Kitobni o'qish: «Таёжник»

Ближе к обеду четвёртого дня дождь понемногу начал уставать. Трое суток он летел непрерывной стеной и, многократно промокшая, земля уже не успевала впитывать льющуюся с небес влагу. Весьма часто люди встречают дождь с радостью хотя бы потому, что даже самим своим инстинктом понимают необходимость очистительного омовения. Подавляющим большинством людей, дождь воспринимается как неизбежность, на которую невозможно повлиять, то есть без каких-либо особенных переживаний. Ворчат по поводу дождя гораздо реже – это удел одиноких путников и экзальтированных дамочек, путешествующих по магазинам в поисках неизвестно чего. Относиться же к дождю с сильными негативными эмоциями и вовсе не принято если, конечно, он не является причиной наводнений или селей.

В этот раз, хоть дождь и не был причиной наводнения, были четыре человека, искренне ненавидящие его. Затерянные в глухом уголке Восточной Сибири, в старых брезентовых палатках, эти четверо за три предыдущих дня успели изменить своё отношение к дождю самым коренным образом.

Троим из них было по восемнадцать лет от роду и были они студентами лесохозяйственного среднего учебного заведения, которым на свою преддипломную практику повезло попасть в лесоустроительную экспедицию, по причине повышенного юношеского романтизма и желания как можно скорее увидеть давно воспетое “зелёное море тайги”. Четвёртый же – Владимир Соболев, будучи таким же практикантом-романтиком, только из лесохозяйственной академии, был старше них всего лет на пять и являлся их начальником.

Уже более двух с половиной месяцев бродили они вдоль Ангары, спиливая в разных её местах по тридцать заветных деревьев, с последующим их тщательным осмотром и наиподробнейшим описанием. За это время романтические представления о таёжной палаточной жизни сменились настоящей действительностью, в которой хвалёное “зелёное море тайги” безвозвратно уступило место проплешинам из искорёженных лесосек, а жизненный интерес значительно сместился в сторону зарплатной ведомости. Парни считали себя опытными таёжниками, уподобляясь в этом молодым водителям, начинающим лихачить после нескольких месяцев вождения, именно по этой причине попадающим в аварии чаще других.

В этот раз им повезло в том, что Соболев выбрал для лагеря место у старой полуразрушенной избушки со следами пожара. Частично сохранившаяся половина крыши служила хоть какой-то защитой, когда насквозь промокшие тенты перестали выполнять хоть какую-то защитную функцию к обеду второго дня и, несмотря на проливной дождь, продукты и имущество было перенесено под её убогую защиту.

После потери тентов, туго натянутые палатки тоже стали поникать, и к концу второго дня начались протечки. Первые капли, попадающие во внутрь палатки, вызывали весёлый смех и ребята даже стали играть в своеобразную игру-загадку “на кого упадёт следующая”, но протечек становилось всё больше, капельки начали превращаться в ручейки, и парни поняли, что “весёлая игра” может иметь весьма неприятные последствия. Поздним вечером оказалось, что их ватные спальники тоже весьма неплохо впитывают воду, после чего спать в них совершенно невозможно. Попытка спать на хвойных ветках без спальника тоже не увенчалась особым успехом и вторую половину ночи парни были заняты тем, что безуспешно пытались просушивать на костре хотя-бы что-то. Занятие это было более чем бесполезным, так как тепло огня просушивало одну сторону, а дождь в это время мочил другую, но это было хоть какое-то занятие.

Именно эта бесполезность была самым главным раздражителем, который гораздо сильнее влаги пробирал до самого основания, постепенно и неуклонно наполняя все клетки человеческого тела ненавистью к дождю. Не вода была им страшна. За два с половиной месяца жизни в тайге, в палатках, приучившиеся всё своё имущество переносить на себе, вынужденные свято соблюдать режим светового дня и ежедневную физическую работу, молодые люди пришли в самое наилучшее своё состояние. Несколько исхудавшие, лёгкие на подъём и в движении, с загорелыми и слегка обветренными лицами, дышащие молодостью и здоровьем, они не боялись никаких трудностей. Ни голод, ни холод, никакая тяжелая работа, да и вообще – никакой чёрт на свете не мог испугать их. Тем более не могли испугать какие-то капли воды, льющиеся с неба! Их угнетала бесполезность существования! Уже три дня они сидели тут посреди тайги без дела, будто запертые дождём в тюремную камеру, все больше раздражаясь друг на друга, как бывают вынуждены раздражаться друг-другом всякие невольники, лишённые возможности свободного передвижения.

Утром четвёртого дня стали заметны первые признаки скорого окончания дождя. Капли становились всё меньше, летели несколько реже, и у невольных затворников стали появляться некоторые надежды на возможность нормального сухого существования. К обеду, когда сквозь облака стали пробиваться первые несмелые лучики солнца, лица лесоустроителей совсем просветлели и они с новыми силами принялись суетиться вокруг костра с очередными потугами высушить промокшее.

– Здорово, таёжники! – раздался вдруг откуда ни возьмись неизвестный ранее голос. Приятный баритон с лёгким бархатистым тембром, напрочь отметал какие-либо опасения, невольно располагая слушателя, несмотря на внезапность своего звучания. Из зарослей густого подроста вышел человек лет сорока – сорока пяти, в добротном непромокаемом дождевике, на правом плече которого небрежно болталась охотничья двустволка. Его кирзовые сапоги в самой верхней их части были изрядно испачканы остатками глины, что свидетельствовало о том, что путник где-то барахтался в грязи, после чего прошёл весьма неблизкий путь до лагеря лесоустроителей, в процессе которого сапоги очищались от грязи таёжным мхом, ветками и травой.

– Знал я, что найду вас здесь. – заявил пришедший, улыбаясь широкой улыбкой, по всей видимости от того, что не ошибся в своих расчетах, хотя было в этой улыбке что-то непривычно-дежурное и совсем не соответствующее встрече совершенно незнакомых людей.

– Это какая же сорока на хвосте разнесла? – не удержался от язвительного вопроса самый молодой из лесоустроителей. Звали его Семёном, и из всего коллектива он был, пожалуй, самым неопытным человеком. Ему ещё и восемнадцати не стукнуло и то-ли по причине возраста, то-ли по причине слишком большого любопытства, он отличался самым несдержанным характером. Самый маленький из всех ростом, он постоянно стремился доказать окружающим своё бесстрашие, несмотря на врождённую рассудительность, и всегда был если и не инициатором, но активным участником любых событий.

Соболев неодобрительно зыркнул на Семёна, что было равносильно приказу заткнуться и неспешно подошёл к незнакомцу.

– Владимир. – представился Соболев, деловито протягивая правую руку.

– Михаил. То есть Миша. – поправился пришедший, несмотря на то что был почти в два раза старше Соболева. Он пытался сгладить разницу в возрасте, демонстративно пренебрегая какой бы то ни было официальностью.

– Так всё-таки, откуда известно место нашего лагеря? – никак не унимался Семён. – Что за сорока?

– Тайга всё знает. И людям в тайге всё про всех известно. – веско произнёс Миша. Сказаны эти слова были столь многозначительно, что молодые люди внезапно ощутили себя слепыми щенками и поняли, что весь их хвалёный таёжный опыт есть только лишь первые неуверенные шаги, которыми так гордится ребёнок, не знающий о существовании марафонцев.

– И какими судьбами к нам? – спросил сообразительный Соболев.

– Трактор у меня застрял. Дай думаю, раз погода нелётная, проверю силки на медведя. Но дождя уж слишком много выпало. Завяз трактор по самые уши. Надо бы одного человека в помощь. Вытащим трактор – я его завтра и привезу к вам обратно.

Наступила неловкая пауза. Лесоустроители уже немного привыкли к неписанному таёжному закону, согласно которому никому нельзя было отказывать в помощи. Часто, проходя по тракту, они сами пользовались помощью проезжающих по пути следования водителей. Просить об этом никого было не нужно. Водители сами останавливались, если машина следовала в их направлении, и сами предлагали подвести. На чём они только не ездили! Даже в машинах с полностью дырявым кузовом. Ехать, конечно, было не всегда удобно, но лучше плохо ехать, чем хорошо идти, и парни никогда не отказывались.