Kitobni o'qish: «Как гончар Хани решил жениться»
I
Жил когда-то в наших краях один гончар по имени Хани1. Хороший был парень. Узнавал по голосу певчих птиц; помнил все тропы, затерянные между камней; облазил каждую расщелину окрестных гор… Любил свою землю. А потому и знал её хорошо – мог всегда отыскать глину красную, гулкую, для праздничных сосудов с вином и кувшинов с маслом. Находил он легко и места залежей глины жёлтой, звонкой – той, что каждый день на столе хозяйку хвалит. Сам вёл он своё немудрёное хозяйство, сам овладел ремеслом, сам торговал своим товаром в базарный день. Рос он один, без родителей, на глазах у всего Нижнего Города, и слова худого про него никто сказать не мог.
Изо дня в день сидел он за гончарным кругом, стоял у печи с обжигом или продавал свою посуду. С радостью гулял с друзьями по горным тропам, купался в море и с радостью возвращался вечером домой. И как-то раз понял, что повзрослел.
И вот увидел он однажды на базаре девушку ослепительной красоты, влюбился в неё и решил жениться. Да вспомнил, что нет у него никаких родственников – ни дальних, ни близких. И не у кого ему просить благословения. Пошёл он тогда ранним утром в Верхний Город прямиком к славному и могущественному Визирю Инсару2.
– О, храбрый и справедливый воин! Ты – правитель Города и один из мудрецов всего нашего края. Посоветуй мне и помоги – увидел я девушку, что, как солнце, озарила каждый день моей жизни. Хочу её хозяйкой в свой дом ввести. Скажи, благословишь ли ты нас, как отец родной? Согласишься ли по обычаю просить её руки для меня?
Отвечал Визирь:
– Одинокую жизнь веду я, гончар. Раны ещё с юности покрыли моё тело, да и душу не пощадили. Пришёл я в наш Город за мирной жизнью уже много повидавший и многих потерявший, а было мне тогда столько лет, сколько тебе сейчас. Ты родился в первый год моего пребывания здесь, и я хорошо помню твоих счастливых родителей. Помню и беду, забравшую их… Отцом никому не был, и тебе, как сыну, помочь был бы рад. Но вот что скажу: сначала приведи её!
Озадачился гончар и долго бродил по узким каменным улочкам, раздумывая над словами Визиря. Полуденное солнце со всей силой жгло макушку, когда увидел он, что ноги занесли его в Средний Город, где самым мудрым человеком считался Великий Маг Кадир3. Постучался гончар в ворота Кадира и спросил его:
– Великий Маг! Пришло мне время жениться, а благословить меня некому. Вот и к тебе пришёл я с этой просьбой. Узнал я девушку, ослепительную, как само солнце, что озаряет всю жизнь своим сиянием. Хочу просить тебя сосватать её за меня – возьмёшься ли?
Хитро прищурился Великий Маг и отвечал:
– Так приведи её сначала!
Совсем огорошил Маг гончара вторым, схожим с визиревым ответом, и побрёл Хани по дорожкам, бегущим вниз, к морю. И думал, думал… Заходящее солнце раскрасило небосвод сначала в алые, потом в апельсиновые, а затем в бирюзовые и синие полосы. А вскоре и совсем скрылось за горой. И увидел гончар, что стоит он недалеко от своего дома, в Нижнем Городе. Ни одной миски с утра не обжёг он, ни одного кувшина за весь день не продал… Да и ответа своей страждущей душе так и не нашёл. «Зайду-ка я к Дервишу – он третья мудрая голова в нашем краю – может, что и подскажет…» – подумал Хани и, проскользнув в знакомую с детства калитку, прошёл под тень развесистых шелковиц. Там сидел седой старик, двери дома которого никогда не запирались – он всегда был рад гостям. Присел гончар на круговую лавку за столом и в третий раз начал свой сегодняшний рассказ.
– Здравствуй, Учитель! Хочу я жениться на девушке, что ослепила меня своей красотой. Хожу сегодня весь день, прошу всех уважаемых людей стать мне посажёным отцом. Знаю, знаю, что ответишь мне: «Сначала приведи!» Да хоть ты пойми, что не могу я без уверенности водить её на смотрины и подвергать любимую пересудам, а может и отказу! Поэтому заранее и прошу людей, которым доверяю и перед мудростью которых преклоняюсь с детства – если верите моему выбору, обещайте, что благословите нас, и уж тогда приведу сюда свою возлюбленную, чтобы назвать женой на веки вечные. Подобна она сияющему солнцу на небосводе моей жизни и радость принесёт в мой дом! Ну, отвечай…
И опустил глаза гончар, ни на что уже не надеясь. И услышал:
– Не дело хвалить солнце, когда луна во власти! Иди спать, а утром сам будешь знать, что тебе делать дальше, – и Дервиш тихо затянул песню…
И пришла ночь, дарящая покой, и сомкнула всем уставшим веки, и прошло время, и наступило утро…
II
Пошёл Хани следующим днём прямо к дому своей избранницы, встал напротив ворот и стал ждать. Самому войти в чужой дом без приглашения никак нельзя, а сватов засылать – так они ж все ему условие выставили! А как привести девушку к ним на смотрины, если с ней толком и не разговаривал-то ни разу?
И вот ворота наконец отворились, и вышел из них со своей свитой купец Хафиз4. И бросился к нему гончар, и испросил разрешения говорить, и милостиво получил его.
– Ослепила меня красотой своей дочь твоя, о славный Хафиз! Разреши мне отвести её к трём мудрецам нашего города, тогда один из них согласится быть мне отцом названым и по обычаю предков войдёт в твой дом с просьбой отдать её за меня, если на то будет его и твоя воля.
– Здравствуй, здравствуй, гончар! Негоже такие важные дела на ходу обсуждать! Не хочешь в дом пройти – поговорим в саду.
Расположившись в обвитой цветущими вьюнками беседке, внимательно и долго вглядывался Хафиз в будущего зятя и наконец спросил:
– Да где ж встретились вы с моей дочерью, много ли слов ты ей говорил, много ли слов ты от неё слышал? Держал ли до сего дня ты её за руку, которой так желаешь?
– Никогда не касался я прежде дочери твоей! – с уважительным поклоном отвечал юноша. – А голос её слышал, только когда она на выбранный товар указывала. На базаре я её видел, не один раз брала она у меня посуду. Позволь мне поговорить с ней о нашем будущем – ни о чём другом я вот уже который день и думать-то не могу, хотя даже имени её пока не знаю…
– Как так?! – воскликнул изумлённый отец. – Так про какую же из моих дочерей мы сейчас говорим, ведь они всегда вместе – одна без другой на базар не ходит!
Теперь настала очередь Хани замереть в немом удивлении. С трудом подбирая разбегающиеся куда-то слова, он изо всех сил пытался сохранить достоинство в дозволенной ему уважаемым человеком беседе.
– Не понимаю, как же так? – бормотал он. – Я же спрашивал… Тогда… В первый раз, когда увидел я красоту её и стоял поражённый, глядя ей вслед, люди сказали мне: «Это дочь достославного Хафиза!» А кроме неё, я никого вокруг и не заметил…
– Кажется, я начинаю догадываться, – улыбнулся в усы горделивый отец. – Но скажи мне, юноша, а в каком наряде была тогда моя дочь?
– В ослепительном, о Хафиз! – ответил гончар. – Все краски хурмы и граната переплетались в затейливых узорах невесомых тканей её одежд! Богато расшитый золотыми нитями и блистающими рубинами алый кушак подпоясывал её тонкую талию. Звенящие браслеты загодя предупреждали всех о её появлении и ещё долго затихали перезвоном, когда её уже не было рядом…
– Да. Это она! – воскликнул Хафиз. – Когда четырнадцатый день рождения пришёл к моей дочери, решил я сделать подарок не только ей, но и себе. Захотел я запечатлеть этот миг, когда дочь из ребёнка превращается во взрослую девушку, сохранить его для себя навсегда, чтобы легче было отпустить потом её саму. Накупил я у заморских купцов самых дорогих красок всех цветов и оттенков и заказал её портрет лучшему мастеру. Так, знаешь, половина красок осталась нетронутыми – кобальт, лазурь и индиго пригодились позже, для портрета младшей. А вот кармин, сурик и киноварь пришлось докупать. Кстати, о покупках! Вспомни, расплачивалась ли моя дочь сама за выбранный у тебя товар?
– Нет, никогда, – заверил купца гончар. – Она только выбирала да указывала слугам, что и куда грузить.
– Всё точно! Это моя старшая – Шамсия5. Она хорошая дочь, но давать деньги ей в руки при походах на базар я давно не рискую – всё потратит на сладости и побрякушки, – уже откровенно сиял радостью явно обожающий свою старшую дочь отец. – Ну, тогда, может, вспомнишь, кто оплачивал покупки и отсчитывал тебе монеты – той руки ты уж точно касался! – вовсю улыбался Хафиз.
– Женщина, – как сквозь сон припоминал Хани. – Скорее молодая девушка… Тонкая рука с прозрачной кожей, на ней перстень с синим камнем. Одета во что-то голубое… или бирюзовое… Нет, не вспомнить. Она какая-то неуловимая… Как воздух.
– И надёжная, как скала… Ты хорошо сказал: незаметная, как воздух. И привычная, как дыхание… У неё на руке кольцо её матери. Только один день были они вместе на земле… Моя дорогая жена родила Шахрият6, когда солнце ещё не взошло, и угасла на закате этого дня вместе с его последними лучами. И я, вопреки обычаю, решил, что её перстень будет принадлежать нашей младшей дочери, слишком мало у той осталось от матери – один только день. А у старшей было три года материнской нежности. Слишком привязаны были они друг к другу, слишком многое потеряла в один миг Шамсия. Я боялся тогда за неё больше, чем за малышку, которая просто не понимала, чего лишилась. С того дня я хотел восполнить ей утрату и все силы отдавал, чтобы удвоить родительскую ласку и заботу. Не спускал Шамсию с рук, везде брал её с собой, не упускал из виду ни на минуту. Всё позволял, всё доставал, чего только ни пожелает – любые наряды, любые заморские диковины! А Шахрият сначала была слишком мала – няньки да служанки растили её. А потом так сложилось, что уединение стало её прибежищем и отрадой. И хоть она тоже не имела ни в чём отказа, но желания её были совсем иными – сначала любимицы-собаки, позже резвые рысаки и всегда – новые книги и лучшие учителя. И сейчас она мне не только любимая дочь, но и верный помощник.
Эти отцовские слова прозвучали с затаённой гордостью, и уголки глаз Хафиза сверкнули подозрительно влажными лучами.
– Я сейчас позову обеих моих дочерей в сад. Ты останешься в беседке, будешь их видеть и слышать наш разговор. Но обещай мне, что не подойдёшь ближе, пока я не дам тебе знак, и не проронишь ни одного слова, пока с ними говорю я.
– Обещаю, о мудрый Хафиз. Но зачем ты зовёшь обеих, если мы уже поняли, что речь идёт про твою старшую дочь?
– Ты пришёл ко мне. Ты сказал: «Мне нравится твоя дочь. Я встретил её на базаре». Ты не назвал имени. Посему быть так – я буду говорить с каждой.
