю.
– Здравствуйте. – господи, как же жалко я звучу. Сейчас он пошлет меня на три веселых буквы, и будет прав абсолютно. И даже если он выслушает меня, и я смогу передать ему послание Галины Николаевны, скорее всего он просто рассмеется мне в лицо. Потому что то, что написано на клочке бумаги чудовищно, неправдоподобно. И скорее всего разрушит сразу несколько судеб. И самое страшное, что от этого уродливого клочка бумаги зависит, как будут жить два маленьких человечка, которых глупые взрослые уже обрекли. – Меня зовут Мила. Вы не вспомните меня наверное. Мы с вами давно… – я чащу, потому что понимаю, что скорее всего он уже сейчас бросит трубку… Даже в его молчании раздражение, презрение и брезгливость.
– Не интересует. Я не разговариваю с одноразовыми бабами после… Хм… Кстати, откуда у тебя мой номер?
– Я не… Да что вы… Как вы… – боже. Не нужно его злить. Нужно просто договориться о встрече, хоть как-то. Объяснить. Передать письмо. А дальше пусть сам решает. Точнее, не так. Я должна уговорить Ярослава Розина. Человека, который считается несгибаемым и злым. Я должна уговорить его помочь мне забрать его детей из детского дома.
– Странно, что я с тобой разговариваю вообще. – хмыкает трубка. Он благодушествует, или… Фоном несется развратный женский смех. Ну… Мне он кажется развратным и мерзким. У детей горе. У меня горе. А он развлекается. Он… Я всегда считала бывшего мужа Альки подонком. Так что же изменилось, кроме проклятого письма, жгущего мне руку, словно кислота. – У тебя минута.
– Ярослав, послушайте… Я звоню вам сказать, что ваши дети…
– Не интересно. Иди в жопу, у меня нет детей. Я бесплодный, – сказано это ровно и спокойно. – Еще раз позвонишь, мой начальник охраны тебя из-под земли выколупает и сделает больно.
В ухо несутся издевательские короткие гудки. Все таки он подонок и мерзавец. И не важно кто его таким сделал. Это в нем сидело всегда. Еще никто вот так меня не посылал. От ярости дышать нечем. Я его достану. Я его…
Оседаю прямо на пол. От слез щиплет глаза. От бессилия тело кажется ватным. Ничего я не смогу. Этот зверь меня сотрет в порошок.
Глава 3
Ярослав Розин
Это что же, поветрие какое? Еще одна дура пытается повесить мне на шею своих спиногрызов. Нет, я ничего не имею против милых карапузов, умильно пускающих пузыри. И, возможно, когда-нибудь я женюсь, возьму на воспитание несчастного сироту из детского дома и стану примерным папулей. Но… Обманывать меня я не позволю никому. При чем вот так обманывать – нагло и глупо. Это означает, что меня держат за идиота. А такого я не прощаю.
– Ты чего подвис, Яр? – радостно гогочет раскрасневшийся Борька. Эта традиция ходить по субботам в баню у меня давно не вызывает ни радости, ни удовольствия. В печенках сидит, честно говоря. Но обижать моего друга отказом от его любимого действа я не хочу. Тогда у меня не останется совсем никого. – Проблемы?
– Скорее веселый аттракцион. Вот скажи, Борь, почему бабы такие предсказуемые? Все, при чем.
– Денег хотят?
– Хотят меня, Боря. При чем всего и без остатка, естественно с деньгами и статусом. Зубастенькие глупые акулки думают, что я им по зубам. Только я на деле невкусненький. Обертка ничего так, а вот содержание… – ухмыляюсь я. Морщусь, сделав из запотевшего бокала глоток мерзкого детокс-коктейля. Борька повернут на здоровом питании и пытается меня втянуть в свою “ПП” секту. Думает, что если пить эту бурду и жрать пророщенную пшеницу он будет жить как будда вечно. Только вот радости от такой жизни… Хотя, даже понимание того, что ты король мира, перестает радовать очень быстро. В этой гребаной жизни должен быть смысл. И это совсем не деньги. В этом я убедился. – Самое интересное, что это уже второй раз за последний год.
– Что хоть сказала эта…?
– Что у меня двое детей, – хмыкаю я. В груди растет странный воздушный шар. А ведь я хотел семью. Хотел с Алькой… А потом… Потом она меня просто вышвырнула из жизни в полуподвальный дешевый офис. Да, я был неудачником. Зачем дочке шикарного врача был нищий сирота? Любовь… Быстро у нее прошла любовь ко мне. Осталось только презрение. Я достиг всего, чтобы ей доказать, что я могу все. А ей это уже не нужно все. Сидит там где-то, наверное, на черной тучке и плюет сверху на мои успехи. Даже тут она меня переиграла.
– Мало, – хохот Борьки кажется мне отвратительным.
Я очень хотел детей от Альки. Мы мечтали. Мечтали именно о двойняшках. Королевской паре – девочке принцессе и мальчике хулигане. А потом мой диагноз как приговор. Как там тогда сказала Галина Николаевна? “Такие, как ты, Розин, не должны размножаться. Бог то все видит”. Сука, что ж так мерзко то? Моя бывшая теща врач репродуктолог. Была врачом. Вот такая вот ирония. Надеюсь, что она выполнила свое обещание, и теперь делает мозг своим близким родственничкам рогатым. Думаю, там ей давно была приготовлена персональная сковорода, раскаленная до бела.
– Мне достаточно, – ухмыляюсь. Во рту горько, то ли от мерзкого кислородного коктейля, то ли от мыслей. – Борь, я домой поеду. Баня должна очищать душу, но сегодня она не справляется что-то. Не вставляет что-то сегодня.
– Ща девчонки приедут, – голосом змея искусителя тянет Борька.
– Нет настроения. Устал. Последняя сделка меня вымотала. Думаю, махнуть на недельку на острова. Чтобы никого… Даже тебя, чтоб не видеть, Боря, – кривлюсь в фальшивой улыбке. Типа пошутил. Типа. Бабы продажные вызывают у меня омерзение и брезгливость. А мне, от чего-то в последнее время везет только на таких. Разнится только цена вопроса. Их не интересую я. Или круг общения у меня такой? В глазах окружающих меня баб алчный интерес. Они ждут подарков. Они не умеют любить. Никто не умеет любить, мать его. И Алька… – Так что давай тут с девчонками сам выруливай. Это самое лучшее кардио, Борюсик.
Холодно. После жаркой парилки улица кажется ледяной. Машина припаркована близко, почти у входа, но я успеваю задубеть. Жму на кнопку брелока. Я зол. Ярость вихрится где-то в районе солнечного сплетения. Уже привык. Это мое нормальное состояние. Злость помогает мне держаться на плаву, и гнуть через колено конкурентов и партнеров. Она моя единственная настоящая родственница эта чертова слепящая ярость.
Я почти уже дохожу до джипа, когда передо мной вырастает мелкое взлохмаченное недоразумение. Назвать это существо женщиной язык не повернется. Нос красный, губы дрожат, глаза сияют, как изумруды в полумраке улицы. Девка трясется, по крайней мере мне так кажется. Как псинка тонконогая модная, которых таскают в сумочках соискательницы на мой кошелек.
– Я не подаю, – морщусь. От девчонки веет ненавистью и презрением. Я очень хорошо научился считывать чужие эмоции за годы этой гребаной жизни. Сытой, богатой, но лишенной человеческих чувств. Я их научился считывать и ими питаться. – Уйди с дороги.
– Ярослав Розин, – кривит она пухлые губы. Я ее, вроде, видел когда-то? Вряд ли, не мой типаж, совершенно. Не взглянул бы даже если бы в пограничном состоянии был. Мелкая, тощая, востроносая как птичка. И хохлится так же как воробей. Хотя, явно хочет казаться воинственной. – Я вас жду тут уже час. Надо поговорить.
– Кому надо? – приподнимаю бровь. Куртейка на ней тоненькая. Она и трясется потому что околела от холода. И это делает ее еще больше похожей на чихуахуа. – Мне не надо. Зря ждала. Кстати, кто тебя впустил на территорию охраняемого комплекса. Тут не место, таким как ты.
– Таким как я? – звенит она голоском.
– Ага. Нищим блаженным чистеньким малышкам. И, кстати, откуда ты вообще узнала мое имя и местоположение? Сама расскажешь, или мне позвать ребят из охраны. Поверь, они с тобой таким вежливыми как я не будут.
– Я за вами следила, – хлюпнула носом чертова птичка. Сморщилась, обожгла меня ненавидящим взглядом. – Я Мила. Мила Цветкова.
– Ни о чем не говорит, – морщусь. Знакомое что-то в ее фамилии. Знакомое. Но давно вычеркнутое из памяти за ненадобностью. Да нет, у меня точно с ней ничего не могло быть. Она же безликая, плоская, вся какая-то угловатая. – Слушай, следить за мужиками занятие отвратное. А за такими как я еще и опасное. Давай так. Я сейчас отворачиваюсь, а ты исчезаешь и больше не появляешься на моем горизонте, пока я совсем не осерчал. Договорились?
– Нет, – слишком твердо говорит эта дура. Мне, даже интересно становится.
