Kitobni o'qish: «Крылья»

– Все-таки, Тим сволочь. Он же зараза такой, ничего мне не сказал, а мог бы, а не сказал. Не сказал совсем ничего. Только ухмылялся себе под нос. Под свой большой горбатый нос, и щурил глаза, щурил свои бесстыжие глаза.

– Голубые, раскосые, в фиолетовых прожилках глаза, похожие на глаза старой собаки. И грустные и хитрые одновременно. Да, Тим еще тот гриб. Хотя, о покойниках либо хорошо, либо никак. Так ведь вроде? Либо хорошо, либо никак.

– А почему тогда я его ругаю? Может он и не умер вовсе? Я просто не понимаю, почему Ландгрувер считает, что если он не вернулся в Город, то он умер или погиб.

– Просто бред, какой то! Ну и что, что он Изгой? Живут же себе Изгои в Городе. Живут и ничего себе. Неплохо, в общем, живут. Ну, и что, что их никто не любит? Ну и что? Ну, и что, что для них работы почти нет никакой? С голоду уже давно ведь никто не умирает!

– Разве можно считать Тима умершим, если он ушел из Города и не вернулся? Разве так можно? Изгои они на то и Изгои, чтобы из Города уходить.

– Только вот зачем же они из Города уходят? Плохо здесь, что ли? Еда есть. Вода есть. Одежда, какая никакая, а все равно найдется.

– Ну, и что, что Изгои подаянием живут? Что в этом такого плохого? Может быть, им так на роду написано? Может быть им так положено? Изгоям.

Дыхание сбилось мысли тоже. Этот из подъемов оказался самым длинным и сложным. Ступени осыпались. Местами бетон растрескался так, что того и гляди – рухнет вниз с проржавевшей, арматуры.

Я обошел опасное место и поднялся еще на несколько ступенек вверх. Перевел дыхание. Плотно прикрыл глаза и через секунду их открыл. Успокоил сердце, стучавшее уже, где то в горле. Мысли пошли ровнее. Плавней. Стали крепче цепляться друг за друга и я, качнувшись на пятках, пошел снова вверх.

– Разве можно считать человека умершим, если он просто куда-то вышел? Может быть, он и до Крыши то вовсе не дошел? Может быть, он в верхних уровнях до сих пор живет? А что? Там не так уж плохо.

– Старики говорят, что там и воздуха и света достаточно. А уж грибов там! Ну, вот видимо невидимо! Ешь – не хочу. Сам, правда, я там не был. Пока. Иду вот. Лезу как проклятый. А спросите зачем? Не отвечу. Тим бы вот ответил. Он умный этот Тим. Но где вот о сейчас?

– Ищи-ка его. К Бегунам ведь не пойдешь для того чтобы Тима разыскать. Кто он такой? – Скажут. – Ах, Изгой! Зачем нам его еще искать? У нас и так забот по горло! Почта, грузы, депеши донесения всякие. Недосуг нам по уровням за Изгоями бегать. Сам придет, если захочет. На то он и Изгой.

– Ну, да. Я тоже так думаю. Сам вернется. Наверное. А может быть он все-таки до Крыши дошел? Может быть, он уже, где то там, за Городом? Может быть ему там хорошо? Может быть очень хорошо?

Я остановился передохнуть. Ноги гудели, словно в каждую ступню забили по сотне медных гвоздей.

– Гад, ты Тим! Чтобы тебя черти забрали! Чтобы тебе вовек в Город не возвращаться! Ну, зачем ты ушел? Я что «рыжий» тебя искать? Мне что больше всех надо?

Идти дальше сил не осталось. Я медленно опустился по стене и присел на грязный в бетонной крошке и крысином помете пол. Стал распаковывать рюкзак.

С припасами было негусто. Упаковка прессованных грибов. Галеты. Вода. Я качнул флягу. Не меньше литра еще.

Пока хватит. Длинные полупрозрачные пленки животных протеинов, свернутые в плотный рулончик. Это вообще НЗ.

Я подержал их на руке, и едва подавив желание съесть, засунул глубоко на самое дно рюкзака.

– Ну да. Изгоям же животные протеины не положены. Зачем он им? Он им только при росте и нужен. А когда уж они вырастут, то вот тут тебе и пожалуйста. Грибы кушайте. Их много. Тоже, в общем, белок.

Я вытащил увесистый брусок со специфическим запахом и сломал о колено. В воздух поднялась тонкая споровая пыль. Половинку убрал в рюкзак, половинку положил перед собой.

– Если ничего не есть так ведь и не дойдешь никуда. Так ведь? Пусть хоть и грибы. Но чем не еда?

Я поднес край сухого серого месива ко рту. Под язык накатилась слюна.

– Черт меня дери! Изгой хренов! Чуть на тот свет себя не отправил!

Я лихорадочно стал рыться в рюкзаке.

– Грибы – это тоже белок, но чужой. Без ферментов его не возьмешь. Не переваришь. Это точно. Не переваришь. Будешь по углам кровью ходить. Высохнешь весь. Кожа морщинами обвиснет. Станет серой и тяжелой. Глаза большими сделаются и западут. Совсем как Храмовник станешь.

–Мы ведь тоже не шибко толстые, но своего, то, что терять? Зачем? Вот Солдаты те да. Они толстые. Они постоянно животные протеины жрут. Да еще с сахаром. Зда-а-ар-р-ровые козлы!

Палец уперся в гладкий бок круглой коробочки с грохочущими внутри бусинами.

– Вот! – Обрадовался я. – И нашлось. С ферментами оно что же. Оно же гораздо веселее. Если грибы влагу на уровне где найдут так и вырастут. Их же можно любыми есть. И сухими и свежими. Можно пожарить. Можно смолоть и настой выварить.

Я положил желтую бусину под язык. Покатал ее, пока она не стала сверху мягкой и липкой.

– Говорят, что те из Изгоев кто до Крыши доходил, одним крысиным пометом питались. Под самой Крышей, даже, говорят, грибы не растут. Влаги им не хватает. Или еще чего, а без фермента же никак.

– А с ним даже гвозди переварить можно. Хотя я не пробовал. Мне Заходер говорил. Может быть, врал, конечно. Он Химик. Нет, правда. Я, правда, не вру. Он Химик. Настоящий. Он со своего уровня за всю жизнь ни разу не вышел. А ведь ему уже лет то ведь сколько. О-го-го.

– Седой совсем, но крепкий еще. Даже зубы все целые. Вот что значит Химик. Не любят их, Химиков, но побаиваются и уважают. Без них же ни света ни воды ни пищи. Головы у них конечно умные. Этого у них не отнять. А вот у меня, что же умного?

Я вытянул натруженные ступни в стороны. Боль перестала быть нестерпимой, но все еще не позволяла продолжить путь.

– Вот ноги разве что. Они, наверное, у меня головы умнее. Несут меня куда – то к черту на рога. Ни сна не ведают, ни отдыха. Только вот болят. Спасу нет!

– Ну, а и болят так, что? У Бегунов разве не болят? Конечно, болят! Только у них ноги глупые. Да и сами они глупые. Тима искать не захотели. Ну и не надо. У меня ноги умные. Сам найду!

Таблетка внутри была жесткой и отчаянно горькой. Я катал ее под языком от щеки к щеке, добиваясь максимального выделения слюны. Глотать ее было нельзя.

–Конечно нельзя! Как же ее глотать, если во рту среда такая, а в желудке такая? Проглотишь и капец! Можешь больше к Распределителю и не подходить. Ничего у тебя больше желудок не переварит. Сдохнешь где ни-будь в яме. Заберут тебя Могильщики и тем же Химикам отнесут. А кому ты больной нужен? Могут еще и живого отнести. Легко!

Я осторожно сглотнул слюну. Она была горькой настолько, что язык полностью лишился способности распознавать вкус. Я пошарил кончиком во рту. Нашел остатки пилюли и старательно их разгрыз. Дождался когда рот наполниться слюной и снова сглотнул. Теперь надо полежать минут десять, пока там, в животе реакция пройдет.

–Отрыжка будет! Мама не горюй! Но, а как без ферментов? С голоду подохнешь. Еда есть, а есть бесполезно. Вот ведь как может быть.

– Я вытянулся на хрусткой, при малейшем прикосновении рассыпающейся в мелкую пыль бетонной крошке и блаженно заложил руки за голову. Ногу на ногу. Погасил фонарь на каске.

– Еды и так едва-едва. Еще этих оглоедов кормить. Сами на осьмушку съедят, а светят, как будто их полгода не кормили.

Светляки тугим клубком скрученные в стеклянном пузыре, лишенные притока свежего воздуха пригасли. Перестали шевелиться. Уснули крепко, словно мертвые.

Меня окружила чуткая неровная тьма, с расплывчатыми пятнами светящейся плесени. Все-таки влага на этом уровне была. Может быть, просочилась из старых систем водоснабжения или канализации. Может быть, пришла сверху. Хотя, вряд ли. Далеко еще до Крыши. Очень далеко.

– А может, я и не дойду вовсе! – Колотилось в темечко. – Может быть, съем вот эти грибы, а они испорченными окажутся, или таблетки старые, или Химики пошутили? Свернусь вот здесь калачиком. Прочитаю молитву, да и отдам концы.

В желудке заворчало, забулькало, заклокотало. К горлу пополз шершавый комок. Вот теперь можно было есть. Я присел. Нащупал половину брикета и стал его грызть. Как только я проглотил первый кусочек, в желудке сразу стало тихо и спокойно. Только перистальтика ходила ходуном, словно катала под кожей камни. Я доел брикет и положил ладонь на живот.

– Может быть, фермента переложили в эту пилюлю, может быть изменился состав крови. Все может быть.

– Химики они тоже ведь не боги! Они же все про каждого знать не могут. Вот приболел я, скажем. Наелся фермента и грибами закусил. А у меня температура.

– Опять двадцать пять! Не тот баланс кислотно-щелочной и привет! Не умру я конечно. Нет. Так, покрутит немного в животе. Вот как сейчас.

Ощущения не были болезненными, но и приятными их назвать было нельзя. Тим говорил, что, если фермента лишка, то покрутит немного.

–Черт меня дери! – воскликнул я громко и ударил себя кулаком в лоб.

– Как же это я?! – Одна таблетка на брикет! А я целую ее съел! А брикета только половину. – Я посидел минуту, глубокомысленно шевеля пальцами.

Съесть сейчас остатки запасов означало, потом умереть голодной смертью. Нужно было дойти хотя бы до сто пятидесятого уровня. Там должна быть вода. А где вода там и жизнь. Там и плесень погуще, там и грибы имеются.

– Спасибо, Тим. – Глубокомысленно изрек я и склонился вперед, придавливая живот к коленям.

–Он хороший этот Тим. Он многое знает. Он и меня учил. Учил, как грибы есть. Учил воду искать. Учил в Городе ориентироваться. Жизни, в общем учил.

– Вот и сейчас, свернулся я в клубочек, мне и легче стало. Желудок в объеме уменьшился, а дальше в кишках желчь имеется, которая излишки фермента разлагает. Бурда эта грибная сейчас дальше пролезет мне и станет легче.

– Все-таки и Химики молодцы, и Заходер молодец. Это же надо было такую вещь удумать? Вроде таблетка махонькая, а есть можно все. Разве, что гвозди нельзя. Или я уже говорил о гвоздях? Или не говорил? Устал я. Вот!

– А Ландгрувер все-таки прав был, наверное. Они всегда правы эти Храмовники. Умер, наверное, Тим. Храмовники они тихие, умные. Они каждого из нас душой чуют. Закатят глаза, подумают немного и скажут где и какой лежит, или стоит, или работает.

– Но он еще совсем молодой Храмовник. У него тога все еще зеленая. Вот когда она желтой станет, тогда ему верить можно будет. А пока не верю я. Даже ему не верю.

– Пусть Тим будет живым. Пусть! Ну, пусть он болеет там. Простуда и все такое. Что я его в Город не дотащу? Вниз оно всегда легче! Всегда было легче по лестницам вниз. А вверх сложно.

Я шевельнул ступнями. Боль практически исчезла, оставив ощущение тяжести и скованности. Но идти было можно.

Я снял каску и приоткрыл шторку фонарика. Черви зашевелились, завозились, наползая друг на друга. Поднимая слепые морды кверху. Засветились ярко. В сумраке, почти слепя.

–Жрать хотят! Ох, хотят! – Я улыбнулся почти нежно.

–Ах, дармоеды. – Это я так про червей. Вроде бы и ругаю, а вроде бы и ласково.

–Они смешные Светляки, вроде тупые совсем, безмозглые, а настроение мое чувствуют. И светят ярче, когда у меня на душе светло.

Я полез в рюкзак. Нащупал ухороненный брикет и отщипнул кусочек. Растер его в пыль и этой пылью присыпал Светляков. Те замерли, словно в них кольнули транквилизатором.

Есть, не решились. Для нормального пищеварения Светлякам нужна была еще и вода. Я взял фляжку и скупо вылил в фонарь треть крышечки.

Светляки болеют, если с водой перебрать. Гнить начинают. Умирают быстро. Так они по три года живут, а тут за неделю выгореть могут. Потому лучше им воды недодать, чем передать.

Черви шустро заелозили внутри колбы фонаря и мягкими, губами, стали собирать с тел друг друга едва заметные крошки грибов. Эти могли, есть грибы без всяких ферментов. Просто так.

Я закрыл крышку фонаря и отодвинул шторку сильней. Коридор осветился белым призрачным светом. Плесень, из белой стала серой. Ей тоже нужен был свет. Какой угодно, сколько угодно. Она отдавала его, когда света не было, а если был, то впитывала в свое склизкое тело словно губка.

–Хотя откуда здесь свет? – Я сказал это вслух.

–Черт меня дери! – Выругался я в полный голос. Эхо побежало впереди. Ударилось о бетон и вернулось обратно, присмиревшее, едва слышимое.

– Если плесень светиться, значит, кто-то здесь с фонарем проходил. Совсем недавно проходил. Может быть, с неделю не позже. Если плесень годами света не видит, так ее в темноте и не разглядишь.

–Ти-и-и-им! – Прокричал я, надрывая связки. Из полузасыпанной штольни, пробитой Землероями через уровни, посыпалась древняя строительная труха.

–Тии-и-имо-о-о-оха-а-а-а!!! Ау-у-у-у! – На подъеме надтреснутый бетон захрустел, качнулся на арматурине, и сорвался вниз, ломая перекрытия, поднимая вверх тонкую едкую пыль.

Я перестал орать.

– Старый Город. Очень старый. – Побежали мысли снова.

– Если говорить нельзя, так думать никто запретить не может. Как еще стоит не понятно? Хотя нет. Не прав я. Землерои – ребята, что надо. И униформа у них зеленая крепкая и ботинки как у Бегунов с шипами. И рукавицы. И еды вдоволь.

– Кормят их не хуже чем Бегунов. Это они Город строили. И сейчас строят. Ремонтируют и строят. Хотя чего тут строить? Он и так огромный. Едва ли в трети его живем. А уж уровней над головой столько. Мама не горюй! До Крыши только Изгои и доходили.

– Так Храмовники говорят. Они знают, что доходили. Хотя зачем они на Крышу лезут, даже они не знают. Наверное.

Я закинул рюкзак на спину и затопал дальше. Под ногами хрустела бетонное крошево. Светляки, пообедав и ощутив тревогу хозяина, засветили в полную силу. Света фонарика хватало почти на десять метров вперед. Я шел все дальше и дальше.

–Весь уровень обойду. Сдохну здесь, а Тима выручу. Стоп!

Я остановился как вкопанный.

–Плутать по уровню можно было годами, и без толку. Тима нужно было по следам искать. Изгои легки на ногу. По отпечаткам Тима не найти, а вот по плесени?

Я задвинул шторку на фонаре. Оставил искру только, чтобы руки свои видеть. Плесень светилась ярко. Светилась голубым, бирюзовым, оранжевым. Искры медленно ползли по стенам. Свешивались мягкими плетями с потолков. Я пошел дальше.

–Здесь плесень уже все равно моим фонарем засвечена. А вот дальше, наверное, не мои. Уже следы Тима будут. Или другого Изгоя. Но кто, же по этой дороге из Изгоев ходит? Только самые отчаянные! Только самые сумасшедшие.

– Не все ведь хотят до Крыши дойти. Многие так. Хвалятся только.

– По парадным маршам поднимутся на пятьдесят уровней и обратно в Город. А потом и бахвалятся перед своими да Храмовниками.

– Я, дескать, почти до Крыши дошел, только мне грибов не хватило. Или ноги стер или фермент кончился.

– Все одинаковые у них причины. А Храмовникам что? Поухмыляются себе, и дальше в свой Храм молитвы читать. Хотя, что они там делают – никто не знает. Да и знать то не положено.

– Почему? Ну, не положено и все! Солдаты стоят вокруг Храма. В три круга стоят. И никого не пускают. Я же не Храмовник! Не могу я внутрь попасть да посмотреть? Нет. Не могу.

– С Тимом один раз собирались под Храмовников нарядиться да в Храм пройти. Жутко же интересно, что там может быть. У Ладнгрувера тогу его зеленую украли, пока он спал. Он у Тима спал. А я в Храм пошел.

– Наверное, нужно было капюшон глубже натягивать. Храмовники они же все капюшон на самые глаза натягивают. Может быть из-за капюшона, а может быть из-за чего другого. На первом же круге и остановили.

– Здоровый такой Солдат. Челюсть тяжелая. Силища не то, что у меня. Как он мне звезданул своей дубинкой. Только искры из глаз. Только искры. Мы потом еще перед Ландгрувером извинялись.

– Даром, что Храмовник. Не допустил до Суда. Тогу отобрал. Почистил да в Храм. Долго его тогда не было. Почти неделю.

– Мы с Тимом извелись прямо все. Вот Тим, наверное, и не выдержал. Бывало и так, что Химикам и совсем здоровых отдают, если бы был Храмовник, или Бегун, или Землерой, на худой конец, а то Изгой. Его же не жалко.

– Испугался, наверное, Тим и ушел из Города. А Ландгрувер пришел через неделю и сказал, что не будет нам с ним ничего. Простили они нас. Но вот если бы мы еще раз попробовали в Храм попасть, то уж тогда без пощады. Но мы, же не пойдем больше? Мы же, правда, больше не пойдем! Нет!

– Тим! – Пискнул я сдавленно.

На потолке что-то хрупнуло, но обвала не произошло.

Я шел вперед, все дальше уходя от засвеченной мною плесени. Вначале она была совсем темной, но когда глаза привыкли к темноте, стали выплывать белесые пятна.

–Вот здесь засветка очень сильная. Даже красные искры светятся. Здесь был привал. Почти полчаса фонарь светил. Спрашивается зачем? Поесть же можно и в темноте. Может быть, писал, что то или читал. Или думал о чем-то, о своем.

Я закрутился на месте. Опустился на четвереньки и едва не носом по полу стал проверять сантиметр за сантиметром. Пыль лезла в нос. В глаза. Но попыток найти следы Тима я не останавливал.

– Ексель, моксель! Храмовники и всех вас!

У стены в самом углу. Там где плесень светилась особенно ярко. Серая вековая пыль была вытерта, словно к ней кто-то прислонялся. И плети прилепились к потрескавшейся штукатурке вдавленные в стену.

–Ти-и-и-м! – Прокричал я в полный голос.

– И-и-и…– Вернулось эхо.

Закрутился юлой, обдирая коленки. Тонко принюхался. У Изгоев нюх, что у Храмовников чутье. Только сейчас вот, что-то нос подкачал. Лезли в ноздри запахи совсем не подходящие. Плесень, мох, старый высохший помет… Грибы…

– Ага…

Я присел, шевеля ноздрями. Это я раньше внимания не обращал. Грибами то пахло не свежими, а сушеными. Брикетированными.

– Значит, здесь Тим обедал. Должен был здесь обедать. Может быть крошку оставил?

Я добавил в фонаре света. На полу копошились черви. Обычные не Светляковые. Я знал, что есть их нельзя.

– Тим же и говорил, что нельзя. И Ладнгрувер подтвердил. Но они грибы любят.

– Причем, брикетированные грибы больше чем свежие. Из них Химики Светляков и вывели.

– Говорят, что эти черви, или на них похожие, трупы в протеин переводят. В реактивы разные. В напитки, еду и прочее.

–Пакость – эти черви, в общем. Вроде бы и нужные твари, а трогать их страшно.

– Но, что, же они здесь делают? Их же здесь целых… – Я пересчитал, как мог. – Десятка три.

Ответ был один. Здесь обедал Тим и что-то из продуктов оставил.

– А может? – Я сдавленно захихикал. Потом громче. Потом в полный голос.

– Ну, ты и зараза Тим!

Я поднялся на ноги и прибавил в фонаре света. Черви, собравшись в тонкие плотные жгуты, удивительно трудолюбиво вгрызались в пористый бетон, складывались в знаке Крыльев.

Размашистой «птичкой-галочкой». Любой Изгой эту сказку знает. Дойдешь до Крыши, вырастут у тебя Крылья, и сможешь ты тогда летать. Вот только зачем Изгоям летать ничего в этой сказке не говорится. Может быть, нам и не говорится Изгоям.

– Обедал здесь Тим точно. И не только обедал. Помочился он, на бетон, выписывая условный знак Изгоя, а черви за влагой бросились. Вместе с бетоном каждую каплю собрали. Каждую молекулу. Я эту веселость тоже знал, но вот позабыл чего то. А Тим значит, не забыл. Веселится он, значит.

–Гад, такой! Он веселится. На полу знаки рисует, а я за ним по уровням гоняйся. До самой Крыши!

– Ти-и-и-им! Тии-и-имо-о-ош-а-а-а!! Отзовии-и-ись!

Я кричал долго. Пока совсем не охрип. Никто на крики не отзывался. В пустых коридорах верхних уровней звук разносился очень далеко. Если Тим был рядом, то он обязательно отозвался бы. Значит, он далеко или болеет или спит.

Делать было нечего. Нужно было идти дальше.

Дальше.

Я приглушил фонарь и надолго закрыл глаза. Нужно было привыкнуть к темноте.

– Плесень она почти везде здесь. Черви ее не едят. Почему не знаю. Но им и еда, и влага нужна.

– Может быть, Тим еще что ни будь, оставил. Какой ни будь знак. Крылья – в самый раз. Если он знак оставил, так я уж точно его найду.

Я открыл глаза и сделал с десяток шагов.

Здесь засветка плесени уже была не моей. Здесь прошел Тим. Наверное, он. Хотя, может быть и другой Изгой ходил. Все Изгои про Крылья знают.

Вот только до Крыши не все добираются. Да и не всем надо.

Светлая полоса плесени сворачивала налево. Это было непонятным. До площадки подъема было еще далеко.

Если Тим шел на Крышу, то он должен был идти по коридору дальше, а не сворачивать здесь.

Я с опаской заглянул за угол. Цветные плети, светясь, все слабее уходили, куда-то вдаль. Идти все равно было нужно.

–Гад, ты Тим!

Ругнулся шепотом. Скрестил пальцы наудачу и пошел. Все дальше и дальше.

– Может быть, Тим шахту нашел. Я слышал, что по этим шахтам сразу можно на Крышу выбраться. В некоторых – до сих пор подъемники ходят.

– Сидишь себе на платформе. Ногами болтаешь, а машина тебя на канатах на самую Крышу несет. Хорошо! Только вот если на машинах по канатам ездить, так ведь ногами ходить разучишься. А не будет шахты? А не будет машин? И что?

Но шахта была. И огонек. Совсем слабый огонек фонарика светил, где то в конце коридора.

– Тии-и-и-им! – Закричал я что есть мочи и, грохоча по старым перекрытиям, рванулся вперед.

– Тии-и-им! Я зде-е-е-есь! – Сзади рухнула подгнившая плита. Повалились строительные блоки. Поднялась едкая пыль, забила глаза.

Я остановился.

–Был Тим…

Услышал я тонкий грустный голосок.

–Был да весь вышел.

Я на ощупь прибавил света и, приоткрыв веки, попытался посмотреть. На коричневом одеяле лежал Тим. Бледный худой. С закрытыми глазами. С вывернутой не по-человечьи, в обратную сторону ногой. С разодранным окровавленным рукавом, к которому уже подбирались черви.

Кровь они тоже любили.

–Вера ты?

Мои глаза, не смотря на пыль стали совсем круглыми. Вот кого я здесь не ожидал увидеть так это Веру.

Маленькая худенькая, с испуганными глазами. В мешковатой совсем тоненькой нательной рубашке. Ей и рюкзак то не утащить. Она сидела рядом Тимом и отгоняла червей тонкой арматурной проволокой.

– Самсончик, это ты?

Вера подняла свои испуганные глаза вверх.

–А кто же?

Ругнулся и опустился рядом.

–Я же говорил ему! – Продолжал я ругаться.

–Я же говорил. Ландгрувер не обиделся. Ему тогу вернули и все. Храмовники только выговор сделали. Они не отдадут нас Химикам. Он обещал. Его неделю не было, Тим и испугался.

Пальцы коснулись посеревших губ Тимоши. Они были сухими холодными и жесткими, словно бетонные стены.

– Тим! – Толкнул я его в плечо.

–Тимофей! – Тело оставалось неподвижным. На уголке полуоткрытых губ застыла грубой коростой высохшая капелька крови.

–Тимофей!!! – Разозлившись, толкнул я его сильно в грудь.

–Он умер, Самсончик. – Произнесла Вера тихонько. Подтянула колени к лицу. Обняла их руками и стала покачиваться тихонько подвывая.

–Баю баюшки баю.… Не ложися на краю.… Придет серенький волчок.… И укусит за бочок… Баю-баю баюшки.… Спите мои заюшки…

–Вера… – Оторопел я.

– Ты чего? – Вера продолжала покачиваться, не обращая на меня никакого внимания.

–Спите, мои заюшки… Баю-баю-баюшки…

По выпачканной щеке потянулась к подбородку бороздка чистой кожи. Она плакала. Светляки в моем фонаре завозились. Свет, встревоженный слезами Веры, часто заморгал.

–Он решил на платформе до Крыши подняться. – Без всякого перехода произнесла Вера. – Он говорил, что эта шахта работает и что нужно только найти Ключ, чтобы подъемники включить.

Я обессиленный присел рядом. Пошарил в рюкзаке. Достал фляжку. Нацедил целый колпачок, протянул девушке.

–Пей! – Вера благодарно кивнула. Выпила воду и протянула мне колпачок обратно. Я навинтил его на флягу. Сам бы напился, но воды впритык.

– Когда я еще здесь воду найду. Не бетон же есть как черви?

– Нашли? – Глухо спросил я Веру.

– В то, что Тим погиб я до сих пор не верил. Ландгрувер же говорил, что он его не чувствует. Но я ему не верил. Все верили. А я не верил. И Бегуны верили, и Землерои и Заходер сказал, что если Храмовник сказал, что Тим умер так, так оно и есть. Все верят Храмовникам, только Изгои всегда сами по себе.

– Почему так?

– Нашли… – Грустно кивнула Вера всклокоченной головой.

Ее черные жесткие волосы в известковой пыли казались в бледном свете фонарика совсем седыми. А сама она казалась старой. Хотя нет. Она казалась ребенком, который вдруг стал старым. Правильное красивое умное лицо и седые волосы как у Заходера. Я передернул плечами.

– Он сказал, что если он поднимется так и я смогу подняться. А Ключ вон там. Он и сейчас включен. Только канаты очень старые. Проржавели все…

Вера замолчала. Покачивалась, как и прежде из стороны в сторону.

– Баю-баю-баюшки… – Начала она снова напевать старую колыбельную песенку.

–Так что с канатами? – Решил я ее прервать.

– Жалко Тима. Очень жалко. Очень. Он как друг. Он как брат. Я с ним вместе вырос. А Веру вот видел несколько раз. Не знал, что она с Тимом.

–Он уровней на десять поднялся, а потом стал платформу крепить. А Ключ на платформе не сработал. Надо было сразу проверить. Он не хотел без меня на Крышу подниматься. Он крикнул, что знает как ее остановить и вот эту железку в распор вставил. – Вера ткнула пальчиком с обломанным ногтем в искореженный стальной двутавр, валявшийся рядом.

– И платформа не выдержала? Да? – Вера кивнула. Прятала лицо в коленках и снова запела свою колыбельную.

–Эх, Тим-Тимофей. Старый друг. Умный и добрый. Что же это ты так?

Я придвинулся к лежащему Тиму ближе, трудно подняв его голову, положил себе на колени.

– Ты же сам мне всегда говорил: найдешь платформу, вначале закрепись, а только потом включай. Даже, если платформа не выдержит или канаты оборвутся, страховка тебя всегда спасет.

– Он страховался? – Протолкнул я через сухое горло бесполезный вопрос.

– Не знаю… – Отозвалась Вера, так и не подняв лица из-за коленок.

– Не знаю, Веревку с собой брал. Все смеялся еще. Все шутил. Говорил, что у Изгоев Крылья должны вырасти, если они падать начнут. Может быть, думал, что если упадет, так они вырастут. – Вера выбралась из-за своих коленок. Положила на них подбородок. Губы ее скривились. Она снова была готова заплакать.

– Сказки – это все… – Дрогнувшим голосом оборвал я Веру.

– Враки.… Зачем Крылья, если летать не куда? Зачем нам летать? У нас же ноги есть. А если далеко так Бегуны довезут или письмо можно написать. Только грибов раздобыть и все. За грибы они, куда хочешь, тебя довезут.

– Да-а-а, Самсончик… – Вдруг возмутилась Вера.

– А на Крышу они тебя за грибы повезут?

– А вот и повезут! – Возмутился я, хотя знал наверняка, что никакой из Бегунов, ни за какие грибы и протеины не захочет нести какого-то Изгоя на Крышу.

Тем более на Крышу.

– А ты пробовал? – Прищурила Вера свои большие глаза, которые теперь уже не казались испуганными.

– Н-н-ет… – Протянул я, остывая.

– Не пробовал… Ты, прости, меня, Вера. – Вдруг вырвалось откуда-то из глубины.

– Прости. Тим умер, а мы про Бегунов с тобой спорим. Никто Изгоя на себе не повезет. Никто. А уж Бегуны и подавно. Я им два рулона протеинов предлагал за то, чтобы они Тима поискали.

– И что? – Округлила глаза Вера.

– Не захотели… – Потупился я.

– Вот… – Стала Вера кривить губы снова.

–Никому мы не нужны, Самсончик. Никому. Совсем.…

–Совсем… – Эхом отозвался я.

– Вера…

– Чего тебе? – Отозвалась девушка, хлюпая носом.

– Давай Тима похороним? Он был нам добрым другом.… А тебе… – Я покраснел. Какие отношения связывали Веру, и Тима я не знал.

– Дурак! – Выпалила Вера и снова спряталась за коленки.

– Почему дурак? – Не понял я.

– Да потому, что! – Снова захлюпала носом Вера.

– Да чего я то? – Сломал я брови. Мне тоже хотелось плакать. Сильно хотелось.

– Давай Тимошу похороним. – Все-таки согласилась Вера.

– Не к Химикам же его нести.

– Да уж. – Отозвался я оторопев. – Перепады настроения Веры говорили о многом. О многом они говорили. Да и что с того? У кого друг не умирал, тот не поймет что это такое.

Что такое держать на коленях голову мертвого друга.

Она не страшная смерть. Она горькая.

Я посмотрел в лицо Тима. Спокойное и доброе. Даже хитринок его обычных уже не было. Словно шел Тим-Тимофей куда-то. Торопился и все-таки пришел. Прилег отдохнуть и умер.

– У тебя какие ни-будь, инструменты есть? Верунчик?

– Откуда? – Высунулась Вера из-за коленок.

– У, Тима вроде – были. Посмотри в мешке. Можно что ни будь вокруг посмотреть. Железа то навалом. – Я осторожно опустил голову Тима на пол.

Нашарил тяжелый упакованный по всем правилам рюкзак Тима. Взвесил его на руке.

– Ого… – Я вопросительно посмотрел Вере в глаза.

– Хорошо упаковались. На Крышу шли? – Вера потупилась. Снова шмыгнула носом. Кивнула.

– Хорошо. – Я потянул за шнур, открывая черный зев брезентового мешка.

Инструменты должны были быть сверху. Они могли понадобиться в любой момент. Стал выкладывать железки на пол. Саперная лопатка. Верхолазная кирка-молоток. Карабины. Страховка.

– Вера. – Я вопросительно посмотрел на Веру еще раз, взвешивая на руке длинный моток крепкой, очень крепкой бечевы. Сплетенная из выделений шелковичных червей она могла удержать на весу человек десять. Даже Солдат, не говоря уже об Изгоях.

– Это страховка, Вера. – Вера хлопнула густыми ресницами. Хлопнула один раз и второй.

– Тимоша. – Всхлипнула она. – Он специально упал. Он знал, что ты за ним пойдешь. Он знал, что ты его искать будешь. Он знал, что ты его найдешь! Он знал, что ты и меня найдешь!!! – Вера ухватила себя за щеки грязными ладонями.

– А зачем? – Хмуро спросил я.

В то, что Тим знал, что я за ним пойду, я почти верил. Я не мог за ним не пойти. Он же мне друг. Он же пропал. Как же я за ним могу не пойти?

– Он старый. – Вдруг произнесла она совсем серьезно.

–Кто старый? – Не понял я.

–Тимоша старый. – Добавила Вера. – Это он выглядит молодым. А он совсем старый. Мне Заходер говорил. Он для Тимоши блокиратор готовил.

– Н-да… – Только и ответил я. Я знал, что такое блокиратор. – Та еще гадость. После нее неделю в бреду будешь валяться. Температурить. Кровавым потом покрываться. Потом, правда, становится легче. И сил прибавляется и здоровья. Только ненадолго это все.

– Если стареть, как все стареют, то можно до ста лет жить. А с блокиратором лет десять протянешь, может быть чуть больше.

– Молодым будешь выглядеть, но потом отказывает все сразу. И печень и почки. Да говорят, что и ума лишаешься. На стены прыгаешь. Да только говорят. Сам не видел, не знаю.

– А сколько ему? – Посмотрел я на Веру. Та уже не плакала. Но, все еще сидела, обняв коленки, и покачивалась из стороны в сторону.

– Заходер говорил, что они ровесники.

– Н-да… – Снова протянул я. – Получалось, что Тиму за шестьдесят. Уже далеко за шестьдесят. Может у него уже отказывать что-то стало. Может мозги? Поэтому он страховку и забыл?