Kitobni o'qish: «Кампан (сборник)»

Shrift:

* * *

Лягушка-царь

Жил на Верхних прудах Головастик. С малых своих – если говорить о лягушачьем веке, то дней – считал он себя особенным и оттого был очень заносчивым. Что́ заставляло его превозноситься над другими головастиками и лягушатами, не очень понятно. Однако он не упускал повода посмеяться над другими, выказать себя с наиболее выгодной стороны и унизить других.

Когда вырос и превратился в Лягушонка, он стал ещё более самоуверенным. Ловко нырял, быстро плавал, скакал через луг к Нижним прудам и всё, что попадало в поле его зрения, подвергал немилосердной критике.

– Мы живём на Верхних прудах, – разглагольствовал он. – Верхние пруды выше, чем Нижние, значит, и мы выше тех, кто населяет Нижние пруды.

Впрочем, свои Верхние пруды Лягушонок тоже не жаловал.

– Скукотища тут! То ли дело жизнь во дворце!..

И начинал представлять себя царём. Вот он прыгает по дворцу в золотой короне. На плечах у него зелёная с золотым отливом мантия. Придворные бегут за ним, придерживая мантию, высоко поднимая её на лестнице и переступая пороги. Вокруг него всё крутится, кипит, всем он раздаёт приказы и отчитывает тех, кто приказы исполняет нерадиво…

Так и мечтал он, пока не влюбился. Ему очень понравилась Жаба, жившая на Нижних прудах. Её буро-зелёная кожа была усыпана тёмно-коричневыми пятнами, словно бородавками, а рот был такой огромный, что каждому, кто ее видел, казалось, будто она его сейчас проглотит. Словоохотливому ухажёру очень интересно было с ней поболтать. Жаба была столь же искусной в разговорном жанре и не уступала Лягушонку в умении посмеяться над другими. Бывало, и он попадал на её острый язык, но это ему даже нравилось. Это взбадривало Лягушонка, и ему не приходилось искать повод для состязания в остроумии. Но чаще инициатором словесных баталий выступал сам.

– Ваши Нижние пруды совсем превратились в болото! Скоро в них не останется воды, и вам придётся перебираться к нам.

– Размечтался! – отвечала Жаба. – Скорее вода из Верхних прудов перетечёт к нам и вы переселитесь сюда.

– Нет, вода с Верхних прудов никуда не собирается перетекать. У нас тишь да гладь – Божья благодать. И рыбки плавают, и рыбаки по берегам сидят, – парировал Лягушонок.

Так они встречались и спорили, пока Жаба вдруг не исчезла.

«Куда она запропастилась?» – думал Лягушонок, не решаясь напрямую спросить у обитателей Нижних прудов.

«Ведь ты всё лучше других знаешь, – могли сказать они. – Что же ты к нам обращаешься?»

Несколько дней он держался, а потом стал как бы между прочим спрашивать про Жабу всех, кто ему встречался.

– Не видать тебе твою Жабу, – ответила ему всеведущая Выдра, старейшая обитательница прудов. – Она дерзко разговаривала с Болотной феей, и та заколдовала её.

«Если бы мою!» – грустно вздохнул Лягушонок. И чтобы заглушить в себе тоску по Жабе, стал ещё настойчивее мечтать о царском дворце. Уж там-то он забыл бы свою неудачную любовь. И что он к этой Жабе так привязался? Ведь, если честно, ни кожи, ни рожи… То есть наоборот, кожа да рожа… А там, во дворце, он утешился бы безмерной властью и нескончаемым выбором привлекательных особ.

Тучи комаров носились над Верхними и Нижними прудами, слабо утоляя растущий аппетит Лягушонка. Вот если бы он сидел за столом во дворце и вкушал царские яства!.. А тут эти комары-пустозвоны!.. Не успеваешь рот открывать, а в желудке всё равно пусто.

По берегам не только сидели рыбаки, но и бродили охотники с ружьями наперевес, выслеживая дичь. Они палили что есть мочи по бедным уткам, бекасам и крохотным вальдшнепам. А если дичь не попадалась, стреляли по чему придётся.

Однажды они подстрелили волшебного Селезня. К счастью, он выжил, но потерял способность летать.

– Что, старина, – фамильярно обратился к нему Лягушонок, – придётся тебе инвалидность оформлять?

– Ты, как всегда, прав, наблюдательный Луш, – доброжелательно ответил Селезень. – Но если бы ты нашёл большое перо из моего крыла и приладил его на место, я вновь смог бы летать.

– Где же я его найду? Ты в своём уме? Да легче иголку в стоге сена сыскать…

– А ты попробуй. Я ведь в долгу не останусь… Поплавай у спиленной бобрами осины, может, оно там где-то затерялось…

Тщеславный Лягушонок отправился на поиски, и вскоре они увенчались успехом.

– Вот твоё перо! – с гордостью победителя заявил Лягушонок, притащив его Селезню.

– Благодарю тебя! А теперь постарайся приладить его к моему правому крылу.

– Ты обещал…

– Не спеши. Как только перо будет на месте, сразу исполнится твоё самое заветное желание.

– Желание? Любое?

– Да, любое. Пожелаешь – можешь оказаться даже в царском дворце.

Лягушонок быстро смекнул, что Селезень – не простая утка, раз ему известно его заветное желание.

– Ладно, подставляй своё крыло, – согласился он.

И, как только приладил к крылу Селезня недостающее перо, тотчас очутился в царском дворце.

«Ёлки зелёные! – удивлялся он, оглядываясь вокруг. – Чудеса в решете!..»

Он медленно шлёпал по длинному коридору, не зная, в какую дверь войти. За ним, спадая с плеч, волочилась по дубовому паркету мантия. А на голове был какой-то непривычный предмет. Лягушонок потрогал его – это оказалась корона.

«Ничего себе! Вот это да!.. Впрочем, разве я не достоин…»

Тут к нему подскочили придворные и затараторили:

– Ваше величество, пожалуйте сюда!.. Ваше величество, пройдите туда!.. Вас ожидают в зале приёмов!..

Подхватив мантию, его ввели в просторную залу.

– Позвольте представить вам нашего нового царя, – торжественно объявил Главный распорядитель двора. – Луш Четырнадцатый!

– Да здравствует Луш Четыр-р-рнадцатый! – разнеслось по всему дворцу. – Виват нашему царю!

– Какой же это царь? – тихо произнёс министр финансов и законных операций. – Это же… обыкновенная лягушка.

– Ваше высокопревосходительство, – возразил ему министр культуры и культурных развлечений, – не торопитесь с выводами. Может, он просто так нарядился. Прикалывается, как говорит молодёжь. Не сесть бы нам в лужу…

– Да, – встрепенулся министр финансов, прикидывая, не проще ли ему будет управлять финансовыми потоками при таком необычном царе. – Виват ново… нашему царю! – Да здравствует Луш Четырнадцатый!

– Как вам наш новый царь? – подошёл к ним министр полиции и полезных доносов.

– Какой базар, гражданин начальник! – сострил министр культуры. – Новый царь выше всех похвал!

Но тут заиграла музыка, и никто никого уже не слышал. Все закружились в вихре танца. Фрейлины наперебой стремились пройти хоть круг с новым царём. Луш XIV подхватывал то одну, то другую красавицу и неутомимо скакал по всей зале, а в перерывах поглощал шампанское.

Царская жизнь закрутила Лягушонка, который за короткое время превратился в настоящего царя. Луш Четырнадцатый! Это звучит громко. И никто уже спорить с ним не посмеет… Хотя почему-то скучно становилось от этого. То ли дело Жаба! С каким удовольствием он поболтал бы сейчас с ней. Попикировался… Он ей слово – она ему десять. А здесь!.. Скука одна… Танцы-шманцы, бесконечное шампанское, от которого только живот пучит. Да ещё какие-то бумаги приходится подписывать: то один министр прётся со своими глупостями, то другой…

Да ещё всякие послы понаехали!

– Ваше величество, – появился откуда ни возьмись юркий секретарь, – проследуйте, пожалуйста, в зал переговоров. Послы Кастелянции уже прибыли.

– Послы? – с удивлением переспросил Луш Четырнадцатый. – Какой такой Кастелянции?

– Ну как же, ваше величество, я же вам вчера докладывал…

«Так, – соображал Лягушонок, – я во дворце, вроде как царь. Переговоры… Ну раз Селезень сделал меня царём, то должен был дать и разумение вести царские дела».

Луш Четырнадцатый успокоился и скачущей походкой вошёл в зал переговоров. Иностранные послы манерно раскланялись с царём.

Переговоры тянулись два часа кряду, и Лягушонок, вытирая батистовым платком вспотевший лоб, непрестанно думал о том, что ничего скучнее в его жизни не было. Ему хотелось побегать, попрыгать, хотелось оказаться на Нижних прудах… Но тут всех позвали к обеденному столу.

Царь сидел во главе и смотрел на придворных, гостей и каких-то расфуфыренных дам. По привычке начинал отпускать колкости в чей-нибудь адрес, ожидая остроумного ответа, а то и спора. Но на любое высказывание царя все присутствующие отвечали поклонами, улыбками и притворным смехом.

– Одно лицемерие, – буркнул Лягушонок себе под нос и углубился в поглощение обеда.

Он ел заливное из стерляди, жареного поросёнка с хреном, утку, запечённую с яблоками (уж не Селезень ли?!), пил разные настойки и заморские вина, что в конце концов привело к страшному отягощению утробы. Последний бисквит уже никак не лез в рот, но хозяин стола убедил себя, что должен откушать и его.

Едва живой, Луш выбрался из-за стола и проследовал в опочивальню. Его живот был набит так туго, что глаза вылезали из орбит.

Послеобеденный сон был так же тяжёл, как сам обед, отчего царь проснулся совсем не отдохнувшим и в ещё более дурном расположении духа.

Заскучал Лягушонок по-настоящему. Несмотря на постоянные обильные обеды, стал худеть. Всё чаще вспоминал Жабу, и никакие развлечения не выводили его из хандры.

– Царя надо женить, – предложил Главный распорядитель двора.

– Надо! – подтвердил министр полиции и полезных доносов, у которого была дочь на выданье. – Да только непонятно, какие у него вкусы.

– Вкусы вкусами, – вставил министр культуры и культурных развлечений, – а порядочная жена никогда не помешает. Опять же наследник нужен.

Невесты шли, что называется, косяком и были одна лучше другой. Но царь не только не проявил интереса, а слёг и даже порой бредил от жара.

– Жа… Жа… а-а! – звал он кого-то.

– Какую-то Жанну зовет, – недоумевали придворные лекари.

Делать нечего, стали искать Жанну. И нашли. Дева оказалась невиданной красы! Когда она появилась во дворце, все обомлели.

– Необыкновенно хороша! – с видом знатока сказал министр культуры и культурных развлечений. – Неужели такому… скользкому царю достанется?! – Оказывается, двор всё ещё смущался мыслями о том, что у них царствует лягушка.

Лушу тоже понравилась внешность невесты. Вот только не чувствовалось в ней жизненного огня, была она будто полуживая. Механически двигалась, дежурно улыбалась, смотрела на всех, в том числе и на своего суженого, без малейшего интереса.

– Может, она заколдована кем-нибудь? – предположил жених.

– Так точно, ваше величество! – отчеканил министр полиции и полезных доносов. – Заколдована.

– Надо расколдовать!

– Это зависит от вашего величества, ваше величество. И от неё. Она должна поцеловать вас, ваше величество.

Луш благосклонно заулыбался и направился к невесте. Этикет такого не предусматривал, но все одобрили демократизм царя.

– Какой простой!.. – зашептали придворные.

– Способен на высокие чувства…

– Ещё бы! Такая красота! Любой первым побежит…

Красавица Жанна тоже сделала шаг вперёд и наклонилась, чтобы поцеловать Луша. И в тот момент, как состоялся поцелуй, превратилась… в обыкновенную буро-коричневую жабу.

– Моя Жаба! – изумился Луш и потерял сознание.

…Очнулся Лягушонок на берегу пруда. Первые лучи солнца проглядывали сквозь деревья. Утренняя прохлада благотворно действовала не только на тело, но и на душу. Звонкие комары кружились тучей и возбуждали аппетит. Лягушонок наспех проглотил несколько десятков и осмотрелся. Рядом сидела его возлюбленная Жан… Жаба!

Её взгляд был ласков и многозначителен.

– Как я ждала тебя! – воскликнула она вместо обычных колкостей и насмешек.

– И я! – расплылся в счастливой улыбке Лягушонок.

И поцеловал Жабу крепко-крепко, чтобы колдовство не вернулось к ней никогда.

Стройный хор лягушек-квакушек исполнил вальс Мендельсона, после чего обитатели Верхних и Нижних прудов начали свадебный пир.

Ах, повилика!

Не было на всём садово-огородном участке растения более сильного и цепкого, чем вьюн. К кому бы он ни приближался, ни для кого это ничем хорошим не заканчивалось. Растение попадало в крепкие объятия ловкого вьюна и начисто лишалось свободы.

Но вот увидел молодой вьюнок повилику – тонкую, нежную, воздушную. Даже корень, которым она соединялась с землёй, был почти незаметен, трудно было и поверить, что она питается соками земли, а не воздухом. Очаровательна была повилика!

Вела себя она скромно: потихоньку стелилась по земле, никого не задевая и никому не навязываясь. Только вздыхала иногда тоненьким голоском, обращаясь к соседу:

– Ах, какой ты, вьюнок, сильный и красивый! До чего же зелены твои листочки и как хороши на тебе бело-розовые колокольчики!

Голос её проникал прямо в душу, и сердце вьюнка затрепетало.

Полюбил он повилику, хотя сам себе в этом ещё не признавался. Тем более ей.

Весна набирала силу, всё ярче светило солнце, пробуждая к жизни всякую травинку и былинку.

Рос на открытом участке сада и подсолнух. Утром, с первыми лучами солнца, он поднимал свою растущую, пока ещё величиной с детский кулачок голову и подставлял круглое лицо свету.

– Что ты задираешь нос? – укорял его вьюн. – Никого не видишь, ни с кем не хочешь разговаривать! Ты, видно, никого не любишь!

– Ну что ты, вьюнок, – отвечал подсолнух. – Любить – это наше предназначение. Но чтобы любить какое-нибудь растение или даже красивый цветок, надо сначала по-настоящему полюбить солнце. Ведь только оно даёт нам силы жить и любить.

– Подумаешь, солнце! – фыркнул вьюн. – Оно высоко и далеко от нас. За что его любить? А вот те, кто рядом… Посмотри, как хороша, как нежна повилика!..

– Повилика несомненно хороша! – согласился подсолнух. – Но нельзя любить земное, не любя небесное.

Вьюн вполуха слушал своего рослого соседа, поскольку тот не разделял его чувства.

Ежедневно, раскрывая лепестки своих колокольчиков навстречу утренним лучам, просыпался вьюн с мыслями о нежной повилике, ждал, когда увидит её, услышит её неповторимый голос.

– Ах, вьюнок! Какой сегодня чудесный день! Я так рада тебя видеть, что мне даже не очень важно, светит ли на небе солнце.

– И я рад видеть тебя, повилика! Мне так хочется, чтобы ты всегда была рядом! Я готов цвести для тебя весь день и даже всю ночь.

– Ах! – самозабвенно шептала повилика. – Какой ты хороший! Я без тебя жить не могу!

– И я! – звенел своими бледными колокольчиками вьюнок. – Я тоже без тебя жить не могу! Ты вся такая неземная… Ты единственная, ты несравненная!

Вьюнок протянул свои молодые листочки повилике, и она нежно обвилась вокруг его стебелька. А он, потеряв от счастья голову, обвился вокруг повилики.

Теперь вьюнок, просыпаясь утром, сразу мог любоваться своей ненаглядной. Отныне они были неразлучны.

Земля прогрелась и стала сухой. Повилика всё сильнее прижималась своими изящными присосками к стеблю вьюна. Корешок, который связывал её с землёй, пересох и оборвался. Она и вправду стала неземной, и вся её жизнь теперь зависела от вьюна.

– Ах! – томно вздыхала повилика. – Я жить без тебя не могу!

– Я всегда буду с тобой, – заверял её вьюн, – ты можешь положиться на меня. Моя любовь сделает тебя счастливой!

– Ах! – шептала повилика возлюбленному. – Как хорошо мне с тобой! А тебе?

– И мне с тобой хорошо, повилика! – с жаром соглашался вьюн и старался вобрать из почвы как можно больше соков, чтобы хватило на двоих.

Вьюн щедро дарил свои жизненные силы повилике, которая всё крепче и крепче впивалась присосками в его стебель. Когда накрапывал летний дождик, а в особенности после обильного грозового ливня, этих сил хватало. Но как только наступала засуха, вьюну приходилось тяжко.

– Ах! – горько вздыхала повилика. – Ты меня совсем не любишь!..

– Люблю, – вяло, будто оправдываясь, говорил вьюн. – Просто…

И чтобы доказать свою любовь, старался отдать повилике все жизненные соки. Он углублялся корнями в землю, высасывал из неё последнюю влагу и питал возлюбленную. Лишь бы ей было хорошо, только бы она не увяла. Повилика расцветала, разрасталась и уже обвивала не только своего вьюна, но и молоденькие, сочные побеги вьюнков рядом.

– Что же ты? – ревновал её вьюн. – Я целыми днями стараюсь для тебя, выбиваюсь из последних сил, а ты…

– Ах, мне не хватает твоего внимания, – оправдывалась повилика, – ты стал какой-то безразличный. Я тебя уже не интересую, как раньше, тебя не вдохновляет моя любовь.

– Повилика! Я изо всех сил стараюсь обеспечить твоё благополучие. Но ты ненасытна. И у меня не хватает сил и питать тебя, и весь день с любовью на тебя смотреть.

– А вот у этих прелестных вьюнков, – показывала повилика на молодые побеги, в которые она уже впилась своими присосками, – хватает. И ты лучше не ворчи.

– Может, я тебе совсем не нужен? Пожалуйста, я тебя не держу. Оставь меня в покое и наслаждайся жизнью с юнцами-вьюнками.

– Ах, что ты! Ты же знаешь, как я люблю тебя! Я жить без тебя не могу!

Вьюн потихоньку оттаивал, вспоминал раннюю весну, когда он был одинок и жаждал любви. Вспоминал счастливые дни, когда обрёл свою повилику. Как хороша она была! Вся такая тонкая, изящная!.. Но воспоминаниями долго сыт не будешь. Жизнь требовала новых усилий и решительных шагов.

– Обратись к светилу! – уговаривал изнемогающего вьюна подсолнух. – Оторвись хоть ненадолго от своей повилики. Ваша зависимость друг от друга закончится плачевно. Нельзя жить, не получая сил от солнца!

– Пока я буду пялиться на твоё солнце, повилика найдёт себе другого… Я докажу ей, что лучше меня никого нет.

– Ты опять только про неё! Взгляни же на солнце, погрейся в его ласковых лучах. Почувствуй его любовь, и тогда у тебя появятся силы любить повилику.

– Твоё солнце только сушит землю. Ты стал таким дылдой уж никак не благодаря солнцу. Если бы не было под тобой плодородного слоя почвы и питательных дождей, твой ствол не был бы таким толстым и мясистым, а твоя голова – усеянной вкусными семечками.

– Ты прав, плодородная земля тоже нужна, и вода… Но без солнца, без его животворящих лучей земля не сможет ничего родить, и вода ей не поможет.

Лёгкий ветерок перебирал золотистые лепестки подсолнуха, делая его ещё более живым и похожим на маленькое солнышко. Повилика давно уже засматривалась на статный подсолнух и даже пыталась подружиться с ним. Однако все её попытки обвить его массивный ствол заканчивались неудачей. Обвить-то получалось, а вот присосаться и начать пить жизненные соки – никак!

– Фу, толстокожий! – возмутилась повилика и оставила свои попытки.

А подсолнух самозабвенно тянулся к солнцу, даже не замечая её ухаживаний.

Вьюн же сколько ни старался, а больше, чем ему было отведено земной природой, дать любимой не мог. Большинство его некогда звонких колокольчиков в разгар лета засохло, а те, что ещё бледнели на ярком фоне зеленеющей повилики, роняли на землю последние семена.

Повилика, ловко извиваясь, освободилась от безвременно засохшего вьюна, подползла к плодоносящему крыжовнику и воскликнула:

– Ах! Какой ты пышный и красивый! Как налились твои янтарно-зелёные ягодки!..