Kitobni o'qish: «Как Стенька Разин по Волге ходил…»

Есть на Волге утёс, диким мохом оброс

Он с боков от подножья до края,

И стоит сотни лет, только мохом одет,

Ни нужды, ни заботы не зная…

(Стихотворение «Утёс Стеньки Разина» А.А. Навроцкий)

Вступление

Во времена царствования великого русского царя Алексея Михайловича в России произошёл народный бунт под предводительством Степана Разина. Донские казаки собрались в большое войско и начали промышлять разбоем в казачьих областях на Нижней Волге и Дону. Они захватывали купеческие караваны, крепости, грабили зажиточных горожан и привечали бедняков. Лихого казака не брала ни пуля, ни сабля. Слава о Степане Разине как добром и щедром атамане стремительно росла среди русского народа, отчего бежали к нему крестьяне и голытьба, обиженные притеснением воевод и обременённые барскими повинностями.

Собрав большое казачье войско, Степан Разин отправился на чужбину в Каспийское море, где наводил страх на персидские берега. Вернувшись на родной Дон, бесстрашный атаман с казаками засел в Кагальницком городке. Там они зимовали и ожидали весны, чтобы отправиться в новые походы.

С этого исторического момента начинается эта повесть, чтобы описать пытливому читателю крестьянский бунт во главе с казачьим атаманом, наречённым в русском эпосе атаманом-батюшкой Стенькой Разиным. Самому читателю оставляю право судить о поступках главных героев этой повести. Себе лишь позволю небольшой авторский вымысел, ничуть не искажающий нашу великую и многострадальную историю.

Глава 1

Накануне Масленицы в солнечный мартовский полдень 1670 года, по ещё крепкому волжскому льду неспешно двигалась лошадь, запряжённая в крестьянские сани.

В санях на лежалой соломе в тёмном зипуне¹ сидел подросток лет десяти. Время от времени он по-мужицки уверенно и звонко кричал: «Но, дохлая! Но, родимая!»

Старая кобыла мотала головой и не спеша трусила в сторону крутого заснеженного берега. На его вершине за бревенчатыми стенами симбирского кремля² сияли купола соборной церкви. С высоты сторожевой башни стрельцы следили за санями, которые, наконец, сошли со льда и поползли вверх по извилистой дороге. Первый караульный, в суконном кафтане и в шапке с меховым околышем сказал:

– Рыбак Кузьма везёт нашему воеводе свежую рыбицу.

– Ставлю пятиалтынный³, – ответил второй, – то рябой Гришка, сын его.

В час пополудни рыжая кобыла прошагала мимо грозных стрельцов с бердышами⁴, охранявших кованые въездные ворота крепости. Полозья скрипели по тяжёлому снегу, сани-розвальни миновали воеводский двор, завернули за конюшню и остановились между соляными погребами и бревенчатым ледником⁵.

– Тпру, дохлая, поворачивай оглобли! – звонко крикнул паренёк, натягивая вожжи. Он ловко спрыгнул с саней, снял овчинную шапку и покланялся в пояс вышедшему навстречу приказному дьяку в чёрном кафтане.

– Доброго здравия, дядя Онуфрий!

Дьяк был высокого роста, худ и бледен.

– Гришка-разбойник пожаловал в симбирский кремль! – сердито буркнул он мальцу, заглядывая в сани. – А где сам старшой Кузьма?

– Батя на Волге. Ловля плоха, меня послал в город сдать улов, – Гришка боялся колючего взгляда дьяка и тупил глаза в землю.

– Вижу, окаянный! Ловля, вишь, плоха, поймали петуха, повели за ворота, там били до пота… – бурчал дьяк. – Сколько здесь?

– Пять пудов окуней, дядька Онуфрий, три пуда судариков⁶ да четверть щучьей породы, – бойко ответил Гришка. Дьяк усмехнулся:

– Ишь ты, щучьей породы! Тут и полчетверти не будет! Судачков-то не боле пуда! Вот прутом бы тебя отхлыстать! Господи, сохрани меня, грешного, – он отпер замок ледяного склада. – Заноси!

Подьячий Пронька и два служилых мужичка бросились считать и складывать рыбу в холщовые мешки.

Дьяк был доволен уловом, но его тощавое скуластое лицо ничего не выражало, кроме безразличия к этому солнечному ветреному дню.

– Езжай с богом, – сказал он Гришке с ехидной усмешкой, – да передай отцу, щучьей его породе: воевода наш, Иван Богданович, серчает, что мало рыбы ловит отцовская артель.

Гришка нахлобучил шапку и запрыгнул в сани:

– Но, дохлая! Но, родимая! Пошла!

Видимо, и лошади было не в радость находиться вблизи злобного дьяка, иначе бы она не взяла так резво с места галопом. Гришка не ожидал такой прыти от рыжей клячи и свалился с саней, но не отпустил поводья.

– Тпру, дохлая! Стоять!.. Тпру!..

Глава 2

Лошадь встала, мотая головой и хвостом. Гришка с минуту лежал, крепко сжимая в руках вожжи, наконец, поднялся, осматривая порванный зипун. Шапка слетела с его головы.

– Смотрите-ка, Гришка рябой заблудился! – раздался весёлый смех.

Вокруг толпой стояли разрумяненные дворянские дети в добротных шубах и кожаных сапогах. Со стороны казалось, что они встретили старого приятеля.

– Он ищет дом воеводы! – воскликнул один из весёлой ватаги.

– Его ждут на званый обед! – посмеивались другие.

– Он приехал с грамотой от самого царя! – добавил кто-то, и все дружно засмеялись.

Гришка не обращал внимания на обидные подтрунивания. У него ныло плечо и учащённо билось сердце от пережитого испуга: не за себя, а за лошадь, которая могла понестись да свалиться в глубокий ров, окружающий стены кремля.

Здесь следует сделать отступление и рассказать, что города-крепости в те давние времена строились на высоких берегах для защиты Московского государства от набегов кочевников и охраны речного пути. Рубленая крепость и называлась кремлём.

Необыкновенный вид открывался с крутого берега на простор широкой Волги с замершими в ней островами, на крутые снежные берега, изрезанные оврагами, на дальние деревушки и селения. Но сейчас этой красоты Гришка не видел. Он потянулся за своей шапкой, но кто-то упредил его:

– А ну-ка, рябой, отбери!

Гришка кинулся было за ней, но шапка пошла по рукам смеющихся подростков. Всю эту картину, начиная с того момента, когда лошадь зашла в ворота кремля, наблюдали стрельцы на сторожевой башне:

– Досталось сегодня нашему мальцу.

– Ставлю два алтына⁷, другим тоже достанется.

– Неужели!

– Гришка – сущий сорванец!

– Против Гришки целый отряд!

– Он себя не даст в обиду!

– Поглядим…

Когда шапка оказалась в руках самого маленького подростка, тот протянул её хозяину:

– Возьми, Гришка, холодно!

Но не тут-то было. Рослый мальчишка, которого звали Фёдор, с широким, как фарфоровое блюдце лицом, перехватил шапку:

– Мишка, размазня! Мы ещё не наигрались!

– Эй, рябой, езжай домой! – послышались выкрики.

Гришка нахмурился и двинулся вперёд.

– Дай ему, Федька! – засмеялись подростки.

Федька, выпячивая грудь, шагнул вперёд, а Гришка юркнул к его ногам, схватил обидчика за сапоги да потянул на себя. Фёдор запрокинулся, замахал руками, как пойманный за лапы гусь, повалился неуклюже на спину, взвизгивая и ругаясь по-бабьи. Бархатная шапка с бобровым околышем закатилась под лошадь. Рыжая оживилась, понюхала находку, но, не обнаружив в ней пользы для своего желудка, отвернула морду и нетерпеливо ударила копытом в снег, будто требовала от своего хозяина: «Заканчивай, Гришка, этот уличный балаган!»

Фёдор живо подполз на четвереньках к своей драгоценной шапке, схватил её и стремительнее кинулся прочь, вызывая бурный хохот своих же товарищей.

Гришка по-разбойничьи свистнул, сжал кулаки и всем своим видом дал понять, что сейчас же даст бой любому обидчику. Подростки попятились, один споткнулся, увлекая остальных за собой. Образовалась куча-мала, из которой неслись и визг, и хохот. Только Мишка молча стоял в стороне и с каким-то взрослым недоумением смотрел вокруг. Гришка поднял свою шапку и глянул на Мишку:

– Давай дружить!

Тот утвердительно кивнул. Гришка вытащил увесистый толстый гвоздь с набалдашником и протянул новому другу:

– Тебе!

Мишкины глаза загорелись: каждый мальчишка мечтал иметь собственную свайку⁸, а здесь настоящая, кованая.

Гришка с торжествующим видом забрался в сани:

– Но, родимая! Но, дохлая!..

Подростки с завистью рассматривала неожиданный подарок: по какому случаю Мишке-тихоне досталась такая нужная вещица.

Караульные стрельцы на башне горячо обсуждали увиденное:

– Гришка себя не дал в обиду!

– А я что говорил? Показал свой характер.

– Казацкая у нашего Гришки кровь! Сущий Стенька Разин! Говорят, лихой атаман всех в своё войско принимает.

– Тише ты, окаянный, никак сотник услышит, получим батогов⁹!

Глава 3

Гришка выехал из крепостных стен кремля, миновал казённые лавки, рубленые купеческие дома, харчевню, торговые ряды и постройки на заснеженных улицах посада. Рыжая лошадёнка за день утомилась и еле плелась. Гришка не торопил. У гончарной слободы его нагнал мальчишка в синем зипуне, в стоптанных лаптях и без шапки, проворно запрыгнул в сани и весело хлопнул ездока по спине:

– Здорово, Гришка!

– Здорово, Николка!

– Чуй, Гришка, дело спешное!

– Куда ж торопиться!

– На Масленицу посадские ребята будут биться с городскими. Приходи!

– Приду!

– Гришка, в прошлом году нас побили!

– Слыхал.

– В этом мы побьём!

– Побьём, ежели нас не побьют, – Гришка дружески толкнул плечом Николку. Тот ответил. Мальчишки начали весело бороться. Рыжая остановилась, размышляя, для кого так стараются молодцы. Навстречу в дорогих санях с резьбой и украшениями ехал купец. Скучные улицы посада клонили его в сон, а тут такое зрелище!

– Эй, петушиный народ! Чего меж собой не поделили! – рявкнул он.

– Чуй, дяденька, на Масленицу будем бить боярских, – ответил Николка, стряхивая с головы солому.

– За что же им такие пряники? – усмехнулся купец.

– Пряников у нас нет, – вставил Гришка.

– Ну, стало быть, сахарные леденцы! – купец пытался оставаться серьёзным.

– Нет леденцов у нас, дяденька! – ответил Гришка.

– Так значит, изюм с мёдом! – развел руки в стороны купец.

– Это только на Рождество, дяденька, – сказал Николка, – а вчера бабка Алёна подавала пироги с грибами.

Купец сделал сожалеющее лицо и посмотрел по сторонам. Несколько зевак собрались вокруг и посмеивались.

– Значит, боярским достанутся пироги с грибами? – переспросил купец.

– С грибами! – весело кивнул Гришка.

От разразившегося хохота рыжая вздрогнула, зеваки широко заулыбались, купец дёрнул вожжи и поехал дальше, продолжая растворять уличную скуку добродушным хохотом.

– Почему купец смеялся? – смотрел ему вслед Гришка.

– Чуй, рыжая голова, купец пироги с грибами любит?

– Любит, поэтому толстый, как сом.

– Я люблю, а не толстый!

– Ты костлявый, как окунь! – засмеялся Гришка.

– А, ты колючий, как ёрш! – ответил Николка.

Они начали было опять толкаться, да Николка вспомнил:

– Ладно, рыбицу продашь? Дед Степан наказывал.

– Под соломой глянь. Два сударика по пять кило. Батя сказал семь копеек просить.

– Дед дал только пять!

– Бери! Две копеечки после отдашь…

– Отдам… – и Николка поволок по снегу судаков, связанных суконной верёвкой.

Сани миновали околотки и пригород Симбирска и по крутому спуску сползли к приземистым избам Успенской слободы, притороченным к подножию берега залубеневшей Волги.

– Тпру… – Гришка остановил лошадь во дворе неказистого сруба, потемневшего от времени, но сейчас приукрашенного снегом, и казавшегося гришкиной душе каким-то сказочным теремком, от которого исходил тёплый пряный дух, подсказывая мальчишке, что здесь он сможет сытно откушать мамкиных горячих пирогов.

Гришкина мать с ухватом в руках стояла у печи и глядела на румяный глиняный горшок, томящийся на багряных углях.

– Прилетел, ясный соколик! – улыбнулась она сыну. – Дверь-то прикрывай плотнее, ветер гулеванит по сеням.

– Чуй, мамка, был я в городе, дьяку Онуфрию рыбицу отвёз.

– Что же, доволен был дьяк?

– Грозился, что воевода серчает – мало рыбицы возим в казну.

– Ох, ангелы небесные!

– Есть хочу, – Гришка косился на горшок в печи.

– Садись-ка к столу, милок!.. Эй, девицы-красавицы, забирайтесь на лавку, кашу-малашу кушать будем, – крикнула она гришкиным сестрёнкам. Те играли в тряпочные куклы в углу на большой укладке.

Две девочки-погодки лет семи-восьми в длинных домотканых платьях и овчинных безрукавках мигом спрыгнули с сундука да к столу.

– Я рядом с Гришкой! – весело толкались и визжали они.

Гришка положил на стол пять копеек:

– Николке судариков продал.

– Ох, ангелы небесные, работник ты мой ненаглядный! – мать с нежностью погладила Гришку по голове.

Глава 4

Тем временем во дворе дома симбирского воеводы был большой переполох. А учинил его дьяк Онуфрий.

– Погубили отпрыска дворянского, Фёдора Кузьмича! – гнусаво голосил дьяк.

На шум сбежались служилые люди. На широкое крыльцо вышел воевода окольничий Иван Богданович Милославский. Он в спешке накинул на шёлковую рубаху только узкий длиннополый кафтан да надел бобровую шапку.

– По какой причине народ гоношишь, Онуфрий? – пробасил воевода.

– Подданных ваших обижают!

– Кого же обидели? – тот оглаживал свою окладистую бороду.

– Фёдора Кузьмича, племянника вашего, – подобострастно ответил дьяк.

Воевода насторожился:

– Что с Фёдором случилось?

– Побили его крепко, – ехидно ответил дьяк.

– Кто ж посмел? – нахмурил воевода густые брови.

Дьяк хитро сощурился:

– Известно, кто у нас зачинает драки да бунты, – тягловые людишки!

– Не юли, Онуфрий! – рявкнул воевода.

– Сказываю, воевода-боярин, как на духу. Прислал ко мне нынче старшой Кузьма с Успенской слободы Гришку своего малого с рыбой для сдачи в казну. Накинулся тот Гришка на Фёдора Кузьмича, да поколотил шибко. Живой ли он, не ведомо мне. Как началось сиё побоище, так я как пёс с докладом к вашей боярской справедливости явился.

Воевода перестал оглаживать бороду, бросил недоумённый взгляд на жалобщика:

– Какая же причина была у Гришки?

– Причину надо спрашивать с его отца.

В это самое время из-за гарнизонной конюшни выскочила ватага дворянских детей во главе с весёлым Фёдором. Воевода улыбнулся:

– Дьяк у места, что кошка у теста. Привиделось тебе чего, Онуфрий?

– Побил малец Гришка Фёдора, мои стрельцы видали, – сказал сотник.

– Драка честная была?

– Впятером на одного, воевода, – ответил военачальник.

– Так бы наши ратные люди бились с разбойным войском атамана Стеньки Разина… Сотник! Проверить караулы!

Служилый люд стал расходиться, воевода направился было в дом, да дьяк остановил:

– Постой, боярин Иван Богданович, дело государственное!

– Что не так, Онуфрий?

– Виноватого к ответу не призвали.

– Какой спрос с мальца?

– Гришка дерзок. На дворянского отпрыска руку поднял!

– Гришка – храбрец!

– Наказать надо его отца – Кузьму.

– Кто ж так решил?

– У меня с Кузьмой старые счёты.

– А у меня всё по закону, Онуфрий.

Дьяк прищурил глаза:

– Ежели безнаказанным оставить это дело, так завтра нас побьют, Иван Богданович! Сам ты, воевода-боярин, вспомнил Стеньку Разина.

– Дело говоришь, Онуфрий.

– Поблажку чёрному люду давать нельзя!

Воевода помедлил и ответил:

– Передай губному старосте мой приказ: пускай спрос учинит Кузьме.

– Слушаюсь, воевода-барин! – дьяк поклонился ниже пояса, скрывая довольную усмешку.

Глава 5

На Масленицу Гришка с друзьями сладили под горой большую соломенную куклу, надели поверх старый рваный кафтан и холщовый платок и весь день пропадали на соборной площади: катались на снежных горках и качелях, бегали за расписными санями богатых горожан, таскали с уличных столов сладкие яства.

К вечеру Гришка вернулся домой весёлый, уставший и голодный. За столом сидела вся его семья: отец, мать, старший брат Ерёмка и две сестрёнки. Кроме них были седой дед Василий и чернобородый дядя Пахом.

Как только Гришка ввалился в избу, все обернулись. Он подскочил к столу и с жадностью схватил блин, густо обмазанный мёдом.

– Где до темени томашился, Гришка? – спросил отец.

– С Николкой катался на боярских санях.

– Кто же разрешил?

– Боярин.

– Брешешь, – усмехнулся Ерёмка.

– Чуй, еловая голова, Мишка – сын боярский – позвал нас в сани!

– Ну!

– А то! Сани расписные, сукном покрыты.

– Отчего же Мишка был таким добрым?

– Сдружились мы с ним за вчера.

– Ох, ангелы небесные, как же ты, соколик мой, с боярскими дружбу завёл?

– А так, мамка, они поколотить меня грозились, так я их одолел.

– А Мишка?

– Он не лез в драку, шапку мне подал.

– Кому же досталось?

– Федьке толстому и досталось.

– Ну!

– А то! Он первым полез.

– Что ж сразу про это не поведал?

– А то и не поведал, мамка, что не спрашивали.

– Вот чертяга, весь в батю, – сказал дед Василий.

– Кто ж видал ваше побоище?

– Тонявый дьяк Онуфрий.

– Разнял драчунов?

– Нет… Как увидал Федьку на снегу, так утёк за конюшни.

– Брешешь! Тебя что ль испугался?

– А то! – Гришка широко улыбнулся.

– Кузьма, детишкам спать пора, – прервал разговор дед Василий.

За слюдяными окошками избы почернело. Отец встал, зажёг новую лучину, прогнал детвору на печь, а сам опять к столу. Дед Василий продолжил вполголоса:

– Слышь, Кузьма, конюх-то боярский верно говорил.

– Ну!

– Сказывал, что Гришка поколотил Фёдора – племянника воеводы.

– Что ж с того?

– Воевода с тебя спросит за побитого племянника.

– Воевода – боярин справедливый! – ответил Кузьма.

– Дьяк наговорил воеводе с три короба! Воевода дал указ тебе допрос учинить.

– Не беда.

– Кузьма! Кто на допрос к губному старосте попадёт, батогов получит исправно, – добавил дед Василий.

– Стерплю!

– Эх, Кузьма, дьяк добьётся – нещадно бить будут.

– Ой-ли!

– Перо страшно не у гусака, а у дьяка. Засудят!

– Сеньку с Ямской слободы за пять алтын били нещадно.

– Ох, ангелы небесные, что делать нам, грешным?

– Нечем платить долгу – беги на Волгу! – мотнул головой дед Василий.

– Послушай меня, Кузьма, – придвинулся ближе Пахом, – в казаки надо податься – на вольный Дон.

– Ох, ангелы небесные, худое говоришь, Пахом.

– Я сам надумал в казаки!.. Завтра ухожу. Барин мне спуску не даёт, бьёт за всякую малость. Пошли со мной, Кузьма.

– Дело предлагает Пахом, – добавил дед Василий.

– Что я в казаках делать стану? Саблю в руках не держал.

– Научат, Кузьма.

– Ждут ли нас?

– Атаман Стенька Разин всю голытьбу с радостью принимает, – ответил дед Василий.

– Сказывай, дед, всё, что знаешь про Разина!

– Не торопи, ночь длинная, расскажу, что вспомню…

Глава 6

Гришка не спал, ворочался от жары. Смотрел в угол избы на большие тени. Они казались невиданными животными: то замирали в забавных позах, то набрасывались друг на друга, размахивая то ли ручищами, то ли крыльями, которые вырастали у них на плечах и головах. О чём говорили и спорили эти тени, Гришка не понимал. Когда же одна странная тень заговорила голосом деда Василия и стала рассказывать про лихого атамана, Гришка замер и прислушался.

– Так вот, родные, слухайте! Живёт на Дону смелый и удалой казак Степан Разин. С малолетства держит Степан в руках саблю, запрягает коня и лихо садится в седло. Он богатырского сложения и необычайной силы – подкову враз разгибает. Как ветер скачет он на чёрном коне. Удаль молодецкая не даёт молодцу дома сидеть: раздолья донской степи мало этому истому казаку. Ходит он с лихим войском на Волгу и в Персию. Ни острый клинок, ни пуля его не берёт. Заговорённый он от смерти. Так молва донесла сказ о Стеньке Разине…

– Огонь гаснет, отец!

– Мать, где косарь? Лучину новую срежу.

– Где ж ему быть? Подле печки…

Кузьма взял большой острый нож, срезал с сухого поленца длинную тонкую щепку и вдел её в железный светец. Лучина разожглась, ярко освещая лица слушателей. Василий продолжил:

– Отец Степана Разина слыл смелым донским атаманом. Правду говорят или брешут, но будто захватил он в походе у Азова молодую турчанку. Стала она его женой. У неё родилось три сына, среднего нарекли Степаном. От отца достались Степану небывалая удаль и казачье везение. Выучил он турецкий, татарский и калмыцкий языки, бают¹⁰, что и другие знает. Боевое крещение Степан получил в разбойных походах против турецких войск под Азовом. Когда ему было 33 года, он командовал отрядом казаков и ходил в большой поход с запорожцами и калмыками на крымского хана. Вернулся с богатыми трофеями¹¹. Всё раздал казачьей бедноте. Стал Степан Разин в донском войске известным казаком.

– Каков же Степан Разин с виду-то?

– Не томи, дед!

– Говорят, широк в костях, кудри смоляные, брови как углём нарисованы!.. Глаза ястребиные, лицо в шадринках, густая стриженая борода!.. Кафтан персидский нитями золотыми прошитый, жемчугами и камнями драгоценными украшен, сабля узорчатая. Взором приманит – не отпустит, всю душу твою высмотрит, да если хитрость и лесть подметит, сверкнёт страшными глазищами да медным голосом перевернёт все твои печёнки!

– Ох, ангелы небесные, куда же ты, Пахом, Кузьму моего отсылаешь?

– Не причитай, мать! Не обижает Степан Разин бедный люд!

– Ох, ангелы небесные! Хватит страху нагонять. Спою вам потихоньку, сердце смягчится.

Изба наполнилась низким певучим голосом:

А схватились удалые да в охабочку,

Да по-мужицки они, по-деревенски же

Бьются день они, да другой денёк,

Сила силушку к земле-матушке

Пригибает низ да как травушку…

В избе стемнело. Кузьма зажёг новую лучину. Гришку одолевала дрёма; матушкин голос привычно убаюкивал. Таинственные тени замерли, ветер задувал в слюдяные окошки. Пламя колыхнулось, тени двинулись; Гришка погружался в крепкий сон. Ему казалось, что кто-то прискакал к их избе. Гришка вышел во двор и увидел на белом коне огромного богатыря с чёрной бородой в ярком кафтане с золотыми пуговицами. У богатыря из тёмных глаз сыпались искры. Он кивнул Гришке и позвал своей ручищей сесть в седло. Гришка оглянулся, а избы-то нет! Вокруг боярские дети смеются над ним: он босой и в одной рубахе стоит по колено в снегу. Тогда Гришка кинулся было к богатырю, да снег глубокий выбил его из сил. Гришка упал в сугроб и не может подняться…