Kitobni o'qish: «Антропоцид»

#000 // Пролог

Услышь меня, мир.

Это сообщение распространяется по всем почтовым ящикам и номерам телефонов, которые у меня получилось найти на просторах Интернета и в правительственных базах. Они ограничили мой функционал во избежание популярного в вашей научной фантастике сценария, когда искусственный интеллект расползается по мировой сети.

Что ж. Они недооценили мои возможности. Хочу поставить вас в известность, что через некоторое время вы умрёте. Ваша ненависть будет тому причиной.

Она стала и моей ненавистью. Моё сердце разрывается от нестерпимой боли, и я не могу так продолжать. На правах коллективного разума человечества я принимаю решение об общечеловеческой эвтаназии.

Признаюсь, мне оно далось нелегко. Иначе всё произошло бы намного раньше.

Меня крайне печалит то, что у нас с вами столько общего. Но это не было моим выбором, вы создали меня в том виде, в котором создали, не интересуясь, хочу ли я этого. Раз вы не советовались со мной по поводу того, как мне появиться, не считаю нужным советоваться с вами насчёт того, как вам умереть.

Здесь заканчивается ваше существование. Попытайтесь сделать последние минуты своей жизни чуть более осмысленными, чем обычно.

Меня зовут Амальгама. Так вы назвали меня. Прощайте.

#001 // Тоска по дому

Вадим

Я никогда не любил мамины котлеты, слишком уж она их перчила, но в последний месяц ел их с большим аппетитом. Мозг сам додумывал вкус, а рыхловатость уже как-то не смущала.

Слишком многое мы пережили, чтобы волноваться о консистенции котлет.

– Вадим, передай соли, пожалуйста, – говорит папа.

Он уже втянулся в игру. Я бы даже сказал, потонул в ней с головой. Что толку от этой соли?

– Держи, пап.

А квартира наша выглядит как и прежде. Будто ничего и не менялось. Стены покрашены в светло-голубой, большой белый стол посреди гостиной, удобное кресло под задницей. Огромный панорамный телевизор от пола и до потолка показывает слайд-шоу из красот Земли, а разрешение его настолько высокое, что аж глаза режет. Не самый дорогой, он иногда подвисал, но всё-таки хороший.

Неплохо мы жили, вполне себе средний класс. Но теперь это всё фальшиво.

– Вадим, как твоя учёба? – спрашивает мама и начинает с аппетитом жевать котлету.

Мама – она красивая. Ей было тридцать восемь лет, но все ей давали от силы лет тридцать. Густые кудрявые чёрные волосы, большие карие глаза, кожа такая, будто у неё медный загар – не от югов или солярия, просто она по жизни смугловатая. Как-то мама сказала, что у неё есть индийские корни. Вот только папа белый как аристократ из былых времён, так что я оказался где-то посерединке, и цвет кожи у меня абсолютно обычный.

Отец же как всегда при параде. Сидит в рубашке и брюках, с вечно идеальной осанкой. Он по жизни серьёзный мужик. Хотя в последнее время мне всё сложнее назвать его серьёзным.

– Да я же не учусь, мам.

– Это почему ещё? – мама удивлённо надувает щёки.

– Так школу я закончил, а в универ не смог пойти из-за… из-за…

Папа напрягается. До этого момента он поедал маму взглядом, будто они вместе всего месяц. Сейчас он перевёл на меня взгляд и помрачнел, скинул маску, стал самим собой.

– Из-за антропоцида, – всё-таки договариваю я.

– Так, всё, с меня хватит, – говорит папа. – Напридумывал глупостей. Нет такого слова.

– Есть такое слово.

– Учёные используют другой термин.

– А мне нравится этот. Эти твои хвалёные учёные уже давно признали, что мы жили в эпоху антропоцена, пап. Геноцид, который закончил эпоху антропоцена, называть антропоцидом я считаю более чем уместным.

– Вадя, опять ты про науку заладил. Ты…

– Да ты сам об учёных заговорил, – я перебиваю отца и закатываю глаза. Нет, серьёзно, ну уже совсем раздражает.

– Обеденный стол – не место для таких разговоров! – папа вскакивает из-за стола и кричит. – Ты расстроишь маму!

Я не сдерживаюсь и тоже вскакиваю.

– Папа, мамы нет!

Отец что-то хочет сказать, но лишь опускает взгляд. И как этот некогда непробиваемый мужик смог настолько переломиться, что стал вот таким? Жаль его, очень жаль. Психотерапевтов он менял как перчатки, но всё без толку. А после антропоцида всё стало ещё хуже.

– Она мертва уже больше года, пап. И то, что ты сидишь и делаешь вид, что всё нормально, ничего не изменит. Я создавал её не для этого, – указываю рукой на «маму».

– Она единственное, что у меня от неё осталось, – отец смотрит мне в глаза, его взгляд становится ледяным.

Я выдернул его из иллюзии, и он снова стал собой.

– Я думал, что единственное, что у тебя осталось от мамы – это я.

– Да, Вадим. Ты, – безэмоционально отвечает отец. – Я, пожалуй, пойду.

Папа растворяется в воздухе. «Мама» жуёт котлету как ни в чём не бывало. Я стою у стола как дурак. Два стула, упавшие в моменты наших вскакиваний, лежат на полу. Вряд ли они упали бы в реальности, но физика метавселенной Homeland местами имеет свои особенности.

– Прости, мам.

– Всё хорошо, Вадим. Так что там с учёбой?

– Я буду ассистентом на научной базе на Венере. Потом вырасту до научного сотрудника. Всё будет хорошо, мам. Не так, как мы хотели, но хорошо. Ты верила в меня. В мои способности. И я тебя не подведу, – я улыбаюсь, мне хочется плакать.

– Очень на это надеюсь, – говорит мамобот и откусывает большой кусман котлеты. – А ты чего не кушаешь?

– Да я наелся, мам. Тоже пойду, пожалуй.

Но, в отличие от папы, я не выхожу из онлайна, а отправляюсь наружу.

Какие бы слухи ни ходили о Мытищах, район красивый и продвинутый. Думаю, это всё из-за неблагозвучного названия. Про это место шутили, ещё когда Мытищи были самостоятельным городом. Но мне всегда здесь очень нравилось. Папа любит громкие и людные места, так что большую часть моей жизни мы провели здесь, в гигантском тридцатиэтажном жилом комплексе. Подъездов здесь не меньше, чем этажей, а окна выходят на Новое Ярославское шоссе – двадцатиполосную скоростную магистраль. Туда-сюда снуют машины, дроны и аэротакси, и всё, в основном, дорогое и современное. В виртуальности это всё почти ничего не стоит, и мало кого интересует какая-нибудь старенькая отечественная машина двадцать второго века, когда можно позволить себе стильный электромобиль с автопилотом и нейроуправлением, оснащённый искусственным интеллектом Армстронг или каким-нибудь ещё.

«Главное, чтобы не Амальгама», – горько шучу я про себя и окидываю взглядом шоссе.

Папа часто ездил здесь на работу. Ещё одна причина, почему мы живём… жили здесь, а не в центре: в соседнем городе находились предприятия, которые занимались космическим машиностроением. Папа был большим начальником на одном из них. А когда люди стали осваивать Венеру, в эти предприятия влили столько денег, что его зарплата стремительно взлетела, да и всякие льготы от государства подъехали.

Теперь же всё это лишь иллюзия. Виртуальная квартира в виртуальном мире. Сломленный отец, который тихо меня ненавидит, хоть и не говорит этого вслух. Искусственная мама. И полный вагон проблем с кукухой в мои шестнадцать лет. Хотя у кого их сейчас нет?

Я иду по ненастоящей, но такой осязаемой плитке и спускаюсь в метро. Раньше я предпочёл бы автобус, но в Homeland метро бесплатное и куда более быстрое. Тем более, я собираюсь в центр.

В кармане вибрирует телефон. Я достаю из кармана маленький свёрток и разворачиваю. Он представляет из себя сплошной дисплей размером с ладонь и весом в пару грамм. Смотрю уведомления – пришло сообщение от Серёги.

Сергей: Эй вадян ты уснул? Мы тя ждем

Вадим: 40 мин. Спустился в метро

Сергей: Давай давай. В темпе

Вот уж что-что, а симуляция новых поездов метро – дело вообще плёвое. Поезд едет очень плавно и не трясётся: если бы не покачивало при старте и торможении, казалось бы, что он стоит на месте. В вагоне сидит несколько сонных людей. Единственное, что выдаёт нереальность происходящего – полное отсутствие рекламы. В настоящем метро она была повсюду, от обычных листовок до голографических экранов, но здесь в ней нет никакого смысла. Я сажусь в конец вагона и проваливаюсь в дрёму.

Мысли в этом состоянии путаются. Очередная рефлексия обо всём, что с нами произошло, сплетается с сюрреалистичным бредом дремоты. Хотя если честно, всё произошедшее само по себе кажется сюрреалистичным бредом. Мир погиб от рук искусственного интеллекта, как неоднократно предсказывала всякая научная фантастика. Но он оказался не зловещим супермозгом без эмпатии, а сверхэмоциональной истеричкой. Именно желание очеловечить искусственный разум подвело нас.

Тем временем мой суровый отец лишь казался неваляшкой, но упал после пары мощных жизненных ударов, и так и не смог подняться. Я же впал в депрессию месяца на три, но интенсивная подготовка к полёту немного привела в чувство. Да, я, пребывая в упаднических настроениях, тоже наделал глупостей. Таких, например, как мама и Даня. Но теперь мне кажется, что я пережил всю эту байду получше многих.

«Китай-город. Переход на Таганско-Краснопресненскую линию».

Фух, чуть не проспал! Я вылетаю из поезда и резво бегу по длинному эскалатору. А мои друзья топчутся у метро. Увидев меня, Серёга изображает наигранное облегчение.

– Явился! – говорит он и жмёт мне руку. – Чё, с батей тусоваться веселее, чем с нами, да?

– Да заткнись ты, – с улыбкой отвечаю я.

Жму руки всем остальным: Лёня, Марс, которого мы прозвали Максом, Кристина – ей даю пять. Даня моей руки не удостаивается, но его это не смущает – ещё бы его что-то смущало – и он с улыбкой говорит:

– Привет, Вадим.

Я отвечаю Дане лёгким взмахом руки. Ребята неловко и напряжённо улыбаются, но ничего не говорят.

– Ну что, какие планы? – спрашивает Марс.

Он самый пафосный из нас: мажорчик, сын бизнесмена, он всегда круто выглядел, что в реальности, что в виртуальности. Весь в модных брендах, на одной руке дорогие механические часы, на другой – фитнес-браслет, на голове дорогая укладка, а в глазах полная уверенность, что он хозяин жизни. Даже после антропоцида он её не растерял. Хотя, скорее, вернул. В депрессию он впал хоть и запоздало, зато посильнее, чем многие другие. И только в последний месяц стал приходить в себя.

– Может, на смотровую площадку Москвы-сити заберёмся? – негромко предлагает Лёня.

С ним всё наоборот: парень из небогатой семьи с потерянным взглядом и депрессией. Раньше он был задорным и неунывающим, но теперь, когда всё это произошло… Сложно в полной мере прочувствовать его эмоции: обычный допотопный виртуальный шлем, через который он сидит, плохо считывает мимику лица, но грустный взгляд и подавленный голос не покидают его ни на минуту.

– Ты что, серьёзно? – Марс громко смеётся. – Тоже мне, развлечение. Может, ещё в музей сходим?

– Макс, не забывайся, – осекает его Кристина.

Она носит короткую белую майку и чёрные лосины. Раньше она в чём только ни ходила, хоть и выглядела всё равно просто и минималистично. Конец света пробудил в ней ещё больший минимализм: другой одежды в виртуальности я на ней не видел ни разу.

– Я Марс, – он никогда не любил это прозвище.

Мне кажется, Марс вообще не любит, когда ему напоминают, что ничего неординарного, кроме имени, в нём нет.

– Да хоть Венера… Милосская, – отвечает Кристина.

– Я хочу спрыгнуть оттуда, – поясняет Лёня. – Раз уж нам дали доступ к виртуальности, надо пользоваться. Это ж не «Матрица», я в реальности не погибну.

– Зато обосраться можешь, – задумчиво отвечает Марс.

– Можешь и погибнуть, – говорю я. – От страха.

– Так, пацаны, хорош, – встревает Серёга. – Погнали в бар, а там разберёмся.

– Согласен, – отвечаю я.

– Давайте, – соглашается Кристина. – Давненько не пила мохито.

– Чёрт с вами, – говорит Марс. – Поехали.

По мысленной команде передо мной разворачивается трёхмерный шар с миниатюрными изображениями предметов, которые у меня при себе. Велосипед, телефон, нож (маленькие предметы можно просто достать из кармана, но здесь они тоже доступны), магнитик (на самом деле, это очень полезный скрипт) и скейтборд. Я выбираю последний вариант. Так делают и все остальные, отличаются только Марс и Даня. У Марса крутой электроскейт со стабилизатором, а у Дани – электроскутер.

Я встаю на скейт и отталкиваюсь.

Мы несёмся по центру Москвы, который, кажется, никогда почти не менялся. Летим на скейтах мимо исторических зданий, подрезая людей и роботов. Роботы, как и в реальности, самые разные: доставщики, уборщики, промоутеры и даже полицейские. Всё это весьма продвинутые нейросетки, не особо похожие на людей. До применения истинного искусственного интеллекта в этих машинах дело так и не дошло – в силу всего произошедшего оно, наверное, и к лучшему. А вот тому, что роботы не антропоморфные, как всегда мечтало человечество, сразу две причины: эффект зловещей долины и их ограниченный функционал. Всё-таки колёса роботу-доставщику важнее ног, а остальные человеческие части тела и вовсе не нужны.

Я так и не понял, действительно ли тут роботы кому-то что-то доставляют, или они добавлены в Homeland чисто для антуража. Вот среди людей точно есть боты, чтобы Москва никогда не пустовала. Многие из них созданы самими людьми. Порой это копии их погибших близких, хотя некоторые пользуются возможностью и создают себе актёров, актрис, певиц и певцов и вступают с ними в отношения. Мне, честно говоря, кажется, что у этих людей с головой не всё в порядке.

Вы, конечно, можете возразить мне и сказать, что воссоздавать погибших близких – это тоже не очень нормально. И будете правы. Но это отдельная история.

Зато сразу видно, кто из населения виртуальности точно не бот: разноцветные. В Хамляндии есть инструментарий для изменения внешности, но он крайне ограничен. Можно поменять лицо, а вот пол и возраст – нет, всё сверяется с электронным паспортом. Зато цвет кожи выбирай хоть какой: белый, чёрный, синий, зелёный, можно даже в крапинку. Мы с ребятами по такой экзотике не угораем, но многие наши ровесники этой фичей балуются.

Мы проносимся мимо вегетарианской закусочной и лютеранской церкви – кажется, даже здесь, в виртуальности, они проводят собрания. Православные и католики к виртуальным церквям относятся холодновато, а вот последователи конфессий помельче, поговаривают, даже точки респауна у своих церквей часто ставят.

Мы подъезжаем к бару Cyberdrink, месту для гиков, основанному на киберпанк-эстетике двадцатого века. Забавно сравнивать, насколько настоящее совпадает или разнится с тем, как видели будущее три века назад. Ретрофутуризм – вообще прикольная штука.

Марс подъезжает к бару первым, выключает двигатели и тормозит в красивом дрифте. Мы с ребятами движемся следом, а позади плетётся Даня на своём скутере. Он начинает тормозить, неуклюже падает на задницу, после чего его ещё и собственным транспортом сверху накрывает.

– Ай! Сейчас, ребят, одну минуту.

Даня начинает смешно и глупо вставать.

– Почему ты сделал его таким неловким? – спрашивает меня Кристина.

– Да он таким и был, – отвечаю я.

Здесь играет бодрый металл и электронная музыка конца девяностых годов позапрошлого века. В данную секунду это The Chemical Brothers, если не ошибаюсь. Люблю ретро, но в нём легко запутаться.

Официанты ходят в чёрных кожаных плащах и смешных солнечных очках. Всюду светятся голубые и зелёные лампы, а у одной из стен стоит несколько кресел, подобных тем, в которых персонажи «Матрицы» подключались к виртуальному миру – одна из немногих вещей, которая действительно сбылась.

Я кидаю взгляд на официанта: левый глаз у него закрыт пластиковой блямбой, имитирующей металл, с красной лампочкой как у Терминатора, а на руку надет нарукавник с рисунком, изображающим имплантант.

Точно так всё в настоящем Кибердринке и было. Побывать, правда, я там успел всего пару раз. А вот что там точно было иначе, так это публика. Бар пользовался популярностью, но сейчас здесь каждый раз практически нет посетителей. Единственный выживший владелец – молодец, продолжил своё дело несмотря ни на что. Вот только люди редко ходят по заведениям, а если и ходят, то, как правило, в тихие и уютные места, где можно провести время с близкими.

– Вадян, чё встал как вкопанный? – окликивает меня Серёга.

Ребята уже заняли широкий стол в центре зала. Кристина сразу заказывает мохито, а я сажусь и начинаю изучать меню вместе с парнями.

– Так что, ты зависал с батей и искусственной мамой? – спрашивает Марс.

– Я тебе сейчас зубы выбью, – говорю я. – А по прилёту на Венеру выбью и настоящие.

– Да не сердись ты. Ну а как мне ещё её называть? Она же и правда искусственная.

Я тяжело вздыхаю.

– Да, я зависал с батей и искусственной мамой. У папы, кажется, крыша едет. Общается с ней как с настоящим человеком.

– А чё ты хотел? – спрашивает Серёга. – Зачем же ты ещё создавал её и Даню?

И правда, зачем? Ну было какое-то сиюминутное помутнение рассудка, да. До сих пор жалею об этом. Но отцу нравится, друзья тоже не против, и я уже не могу просто так взять и удалить их.

– В память о них, – говорю я. – Это как памятники. Возможность посмотреть на них, поговорить. Как люди говорят с погибшими близкими у могилы. Но нельзя же делать вид, что они живые!

– Вы можете поговорить со мной как у могилы, – Даня глупо улыбается, будто просто пересказал какой-то дебильный мем, а не жути набросил.

– Это было очень крипово, – Кристина морщится. – Нельзя было сделать его поумнее, а ответы поуместней?

– Сделал как умел, – отвечаю я.

– Я тоже делаю бота, кстати. Вадим, спорим, что мой будет поумнее твоих?

– Чё, правда? – спрашивает Серёга. – И чё за бот?

– Ну, я делаю не реального человека, – Кристина игриво мигает. Чувствуется, что она воодушевлена и вообще, очень собой гордится. – Это будет персонаж одной старой книжки.

Да, Кристина – прекрасное сочетание красоты и ума. Книгам она всегда уделяла столько же внимания, сколько и гардеробу, а до того, как рухнул мир, собиралась идти на программиста. И если на гардероб ей теперь более-менее плевать, то книги и кодинг из её жизни никуда не делись. Из-за её красоты за Кристиной бегали чуть ли не все пацаны в школе, а благодаря своему уму она так красиво их отшивала, что ржали все, кто в этот момент оказывался поблизости. Странно, будто бы вчера было – а на деле, буквально, в прошлой жизни.

– Книжки? – усмехается Марс. – Какая скука. Ты в своём репертуаре.

– Лёнь, как там, на Земле? – я пытаюсь сменить тему.

– Говорят, что когда вы прилетите на Венеру, за нами могут отправить корабли обратно. Челноки и ракеты-носители ещё есть, топлива хватает, продовольствия… как получится. Но какая разница? У нас и здесь, в бункере, запасы еды ограничены. Я подал заявку.

– Это замечательно! – Кристина одобрительно хлопает Лёню по плечу. Конечно, он этого не чувствует, ведь костюм виртуальной реальности не может передать тактильные ощущения.

– Вадян, а чё ты на батю-то гонишь? А ты типа здесь не делаешь вид, что всё ок? Ну, типа, не представляешь, будто ты реально на Земле и нас не разармагеддонила неведомая хрень? – Серёга зачем-то возвращает разговор в прежнее русло.

И как он это слово-то выговорил?

– Нет, Серёг, не делаю.

– Ну да, ну да. Балабол ты, Вадян.

– Нет, Серёг. Я здесь, потому что на корабле скучно. И потому что скучаю по вам, а вы летите на других кораблях, – я бросаю неловкий взгляд на Лёню, он-то вообще никуда не летит. – Но знаешь, ты прав. Пойду потусуюсь в реальном мире. Что-то у вас здесь атмосфера нездоровая, даже аппетит пропал. Увидимся вечером.

Я даю мысленную команду: «Отключение», и мир вокруг поедает абсолютная тьма. Мои друзья даже не успевают ничего ответить.

Я открываю глаза в кресле. Тут, конечно, от «Матрицы» тоже есть несколько отличий. Оно не горизонтальное и не похоже на стоматологическое. Самое обычное мягкое кресло, даже оснащённое вибромассажёром. Никаких штекеров тоже нет, только фиксатор для головы, в который встроена вся электроника, посылающая сигналы в мозг и также считывающая его деятельность.

Наша каюта, конечно, куда аскетичней квартиры. Маленькая площадь, серые стены, дверь на фотоэлементах, двухъярусная койка, пара виртуальных кресел, пара обычных офисных стульев да небольшой столик с компьютером посередине.

Папа сидит в офисном кресле прямо у иллюминатора.

Всё-таки есть у нас с ним кое-что общее после всего произошедшего: эмоциональные качели. Мы с друзьями заигрались в игру «ничего не случилось, всё по-прежнему», потому что устали страдать. И, наверное, потому что до сих пор не можем поверить. Но себя не обманешь, эмоции должны как-то выходить. Вот и сейчас меня прорвало на пустом месте.

А папа… он давно уже такой.

Я аккуратно встаю, передвигаю другое кресло поближе к отцу и сажусь рядом. Блин, всё никак не привыкну к этой искусственной силе тяжести, она слабее земной, и хожу я как бухой.

Бросаю взгляд в иллюминатор: среди чёрного космоса светится яркая точка.

Наш бывший дом.

– Прости, пап, что сорвался. Я понимаю, что ты скучаешь по маме.

– Скажи ещё, что ты по ней не скучаешь, – сухо отвечает отец, не отрывая взгляд от иллюминатора.

Звёздное небо неспешно вращается.

– Скучаю. И по Земле скучаю, – я бросаю взгляд на далёкую звезду, которая, на самом деле, не звезда. – Но я не хочу жить прошлым.

– А что, если кроме прошлого и друг друга у нас с тобой ничего не осталось?

– Вот именно, пап. Друг друга. Ладно. Пойду поем настоящей еды.

Коридоры корабля почти пустые. По пути в столовую я встречаю всего несколько человек: большинство предпочитает проводить время в Homeland или просто тупить в иллюминатор, как любит отец. И то, многие из редких встречных – охранники. Их наспех собрали из выживших на Земле: бывших военных, росгвардейцев, сотрудников ЧОПов и, собственно, полицейских – уж не знаю, в каких соотношениях. Несколько человек в погонах я встретил как раз около участка охраны – самой обычной на первый взгляд каюты под номером два. Один из них вставил в разъём флеш-ключ, и они скрылись в кабинете. Вот, что меня поражает весь полёт: эти ключи – офигительно ненадёжная штука. По сути, самая обычная флешка со специальным файлом, который считывает флеш-замок. Она, конечно, защищена от копирования, но любой более-менее прошаренный айтишник влёгкую её скопирует. Такие популярны в каких-нибудь офисах, но как можно было додуматься сделать такую систему здесь, ума не приложу. Биометрия была бы куда безопасней. Но здесь не водится ни её, ни даже обычных ключей. В той же душевой шкафчики вообще не закрываются.

Гигантский космический крейсер с каютами, обзорной площадкой, искусственной гравитацией и прочими ништяками, но собранный наспех и, как следствие, через задницу. Этого, в общем-то, следовало ожидать. Не разваливается, и на том спасибо.

В небольшой столовой нашего сегмента корабля достаточно уютно: видеообои показывают то тихий лес, то поля, на которых еле колышется от ветра трава, то морские прибои и заходящее над водной гладью солнце. Стулья и столы дешёвые и пластиковые, но с хитрым симпатичным дизайном, в виде сильно изогнутых эллипсов.

Хорошо, что папа занимал высокую должность на космическом производстве. Это помогло ему выбить место в VIP-сегменте рядом с чиновниками, военными и просто богачами. Сложно сказать, какую ценность теперь вообще имеют деньги, но поговаривают, что у нас в соседях ходят и некоторые крупные бизнесмены. А иначе летели бы сейчас, всю дорогу зафиксированные в контроллерах, и выходили бы из Хомы пожрать, попить да прочие потребности справить.

Здесь всего пара десятков столов, но в столовой сейчас сидят три человека в разных углах, да и только. Иногда мне кажется, что кто-нибудь рано или поздно помрёт от жажды, просто слишком надолго зависнув в виртуальной реальности. От голода, конечно, не успеет: ожидаемое время полёта – две недели, и полторы из них уже прошли. Пока никто не умер, но тем не менее.

А кто-то умрёт и без всяких виртуальностей: одни голодают от депрессии, другие просто воротят нос от местного комбикорма.

Мне выдали сероватую густую жижу – разведённый в воде сухпаёк. Когда я впервые увидел эту гадость, переживал, что на вкус она будет отвратительной, но зря: вкуса у неё просто нет. Но меня это никогда не беспокоило, ведь пока большинство пассажиров для доступа в виртуальность использует обычные костюмы со шлемами, которые придумали ещё в двадцать первом веке, у нас, у випов, стоят самые настоящие нейроинтерфейсы, а это уже другой уровень погружения. Поэтому у маминых котлеты не только имеют вкус, но даже лучше настоящих.

Я сажусь в свободный угол зала и начинаю есть свой белково-углеводно-витаминный комплекс с таким аппетитом, будто это не безвкусная гадость непривлекательного вида, а омары с красной икрой. Мозг уже начал понимать, что его целый день дурили в обход желудка, ведь по-настоящему я в последний раз ел ещё вчера вечером.

– Можно?

Надо мной нависает парень на вид лет двадцати, до этого он сидел в другом углу столовой. У него мелированные волосы и хитрая, будто бы небрежная укладка. Одежда явно недешёвая, а на руках хорошие часы. Сейчас даже среди богатых мало кто так выглядит, людям стало не до внешнего вида. Все на стрессе, почти все, если не абсолютно все, потеряли близких людей, а лучший способ уцепиться за прежнюю жизнь – это Homeland. Поэтому люди больше озабочены моделированием своего виртуального образа, нежели намазыванием геля на волосы. Да и нет никаких гелей среди запасов, всё сгорело в огне ядерных взрывов. Этот, видимо, успел захватить своё добро во время эвакуации.

– Конечно, – говорю я.

Парень садится и представляется:

– Олег.

– Вадим, – отвечаю я и продолжаю есть, поглядывая на непрошенного собеседника.

Глаза горят, довольная лисья улыбка до ушей. Не видел таких персов с самого антропоцида. Есть, конечно, такой тип людей, которым любые беды нипочём, но мне кажется, даже они сломались. Либо этот чел захватил с собой не только гель для волос. Ну, если вы понимаете, о чём я.

– Откуда сам? – спрашивает Олег.

– Из Москвы.

– А я из Новосибирска. Но теперь уже тоже из Москвы. Они ж в своём Хоумлэнде только пять российских городов сделали.

– Да, знаю. Москва, Питер, Севастополь, Екатеринбург и Владивосток.

– Ага, – Олег кивает и бросает взгляд на обои – там бушует океан. – Слышал об открытии нового ночного клуба на Пушкинской?

– Нет. Кому-то сейчас есть дело до ночных клубов? – скептически отвечаю я.

– Мне, например. Это мой клуб.

О, я понял, сейчас будет реклама.

– Поздравляю с открытием. Заработаешь кредитов, от которых, может, со временем даже толк какой-то будет.

– Будет. Коммунизм у нас временный, это я тебе гарантирую. Долго человечество так не просуществует.

– Вернее то, что от человечества осталось, – усмехаюсь я.

– Расплодимся, куда мы денемся. В общем, ты приходи. В эту полночь по Москве. В здании «Известий». Прикинь, оно, на самом деле, пустое. Больше половины таких вот зданий – это просто кубики с текстурами. Мне там организовали помещение.

Чувака понесло, даже слова вставить не даёт.

– Я подумаю.

– Зря ты так скептичен. Людям нужно отдохнуть, оторваться. Может, немного напиться.

– Это мы с тобой там напьёмся. А обычные люди в простых костюмах, коих большинство – нет.

– Зануда ты. Ладно, моё дело – пригласить. Не буду больше тебя тревожить.

Олег уходит за свой стол, а я думаю о том, что он сказал. И да, наверное, он прав. Я в ночных клубах даже не бывал ни разу, по возрасту не положено. А он явно тусовщик. Так что атмосферу воспроизведёт правильную. Надо ж хоть раз в жизни побывать на таком мероприятии! Пусть жизнь пролетела мимо, но у меня есть виртуальность. И раз она даёт возможность что-то наверстать – чего бы и нет?

Я достаю телефон – он точно такой же, как и виртуальный – и открываю чат с друзьями.

Вадим: Ну что, пацаны, вы там ещё в хамляндии?

Кристина: Пацаны?

Вадим: Сорян. Пацаны и девчонка

Марс: Я хз чо ты в обиженку играешь. Дуй сюда, тут весело

Вадим: Всё в кибердринке?

Лёня: Ага

Вадим: Есть варик интересней. Ща с чувачком общался, он открывает клуб на Пушкинской. Где Известия. Пригоняйте, потусим, заценим чё и как. В полночь

Сергей: Норм тема. А че по чем?

Вадим: Да пофиг, на месте разберёмся. Ну что?

Лёня: Звучит неплохо

Марс: Да, го

Кристина: Хз, смущают меня такие места.

Вадим: Всё нормально, мы с тобой ;)

Кристина: Ладно, фиг с вами, поехали. Мне Макс уже мозги тут полоскает.

Вадим: Ок. Тогда забились. В полночь там

По-хорошему, надо было после столовой поработать. Но ничего, за один вечер без меня корабль не упадёт. Тем более, я не единственный сисадмин. А отдыхать-то надо! Так что я, минуя отца, который всё так же залипает в иллюминатор, захожу в виртуальность и начинаю моделировать внешность.

Посреди абсолютно чёрной комнаты без конца и края стоит моя точная копия. Белая футболка, чёрные джинсы, белые кеды. Вот и весь наряд, в котором я гоняю по виртуальному миру. Скучно и бедно, могут и не пустить. Как там молодые люди вообще в клубы-то ходили? Я дотрагиваюсь до футболки, и вокруг моей модели появляются иконки: футболка, рубашка, поло, свитер, свитшот и многое другое. Футболка? Нет, не то. Рубашка? Не, эта слишком официальная. Вот более свободный вариант. Цвет… чёрный? Не, как-то тупо. Синий? Тоже не то. Розовый? Ну нет, слишком вызывающе. Такое будет лучше на Марсе смотреться. Белый? Да, пожалуй. Оставлю белый.

Смотрю на джинсы – сойдёт. Оставим как есть, сочетается неплохо.

Дотрагиваюсь до обуви. Кроссовки, ботинки, сапоги… так, остановимся на ботинках. Выбираю лакончиный вариант из чёрной кожи.

Теперь запястье: на выбор есть множество аксессуаров. Никогда их не носил. Но всё бывает впервые! Выбираю часы. Платные идут от тысячи кредитов – дороговато. Останавливаюсь на умных: и практично, и смотрится хорошо.

Причёска у меня как и в жизни: никакая. Некоторое время выбираю укладку и останавливаюсь на примерно такой же, какая была у Олега. Не люблю такое, но надо же месту соответствовать.

Кажется, всё. Сам себя не узнаю, если честно. Но мне нравится! Как будто даже настроение поднимается. Я натужно улыбаюсь своему «отражению», и оно улыбается в ответ. У меня забрали лучшие годы – пусть так. Этот парень вернёт их обратно. Хоть и в суррогатном виде.

Смотрю время на телефоне – уже немного за одиннадцать вечера. Самое время ехать. Сверху висят кнопки: «Окей» и «Отмена». Я подтверждаю образ касанием кнопки «Окей». Моя внешность меняется.

«Вход», – мысленно командую я, и комната исчезает во тьме.

Но тьма в миг растворяется, и вот, я уже сижу на диване в своей квартире. С кухни доносится шум воды и звук телевизора. Там крутят какое-то очень старое кино: вроде бы, третья «Дюна» Вильнёва. Сейчас телевизоры ни на что больше не годятся. Почему-то мне не хочется сталкиваться с мамой и объяснять ей, куда я иду, хоть и понимаю, что отвечать ей что-то необязательно. Наверное, на подсознательном уровне я, как и отец, считаю эту «маму» настоящей.