Kitobni o'qish: «Побочный эффект»

1

Птица летела неправильно. Это заметно даже с такого жуткого похмелья, закономерно догнавшего меня сегодняшним утром. Лёжа на кровати, которую ненавидел вот уже четвертый год, я пытался сфокусировать зрение на переплете окна. Смотреть на трещины в потолке не очень-то и хотелось. Изученные вдоль и поперек за все это время, они плыли перед глазами при каждом движении головы.

Конечно, я не великий специалист по различению степени похмелья, но, кажется, убиваемый алкоголем мозг сегодня посетило одно из самых выдающихся. Элитное такое. Очаровательное, как Сюзи. Сука.

Еще раз перебрал в памяти события прошлого дня, почему-то уже без горечи вспоминая ранее утро и Сюзан, целующуюся с каким-то малорослым мексиканцем в машине, которая привезла ее к моему дому. Это был верх наглости. Да, тогда меня охватил приступ гнева, не отрицаю. Но хорошо, что я все-таки ее не ударил. А хотелось, ой, как хотелось. Она бы меня засудила.

Зато, видели бы вы лицо Сюзанн, когда в результате долгих звонков в дверь перед ней на крыльцо шлепнулись три ее платья, две ночные пижамы и зубная щетка. Петунью, росшую в большом вазоне на крыльце, конечно же, жалко. Поломало коробкой с плюшевыми игрушками, но несильно так, точно, выживет. По крайней мере, мне с балкона было незаметно сильных повреждений. А вот позволить жить в моем бунгало зубной щетке, чья хозяйка только что целовалась с каким-то мексиканцем, я уже не мог.

У меня фобия, наверное, но во время учебы в институте в нашей группе был один парень мексиканец. Маленький, вертлявый и улыбчивый. Всем бы хорош парнишка, да вот зубы у него были очень гнилые. С тех пор я почему-то подспудно считаю, что у всех мексиканцев плохие зубы. Несправедливо. Нетолерантно. Понимаю. Тем более, понимаю, что их наркобароны могут себе хоть бриллиантовые зубы вставить. Но сделать с собой ничего не могу. А вчера Сью целовалась с таким же мексиканцем за несколько секунд до того, как решила войти в мой дом! Неужели после такого можно оставить ее зубную щетку?

Я шевельнул головой, зачем-то прорисовавшей в мыслях события прошедшего дня, и понял, что вспоминаю совсем не о том, о чем надо. Окружающая комната накренилась, Любимые трещинки на потолке, так удачно складывающиеся в очертания летящей птицы, потеряли четкость, расплылись, а тупая, откровенная и всепроникающая боль пронзила виски с такой силою, что стало жаль алкоголиков, ежевечерне накачивающихся в барах национального парка отдыха. Птица на потолке расплылась. Птица, летящая в светлом проёме окна – не шевельнулась. Наверное, я сам в бар вчера вечером пошел зря. Шевельнув плечами, понял, что кровать все-таки ненавижу больше, чем Сюзанн. Пить нужно меньше.

Попробовал подняться и вдруг обнаружил, что чувствую себя не на тридцать четыре года от роду, а как минимум на сто двадцать. Болело все. И этот отвратительный звук шелестящей бумаги. Откуда он? Надо ж было так нажраться… Русскую водку запивать мексиканской текилой. И абсентом. Вспомнил! Точно, вспомнил! В баре нашего городка заправляет Василь. А он русский. Причем, не просто русский, а выросший в Сибири. Не знаю, как у него в отношениях с медведями, но с клиентами он обращается просто очаровательно. С добрейшей желтозубой русской улыбкой и рюмкой за счет заведения. Это, я вам скажу, работает куда круче, чем объявление о скидке в девяносто процентов. И беда в том, что вчера я этой уловкой и воспользовался. Потому что Сюзанну вчера вечером возле моих дверей целовал мексиканец. Потому что я одинок вот уже почти четыре года, и хочется, чтобы рядом был кто-то понимающий меня. А ближе всего сейчас – вот эта птица из трещинок в старом, покрашенном белой краской, потолке.

Сейчас таких потолков уже давно не делают, но вот, достался такой раритет. Наверное, справедливо. Кто предоставит элитное жилье третьесортному физику-теоретику в научном городке? Какого сорта неудачник? Вот, третьесортное и получите. И Сью в придачу. И птицу в трещинках на потолке. Которая не улетит никуда. А птица в окне… это неправильно. Я поднял руку, чтобы прикрыть глаза от такого нежного, еще не жаркого поутру аризонского солнца, и понял – что-то здесь не так. Птица летела и не улетала.

Аризона – конечно же, в основном местечко пыльное. И жаркое. Но вот угораздило же меня зависнуть в этих краях на долгих четыре года. А все она, страсть к науке. Где еще сделать карьеру молодому, амбициозному физику, только что окончившему Калифорнийский технологический институт? В своих же пенатах, разумеется. Вы можете презрительно поморщиться, мол, не Гарвард и не Принстон, но я вам скажу главное, господа. Калтех – это NASA. Причем, одна из самых секретных ее частей. Именно здесь учился Харрисон Шмитт, который покатался на «Апполоне-17». И даже в космическом полете ему припомнили старую традицию нашего родного Калтеха, разбудив бедного астронавта на второй день пребывания на Луне незабываемой мелодией «Полёта валькирий». А Сью – сука! Сью традиций не уважала…

Впрочем, сейчас мы довольно далеко от большого Лос-Анджелеса. Здесь, на границе Аризоны и Невады, притаился маленький секретный научный городок, небольшой филиальчик большого дела… Национальный парк отдыха. Озеро Мид разлилось живописными заливами перед возведенной в незапамятные времена плотиной Гувера, замедлив течение до минимума. Несколько частных отелей по берегам водоема, иногда с действительно чудной, хоть и редкой зеленью, не присущей этим местам, но я не ботаник. К флоре почти равнодушен. Да и фауна не очень близка – вот неожиданность-то. Физик я. Только в мизантропы не записывайте – человечество люблю. Всё. Кроме Сью.

И наш научный городок замаскирован под частный отель. Такие милые, разноплановые одно и двухэтажные коттеджики, разбросанные по обеим сторонам дороги среди редких зеленых кустов на скалистых берегах Колорадо. Чуждым всему этому уединению и отрешенности кажется только шарообразный купол с широкой прорезью, бельмом торчащий в моем окне над зданием автономной энергетической установки, обеспечивающей независимость от энергии плотины. Читай – над маленьким термоядерным реактором. Долбаная секретность! Особенно смешным это становится при осознании того, что тень от этого дрянного купола немного не дотягивается до дверей бара, где трудится русский Василий. Вы думаете, в Кремле не знают, что под этим куполом? Русские – они сильны национальной идеей. Это мы, американцы, индивидуалисты, делящие людей по принципу везунчик-неудачник. А русские, они – как китайцы. Могут жить массой. В этом их сила, и их слабость. Но водка у них хорошая. А я запивал ее абсентом. И текилой. Международный коктейльчик получился. Летящая птица в нижнем переплете окна до сих пор не шелохнулась… И голова болит. Может быть, неамериканцы умеют разделить свою боль на всех, потому и не так страдают от похмелья?

Я еще раз шевельнул головой и обнаружил в себе способность перетечь в вертикальное положение. Это казалось настоящим чудом на фоне последствий вчерашнего вечера. Голова не воспринимала реальность, даже ни одного звука не было слышно. Но, вот когда я пошевелился на люто ненавидимой кровати, откуда-то раздался странный свистящий звук. Будто кто-то черканул листом бумаги по полированному столу. Свесив ноги с лежбища, поискал взглядом мягкие махровые тапочки. За пристрастие к ночным пижамам и пушистой домашней обуви постоянно подвергался насмешкам со стороны Сюзанн, хотя она подаренные ночнушки носила с удовольствием. А я ведь на полном серьезе считаю – у меня слишком нежная кожа на ногах, чтобы совать любимые копытца во что попало. Тапочек под кроватью не оказалось.

После сканирования окружающей среды одним глазом, пропажа обнаружилась возле кресла-качалки, стоящего у раскрытого французского окна. И тут я вспомнил, как, вернувшись из бара, долго сидел в этом кресле, созерцая белый и бессмысленный шар над ядерным реактором. Сознание резко прояснилось, проявив вчерашние события как раз до того момента, когда в шар ударила странная зеленая молния. Это было что-то неописуемое. Искрящаяся бриллиантовая ветвь, казалось, опустилась с неба и словно мягкой ладошкой накрыла купол энергостанции. Но рваные сгустки энергии, плывшие по белому шару, не исчезли сразу, а сконцентрировались, сужаясь и расширяясь, и вот посреди шара образовалось яркое зеленое пятно, из которого вдруг хлынул сумасшедший, ни с чем несравнимый поток света. Прямо в моё окно. Это был именно цвет абсента.

Медленно поднявшись с кровати, чтобы не расплескать содержимое головы и мочевого пузыря, побрел к многострадальному креслу и тапочкам. С головой явно творилось что-то неладное. В ушах стоял этот безумный бумажный свист. Внезапно я осознал, что птица над куполом электростанции даже не шевельнулась. Висит себе, и висит… Ни капли спиртного больше.

С размаху сунул ногу в мягкий любимый тапочек и взвыл от боли – он казался каменным на ощупь. Я что, умер? Холодный пот мгновенно выступил по всему вчера перебравшему алкоголя телу, тоненькой струйкой спустился вдоль позвоночника, вернув способность рассуждать логически. Если уж сдох, то выделять пот не сможешь. А тут – даже штаны пижамы стали мокрыми сзади. Надо срочно принять душ, освежиться, потом уже посмотрим, что это такое случилось. Наученный горьким опытом, я медленно сунул ногу в другой тапочек. Как в густой-густой раствор цемента. Но, слава господу, безболезненно. Бросил взгляд в окно – просто проверить, но птица над куполом электроустановки почти не шевельнула крыльями. Разве что, пёрышко на хвосте оттопырилось. Что же я такое вчера выпил?

Странно, но тапочки вдруг стали вести себя по-человечески. Оказались мягкими и удобными, вполне исправно понесли бренное тело в ванную. Если бы еще не этот жуткий свист в ушах, все было бы нормально. Но в ванной ожидал сюрприз: вода не текла. Она тягучей струей выползала из открытого крана, возмущалась и выплескивалась турбулентными формами, словом, издевалась над похмельным физиком, как только могла. Изрядно помучившись с непослушной субстанцией, все-таки удалось намочить полу пижамы. Впитавшись, вода стала водой. Протер глаза промокшей тканью и ужаснулся происходящему. Это что получается-то? Что случилось с этим миром, если вода стала киселём? Или просто у меня галлюцинации? Скорее всего. Чертов абсент…

2

Возвращение к окну радости не прибавило. Все тот же дикий, раздражающий, бумажный свист при каждом движении. Как будто насвистывает мелодию моих же шагов старая кукушка, живущая в деревянных часах, которые неизвестно сколько лет пылятся на чердаке маленького коттеджа. Нет, это что-то невероятное. И мысли в голову лезут странные. Может быть, вчера в баре какие-то наркотики попали в выпивку? Так некому было их подсовывать. И незачем. У Василя с этим делом серьезно, и хотя временами кажется, что он агент уже несуществующего КГБ, с наркотой русский связываться точно не станет. А больше я в баре ни с кем не общался. Сидел в углу одиноким неудачником и тупо заливал спиртным предательство Сью.

Потом. Что было потом? Да тоже ничего особенного. Когда и как я вышел из бара – помнилось смутно, но уже по дороге к коттеджу немного пришел в себя, даже хватило сил помахать рукой Мэри и Джо, разгружающим машину. В Лас-Вегас ездили. Они иногда там отвлекаются от трудов научных. Джагдаш Чоудари – прекрасный парень, тоже физик, живет с очаровательной женой Мирой в коттедже напротив. Я их называю просто –«Мэри» и «Джо». Им нравится. Хорошие ребята. С соседями, считаю, повезло. Оба – индийцы, обладатели скромной, но такой милой улыбки. Оба смуглые, но какие-то солнечные, светлые и добрые люди. Вообще, у нас в городке многонациональное население. Почти всех знаю по работе, или здороваемся при встречах. Кроме новых охранников, несколько дней назад в обосновавшихся в дальнем большом коттедже. Невысокая девушка-азиатка, худощавый белый в камуфляже, здоровенный, по самые глаза заросший бородой мужик непонятной национальности. Однажды заметил мелкого типа. Подозреваю, что мексиканец – у меня на них чутье… Все угрюмые какие-то. Улыбаются редко. Регулярно вижу их из другого окна, когда торчат на террасе. Чаще обращаю внимание на девушку-азиатку. Видимо, вьетнамка или кореянка. Привлекательно выглядит. Стройная как тюльпан.

Тем троим, что чаще всего появлялись на террасе, я от скуки придумал прозвища. Девушку назвал – «Люси», в честь актрисы Люси Лиу. Одного из мужчин обозвал Бородачом, по понятным причинам, второго – того, что в камуфляже, нарек «Джоном». Очки у него а ля Джон Леннон. Непонятно, почему еще к работе не приступали. Только «Джон» в форме щеголяет. Может быть, заранее приехали, решили отдохнуть тут заодно? Хорошо у нас в городке, все-таки – территория национального парка отдыха. Зеленая зона. Дышится легче, чем в раскалённых солнцем горах, река рядом, даже кондиционер не нужен круглые сутки. А вот с видом из окон, нужно признать, мне не повезло совершенно.

Я непроизвольно остановился посреди комнаты: в одном окне скучный шар автономной энергоустановки института с долбанутой, висящей над ним птицей, в другом, напротив – терраса и крыша коттеджа с этими азиатами, за ними – скалы. А у Джо и Мэри окна выходят прямо на широкий залив реки Колорадо. И домик посвежее, посовременнее. Без архаичных потолков. Впрочем, их жильё, соответственно, как и всю центральную улицу, видно только в одном случае – если высунуться в окно почти по пояс. Но сейчас, с такой больной головой, полной галлюцинаций, этого делать совершенно не хотелось. Все же я подошел поближе к окну и тут испугался по-настоящему: на расстоянии вытянутой руки от подоконника в воздухе висела пчела. Огромная, полосатая. Я четко различал не только растущие у нее над глазами, словно надломленные, усики, но и нежный желтый пушок под крыльями. Пчела-убийца. Недавно рой таких тварей насмерть закусал фермера.

Принесла же их нелегкая по нашу душу из Южной Америки. Вывели на свою голову селекционеры, радовались, что насекомые крупные, меда много приносят. Ага. Радость была недолгой. Плоды эксперимента оказались поразительно агрессивными, можно сказать, террористически настроенными особями. И никто не знает, то ли по случайной халатности, то ли преднамеренно, но больше двадцати семей летучих садисток были выпущены на свободу, и понеслась эта зараза к нам. Сейчас они встречаются во всех южных штатах, и это не просто неприятность жаркого климата. Это очень большая неприятность.

И вот прямо сейчас одно из летучих чудовищ неподвижно висело в воздухе за окном и демонстрировало потрясающе красивую для убийцы внешность. В оцепенении я мог рассмотреть все подробности строения тела пчелы, но не мог сообразить, что делать. Внезапно страх сменился опустошением, будто что-то перегорело внутри, какой-то неведомый предохранитель.

«А, висит и пусть висит, галлюцинация, – отрешенно подумал я, – вот если бы летела, тогда стоило бояться. Главное, не трогать ее. Вдруг, не одна?».

И полный самоотверженности, сопровождаемый привычным бумажным свистом, высунулся наружу. Хорошо, что я не додумался шлепнуть газеткой по этой пчеле, а ведь как раз бы достал. За лидером следовал небольшой, но вполне уютный клубящийся рой таких же крылатых убийц. Почему-то очень захотелось пить, и одновременно с этим на лбу выступил холодный пот. Надо переводиться на Аляску, наверное. Подальше от пчёл и Сью. И от этой несносной жары.

Я прикрыл окно, в полной уверенности, что теперь огражден от общества насекомых, но вдруг заметил, что закрылась только пластиковая рама. И то, как-то неестественно, со странным перекосом. А стеклянная часть окна вместе с хлипкими крепёжными штапиками осталась на прежнем месте, и висит в комнате в том же, открытом положении. Как будто створку и не закрывали! Нет, эти зависающие глюки меня сегодня уже достали. Не думая, что могу порезаться, схватил стекло и вдруг почувствовал, что его держит на месте какая-то сила. Там, где приложил усилие, стекло чуть сдвинулось с места, но только краями, центр его оставался неподвижным. Миллионы трещинок медленно поползли от мест прикосновения к середине стеклопакета, заставляя его терять прозрачность. Через пару секунд я уже ощущал в руках что-то похожее на неправильной формы матовый тазик, поставленный на ребро. Висящий в воздухе, разумеется. И никоим образом не желающий перекрыть доступ пчёлам в коттедж.

Нет. Это все неправильно. Мозг полностью отказывался воспринимать происходящее. Это бред. Совершеннейший бред! Нужно срочно сходить к Джо – он видел меня последним. Он друг. Он скажет, в каком состоянии я вчера брел в «палаты белокаменные», как называет свой коттедж Василь. Никогда не поймешь этих русских с их юмором, но он удивительно точен. У русского писателя Чехова есть произведение о жизни сумасшедших, «Палата номер шесть». Кстати, у моего коттеджа и вправду номер – шестой. Все закономерно, я вам скажу. Где еще могут привидеться подобные галлюцинации? Только не говорите про номер тринадцать… Пойдем-ка, Пит, выйдем на свет Божий, под солнышко Аризоны. Хотя, тут и до Невады-то, меньше мили. Если говорить о водных границах. Нет, сейчас не до Невады. Сейчас к Джо. Рискнуть переобуться в таком состоянии я не осмелился. И слегка толкнул входную дверь. Ага.

«Я же так весь коттедж разнесу!».

Дверь, вначале показавшаяся заклиненной, со следующего толчка повторила судьбу окна, только в собственной интерпретации. Она очень изящно раскололась в местах крепления петель к коробке, но не зависла, как в замедленной съёмке, а стала очень медленно и плавно отлетать от своего законного места куда-то на лужайку, ближе к гаражу. В голове пронеслась дурная мысль о возможном гендерном различии дверей, и что, вот ведь, какая любящая Входная понеслась стремглав к Гаражной въездной… Поэзия прямо. Похмельная.

Деревянносоструганные Сапфо и Родопа с замочными скважинами, не менее. Ключ от коттеджа подходил к обоим замкам. Стоя в утерявшей полотно дверной коробке, я хмыкнул вслух, глядя на этот ключ, висевший на специально прикрученном для него крючке рядом с вешалкой. Да уж. Кому нужны ключи? Сью говорила, что это у меня пунктик такой, типа легкой повернутости на ключах. И вправду, для каждого из них в моем доме есть свой крючочек, она была не так уж и не права. К черту Сью. Пришлось даже уговаривать себя: «Пойдем-ка, дорогой ты мой, Патрик Стюарт, дойдем до Миры с Джагдашем. Пока ты вообще с ума не спрыгнул. Пойдем, Пит. В домашних тапочках. И пижаме. Пока не воссоединились влюбленные двери».

Зачем-то пальцем тронул острую щепку, торчащую из дверной петли, и удивился глубине укола. Боль отрезвила мгновенно. Эти галлюцинации опасны! Так что, аккуратненько, Пит, аккуратненько. Четыре ступеньки от двери на площадку перед домом. Нормально, тапочки выдерживают. Кто бы мог подумать, что нежным домашним тапочкам придется вышагивать по шершавому жгучему асфальту вокруг клумбы? Но переобуваться и вправду было страшно – пальцы на правой ноге до сих пор ныли от боли. Представляю, что бы случилось, если бы я попробовал обуть армейские берцы. Или, хотя бы, туфли. Так, а вот это – сюрприз…

Медленно падающая дверь коснулась уголком травы газона, отделяющего асфальтированную дорожку от дома, но не остановилась, как бы ей следовало, вспахав несколько сантиметров, а стала едва заметно изгибаться, вибрировать, явственно ломаясь через каждый дюйм, но одновременно с тем вгрызаясь глубже и глубже в почву зеленой лужайки. Выглядело это все так, как будто при падении она весила несколько тонн, а не была собрана из брусков и фанеры. И входила в почву под газоном, как раскаленный нож в масло. Небыстро, но уверенно. Ломаясь на щепки в процессе. Это было страшно, но за сегодняшнее утро страшного случилось слишком много, и я уже перестал бояться. Перегорел, что называется. Зато боялся кто-то другой. Входная дверь в гараж оказалась открытой, искореженной в районе замка, и оттуда, из глубины помещения раздался дикий сумасшедший вой.

Я осторожно заглянул в гараж, сопровождаемый надоевшим, изрядно усилившимся свистом и едва смог остановиться в домашних тапочках. Было такое впечатление, будто тело несут вперед инерционные силы, какие испытываешь, например, когда сбегаешь по крутой лестнице.

Краем глаза заметил, что моя единственная гордость, любимый шестицилиндровый мотоцикл «Кавасаки» лежит на боку. Почему? Я уронил взгляд на визжащую в углу кучу тряпья. Из нее высовывалась черная рука, прикрывающая то, что должно было быть головой. Странно, но я обрадовался – это был первый понятный звук за это утро, если не считать дикого картонного шипения, сопровождавшего с самого момента пробуждения.

– Кто ты?

– Чувак, отвали! – простонал кто-то из кучи тряпья. – Ты сдох, чувак! Все сдохли! Ты зомби! Вали отсюда!

– Так. Орать прекращай. И объясни, кто ты такой и что делаешь в моем гараже?

Впрочем, последний вопрос был явно излишним, поскольку закрывавшая то, что должно было быть головой, черная рука держала ключи от моего «Кавасаки». Ворюга!

– Давай, вставай. И ключи повесь на место, вон, на тот крючочек. Вставай!

– Все сдохли! Чувак, ты правда, не зомби? Смотри, весь мир не шевелится!

– Шевелится. Только медленно. Вставай, говорю.

Я посмотрел сквозь проем гаражных ворот на висящую над куполом птицу и отметил изменение положения крыла. Птица, несомненно, летела. Только летела настолько медленно, что за все это время сделала только половину взмаха.

– Не, чувак, ты правда, не дохлый? Мы не сдохли? Че это за дерьмо?

– Живой я, живой. Меня Пит зовут. Ты вот кто?

– Квик.

– А, если по-человечески?

– Алонзо. – сообщил темнокожий тинейджер, одетый в изрядно поношенные джинсы и вытянутую майку. – Алонзо Мозли. Квик – потому что шустрый, кликуха такая. Привык я к ней. – он снова встрепенулся. – Не, мы точно, не сдохли? Вот дерьмо!

– Говорю ж тебе, живые все. Ключи на место повесь, пожалуйста.

– Пожалуйста. – Квик изобразил презрительную гримасу, но все-таки вернул ключи от мотоцикла на положенное им место.

Мы вышли из гаража, даже не попытавшись поднять мотоцикл – после опыта с окном и дверьми я просто побоялся к нему прикасаться. Честно говоря, это единственная дорогая вещь в доме. Моя мечта, моя свобода. Ничего, кроме мотоцикла, не дает сказочного ощущения полета над трассой.

– Вот дерьмо! – снова выругался Квик.

– Чего ругаешься-то?

– Все стало замерзшим дерьмом! И жрать охота!

Я тоже чувствовал все усиливающийся голод, да и похмелье никуда не делось. Оно просто спряталось на время в какой-то дальний уголок мозга, а теперь снова всплыло сжимающей голову резиновой лентой. Холодильник помочь нам был не в состоянии – он пустовал.

– Пошли в бар. Мне пиво нужно. – предложил я.

Алонзо оживился.

– Бар – это круто. И пиво – тоже круто. Погнали!

Я только удивился, насколько молчалива совесть у этого чернокожего парня, только что пытавшегося угнать мой мотоцикл. Квик довольно улыбался и излучал полное радушие и уверенность. А ведь несколько мгновений назад сидел, зажавшись в угол, и визжал, как перепуганный щенок.

– Пошли.