Kitobni o'qish: ««Смерть красавицам», или Петербургский мститель»

Shrift:

Глава первая
Начало отсчёта

1 июля 1909 года полицейский Семёнов, делая обход, заметил в невской воде у Калашниковской набережной, как он потом говорил, то ли цветной куль, то ли мешок. Пошёл позвать знакомого сторожа, чтобы тот пособил багром.

Дело было ранним утром, когда солнце ещё не пробудилось на востоке розовеющим рассветом. Пришлось долго тормошить сторожа – тот вечером принял на грудь лишнюю чарку хлебного вина и спал беспробудным сном, обнимая подушку и причмокивая беззубым ртом.

Обоюдными усилиями начали тащить из реки страшную находку. Вначале показались белые щиколотки, потом икры и ляжки. Подол платья или юбки задрался по пояс.

Переглянулись.

– Баба, – прошептал сторож, пошамкал ртом, – кажись, молодая… – и утёр нос рукавом.

Когда утопленницу вытащили и повернули с живота на спину, ахнули оба.

– Мать честная, – начал креститься старик, глядя красными глазами на тело женщины. – Кто ж её так?

Вопрос повис в воздухе.

Лицо, обрамлённое тёмными от воды волосами, было исполосовано десятком тонких глубоких порезов – теперь, в утреннем сумраке, казавшихся неестественно белыми и от этого вызывавших какую-то оторопь.

– Стой здесь, и чтобы мне тут!.. – гаркнул полицейский, погрозив пальцем, и, даже не договорив: «…был безотлучно на месте!», побежал в участок. Надо было бы посвистеть, чтобы явились на зов другие полицейские, но такая мысль не пришла в голову. Страшно оказалось смотреть на исполосованное женское лицо. Происшествие требовало вмешательства вышестоящего начальства. Ежели баба утопла или сама бросилась от тяжёлой жизни в воду, это, так сказать, рядовой случай. А может быть, кто помог, – тогда выходит дело не простого полицейского. На это есть пристав, над ним эта… фу ты, чёрт… сыскная полиция. Прибавил шагу. Хотя порезы на лице явно свидетельствовали, что не сама бросилась в холодную невскую волну эта женщина, довольно молодая, как успел отметить Семёнов.

В столь ранний час в участок никогда не приходило вышестоящее начальство. А беспокоить пристава или его помощника Семёнов не посмел. Снял с головы форменную фуражку, почесал затылок и решил, что околоточный Ильин – тоже начальство, и пусть он решает, кого далее ставить в известность.

Главное – переложить решение со своих полицейских плеч на другие, чуть повыше.

– Семён Лукич!.. – Семёнов робко поскрёб дверь околоточного, зная, что тот услышит только возню, и то в лучшем случае.

Дверь отворила жена Ильина. Перед ней полицейский оробел ещё больше, поскольку знал, что сам околоточный ходит под каблуком этой невысокой худосочной женщины.

– Мне бы Семёна Лукича…

Женщина смерила полицейского взглядом карих глаз, в которых невозможно было ничего прочитать. Крикнула, повернув голову:

– Сёма, тут по твою душу!

Ильин вышел на крыльцо в форменных штанах и нижней белоснежной рубахе, перечёркнутой толстыми подтяжками. В руке у него был кусок пирога.

– А-а, – раздосадовано протянул околоточный, – это ты, Семёнов. Я уж думал… – и не договорил. Откусив от пирога, спросил с набитым ртом: – Что тебе?

– Семён Лукич, – вкрадчиво сказал полицейский, да так тихо, что Ильин вытянул шею.

– Ну, что там стряслось? Опять Коська буянит?

– Не, – помотал головой Семёнов, – бабу утопшую из Невы достали…

– Ну и что? – удивился Семён Лукич, не переставая жевать. – Фу ты, невидаль какая! Жить дуре надоело, вот и…

– Не, – опять повторил полицейский, – у неё вот так, – он показал на своём лице, – вся морда исполосована то ли ножом, то ли бритвой. Не сама она…

– Вот это не твоего ума дело, есть начальники поумнее тебя. Вот они и решат, что и как.

– Так я ничего, это, – смутился Семёнов, – в мою обязанность входит оповестить вышестоящее начальство о происшествии. Я и докладаю.

– Пристава оповестил?

– Так я сперва к вам, своему начальнику.

– Понятно, – скрипнул зубами околоточный. – Бери ноги в руки и беги к… – Ильин запнулся, размышляя, к кому послать этого служивого олуха: к приставу или его помощнику? Начальник живёт дальше, так что пусть решает ротмистр Преферанский – самому выезжать или сразу же ставить в известность пристава. – К Михаилу Александровичу, и мигом! Знаешь, где он проживает?

– Так точно, на Невском, – и Семёнов махнул рукой в сторону проспекта.

– Живо! – приказал околоточный.

– Так что передать?

– Ну, дубина!.. – изумился Ильин. – Про утопшую бабу доложи. И про порезы на лице, – крикнул уже вдогонку.

Квартира ротмистра Преферанского располагалась во втором этаже доходного дома, стоящего на углу Невского и небольшой улочки Золотоношской.

Семёнов всегда робел, когда приходилось с поручениями приходить к начальству. Начинали слабеть ноги, и каждый шаг давался с трудом. Особенно обессилили последние ступени.

Полицейский нажал на кнопку электрического звонка и прислушался к трели, раздавшейся за дверью. Затем поспешно отдёрнул руку, словно медная поверхность была горячей.

Спустя какое-то время, которое показалось Семёнову вечностью, щёлкнул замок или щеколда и звякнула цепочка. На пороге показалась девица лет двадцати пяти – тридцати с неприветливым оценивающим взглядом.

– Тебе кого?

– Михаила Александровича, – пролепетал оробевший полицейский.

– По какому делу?

– Убийству! – выпалил Семёнов.

У женщины округлились глаза, и она, заикаясь, пролепетала.

– Сию минуту доложу. Заходите, – милостиво позволила ждать в большом коридоре.

Через минуту появилась вновь.

– Следуйте за мной, – и провела полицейского в кабинет.

Ротмистр Преферанский, разменявший намедни четвёртый десяток, сидел за рабочим столом в кабинете. Перед ним стояла чашка дымящегося чаю, рюмка и полный графин вишнёвой наливки.

– Так что там у нас стряслось?

– Господин ротмистр… – начал было полицейский, но помощник пристава поморщился и с укоризной сказал.

– Тише, голубчик, тише, ты не на плацу.

– Ваше благородие, сегодня при обходе порученного мне участка, – робость Семёнова куда-то ушла, и он начал докладывать, словно по написанной бумаге, – в воде Калашниковской набережной обнаружил утонувшую женщину со следами порезов на лице.

– А что ты, братец, по таким пустякам беспокоишь? Ну, утонула загулявшая бабёнка, что с того?

– Так, ваше благородие, порезы… – попытался возразить осмелевший Семёнов.

– От винта судна какого-нибудь.

– Ваше благородие…

– Да что ты заладил: «благородие, благородие», – поморщился ротмистр, как от головной боли.

– Порезы больно ножевые напоминают.

– Ты что, эксперт?

– Никак нет.

– В участок доложил?

– Нет, ваше… – увидев, как скривился помощник пристава, умолк.

– Вот что, – Михаил Александрович потянулся к графину, налил себе рюмку, посмотрел на свет и одним глотком осушил. На несколько секунд замер, потом посмотрел на полицейского, словно не ожидал его увидеть. – Давай в участок, а заодно доложи Георгию Тимофеевичу. Понял?

– Так точно.

– Ну, ступай с Богом.

Михаил Александрович мог позволить себе вольность и не прийти на службу в такой ответственный день – его брат Пётр был полковником, командовал петербургским жандармским дивизионом, имел определённый вес и мог в случае чего поспособствовать, чтобы некоторые выходки младшего, Мишеля, остались незамеченными.

Георгий Тимофеевич, исполнявший должность пристава, проживал с семьёй в казённой квартире, расположенной в том же доме, что и порученный ему участок, но этажом выше.

Первым делом Семёнов зашёл в участок и почти в дверях столкнулся с младшим помощником пристава, губернским секретарём Петраковым – флегматичным малым лет тридцати с гаком. Полицейский обрадовался, что, может быть, можно перепоручить передать неприятнейшую новость ему. Но Иван Иванович с хитроватой улыбкой на губах кивнул.

– Сам здесь, – и пошёл дальше, даже не поинтересовавшись, что за спешное дело привело простого полицейского к приставу.

Семёнов перекрестился и утер пот со лба, выступивший от быстрого шага. Шутка ли – пройти от Александро-Невской площади почти до Знаменской. Постучал в дверь и, услышав дозволение, приоткрыл её.

Подполковник Сакс, человек грузный и лысый, отчего казался старше своих лет, сидел за столом, откинувшись на спинку стула. Он взглянул на вошедшего выцветшими голубыми глазами. Его пышные усы зашевелились.

– Ну, что там? – голос Георгия Тимофеевича звучал глухо.

Полицейский вздрогнул.

– Ваше высокоблагородие, – заметив, что пристав поморщился, Семёнов начал говорить тише, – сегодня при обходе мною в Неве обнаружен мертвец женского полу со следами… этого… – почесал затылок и тут же выпятил грудь и встал во фрунт.

– Насильственными? – подсказал Георгий Тимофеевич.

– Так точно, насильственными.

– Откуда такая уверенность?

– Так, господин подполковник, у неё всё лицо ножом исполосовано.

– Ножом, значит. Кого поставил в известность?

– Господина Преферанского и околоточного Ильина.

– Преферанского, – пристав покачал головой, вспоминая, что у старшего помощника вчера случился праздник перехода из четвёртого десятка в пятый. Покачал головой. – Вот что, братец. Ты знаешь, где проживает Корнелий Адамович? – и при виде замешательства полицейского добавил: – Наш участковый доктор.

– Так точно, – глухо ответил Семёнов, и сердце бухнулось чуть ли не в колени – опять бежать! Но здесь хотя бы недалеко, всего-то до Полтавской улицы.

– Скажешь, что я срочно велел выезжать… а куда, собственно? – брови пристава поднялись вверх.

– В начале Калашниковской набережной, – Семёнов опять вытер рукавом пот со лба.

– Вот так и передай, а дежурному скажи… или нет… Впрочем, следователю телефонирую я сам. Ступай.

Георгий Тимофеевич взял телефонную трубку, поднял её, поднёс к уху. Покрутил изогнутую ручку.

– Барышня, будьте любезны, – и назвал два двузначных числа.

В трубке послышалось электрическое шуршание, потом искажённый женский голос произнёс:

– Квартира господина Петровского.

– Передайте Фёдору Григорьевичу, что его спрашивает подполковник Сакс.

– Одну минуту.

И действительно, через некоторое время раздался басовитый голос:

– Доброе утро, Георгий Тимофеевич! Чем обрадуете на сей раз?

– Трупом, – тяжело вздохнул пристав.

– Однако же, – судебный следователь, статский советник Петровский был приписан к двум участкам Александро-Невской части, в число которых входил и саксовский. – С самого раннего часа – и такой подарок. Удружили, сударь! – пошутил Фёдор Григорьевич.

– Чем богаты.

– И где находится сейчас ваше богатство?

– В начале Калашниковской набережной.

– Утопленница?

– Может быть, но мне доложили, что с резаными ранами на лице.

– Стало быть, ревность, – констатировал следователь.

– Вполне возможно, – подхватил мысль Петровского пристав. – За вами заехать?

– Если вам не трудно.

– Через четверть часа буду у вас.

Первым на место обнаружения женщины всё-таки прибыли полицейский Семёнов и Чиж с неизменным коричневым саквояжем. Полное имя доктора было Иосиф Корнелий Адамович. Он был родом из обрусевших поляков и поэтому предпочитал, чтобы его звали вторым именем вкупе с отчеством батюшки. Первое он недолюбливал – оно напоминало гимназические годы, когда сверстники подшучивали над ним. Он в удивлении вскинул брови:

– И где наши сыщики?

Ответом было молчание.

– Где наша утопленница? – доктор посмотрел на Семёнова.

– Вон там, – указал рукой полицейский в сторону стоявшего столбом сторожа.

– Веди, проводник.

Мёртвая женщина лежала на спине. Волосы ее уже высохли и казались теперь не такими тёмными, как раньше, когда были мокрыми. Но располосованное лицо и особенно белая от долгого нахождения в воде плоть щёк, лба, подбородка, шеи выглядела жутковато.

Пока доктор Чиж осматривал тело, подъехали на экипажах пристав со следователем и несколько полицейских, чтобы отгонять зевак от места предполагаемого преступления.

– Что нам скажет наш дорогой эскулап? – спросил пристав, поднёсший ко рту тонкий платок, хотя в утреннем воздухе расточался аромат свежести, к которому еще не примешивался запах тления.

Корнелий Адамович оставил без внимания слова господина Сакса и протянул Фёдору Григорьевичу то ли кошель, то ли мешочек из тонкой кожи размером четыре дюйма на шесть.

– Это было при ней.

– Что там? – полюбопытствовал пристав, выглядывая из-за плеча следователя.

– Сейчас же и узнаем, – Петровский со всей тщательностью открыл кошель, аккуратно достал из него промокшую книжицу, оказавшуюся документом, и начал читать. – Итак, настоящий заменительный билет выдан проститутке Анне Блюментрост, девице Эстляндской губернии…

– Тогда всё понятно, – губы пристава насмешливо изогнулись. – С «котом» что-то не поделила. Вот и разгадка.

– Может быть, – покачал головой следователь, – но я бы не подумал…

– Отчего?

– Девице только двадцать лет, прибыла в Петербург полгода тому, – и продолжил читать, с трудом разбирая слова: – «…двадцать лет, выдан на проживание в городе Санкт-Петербурге по первое февраля тысяча девятьсот десятого года взамен подлинного ея вида…» – ну и названия у них волостей, мне не разобрать. Впрочем, каким-то волостным правлением за номером четыреста пятнадцать, каковой вид хранится в канцелярии господина полицмейстера. По получении сей билет она обязана предъявить в местный полицейский участок для прописки. И дата – второе сентября тысяча девятьсот восьмого года. – Он протянул кошель и заменительный билет приставу. – Вы аккуратнее, бумага слегка размокла.

– Главное, имя известно, так что расследование будет быстрым и необременительным.

– Не знаю, – покачал головой следователь, – не нравится мне что-то…

– Фёдор Григорьевич, – поморщился Сакс, – дело обыденное. Девица взбунтовалась, или, того хуже, захотела перейти к другому «коту» или в другой публичный дом, ну и…

– Что-то мне подсказывает – непростое у нас с вами дело, и неизвестно, куда оно нас выведет.

– А вы что скажете, Корнелий Адамович? – обратился пристав к доктору. Тот пожал плечами.

– Моё дело – сделать вскрытие и поведать вам о том, что стало причиной смерти – утопление или нож. А следствие – это, простите, ваша епархия, и вам виднее, что там произошло с нашей порезанной красавицей.

– И то верно. Хотя… – следователь достал из кармана платок и начал протирать руки, покачивая головой.

– Вас что-то смущает? – поинтересовался Сакс.

– Не хотите ли передать дело в сыскную?

– Не вижу оснований, – выпятил губы Георгий Тимофеевич.

– У господина Филиппова везде глаза и уши, тем более, что наша, как выразился любезный Корнелий Адамович, красавица может обитать на другом конце столицы.

– Резон, конечно, есть. – Перспектива передать дело в чужие руки приставу понравилась. Тело прочь – и гору с плеч. Меньше будет забот, иначе можно ни «кота» не найти, ни публичный дом, в котором прежде обитала убитая. – Вы думаете, Владимир Гаврилович не воспротивится такому повороту? Я слышал, что сыскная полиция завалена текущими делами.

– Телефонируйте, – следователь сложил платок и убрал его в карман, – и узнаете настроение господина Филиппова. Да, если я более не нужен, то позвольте мне откланяться. – Он уже собирался выйти, но с порога обернулся к доктору: – Корнелий Адамович, когда вы завершите вскрытие?

– К вечеру.

– Буду с нетерпением ждать. – Он слегка приподнял шляпу и вышел.

– Значит, к вечеру вы мне пришлёте отчёт о вскрытии? – в свою очередь, спросил доктора пристав.

– Пришлю. Н уже могу сказать, что наша утопленница брошена в воду, будучи трупом.

– Вы хотите сказать, что кто-то её зарезал, а потом бросил в реку?

– Совершенно верно.

– Стало быть, надо искать место убийства?

– Георгий Тимофеевич, вам виднее. Моё дело – представить вам нужные бумаги.

– Хорошо, Корнелий Адамович, – кивнул головой Сакс. – Можно отправлять тело к вам?

– Пожалуй, да.

Пристав отдал распоряжения полицейским и укатил на поджидавшем его экипаже. Надо было составить отчёт о происшествиях, случившихся за прошедшие сутки, отослать в канцелярию градоначальника и в сыскную полицию, чтобы там внесли полученные сведения в журнал приключений.

В участке Георгий Тимофеевич приказал собрать в служебном кабинете старшего и младших помощников. Распоряжение бросился выполнять всё тот же Семёнов, оказавшийся под рукой. Предстояло опять навестить ротмистра Преферанского. Титулярный советник Баранов, заведующий полицейской командой на Николаевском вокзале и губернский секретарь Петраков, по счастью, находились в участке – заехали по служебной надобности. Пришлось ждать только Михаила Александровича, который, к вящему удовольствию присутствующих, не задержался, а прибыл цветущим, без следов похмелья.

– Добрый день, – поздоровался за руку с присутствующими в служебном кабинете.

– Что ж, – пристав Сакс осмотрел помощников, – вы, видимо, уже слышали об убийстве на Калашниковской набережной…

– Убийстве? – удивлённо переспросил Баранов. – Мне сказали, что женщина свела счёты с жизнью.

– Увы, Николай Петрович, вынужден вас огорчить: нашу молодую красавицу сперва зарезали, а уж потом бросили в воду. Рассчитывали, что отнесёт подальше, но её прибило к берегу.

– В неподходящем месте, – вставил ротмистр. – Проплыла бы с полверсты – и…

– Выплыла у нас, – оборвал разглагольствования старшего помощника пристав, – и, как бы ни хотелось некоторым из нас, – он выразительно посмотрел на Преферанского, – делом придётся заниматься нам.

– А сыскная? – не унимался Михаил Александрович.

– Я буду телефонировать господину Филиппову, но, как бы ни обстояло дело, нам всё равно придётся заниматься девицей, тем более что имя её уже известно, – Георгий Тимофеевич осторожно взял просохший документ, заглянул в него и прочитал: – Анна Блюментрост, уроженка Эстляндской губернии, прибыла в столицу в прошлом году, заменительный билет не просрочен. Так что вам, – он обратился к Петракову, – надо выяснить, где прописана девица.

– Проверю сначала у нас. Если не в нашем участке или части, то проверю в Адресном столе.

– Хорошо, – Сакс постучал пальцами по столу. – Какие ещё будут предложения?

Трое помощников молчали. Только спустя минуту высказался всё тот же Петраков.

– Георгий Тимофеевич, когда мы узнаем адрес девицы, можно будет о ней расспросить людей в том околотке. А сейчас просто не с кем разговаривать.

– Тогда за вами адрес. Вам нужна помощь?

– Нет, – Иван Иванович украдкой посмотрел сначала на Баранова, потом на Преферанского и, убедившись, что они не горят желанием оказывать ему помощь, повторил: – Нет, я справлюсь.

– Когда мы будем знать адрес девицы?

– К вечеру.

– Постарайтесь, голубчик, управиться к обеду, – с надеждой в голосе произнёс Георгий Тимофеевич.

– Постараюсь, – помощник встал.

– Идите, голубчик, идите. И вы, господа, пока ступайте, я вас позову, когда будет нужно.

Далеко ходить не пришлось. Анна Блюментрост проживала на территории участка, порученного попечению пристава Сакса. Оставалось съездить по указанному адресу, поговорить с людьми, знающими убитую и привести их на опознание. Хотя последнее сделать было затруднительно, но всё-таки стоило попытаться.

– Георгий Тимофеевич! – довольный вид появившегося на пороге Петракова показывал, что что есть результат.

– Вижу, с хорошими вестями, – Сакс даже потёр руку об руку.

– Есть кое-что, – не то с волнением, не то с театральной застенчивостью сказал младший помощник.

– Не томи. Ну, что там?

– Девица Блюментрост проживала на Конной улице и, если можно так сказать, в основном работала у Ново-Александровского рынка, это который раньше Конным именовался. Я думаю, есть необходимость посетить место жительства и разузнать у соседей или наперсниц насчёт нашей утопленницы.

– Я тоже так думаю, хотя наш Петровский прав. Чем чёрт не шутит, может быть, сыскная нам поможет в ведении дознания. А?

– Георгий Тимофеевич, мы уже почти всю работу сделали, а они только сливки с молока снимут. Мы быстро там разузнаем о том, кто девицу за собой числил, – и в каталажку его, а там он нам всё расскажет.

– А если не расскажет?

– Георгий Тимофеевич, господин подполковник, в каталажке все поют, как те канарейки.

– А что, если её хахаль не имеет отношения к убийству? – выказал сомнение пристав.

Петраков от досады только недовольно засопел, а Сакс прикинул, какие для него могут быть последствия, если убийца так и не отыщется. А так – сыскная ведёт дознание, с неё и спрос. О себе надо больше думать, о себе.

Несколько минут пристав сидел и с ненавистью смотрел на телефонный аппарат, растравляя в душе возникшую вдруг из ниоткуда злость. Надо было телефонировать в сыскную полицию, но что-то мешало – то ли природная леность, то ли слегка насмешливый голос Владимира Гавриловича, нынешнего начальника.

После разговора с телефонисткой в трубке наконец раздался приятный баритон:

– Филиппов у аппарата!

– Доброго дня, Владимир Гаврилович! Простите за беспокойство.

– Да, да, я слушаю.

– Подполковник Сакс…

– Георгий Тимофеевич! – голос по ту сторону провода казался обрадованным, хотя сам пристав не испытывал бы радости от звонка какого-то там подполковника. – Как здоровье?

– Не жалуюсь, хожу пока ещё сам, – попытался пошутить Сакс, – никто не поддерживает.

– Главное, чтобы с дороги не столкнули, – Филиппов намекал на изменения, происходящие в столице. Председатель Совета министров и по совместительству министр внутренних дел Столыпин взялся за реформирование полиции, и в первую очередь – засидевшихся на тёплых местах полицейских начальников, которых отправлял либо командовать в другие города, либо в отставку.

– Это как карта ляжет, – осторожно ответил пристав.

– Георгий Тимофеевич, у вас что-то стряслось? – начальник сыскной полиции не стал затягивать обмен любезностями.

– Случилось, – тяжело вздохнул подполковник и начал рассказывать о прямо-таки зверском убийстве молодой женщины.

– Значит, при ней нашли «жёлтый билет»?

– Именно так.

– Где, вы говорите, делает вскрытие Чиж? В Мариинской?

– Да.

– Сейчас же подъеду к нему.

– Я тоже выезжаю.

– Георгий Тимофеевич, я к вам заеду позже, тем более, что вы уже установили место, где проживала эта самая Блюментрост, цветочное утешение.

– Что? – пристав не понял последних слов Филиппова.

– Фамилия девицы с немецкого языка переводится как «цветочное утешение».

– Честно говоря, я об этом не подумал, для меня она так и остаётся Блюментрост, – сконфуженно сказал подполковник Сакс, имеющий в своём роду не одного предка с немецкими корнями.

– Довольно привлекательная фамилия для девицы её профессии.

– Да, – согласился пристав.

– Значит, после морга я заеду к вам, Георгий Тимофеевич. Надеюсь застать вас на месте.

– Я буду ждать, – торопливо ответил Сакс.

– И мы вместе решим, как проводить дальнейшее дознание.

– Вас что-то удивило в преступлении? – поинтересовался Сакс.

– Если вы описываете верно, а не верить у меня нет причины, то сама жестокость и хладнокровие, с которым была убита девица, меня бросает в дрожь. Поверьте, что я за время службы в полиции повидал многое. И так «коты» своих не учат. Избить, ножом побаловаться, но чтобы так…

Филиппов не стал церемониться, а подошёл быстрым шагом, хотя и казался на голову ниже Симки. Тот смерил коротышку взглядом и словно бы стал немного ниже ростом – настолько уверенно смотрел на молодого человека Владимир Гаврилович.

– Симеон? – то ли спросил, то ли констатировал начальник сыскной полиции.

Красный молчал, только недоумённо хлопал глазами.

Через полчаса стояли в морге у стола с металлической поверхностью, на которой лежало холодное бездыханное тело. Простыня покрывала убитую до подбородка.

Взгляд Симеона застыл и казался таким же безжизненным, как и закрытые глаза Анны Блюментрост.

– Вы узнаёте эту женщину?

– Это Анька, – тихо прошептал Симка. – Кто её так? – блеснул глазами. – Кто?

– А ты опознаёшь?

Дворник, как фарфоровый китайский болванчик, кивал головой. По худой морщинистой щеке вначале потекла одна слеза, вслед за ней тонкая вереница.

– Вы ни с кем её не путаете?

– Нет, – категорично заявил Симеон, – это она. Можете проверить, на левой лопатке у неё три родинки в ряд и между ними ровно помещается медный пятак.

Чиж проверил и кивнул, что всё верно.

– Кто её так? – опять спросил молодой человек и размазал рукавом по щеке солёную каплю.

– Вот это мы и собираемся выяснить. – Владимир Гаврилович сузил глаза и начал перекатываться с мысков на пятки и обратно, мысленно составляя план: что необходимо предпринять для нахождения места убийства и поимки столь жестокосердного убийцы, который кромсал острым ножом лицо ещё живой девицы. Каковы были его мотивы? Ревность? Не похоже. Месть? Тем более. Просто не понравилась? Опять гадание на кофейной гуще.

– За что? – не унимался Симка Красный. – Она же никогда не делала никому зла, она же…

Чиж подошёл ближе к Владимиру Гавриловичу.

– У меня готовы на неё бумаги, осталось только вписать имена опознавших.

– Хорошо. Скажите мне не сухими словами отчёта, Корнелий Адамович, от чего умерла девица.

– От ножевых ран, а потом была брошена в Неву.

– То есть лёгкие её чисты.

– Совершенно верно, – улыбнулся лекарь, – приятно, когда тебя понимают с одного слова.

– Тогда вы, может быть, поведаете, сколько времени провела убитая в воде?

– Не более двенадцати часов.

– Таким образом, бессмысленно спрашивать вас о том, когда нанесены остальные повреждения на лице и шее?

– Да, здесь я вам не помощник, – покачал головой Чиж. – Если бы она лежала на берегу, вот тогда…

Филиппов, казалось, слушал рассеянно, сощурив глаза и что-то прикидывая. Чтобы его не тревожить, участковый врач замолчал.

– Здесь вы не правы, Корнелий Адамович. Следов на запястьях у неё я не вижу, поэтому делаю вывод, что девица не была связана, а значит, при нанесении ей таких ран она непременно должна была защищаться. Но тогда порезы остались бы и на руках. Однако их нет, следовательно, её сперва убили, а уж потом в порыве ярости раскромсали лицо.

– Вы правы, – удивлённо произнёс Чиж, – честно говоря, я об этом даже не подумал… Ведь верно.

Владимир Гаврилович откинул простыню со щиколоток убитой девицы.

– Чисты, аки у младенца, – задумчиво произнёс Филиппов, осмотрев ее ступни, и спросил: – На ней была обувь?

– Нет, когда я приехал с полицейским на место, где из Невы выловили тело, то на ногах никакой обуви не было.

– Могла соскочить?

– Не знаю, в воде… хотя один башмак мог, но два… Не знаю.

– Я о чём – волокли её с места преступления или несли на руках? Преступник, скорее всего, запачкал свою одежду кровью.

– Когда ты в последний раз видел Анну? – обратился Филиппов к Симке. Тот всё ещё вполголоса грозил убийце и не сразу услышал вопрос.

– А?.. Вчера днём.

– Одну или с кем-то?

– Одну.

– Так, а ты? – спросил Филиппов у дворника.

Татарин задумался.

– Тоже днём, когда она из дому вышла. Весёлая была, улыбалась, – и старик смахнул новую слезу.

Владимир Гаврилович тяжело вздохнул.

– Поступим таким образом. Ты, Иван, бери Симу, – он указал пальцем на молодого человека, – поезжайте в сыскное, и там, – Филиппов покачал головой, – рассказывай, Сима, всё, что знаешь об Анне. А я в участок. Понятно?