Kitobni o'qish: «Худший в мире актёр – 2»

Книга 2

Часть 17. «Кинг Креол»

1

Ранее утро. Где-то на севере бушевала сильная буря. Макс был дома. Сам не свой. Ему написал отец, что его картины – полное дерьмо. Странный способ воспитания. Не лучший стимул. Макс уложил вверх бело-лунные волосы – точно настроил антенну для связи с космосом. Как же ему хотелось рассказать всем о своей картине! Жаль, никто не поверит. Впрочем, думал Макс, по краске можно определить сроки написания. Но что толку, если Джек живёт в городе уже давно. Скорее всего, так оно и есть. Нет, как ни крути, всё равно подумают, что я обманываю.

Макс не знал, что Джек прилетел недавно, и легко можно доказать факт их знакомства после написания портрета. Тогда можно было бы здорово заработать и прославиться на весь мир. Многие бы не поверили, но это не важно. Если Макс вызволил самого дьявола из ада, то это же эпохально. Можно было бы возить Джека по всему миру, как связанного цепями преступника в телеге с клеткой. Мечтая, он закутался в большое полотенце, и его худая фигура бродила по замку. Неприятный осадок из-за слов отца не исчезал. Совершеннейший идиотизм строгости. Но благодаря этой строгости у Макса есть крутой замок, и ему не надо платить по счетам – их он покрывает, сдавая в аренду купленную родителями квартиру. Сами они живут чёрте где, в уютной тихой испанской деревушке у побережья, и им этого вполне хватает. Макс и сам может обеспечивать себя, но отказаться от такой опеки невежливо и неблагодарно с его стороны.

А что если я не тот, кем себя считаю? Макса раскачивало то вверх, то вниз в самооценке: то он казался себе никчёмным и бездарным, то самим Богом. Не может быть, что это пустое совпадение – что Джек явился в реальности. Прочь, прочь сомнения. Это я его создал. Макс разговаривал с собой в зеркале. Небо словно покрылось коркой серого льда, и после оглушительного грома рассыпалось градинами по крыше его дома, по полям, по городу. Максу нужно было ехать. Много работы. В такую погоду на мотоцикле поехал бы только идиот. Но Макс – хоть и идиот, но иного стандарта, и поэтому вызвал такси.

В это же время, так же на такси возвращался другой безумец – Джек. Они разминулись с разницей в полминуты. Джек распинал градины у ворот дома и вошёл в калитку. Мотоцикл был на месте. Значит, придётся придумать отговорку для Макса.

Но никого не было. Джек прилёг отдохнуть. Двоякое чувство: счастье от волшебного вчерашнего дня и, с другой стороны, беспокойство от нерешённых вопросов.

Эти тайны приоткрылись мне не просто так, чтобы я их смял в комок и швырнул в урну неразрешёнными. Это всё равно что срывать плоды с дерева, чтобы выбросить их.

Джеку приснился дядя. Он был жив и плыл в лодке с умиротворённым видом. Плыл куда-то далеко, чтобы открыть некую волшебную землю. Дядя Лука всегда хотел совершать открытия. Пока что он ни черта не открыл, но курс держал верно. И интуиция, как ветер, несла его именно туда, куда полагается.

Потом приснился Элвис: вечер, он сидит за столиком с зелёной керосиновой лампой перед синим замызганным окном. За облезлым крестом деревянной рамы по скользкой замёрзшей платформе и новеньким рельсам проливалась луна цвета золотого доллара под мутной водой. Была пурга – небо ясное, но снежные волны катились по свистящему ветру. Элвис помешивал горячий винный напиток палочкой корицы в большой железной кружке. Иногда из щели между стенными досками в кружку залетали снежинки. Джек подсел к нему. Элвис привстал и включил старую пластинку. Зазвучала “Тихая ночь”. Элвис сел на место и укутал ноги шерстяным пледом. Он попросил Джека не искать обходных путей и идти только прямо. Напролом. Даже если придётся одолеть все тридцать восемь мостов Чикаго.

– Не убегай от трудностей. Так они вечно будут преследовать тебя. Но пройди через них. Тогда обретёшь спокойствие.

Элвис походил по комнате, напевая «Тихую ночь». Сам Элвис пел Джеку. И снежинки из щели ложились на дощатый пол белой полосой.

Джек спросил:

– А ты знаешь, кто такой Тарантино?

– Тарантино? – переспросил Элвис. – Знаю я одного Тарантино. Тот ещё оторва. Когда мне было семь лет, не было ни одного сорванца, кто не говорил бы: Тарантино, Тарантино, Тарантино. И не было ни одного банка в Америке, который не был бы им ограблен. Его так и не арестовали, этого макаронника. Он не заходил в один и тот же банк дважды. Его не поймали, даже когда осталась всего парочка неограбленных банков и выследить его было проще простого. Можно подумать, что он Рокфеллер и грабил самого себя. Поэтому и не был схвачен. Плохая шутка. Говорят, он уехал в Боливию или на Гавайи и там живёт по сей день. Вот, что я знаю о Тарантино. Тот ещё сорванец.

– Он же режиссёр, – сказал Джек.

– Может быть, его сын или внук стал режиссёром. Откуда мне знать. На кой чёрт мне это надо знать?

Шерстяной плед слегка сполз с колен Элвиса. Не вставая, он снял со стены справа старую гитару и стал подыгрывать пластинке. Это был такой уютный старичок. В окне слева к станции приближался состав. Элвис накинул плед на плечи и поднялся с кресла. Он взял со стола керосиновый фонарь и с вытянутой рукой вышел к поезду. В дверь со свистом залетала пурга. Паровоз причалил у домика и слепил в запачканное окно. Спустя несколько минут прозвучал гудок, и поднявшийся в вагон Элвис тронулся на запад.

Джек проснулся и перенёсся в дом к Максу. Через форточку от сентябрьского поля несло лёгким морозцем. Облака были плотными, точно дым из трубы приснившегося паровоза. Там, где небо было чуть белее, – к югу летел клин. А Джек всё оставался здесь из-за отсутствия визы. У птиц вместо виз – терпение. Не к лицу человеку уступать братьям меньшим.

Хоть небо свались на землю, Джек верил Элвису, и если тот сказал, что обходные пути искать не стоит, то это созвучно с мнением Джека. Он хотел весомого подтверждения тому, что надо вернуться в подвал и размотать клубок тайн. Без обходных путей, напрямую. Розе об этом можно сообщить и предупредить заранее. Покажите хотя бы одного человека, кто мог бы объяснить ход мыслей этого ненормального Джека. У него вместо мозгов – чёрт знает, что.

2

«Всё, что происходило со мной – я могу как-то увязать обычной и неидиотской логикой, пусть это и абсурдно. Но совершенно не вяжется то, что от Макса приходится скрывать отношения с Розой. Это безвкусица, что-то в этом не так. Макс не плохой человек, даже хороший. Получается несправедливо. Если он её создал, значит, он должен быть с ней. А если это только совпадение – картины и реальность – тогда какой в этом смысл? Не верится, что это сухое совпадение. Если Роза увидит Макса, то есть риск, что она его полюбит. Здесь я совершенно не понимаю, как разрешить ситуацию. А вдруг ей лучше с ним. Эта мысль не клеится с правдой. Ведь у нас с ней идеальное общение. Не буду ей рассказывать. Может быть, когда-нибудь потом.

Иосиф будет в городе где-то через пять дней. За это время надо решить точно, возвращаться в этот чёртов подвал или нет. Визы до этого времени мне всё равно не видать. Интересно, что для меня уготовит Иосиф? Язык не поворачивается назвать его папашей, даже в фантазиях. Посмотрю на его реакцию, когда назову его так. Если вернётся Макс, то пройдёт сразу на кухню – я зажгу свет, и по свету в окне он поймёт, что я там. Иначе – если второй день избегать с ним общения – он увидит в этом что-то подозрительное. Буду сидеть здесь и пить чай с сахаром. В шкафу у него было печенье. Я забыл купить еды».

3

Джек просидел так час или два. В доме было прохладно, но Джек хорошо согревался чаем. Макс не возвращался. На сытый желудок и после двух литров тёплого чая Джек не смог совладать со сном. Проснулся, лишь услышав шаги. Но вместо Макса, теперь уже в реальности, а не во сне, на кухню вошёл никто иной как настоящий Элвис Пресли. По логике вещей так и должно было произойти. Пусть и по очень необыкновенной логике. Картина снова ожила. Свет на кухне был наполовину приглушён. Элвис вошёл в белом комбинезоне – в котором выступал на Гавайях в 1973 – и в очках. Он красиво уселся на диван справа от входа на кухню.

– Джек, – сказал Элвис. – Я принёс подарок.

Ну нихрена себе. Он положил на стол старую пластинку 58-го года «King Creole».

– Это тебе. Я хочу, чтобы у тебя в жизни всё получилось. Знай, ты сможешь сделать всё, чего пожелаешь.

– Элвис, – Джек раскрыл челюсть. – Привет.

Молодой Пресли слегка улыбался.

– Элвис, я люблю тебя.

Король блеснул линзами очков и сказал:

– Ты должен мне исповедаться, Джек. Не пропусти ни одного греха. Говори, дружище. Сейчас или никогда. Очисти душу.

Джек огляделся: обстановка та же, что и в реальной кухне Макса. Всё по-настоящему. Элвис – настоящий. Это точно не сон.

– Исповедуйся, иначе это будет продолжаться целую вечность.

И вот теперь всё может поменяться. Джек исповедуется самому Элвису, и конец его грехам? Элвису Бог точно дал бы право отпускать грехи. Кому ещё, если не ему.

Джек аккуратно, чтобы не повредить рисунок на белых брюках Элвиса, сел на пол к его ногам и начал свой рассказ.

– Дорогой Элвис, ты мне снишься с детства и даёшь напутствия. Они мне вроде бы даже нравятся. Прости, что я о тебе узнал только недавно. Это чёрт знает, что. Вот это ты мне прости. А остальное – проще. Хотя, как сказать.

Джек проверил реакцию Элвиса, но тот не поменялся в лице и смотрел чуть в сторону, как бы пряча взгляд. Грешник положил голову ему на колени.

– Тут такое дело, – продолжил Джек, – похоже, что я и есть сам дьявол. И хоть целую вечность исповедуйся, прощения мне не будет. Совершить проступок – миг. Но совесть терзает бесконечно. Даже если я исповедуюсь самому Элвису. Не понимаю до сих пор, как это произошло. Ты – в реальности, передо мной.

Элвис положил руку на плечо Джека и молча слушал. Джек продолжил:

– Господи, сам Элвис сидит со мной и слушает мои грехи. Ладно, когда ещё такое будет. Рассказываю. Я расскажу про себя с самого начала. Родился я на самом краю света. Там я похоронил дядю. Он меня воспитывал вместо родителей – их я потерял ещё в младенчестве. И с самого раннего детства мне снится старый американец. Снится и снится, и рассказывает крутые штуки. Это оказался ты. Мне снился сам Элвис. Мать твою. Кто бы мог подумать. И он пришёл ко мне, чтобы я исповедался. Я явно заслужил что-то особенное. И вот, после снов с тобой, – там, во снах, ты уже старый, – я и отправился в Голливуд. И тут началось. Познакомился со своими родителями и виноват в смерти матери. Отец отравил её, а я ничего не сделал, чтобы этого не случилось. Тогда я ещё не знал, что они мои родители. Потом меня нарисовал один художник, – мы с тобой сейчас в его доме, – и после того, как он закончил с портретом, где я изображён дьяволом, он познакомился со мной в реальности. Теперь выходит, что он мой создатель.

Насекомые слетались к окну послушать историю Джека и посмотреть на Элвиса.

– Продолжай, Джек, – Элвис понимающе отнёсся к его рассказу.

Парень собрался с духом и сказал:

– Я увидел в дальней комнате портрет девушки. Её тоже нарисовал этот художник, в доме которого мы находимся. Зовут его Макс. Этот портрет – девушка его мечты. Но он не знает, что я встретил её в реальной жизни. То есть, он её создал, но я её люблю и боюсь ему сказать об этом. Видишь? Я предал своего создателя. Это похоже на аллегорию, но по факту так и есть.

По щекам Элвиса потекли слёзы. Он привстал с дивана и подошёл к окну. Там было темно.

– Элвис, ты плачешь? Я сказал что-то не то? Элвис. Ещё и тебя довёл до слёз. Не грех, если из-за тебя плачут небеса. Грех, если из-за тебя плачет Элвис.

Джек не стал подходить к нему. Ему было стыдно. Он встал с пола и сказал:

– Прости, Элвис. Наверное, мне не надо было рассказывать тебе этого.

Элвис стоял спиной, и вышитый на белом пиджаке феникс переливался в золотых звёздах на плечах. Он вздохнул.

– Хорошо, что ты рассказал об этом. До встречи.

Элвис вышел из комнаты. Джек остался один. Не было ясного понимания – как же Элвис отнёсся к его исповеди. Он – не то разочаровался, не то расчувствовался из-за трогательного рассказа. Джек чувствовал себя из-за этого в подвешенном состоянии.

4

«Часто наикратчайший путь, чтобы тебя ненавидели – открыть себя таким, какой ты есть; в противном случае другие могут любить тебя, но ненавидеть себя будешь сам. Я переживал, что теперь думает про меня Элвис. Если и он не захочет знать меня, то дела совсем паршивы. Это всё равно что придёт Санта Клаус к плохому парню и выразит свою нелюбовь. На столе лежит пластинка Элвиса. Потёртая, старая. Старая, как хороший кадиллак. Там на обложке такой молодой Пресли, наверное, моего возраста. Смотрю на него и сильно люблю. Отчего-то мне кажется, что он не обижен на меня. Просто его тронула моя история. Он ведь творческая натура. О, прекрасный Элвис! Даже если он обиделся на меня, я всё равно прощаю ему эту обиду. Хочу, чтобы он вернулся.

На следующий день Макс так и не приехал. Плотное небо второй день двигалось быстро, как в перемотке. Мятежное и тревожное небо, точно перед бурей. Хаотичные ливни затуманивали обзор. Деревья гнулись, как древние метательные машины. Будто они заряжали листву, чтобы потом резко сбросить её.

Не моя работа – думать о плохом. Не вся вода должна быть пресной и не вся – солёной. Вот и я не стану смешивать мысли, хорошие и плохие. Иначе не разобраться. Я просто буду ждать. Иногда надо ждать. Когда туман осядет, всё становится яснее. Не звоню Максу, а если он спросит, то отвечу, что не хотел общаться. Скажу, что был в депрессии. Послушать бы Элвиса. Пластинка именно 58-го года. Послушать негде, но хотя бы посмотрю. Рассказать ли об этом Розе? А ведь она поверит. И это пугает. А если бы не поверила, то это сокрушает. Лучше испугаться, чем сокрушаться – поэтому расскажу. Вчера мы с ней не виделись. Она слегка простыла.

До возвращения Иосифа оставалось три или четыре дня. Я твёрдо решил вернуться в подвал. Пусть это безумие, но это моё решение. Розе расскажу об этом. Придумаю что-нибудь. Как быть с Максом – пока не вижу решения. Завтра останется всего лишь два дня до подвала. А что будет дальше – увидим.

В окне всё так же бушевали тучи; они перекатывались, сворачивались, смешивались. Как же хотелось получить ответное письмо от Тарантино. Сгущающееся небо было сгустком чернил, коими будет написан сценарий для десятого фильма величайшего режиссёра. Я вознамерился проделать этот труд – создать сценарий. Если страдания можно перевести в чернила, тогда они имеют пользу. Я спустился в сад и собрал сухих сучьев и листьев, чтобы прибраться к приходу Макса. Но это было бесполезно, так как ветер приносил новый мусор. Небо раскололось молнией. Гром на секунду раскрыл огромную пасть – в виде синей дыры в плотных облаках. Я зашел в дом, пока меня не сдуло к забору, и с трудом закрыл дверь. В доме все окна закрыты. Электричество отключили. Казалось, что через секунду ветер выбьет стёкла и рамы. Я сидел на полу, прислонившись к дивану спиной. В окне темнело медленно и постепенно, как театральная люстра перед спектаклем. Сзади, в прихожей, послышались шаги. Каблуки стучали так же, как накануне. Элвис, одетый по-вчерашнему, вошёл в комнату и не побоялся сесть у окна. Сел величаво, как сфинкс. За ним сверкало в молниях полотно окна и крест внутри оконной рамы. Я боялся пошевелиться.

Элвис был не то холоден, не то безмятежен и собран. Вид невозмутимымый, как у царя целого мира. Он заговорил не сразу. И говорил мало. То, что я узнал от Элвиса этим вечером, перечеркнуло моё представление обо всём, что со мной произошло за последнюю неделю. Элвис принёс мне письмо. Это было, скорее, не письмо, а чёрная метка. Помолчав немного, он встал и ушёл».

Часть 18. «Я хочу быть свободным»

1

Вот. Тот самый момент, когда трусость одолевает человека, и он готов прикидываться обезумевшим, чтобы заштукатурить свои грехи. Якобы это сделал не он, а так вышло. Или это фантазии, что-то непонятное. Конечно, не хочется смотреть в лицо своим грехам, и лучше как можно сильнее переживать и быть несчастным, чем признать свою причастность к ним. Скомкать всё и закинуть подальше за шкаф на неопределённое время: пусть полежит там до поры до времени, когда-нибудь разберёмся. А внимание-то всё там – в истине, которую стыдно знать. Стыд и вина – худший коктейль.

Вот, что было в письме Элвиса:

«Привет, Джек. Я узнал на небесах про Макса. И мне сказали, что его больше нет на земле. За тем холмистым лесом озеро, оно перерастает в реку, а потом эта река снова выливается в другое озеро, и так далее. В этой реке, в этой цепи озёр, закована жизнь Макса. Он узнал о твоём предательстве. Не надо спрашивать как именно он узнал об этом… Он лежит теперь на дне, и вьются по течению его волосы белым костром.

И снизойдёт с небес демон гнева. И не скрыться от кары демона тому, кто предал Господа, и будет суд суров, и справедливость восстановится казнью провинившихся.

Я люблю тебя по-прежнему, но теперь не знаю, что делать. Это слишком сложно. Люблю тебя и ненавижу себя. Ненавижу тебя, и ненавижу себя ещё сильнее. Надеюсь, всё облагоразумится».

Мир уже не улыбался Джеку, как неделю назад. Линия леса посерела, поля почернели. Откуда-то лишь пахло вкусным дровяным дымком.

Туч над посёлком было – будто вся река, на дне которой покоится Макс (со слов Элвиса), изверглась ввысь.

Соединить все эти события в одной картине – задача, требующая труда. Даже если со стороны. Тогда что говорить о человеке, с которым всё это происходит. Джек нашёл в себе силы сохранить рассудок.

Бывает, что, когда думаешь, ещё больше запутываешься. И как ни думай в этой злосчастной ситуации – всё не то. Быть с Розой – опасно; не быть с ней – перечить самому себе. Вернуться в подвал – неразумно; не возвращаться – так и не узнать, что ожидает в конце. Надо выбрать самый опасный путь.

Если Джек не получил визу, придётся остаться здесь. Другие способы попасть на холмы ему не известны. Можно уехать от Иосифа в другой город, где есть посольство, – таких в стране три, но скрываться постоянно в одной стране (если визу так и не дадут) будет небезопасно. Другое дело – прикончить Иосифа. Или лучше, если кто-то это сделает за Джека. Но нельзя идти бесчеловечной тропой. Упрощать себе путь нарушением морали – усложнить себе жизнь вдвое. Ни один грех не стоит награбленных богатств. Лучше изначально действовать честно, чтобы обойтись без священной войны с самим собой.

Так говорил Элвис во сне – выход из ситуации не в том, чтобы бежать от неё, а чтобы пройти через неё. Что-то вроде того. Чем сильнее убегаешь, тем твёрже страх; чем больше откладываешь на потом, тем плотнее страдания.

Джек видел только один выход: чтобы не видеться с Розой: он оставит записку, что ей пора сматываться в Америку. Джек надеялся, что там её не достанет месть демона, о котором говорил Элвис. И даже если для демонов отсутствие визы – не помеха, то всё равно, это наилучшее из всех решений. Вдруг всё-таки там другое небо и другие представления о грехах.

Если нашу любовь ждёт конец, то пусть лучше это случится на тех холмах. Триумфально, честно, всеобъемлюще.

Вечерняя темнота посёлка была почти непроглядной. Было видно только красное токсичное небо над центром столицы. Будто и нет посёлка с домом Макса. Джек находился нигде. Нигде – потому что не было света.

Словно бронзовые надгробные камни на закате, в темноте засветились одновременно по одному-два окна в каждом из коттеджей. Дали электричество. В доме Макса, на кухне, тоже засветились стёкла, но более тускло, чем в других домах; во внутреннем обрамлении арочного мансардного окна появился силуэт – тёмный крест.

Там пластинка Элвиса, надо её забрать.

Поднимаясь, Джек на полпути услышал музыку. Это играла пластинка, подаренная Элвисом. На кухонном столе стоял проигрыватель и вертелась пластинка 57-го года. Звучала песня «Я хочу быть свободным». На кухне светила не лампа, а ночник. Он стоял рядом с проигрывателем, на столе, прямо на обложке от пластинки с улыбающимся Элвисом. И был этот ночник в виде яркой луны, размером чуть меньше футбольного мяча. Но дома никого не было, кто же это всё устроил? Ночник будто сошёл с небес, и теперь луна не скрыта занавесом толстокожих туч. Она прямо на столе, возле головы Элвиса на обложке. Джек взял сумку и, на всякий случай, бросил туда телефон, пластинку и луну. Он смылся из этого дома навсегда. Не приведи Господь, если подумают, что это Джек убил Макса и спрятал его тело. А в голове всё звучала песня «Я хочу быть свободным».

Джек завёл мотоцикл и уехал прочь, оставив его при въезде в город, чтобы не попасться на глаза полиции. Облака открыли веко, и в синеве засверкал красный шар. Сегодня было лунное затмение – Солнце не видело Луну из-за затмевающей её Земли. И Луна эта была в сумке Джека. Огромный зрачок неба показался Джеку на пару секунд и скрылся вновь. Небеса следят за ним. С ног до головы пробежал холод. Но было теплее, чем во время утренних заморозков.

Джек вышел на бесконечную улицу. По небу тянулся змей из пролитого на облака каким-то заводом красного света. В той же стороне горело несколько красно-белых свечей; они выпускали дымовые облака, как четыре трубы гигантского парохода.

И в этот момент Джек просто перестал переживать. Стало легко. Он просто шёл по асфальту в своих громадных ботинках, и камушки блестели под моросящим дождём. Было прохладно, но на это плевать. Ничто не достойно беспокойства. Быть живым и беспокоиться или быть мёртвым и спокойным; лучше – живым и спокойным. Есть просто вещи, а есть беспокойство о вещах, и эти два явления совершенно разные.

Наверное, Джек просто устал. Ему ничего уже не хотелось и от этого было так хорошо. Дождь полил чуть сильнее. Джек сел на невысокое ограждение между дорогой и тротуаром и слился с чёрным металлом забора из профилированной трубы. Одежда и волосы Джека вместе с городом чуть блестели, как под тонким слоем лака. Джек подумал:

Что будет, то будет; волноваться уже больше не могу. Тем более, всё будет лучше, чем только возможно себе представить. Почему? Потому что я так сказал.

Джек вошёл в ближайший байкерский бар – единственное заведение поблизости. Сел за столик, но ничего не заказал. Достал из саквояжа блокнот, чтобы написать Розе. И только сейчас заметил, что не выключил Луну.

Джек вернул меню официантке и вышел. Мысленно он просил прощенья у Макса: если этот дождь вьётся из пряжи туч, собранных с хлопчатого поля реки, на дне которой покоится Макс, то пусть мир меня простит за всё, что я ему сделал. Джек повесил сумку на плечо и побрёл пешком. Он шёл почти три часа. Ему следовало быть у подъезда Розы как можно позже, чтобы весь город спал. Он бросил в её почтовый ящик письмо.

«Дорогая Роза. Я не знаю, что может быть ярче и сильнее моей любви к тебе. Но происходит нечто непонятное. Вечно со мной случается такая ерунда, куда я ни сунусь. Я мечтаю об одном: чтобы мы с тобой открыли по бутылочке пива на закате под голливудскими буквами, осветили солнце лучами своей любви и пешком побрели в Грэйсланд. И да поможет нам самая мощная и самая добрая сила во всех мирах! Если любви угодно свести нас снова, пусть так и будет. Но сейчас я с прискорбием сообщаю, что здесь я с тобой видеться не буду. Детка, улетай. Виза у тебя есть. И жди меня там. Бог даст – доберусь к тебе. А если не даст, то я сам возьму. Люблю тебя так, как ветер любит всё живое».

С самого начала можно было просто игнорировать все эти странности – с Иосифом, с Максом – и не соглашаться с ними. Но это было убедительно настолько, насколько убедительнее острый ум перед лезвием любого меча.

И теперь от лавины жизни не придётся убегать. Она догонит, она быстрее человеческих ног. Даже если эти ноги были бы лучами солнца. Джек встал лицом к лицу с тем, что его ожидает. И пошёл навстречу: пусть опасность убегает от меня сама.

Иосиф возвращался через день-два. Джеку лучше вернуться пораньше. Воронка вновь засасывала его внутрь земли.

Воспринимать буквально то, что произошло, было бы дико и странно – жизнь Джека проявляется в форме этакого символизма. Как идею Бога она преподнесла ему Макса. Но появление реального Элвиса необъяснимо. И чудеса с портретами тоже. Слишком волшебно и фантастично. Остальное – Иосифа, Марию – ещё можно как-то объяснить: допустим, они его родители; маловероятно, но такое может случиться в жизни.

Джек оставил Розе письмо и уже посреди глубокой ночи подошёл к тому заброшенному зданию, что ведёт вглубь земной коры.

Для чего всё это начиналось? Если так безжалостно приходится с этим прощаться. Может, это ещё не конец, и пути сведут нас с Розой.

2

Если Джек не наложил на себя руки, это уже неплохо. Самонаказание он выбрал в форме заточения. В темноте минусового пространства Джек светил ночником. Луной он освещал себе дорогу на суше – на бетонном покрытии и на воде – в грязной жиже. Арочный тоннель, как ребристый коридор анфилады, мелькал в свете ночника. Сюда ещё никогда не проникал свет луны. Джек был похож на беглеца: лохматый, обеспокоенный. Впрочем, он и есть беглец. Беглец, укравший Луну. О, это наименьший из его грехов!

Дальше дорога была ему знакома, и причаленная широкая деревянная дверь – словно ценный раритет, была на своём месте. Путь «из» пролегает «через» – это Джек помнил. Он поплыл через грязь на старой причалившей двери. Какие повороты судьбы откроет ему эта дверь – не знают ни Джек, ни сам Бог, и ни чёрт. В кожаном саквояже по-прежнему была куча денег, документы, дневник, а также пластинка Элвиса. Светильник Джек положил между коленями. “Весло” было неповоротливым, как если бы он управлял судном в штормовую погоду. Проще отталкиваться этой доской от стен. Дальше – река немного помогала течением. Уровень воды в ней за неделю увеличился. Светильник хорошо охватывал пространство, почти на десять метров в одну сторону. И золотые переливы этой грязной реки были видны в деталях. Джек искал свисающую сверху цепь. Она уже должна быть где-то здесь. Он нашёл её кончик, повесил на плечо сумку и схватился за крайние звенья. Взять светильник с собой не было возможности. Подземный канализационный поток вёл наружу, в городскую реку. Дверь медленно уплывала дальше вместе с Луной. Она бултыхалась буйком в воде и – когда облако оголило теперь уже не красную, но светлую луну – словно отразилась в выси. Луна вернулась в небо. А ту дверь найдут у берега, и она послужит входом в модный антикварный магазин.

Джек поднялся в подвал без особого труда. Там было темно и тихо. Он чувствовал себя по-хозяйски и включил свет. Навести порядок не получалось, но цепь он вернул в комнату, а клетку поставил на место, чтобы Иосиф не догадался о его вылазке. Потом включил фильм. На этот раз «Чарро» – старый фильм про дикий запад. В нём снимался Элвис. Джек посмотрел полфильма и заснул. И снова он вышел из своего тела, пролетел над рекой, разглядел в волнах резную дверь с Луной; пронёсся над темноглазым домом Макса – окна были чёрными; пролетел над домом Розы и мысленно обнял её так, чтобы, где бы она ни появилась, её окружали неосязаемые веяния любви и не было в её жизни места для беспокойства. Так же, по-отцовски, с любовью, он обнял всю планету и вдруг его озарило, что на земле нет ничего настолько серьёзного, страшного и ненавистного, чего нельзя было бы укрыть ласковым крылом своей бесконечной любви, растопив злобу если не во всём мире, то хотя бы внутри себя. Далеко Джек не улетал. Уснув под утро, он прекрасно выспался и проснулся через несколько часов. Живот урчал громче, чем заседание межгалактической партии. Самое время разделаться с банкой консервов.

Над лицом Джека появилась будто металлическая маска или рисунок на вратарском шлеме – старая паучиха связала идеальную паутину. Она была настолько близко к лицу, что Джек даже шевельнуться не мог, чтобы не испортить это произведение и не обидеть мастерицу. Пока он спал, она плела. Видно, защищала от чего-то. Он аккуратно вылез из-под неё, и ему показалось, что восьмирукая ткачиха, обернувшись, посмотрела на него. Взгляд её был не то многозначительным, не то совсем незначительным. Глаза точно как у Иосифа.

– Надо же. Паук меня напугал своим взглядом! Слышишь, паук. Глаза велики у страха. И у тебя глаза большие. Я испугался твоих глаз, как взгляда старика Иосифа. Одинаковое чувство. Я боюсь не его, а его взгляда, его белых глаз.

Джек разрезал крышку консервной банки и воткнул в рыбий кусок нож. Он ел с ножа и общался с паучихой.

– А знаешь, что я говорю тебе о своём папаше? Получается, так. Ты чего отворачиваешься? Смешной паук.

Паучиха отвела взгляд, когда Джек посмотрел на неё.

– С ума можно сойти. Какая вкусная рыба. Чаю бы крепкого с сахаром. Паук, ты, небось, ненавидишь меня? Нет никого, кто бы меня не ненавидел, перед кем я не был бы виноват.

Как кошку запускают первой в новое жильё, так и Иосиф перед своим приходом будто запустил паучиху как свою уменьшенную модель.

– А знаешь ли ты, паук, что я грешник, каких ещё свет не видел? Рассказал бы я тебе, но не стану. Ещё придёшь ко мне потом с письмами, как Элвис. Кстати, я лично знаком с Элвисом. Ты спросишь, кто это. И я отвечу: это тот, кого нельзя не знать. Ясно?

Джек открыл вторую банку.

– Классно шьёшь. Надо заказать тебе тёплый свитер. Скоро зима. Свяжешь за доллар? Тебе одного доллара на всю жизнь хватит, можешь не работать потом вообще. Даже потомкам останется. Нет, если тебе нравится работать, то и шут с тобой. Убеждать не буду. Знала бы ты, кто с тобой разговаривает, мать твою. С тобой говорит друг по переписке самого Пресли. Я, твою мать, друг Элвиса по переписке. А, нет, перепутал… Я друг Тарантино по переписке, но это ещё надо проверить. А вот Элвиса – я настоящий друг. Я друг Элвиса. А он мой друг. Надо проверить телефонную почту: вдруг Тарантино и в самом деле мне ответил.

Джек достал телефон и нажал на кнопку включения.

– Только бы зарядка не села. Включайся, пожалуйста. Да что такое, я сказал, включайся. У тебя нет права не включаться. Сам Квентин должен написать мне. Почему я раньше не проверил почту, как я мог!

Телефон включился. На лицо Джека брызнул синий свет. На экране стены было фоновое медитативное видео – вид порта и уходящего вдаль моря.

– Вот ведь, а? Я же знал, что ты включишься. Интернет бы ловил. Хотя паук связал сети, так что, должно ловить. Спасибо, паук.

Сеть показывала четыре полосы на телефоне.

– Ты ж мой красавчик, паук. Спасибо, дорогой. И глаза у тебя красивые. Прости, что ты мне понравился не сразу. Так, где тут почта?