Kitobni o'qish: «Казаки»

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Жизнь современного казачества до сих пор окутана тайной. Казачьи кланы живут в глухой Северной тайге по своим законам, которые могут показаться несведущему читателю дикими и варварскими.

Написанию романа предшествовала большая работа по сбору фактического материала, изучению быта и традиций казаков. Для этого автору пришлось совершить ряд длительных и небезопасных для жизни путешествий по северу континента вместе с караванами торговцев.

Автор выражает надежду на то, что роман поможет читателю лучше познакомиться с жизнью и бытом одной из самых загадочных и малоизученных народностей, живущей на нашей планете.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Снился странный сон про большой, белый изнутри овальный котёл, полный тёплой воды, приятно ласкающей обнажённое тело. Было тепло и сыро… В сознании откуда-то всплыло незнакомое слово, похожее на женское имя: «Ванна…»

Вздрогнув, Митяй проснулся. Ночные видения явственной картиной отпечатались в мозгу, и он ужаснулся. Всем известно, что увидеть себя голым во сне не к добру, а уж если ещё и купающимся – жди беды!

Вскочив с топчана, он выпрямился, насколько это позволял низкий потолок землянки и, вскинув над головой согнутую руку, запел слова молитвы:

 
– Союз нерушимый,
Республик свободных,
Сплотила навеки великая Русь…
 

Знакомая с детства мелодия должна отогнать несчастья. Смысла странных слов Митяй не понимал, но верил, что они обязательно принесут фарт и удачу. А удача была ему необходима.

Вчера, атаман Остап, сдвигая кустистые брови и, отводя взгляд в сторону, пробурчал:

– Вот что Димитрий! Хватит тебе на шее у станичного общества сидеть. Ты не женщина штоб из коры кашу варить да грибы собирать. Годков тибе исполнилось ужо изрядно, пора детей плодить да мясо в станицу приносить. Вобчем так: день тебе на подготовку, а послезавтра пойдёшь на промысел и хошь пленного живьём пригони – здесь его забьем, хошь мясца приноси. Как уж оно получится у тебя… А вот без добычи не возвращайся!

Сердце от таких слов обмерло. Знал, что скоро отправят его одного на вылазку в испытание – такие уж законы станичные, однако не думал, что это среди глухой зимы случится.

Сказать по правде, Митяй отчаянно боялся испытания. Коварный атаман назначил его в самую тяжёлую пору. Хотя оно и понятно – станица голодала, подъедая последние запасы. Даже взрослые мужики остерегались в такие морозы на промысел выходить. Да и промышлять толку не было никакого – почти всё лесное зверьё откочевало далеко на юг. Дичи в это время в тайге совсем не было. Выход был один – скрытно добраться до становища крысятников и там шукать добычу. Разбойничать… Однако занятие это малопочётное, опасное и в одиночку почти невыполнимое. Многоэтажки крысоводов очень хорошо укреплены. Круглосуточно дежурят они в оконных проёмах и постоянно ждут нападения со стороны леса. Знают, что в лютые морозы могут оголодать таёжные казаки и, как пить дать, пойдут на них войною…

Расчет Остапа был ясен, как белый день – в эту пору каждая ложка каши и кусок мяса в обществе на счету. Отправляя его на вылазку-испытание, он двух зайцев убивает: избавляется от лишнего рта, а в случае удачи еды в станице прибавится. Только удача навряд ли будет. Почти на верную погибель его отправляет. Потому что Митяй сирота и некому веское слово в его защиту сказать. Обидно!

Ослушаться атамана никак нельзя. Его слово – закон! Не выполнишь задание, то похлёбку будут варить из митяевых костей и мяса. И никто добрым словом не вспомнит его – Митяя Ботаникова. Может только наморщит бородатую харю старый Остап, и, выковыривая мясо из зубов, равнодушно сплюнет: «Тьфу, парнишка-то жилистый и невкусный… Малохольный какой-то был, такой же как его отец…»

А покойного отца Митяй любил. Был он добрый и очень сильный. Шутя мог на плечах два мешки мяса тащить, да при этом вдобавок на лыжах по снежной целине бегом так бежать, что никто угнаться не мог!

Славился он среди станичников не только силой, но и тем, что по вечерам, возле костровища, где все собирались зимнее время коротать, байки умел сказывать. Байки эти он почему-то непонятным словом «стихи» называл и были они до того складны, что все заслушивались…

Только один был изъян в отце – очки. Потому и прозвали его так странно – Ботаник. Зрение у него шибко худое было, ничего не видел он без двух стёклышек, закреплённых на носу с помощью верёвочек и проволоки. Поэтому и ближнего боя, при своём богатырском сложении, старался избегать. За очки опасался. В шутейных схватках по этой причине тоже никогда не участвовал. А когда в самый неподходящий момент стёкла запотевали и вместо меткой стрельбы приходилось протирать их, ржали над ним станичники во весь голос. Оттого и считался Ботаник никчёмным, ни на что не способным казаком.

Пуще жизни охранял отец свои очки, доставшиеся ещё от деда, да не уберег. Разбили их в одном из набегов. По глупости, случайно. А новые взять негде. Баяли казаки, что вверх по течению Большой реки есть мастерская, где стёкла для керосиновых ламп отливают. Смогут там, наверное, и очки смастачить. Однако, где это находится и сколько будет стоить такая работа, никто толком не знал…

Неделю пытался отец приспособить себе на глаза линзы от разобранного бинокля, но только ничего не получилось. Плюнул, взял копьё, ушёл ночью на промысел, да так и не вернулся. Сгинул где-то в тайге полуслепой. Плевались от этого казаки – не мог умереть так, чтобы товарищи тризну по-человечески устроили и мясом его полакомились.

А Митяй был втайне рад. Почему-то не очень ему хотелось видеть, как отцовы кости станичники обгладывают¹.

ГЛАВА ВТОРАЯ

День перед выходом прошёл в сборах-хлопотах. Первым делом, с утра, побежал Митяй на склад – получить положенные каждому идущему в дело снарягу и сухой паёк.

Большой землянкой, где хранились все общественные запасы, заведовал безногий казак Прохор. Десяток лет назад, раненый в обе ноги, среди зимы приполз он к жилью. Как умудрился выжить – одному только Богу известно, только обезножил начисто. По станичным законам такого калеку должны в расход пустить – был он лишним едоком и обузой для общества. Однако умён и хитер оказался Прохор. На том собрании, где судьба его решалась, обещал, как только от хвори оклемается, наладить такой учет и хранение съестных припасов, что всем поровну доставаться будет и надолго хватит. Поверили ему и стал он складом с припасами заведовать. Надо сказать, не соврал – с тех пор вся добыча и снаряжение, сданные на склад, в особую тетрадку записывались, а кому, что и сколько выдано – строго учитывалось.

Бывало, приходили к нему некоторые с жалобами на то, что их в чем-то обделили. Не спеша открывал Прохор свои записи и тыкал в них носом недовольных. Указывал, какого дня и месяца, когда и что получали они из очередного вещевого и продуктового довольствия. Уходили тогда посрамлённые станичники, чеша затылок и сетуя на плохую память, а безногий кладовщик хохотал и грозил кулаком им вслед.

Не без робости, знаю строгость и крутой нрав кладовщика, отворил Митяй добротную, сделанную из тяжёлых лиственничных плах двойную дверь в Склад. Пахнуло теплом, запахом дёгтя и жареного сала. Прямо возле порога на низеньком столике с обрезанными ножками, над коптящим пламенем жирника, скворчала сковорода с аппетитным жаревом. Рот мгновенно наполнился слюной.

По дощатому настилу, вдоль проходов между стеллажами, резво выкатился безногий кладовщик, журча колёсами-подшипниками и ловко толкаясь коротенькими лыжными палками.

– Здорово казак, – густым басом пророкотал он:

– Знаю, знаю, на дело отправил тебя Остап… Эх, мать ево ити! Ладно, делать нечего, слово атаманское – закон. Ты как раз вовремя зашёл. Счас жарёхой тебя угощу. Садись рядышком. Небось подумал, что общественный продукт пользую? Не, это я пару крыс забил. Я для себя всегда десяток-другой держу. Люблю свежатинкой побаловаться… А без ног мне только и осталось, что крыс разводить.

Балагуря, Прохор пододвинул Митяю сковороду:

– Ешь всё, мне сегодня чо-то не хочется. Да, сынок, тяжеленькое тебе испытание досталось. Только ты не дрейфь раньше времени. Бог не выдаст – крыса не съест! Да ты жуй, жуй! Оставлять ничего не надо. У меня от жареного мяса завсегда изжога бывает. А с твоим батяней не раз я в дело ходил. Знатный казачина был! Головастый! Уж сколько хитростей военных мы с ним напридумывали… Всех и не упомнить. Оно вишь, дело какое получается – хитрость только один раз использовать можно. Дважды повторённая хитрость уже глупостью оборачивается.

– Слухай сюды, – Прохор почти вплотную приблизил заросшее почти до самых бровей бородатое лицо и, обдавая запахом грибной настойки, заговорщицки зашептал:

– Чучелку заячью я тебе дам. Сам соорудил. А третьего дня в аккурат пурга начнётся! Это я тебе верняк говорю, к гадалке не ходи. Костьми чую! Ох, и ноют же проклятущие! В самую пургу зайдёшь к домам с наветренной стороны и в шагах трёхстах в ямку заляжешь. Сверху плёнкой-серебрянкой укроешься – я тебе её, так и быть, выдам. Снегом тебя должно полностью занести. А под конец пурги чучелку наверх положишь и будешь палочкой осторожно шевелить – будто зайчишко раненый издыхает. Самое главное, когда под снегом лежать будешь, не шевелись и пар от дыхания под себя через трубочку выпускай. Он, пар-то, скорее всего выдать может. Упаси Бог, тебе себя обнаружить…