Kitobni o'qish: «Сокровища прабабушки-княжны»

Shrift:

* * *

Елизавете Костаки,
моим детям Илюше и Лизеи
друзьям и знакомым моего детства

Глава первая, в которой пёсик Фафик танцует танец с саблями

Поэт и сказочник Семён Семёнович К. стоял на дощатом мосту через узкую речку в самом центре города. Он её всегда жалел, но сейчас ему было не до жалости.

Речке очень доставалось от текстильных фабрик. Но утки всё равно круглый год плавали по её зеленовато-коричневой воде, которая зимой не замерзала. Утки дремали и, кажется, чувствовали себя вполне неплохо. В отличие от Семёна Семёновича.

На одном берегу, прямо у моста, темнела центральная городская баня с притулившейся рядом пивной забегаловкой под названием «Жаба», на другом – когда-то очень современная гостиница «Клуб путешественников». Была поздняя весна, часы показывали полтретьего ночи, а Семён Семёнович изо всех сил собирался прыгнуть в воду. Желательно, вниз головой.

«Если верить философам, для достижения подлинной власти над миром надо вынести величайшие унижения, – думал поэт. – Я, мягко говоря, в последнее время невысокого мнения о поведении своей прекрасной дамы Лизаветы Столетовой, но заставляю себя терпеть все её выходки.

Но ей, похоже, до моего терпения нет никакого дела, и ни к какой власти не только над миром, но даже над ней я ни на шаг не приблизился. Лизавета опять исчезла, не оставив даже записки. На свидание не пришла, дома её нет и по телефону не отвечает… Что ж, видимо, остаётся окончательно втоптать себя в грязь по уши».

Семён Семёнович разделся до трусов, аккуратно сложил вещи и пристроил их на краешке моста, положив сверху свою знаменитую осеннюю шляпу-полуцилиндр. Но вниз головой прыгать не стал. Он перелез через перила и, держась за них за спиной, наклонился и разжал руки.

Угодив в холодную воду по грудь и при этом оказавшись по пояс в донной грязи и иле, поэт ужасно обрадовался, что остался жив. Он не хотел топиться, а хотел просто прыгнуть в реку от несчастной любви.

«Я жив! – завопил он в полуночной тиши, увязая в грязи и иле. Выбрался на берег, подхватил одежду и побежал домой, оставляя мокрые следы: – Я жив!»

Друг и собака поэта Пёсик Фафик прямо посреди ночи приводил в порядок холодильник на кухне Семёна Семёновича – съедал, по его мнению, лишнее.

Лишнее было почти всё.

Фафик как раз удачно избавился от лишней сковородки котлет, когда на пороге появился хозяин дома – мокрый, в трусах и шляпе и с глазами, как у селёдки.

– Батюшки! – всплеснул лапами Фафик.

– Я поэт. Я прыгнул в реку, – скрипучим механическим голосом вяло произнёс Семён Семёнович. – Я жив.

Собаке поэта уже много раз приходилось приводить в чувство своего хозяина, и делала она это всё время разными способами.

Фафик прихватил с собой длинный кухонный нож и втащил Семёна Семёновича в гостиную. Там он усадил друга-хозяина прямо в шляпе и трусах в мягкое кресло и быстро отодвинул к стене журнальный столик с кривыми стопками книг и открытым нетбуком на нём.

Потом Пёсик нажал на клавишу нетбука, и гостиная наполнилась музыкой умопомрачительного «Танца с саблями» Арама Хачатуряна.

Тогда Фафик выпятил грудь, важно вышел на середину комнаты и принялся выделывать замысловатые па, кружиться вдоль стен и подпрыгивать чуть ли не до потолка, то размахивая ножом, то крутя его над собой.

Удивительно, что он ни разу не задел люстру ни клинком, ни лапами, ни головой.

Собачья хореография Фафика могла бы довести до хохота, если бы не некое магическое электричество, которое исходило от него во время танца.

Очень скоро на лице Семёна Семёновича появилась блаженная улыбка. Его всё ещё мокрое тело вжалось в кресло, руки впились в подлокотники, а длинные волосы, казалось, приподняли шляпу. Из глаз покатились слёзы наслаждения.

«Это же дико смешно, а я не смеюсь! – подумал поэт. – А почему?.. А потому, наверное, что, примерно, вот так когда-то великий танцовщик Серж Лифарь несколько часов танцевал в лечебнице для душевнобольных перед безумным великим танцовщиком Вацлавом Нижинским. Танцевал, чтобы тот хоть на мгновение пришёл в здравый ум и твердую память.

И, в конце концов, Нижинский на несколько секунд словно бы очнулся от тупого многолетнего сна, словно бы что-то вспомнил и поднялся в воздух в своём знаменитом прыжке, взлетел!..

Нижинский, хоть и ненадолго, от танца пришёл в себя. На меня же, наоборот, находит окончательное умственное затмение!.. Ну, правильно, – Нижинский же был сумасшедший! Значит, я пока ещё психически нормальный.»

Музыка смолкла, и Пёсик Фафик распростёрся ничком на ковре после последнего прыжка.

– Да, больше суток отсутствия Лизаветы Столетовой для вас – это многовато, – пробормотал он. – Но, может быть, она исчезла не по своей воле, дорогой Семён Семёныч? Может быть, её похитили? Ведь она же у вас одна по улицам ходит даже когда уже тьма кромешная!

– Да уж! Для неё темно или светло на улице во время прогулок не имеет никакого значения в отличие от того, тепло или холодно. Она не то, чтобы не боится встретить кого-нибудь ужасного в тёмном и безлюдном месте, она просто об этом никогда не думает. Идёт себе – и всё!.. – вяло закивал поэт, но тут же воодушевился – А ходит она очень быстро, поэтому у неё часто ломаются каблуки! А я потом отношу её туфли к сапожнику…

– И стихи про Золушку сочиняете… Семён Семёныч, может, пора её искать по-настоящему, чёрт побери?!.. А на этом мосту ещё мемориальную табличку привинтят. В честь вашего исторического прыжка в реку во имя несчастной любви.

Глава вторая, в которой пёсик Фафик и его кузен Кусафик пытаются наскандалить в парке

– Вообще-то, Семён Семёныч, вокруг Лизаветы всегда увивается куча кавалеров – вполне возможно, что среди них может оказаться и преступник… – продолжал Пёсик Фафик, лёжа на ковре. – А вы какой-то несмелый со своей возвышенной любовью, и ещё… Иногда мне кажется, что вы ей нравитесь меньше, чем другие…

– Это не ваше дело, Фафик! – поморщился поэт. – Да, моей любви по душе знаки внимания всяких проходимцев! Но, слава Богу, инстинкт самосохранения не позволяет ей поддаваться на их приманки.

Семён Семёнович сказал неправду, потому что, как всегда, пытался успокоить себя. На самом деле его прекрасная дама иногда слегка поддавалась на чужие приманки и действовала, как говорится, методом проб и ошибок, эксперементировала, что ли. Но эти эксперименты часто её увлекали, и ей тогда казалось, что она влюблена со всеми последствиями.

– Как же не моё дело, когда вы – мой друг-хозяин! – каждый раз страдаете в этой борьбе – не сказать «войне» – за свою любовь! – возмутился Фафик. – А вы ещё ужасно добрый для этой беспощадной борьбы. Вспомните историю в парке с Кабановым-Семипильским…

Семён Семёнович про эту историю никогда и не забывал.

Однажды они с Пёсиком Фафиком и кузеном Фафика по имени Кусафик – здоровенным известным забиякой – гуляли в парке. Надо сказать, что у собаки поэта было целых три кузена: Кусафик, Гавгафик и Фигафик…

Так вот, Семён Семёнович и две собаки гуляли в парке и вдруг заметили в конце аллеи Лизавету Столетову под руку с известным путешественником и авантюристом Кабановым-Семипильским – большим дамским угодником и франтом.

Семёна Семёновича тут же начала душить ревность. Он, прячась за кустами и постаментами обшарпанных гипсовых статуй, забегая то с одной стороны, то с другой, с тихой яростью принялся издали наблюдать за этой возмутительной (именно такое слово пришло ему на ум) парой.

Фафик и Кусафик следовали за ним.

Вскоре впереди, спиной к наблюдателям, вынырнул из кустов, а потом опять в них скрылся ещё один поклонник Лизаветы Столетовой – профессор Тарзанов, который тоже явно за ней следил. У Семёна Семёновича не было сил отвлекаться на это ещё одно пренеприятное, хотя и очень смешное обстоятельство, – он просто машинально запомнил его.

А Лизавета мило щебетала и хихикала, склонив голову к самому плечу Кабанова-Семипильского.

Она, вообще, обожала гулять в парке или в лесу и при этом одевалась так, как иные дамы не одеваются и на бал, – в изящные свободные длинные платья и лёгкие широкополые шляпы. Лизавета называла такие прогулки «свиданиями с любимыми». Любимыми были деревья, кусты, свежая трава…

При этом её наряд не пестрил на фоне листвы или травы, а вполне сочетался с ними. Она выглядела как прекрасный, но не яркий нежный лесной цветок.

– Свидание с любимыми, значит! – гневным шёпотом крикнул поэт и тут же случайно наступил на лапу Пёсику Фафику.

Bepul matn qismi tugad.