Kitobni o'qish: «Гарики на все времена. Том 2»

В оформлении книги использованы наскальные рисунки древних евреев

Первый иерусалимский дневник

В эту землю я врос окончательно,

я мечту воплотил наяву,

и теперь я живу замечательно,

но сюда никого не зову.

Россию увидав на расстоянии, грустить перестаешь о расставании

Изгнанник с каторжным клеймом,

отъехал вдаль я одиноко

за то, что нагло был бельмом

в глазу всевидящего ока.

1

Еврею не резвиться на Руси

и воду не толочь в российской ступе;

тот волос, на котором он висит,

у русского народа – волос в супе.

2

Забавно, что томит меня и мучает

нехватка в нашей жизни эмигрантской

отравного, зловонного, могучего

дыхания империи гигантской.

3

Бог лежит больной, окинув глазом

дикие российские дела,

где идея вывихнула разум

и, залившись кровью, умерла.

4

С утра до тьмы Россия на уме,

а ночью – боль участия и долга;

неважно, что родился я в тюрьме,

а важно, что я жил там очень долго.

5

Да, порочен дух моей любви,

но не в силах прошлое проклясть я,

есть у рабства прелести свои

и свои восторги сладострастья.

6

Вожди России свой народ

во имя чести и морали

опять зовут идти вперед,

а где перед, опять соврали.

7

Когда идет пора крушения структур,

в любое время всюду при развязках

у смертного одра империй и культур

стоят евреи в траурных повязках.

8

Ах, как бы нам за наши штуки

платить по счету не пришлось!

Еврей! Как много в этом звуке

для сердца русского слилось!

9

Устроил с ясным умыслом Всевышний

в нас родственное сходство со скотом:

когда народ безмолвствует излишне,

то дух его зловонствует потом.

10

Люблю российский спор подлунный,

его цитат бенгальский пламень,

его идей узор чугунный,

его судеб могильный камень.

11

Ранним утром. Душной ночью,

Вдруг в ответ на чей-то взгляд...

Вырвал корни я из почвы,

и они по ней болят.

12

Прав еврей, что успевает

на любые поезда,

но в России не свивает

долговечного гнезда.

13

Я хотел бы прожить много лет

и услышать в часы, когда пью,

что в стране, где давно меня нет,

кто-то строчку услышал мою.

14

Вдовцы Ахматовой и вдовы Мандельштама —

бесчисленны. Душой неколебим,

любой из них был рыцарь, конь и дама,

и каждый был особенно любим.

15

Мне вновь напомнила мимоза

своей прозрачной желтизной,

что в сердце всажена заноза

российской слякотной весной.

16

В русском таланте ценю я сноровку

злобу менять на припляс:

в доме повешенных судят веревку

те же, что вешали нас.

17

В России сейчас от угла до угла

бормочет Россия казенная

про то, что Россию спасти бы могла

Россия, оплошно казненная.

18

В те трудные дни был открыт

мне силы и света источник,

когда я почувствовал стыд

и выпрямил свой позвоночник.

19

Из русских событий пронзительный вывод

взывает к рассудкам носатым:

в еврейской истории русский период

кончается веком двадцатым.

20

Россия извелась, пока давала

грядущим поколениям людей

урок монументального провала

искусственно внедряемых идей.

21

Пронизано русское лето

миазмами русской зимы;

в российских ревнителях света

спят гены строителей тьмы.

22

Россию покидают иудеи,

что очень своевременно и честно,

чтоб собственной закваски прохиндеи

заполнили оставшееся место.

23

Как бы ни слабели год от года

тьма и духота над отчим домом,

подлинная русская свобода

будет обозначена погромом.

24

Чтоб русское разрушить государство, —

куда вокруг себя ни посмотри, —

евреи в целях подлого коварства

Россию окружают изнутри.

25

Не верю в разум коллективный

с его соборной головой:

в ней правит бал дурак активный

или мерзавец волевой.

26

Не зря тонули мы в крови,

не зря мы жили так убого,

нет ни отваги, ни любви

у тех, кого лишили Бога.

27

Весело на русский карнавал

было бы явиться нам сейчас:

те, кто нас душил и убивал,

пишут, что они простили нас.

28

В России жил я, как трава,

и меж такими же другими,

сполна имея все права

без права пользоваться ими.

29

Лихие русские года

плели узор искусной пряжи,

где подо льдом текла вода

и мертвым льдом была она же.

30

В любви и смерти находя

неисчерпаемую тему,

я не плевал в портрет вождя,

поскольку клал на всю систему.

31

Злая смута у России впереди:

все разъято, исковеркано, разрыто

и толпятся удрученные вожди

у гигантского разбитого корыта.

32

Когда вдруг рухнули святыни

и обнажилось их уродство,

душа скитается в пустыне,

изнемогая от сиротства.

33

Россия ждет, мечту лелея

о дивной новости одной:

что наконец нашли еврея,

который был всему виной.

34

Ручей из русских берегов,

типаж российской мелодрамы,

лишась понятных мне врагов,

я стал нелеп, как бюст без дамы.

35

На кухне или на лесоповале,

куда бы судьбы нас ни заносили,

мы все о том же самом толковали —

о Боге, о евреях, о России.

36

Хоть сотрись даже след от обломков

дикой власти, где харя на рыле,

все равно мы себя у потомков

несмываемой славой покрыли.

37

Я разными страстями был испытан,

но главное из посланного Богом —

я в рабстве у животных был воспитан,

поэтому я Маугли во многом.

38

Российскую власть обесчещенной

мы видим и сильно потоптанной,

теперь уже страшно, что женщиной

она будет мерзкой и опытной.

39

Нельзя не заметить, что в ходе истории,

ведущей народы вразброд,

евреи свое государство – построили,

а русское – наоборот.

40

Едва утихомирится разбой,

немедля разгорается острей

извечный спор славян между собой —

откуда среди них и кто еврей.

41

Я снял с себя российские вериги,

в еврейской я сижу теперь парилке,

но, даже возвратясь к народу Книги,

по-прежнему люблю народ Бутылки.

42

В автобусе, не слыша языка,

я чую земляка наверняка:

лишь русское еврейское дыхание

похмельное струит благоухание.

43

Приемлю, не тоскуя и не плачась,

древнейшее из наших испытаний —

усушку и утруску наших качеств

от наших переездов и скитаний.

44

Не в том печаль, что век не вечен, —

об этом лучше помолчим,

а в том, что дух наш изувечен

и что уже неизлечим.

45

Везде все время ходит в разном виде,

мелькая между стульев и диванов,

народных упований жрец и лидер

Адольф Виссарионович Ульянов.

46

За все России я обязан —

за дух, за свет, за вкус беды,

к России так я был привязан —

вдоль шеи тянутся следы.

47

В любое окошко, к любому крыльцу,

где даже не ждут и не просят,

российского духа живую пыльцу

по миру евреи разносят.

48

Не дикому природному раздолью,

где края нет лесам и косогорам,

а тесному кухонному застолью

душа моя обязана простором.

49

Много у Ленина сказано в масть,

многие мысли частично верны,

и коммунизм есть советская власть

плюс эмиграция всей страны.

50

На почве, удобренной злобой бесплодной,

увял даже речи таинственный мускул:

великий, могучий, правдивый, свободный

стал постным, унылым, холодным и тусклым.

51

Я б хотел, чтоб от зоркого взора

изучателей русских начал

не укрылась та доля позора,

что ложится на всех, кто молчал.

52

У того, кто родился в тюрьме

и достаточно знает о страхе,

чувство страха живет не в уме,

а в душе, селезенке и пахе.

53

Я Россию часто вспоминаю,

думая о давнем дорогом,

я другой такой страны не знаю,

где так вольно, смирно и кругом.

54

Забавно мы все-таки жили:

свой дух в чистоте содержали

и с истовой честью служили

неправедной, грязной державе.

55

Такой же, как наша, не сыщешь на свете

ранимой и прочной душевной фактуры;

двух родин великих мы блудные дети:

еврейской земли и российской культуры.

56

Оставив золу крематорию

и в путь собирая семью,

евреи увозят историю

будущую свою.

57

Я там любил, я там сидел в тюрьме,

по шатким и гнилым ходил мостам,

и брюки были вечно в бахроме,

и лучшие года остались там.

58

Евреев от убогих до великих люблю не дрессированных, а диких

Был, как обморок, переезд,

но душа отошла в тепле,

и теперь я свой русский крест

по еврейской несу земле.

59

Здесь мое исконное пространство,

здесь я гармоничен, как нигде,

здесь еврей, оставив чужестранство,

мутит воду в собственной среде.

60

В отъезды кинувшись поспешно,

евреи вдруг соображают,

что обрусели так успешно,

что их евреи раздражают.

61

За российский утерянный рай

пьют евреи, устроив уют,

и, забыв про набитый трамвай,

о графинях и тройках поют.

62

Еврейский дух слезой просолен,

душа хронически болит;

еврей, который всем доволен, —

покойник или инвалид.

63

Умельцы выходов и входов,

настырны, въедливы и прытки,

евреи есть у всех народов,

а у еврейского – в избытке.

64

Евреи, которые планов полны,

становятся много богаче,

умело торгуя то светом луны,

то запахом легкой удачи.

65

Каждый день я толкусь у дверей,

за которыми есть кабинет,

где сидит симпатичный еврей

и дает бесполезный совет.

66

Чтоб несогласие сразить

и несогласные закисли,

еврей умеет возразить

еще не высказанной мысли.

67

Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток,

у каждого собственный запах,

и носом к Востоку еврей свой росток

стыдливо увозит на Запад.

68

Смотрю на наше поколение

и с восхищеньем узнаю

еврея вечное стремление

просрать историю свою.

69

Не внемлет голосу погоды

упрямый ген в упорном семени:

терпя обиды и невзгоды,

еврей блаженствует в рассеяньи.

70

В мире много идей и затей,

но вовек не случится в истории,

чтоб мужчины рожали детей,

а евреи друг с другом не спорили.

71

В мире лишь еврею одному

часто удается так пожить,

чтоб не есть свинину самому

и свинью другому подложить.

72

Мир наполнили толпы людей,

перенесших дыханье чумы,

инвалиды высоких идей,

зараженные духом тюрьмы.

73

Земля моих великих праотцов

полна умов нешибкого пошиба,

и я среди галдящих мудрецов

молчу, как фаршированная рыба.

74

Слились две несовместные натуры

под покровом израильской кровли —

инвалиды российской культуры

с партизанами русской торговли.

75

За мудрость, растворенную в народе,

за пластику житейских поворотов

евреи платят матери-природе

обилием кромешных идиотов.

76

Живу я легко и беспечно,

хотя уже склонен к мыслишкам,

что все мы евреи, конечно,

но некоторые – слишком.

77

Душу наблюдениями грея,

начал разбираться в нашем вкусе я:

жанровая родина еврея —

всюду, где торговля и дискуссия.

78

Я счастлив, что жив и неистов

тяжелый моральный урод —

мой пакостный, шустрый, корыстный,

настырно живучий народ.

79

Еврей не каждый виноват,

что он еврей на белом свете,

но у него возможен брат,

а за него еврей в ответе.

80

Евреев тянет все подвигать

и улучшению подвергнуть,

и надо вовремя их выгнать,

чтоб неприятностей избегнуть.

81

Не терпит еврейская страстность

елейного меда растления:

еврею вредна безопасность,

покой и любовь населения.

82

Как ни скрывался в чуждой вере,

у всех народов и времен

еврей заочно к высшей мере

всегда бывал приговорен.

83

Особенный знак на себе мы несем,

всевластной руки своеволие,

поскольку евреи виновны во всем,

а в чем не виновны – тем более.

84

Под пятой у любой системы —

очень важно заметить это —

возводили мы сами стены

наших тесных и гиблых гетто.

85

Нельзя, когда в душе разброд,

чтоб дух темнел и чах;

не должен быть уныл народ,

который жгли в печах.

86

Евреи знали унижение

под игом тьмы поработителей,

но, потерпевши поражение,

переживали победителей.

87

Пустившись по белому свету,

готовый к любой неизвестности,

еврей заселяет планету,

меняясь по образу местности.

88

Спеша кто куда из-под бешеной власти,

евреи разъехались круто,

чем очень и очень довольны. А счастье —

оно не пришло почему-то.

89

Варясь в густой еврейской каше,

смотрю вокруг, угрюм и тих:

кишмя кишат сплошные наши,

но мало подлинно своих.

90

Мне одна догадка душу точит,

вижу ее правильность везде:

каждый, кто живет не там, где хочет, —

вреден окружающей среде.

91

Навеки предан я загадочной стране,

где тени древние теснятся к изголовью,

а чувства – разные полощутся во мне:

люблю евреев я, но странною любовью.

92

Что изнутри заметно нам,

отлично видно и снаружи:

еврей абстрактный – стыд и срам,

еврей конкретный – много хуже.

93

Еврей весь мир готов обнять,

того же требуя обратно:

умом еврея не понять,

а чувством это неприятно.

94

Во все разломы, щели, трещины

проблем, событий и идей,

терпя то ругань, то затрещины,

азартно лезет иудей.

95

Растут растенья, плещут воды,

на ветках мечутся мартышки,

еврей в объятиях свободы

хрипит и просит передышки.

96

Антисемит похож на дам,

которых кормит нежный труд:

от нелюбви своей к жидам

они дороже с нас берут.

97

Всегда еврей гоним или опален

и с гибелью тугим повит узлом,

поэтому бесспорно уникален

наш опыт обращения со злом.

98

Много сочной заграничной русской прессы

я читаю, наслаждаясь и дурея;

можно выставить еврея из Одессы,

но не вытравишь Одессу из еврея.

99

В жизненных делах я непрактичен,

мне азарт и риск не по плечу,

даже как еврей я нетипичен:

если что не знаю, то молчу.

100

Заоблачные манят эмпиреи

еврейские мечтательные взгляды,

и больно ушибаются евреи

о каменной реальности преграды.

101

Тем людям, что с рожденья здесь растут,

им чужды наши качества и свойства;

похоже, не рассеется и тут

витающий над нами дух изгойства.

102

Еврейского характера загадочность

не гений совместила со злодейством,

а жертвенно-хрустальную порядочность

с таким же неуемным прохиндейством.

103

Мы Богу молимся, наверно,

затем так яростно и хрипло,

что жизни пакостная скверна

на нас особенно налипла.

104

В еврейском гомоне и гаме

отрадно жить на склоне лет,

и даже нет проблем с деньгами,

поскольку просто денег нет.

105

Еврейского разума имя и суть —

бродяга, беглец и изгой:

еврей, выбираясь на правильный путь,

немедленно ищет другой.

106

Я антисемит, признаться честно,

ибо я лишен самодовольства

и в евреях вижу повсеместно

собственные низменные свойства.

107

Скитались не зря мы со скрипкой в руках:

на землях, евреями пройденных,

поют и бормочут на всех языках

еврейские песни о родинах.

108

Чуть выросли – счастья в пространстве кипучем

искать устремляются тут же

все рыбы – где глубже, все люди – где лучше,

евреи – где лучше и глубже.

109

Катаясь на российской карусели,

наевшись русской мудрости плодов,

евреи столь изрядно обрусели,

что всюду видят происки жидов.

110

Еврей живет, как будто рос,

не зная злобы и неволи:

сперва сует повсюду нос

и лишь потом кричит от боли.

111

Велик и мелок мой народец,

един и в грязи и в элите,

я кровь от крови инородец

в его нестойком монолите.

112

Евреям доверяют не вполне

и в космос не пускают, слава Богу;

евреи, оказавшись на Луне,

устроят и базар, и синагогу.

113

Шепну я даже в миг, когда на грудь

уложат мне кладбищенские плиты:

женитьба на еврейке – лучший путь

к удаче, за рубеж, в антисемиты.

114

На развалинах Древнего Рима

я сижу и курю не спеша,

над руинами веет незримо

отлетевшая чья-то душа.

115

Под небом, безмятежно голубым,

спит серый Колизей порой вечерней;

мой предок на арене этой был

зарезан на потеху римской черни.

116

Римские руины – дух и мрамор,

тихо дремлет вечность в монолите;

здесь я, как усердный дикий варвар,

выцарапал имя на иврите.

117

В убогом притворе, где тесно плечу

и дряхлые дремлют скамейки,

я деве Марии поставил свечу —

несчастнейшей в мире еврейке.

118

Из Рима видней (как теперь отовсюду,

хоть жизнь моя там нелегка)

тот город, который я если забуду —

отсохнет моя рука.

119

Я скроюсь в песках Иудейской пустыни

на кладбище плоском, просторном и нищем

и чувствовать стану костями пустыми,

как ветер истории поверху свищет.

120

Вон тот когда-то пел, как соловей,

а этот был невинная овечка,

а я и в прошлой жизни был еврей —

отпетый наглый нищий из местечка.

121

Знаешь, поразительно близка мне

почва эта с каменными стенами:

мы, должно быть, помним эти камни

нашими таинственными генами.

122

Я счастлив, что в посмертной вечной мгле,

посмертном бытии непознаваемом,

в навеки полюбившейся земле

я стану бесполезным ископаемым.

123

Высокого безделья ремесло меня от процветания спасло

Как пробка из шампанского со свистом

я вылетел в иное бытие,

с упрямостью храня в пути тернистом

шампанское дыхание свое.

124

Я живой и пока не готов умирать.

Я свободу обрел. Надо путь избирать.

А повсюду стоят, как большие гробы,

типовые проекты удачной судьбы.

125

Я тем, что жив и пью вино,

свою победу торжествую:

я мыслил, следователь, но

я существую.

126

В час важнейшего в жизни открытия

мне открылось, гордыню гоня,

что текущие в мире события

превосходно текут без меня.

127

За то и люблю я напитки густые,

что, с гибельной вечностью в споре,

набитые словом бутылки пустые

кидаю в житейское море.

128

Всегда у мысли есть ценитель,

я всюду слышу много лет:

вы выдающийся мыслитель,

но в нашей кассе денег нет.

129

Время щиплет незримые струны,

и звучу я, покуда не сгину,

дни мелькают, как пятки фортуны,

а с утра она дышит мне в спину.

130

Я нужен был и близок людям разным,

поскольку даром дружбы одарен,

хотя своим устройством несуразным

к изгнанию в себя приговорен.

131

Решать я даже в детстве не мечтал

задачи из житейского задачника,

я книги с упоением читал,

готовясь для карьеры неудачника.

132

Видно только с горных высей,

видно только с облаков:

даже в мире мудрых мыслей

бродит уйма мудаков.

133

Я живу, в суете мельтеша,

а за этими корчами спешки

изнутри наблюдает душа,

не скрывая обидной усмешки.

134

Моя малейшая затея

душе врага всегда была

свежа, как печень Прометея

глазам голодного орла.

135

В этой мутной с просветами темени,

непостижной душе и уму,

я герой, но не нашего времени,

а какого – уже не пойму.

136

Я пристегнут цепью и замком

к речи, мне с рождения родной:

я владею русским языком

менее, чем он владеет мной.

137

С утра нужна щепотка слов,

пощекотавших ум и слух,

чтоб ожил чуткий кайфолов,

согрелся жить мой грустный дух.

138

Очень много во мне плебейства,

я ругаюсь нехорошо,

и меня не зовут в семейства,

куда сам бы я хер пошел.

139

Мы бестрепетно выносим на свет

и выплескиваем в зрительный зал

то, что Бог нам сообщил как секрет,

но кому не говорить – не сказал.

140

Ум так же упростить себя бессилен,

как воля перед фатумом слаба,

чем больше в голове у нас извилин,

тем более извилиста судьба.

141

Что в жизни вреднее тоски и печали?

За многое множество прожитых дней

немало печальников мы повстречали —

они отравлялись печалью своей.

142

Каждый, в ком играет Божья искра,

ясно различим издалека,

и, когда игра не бескорыстна,

очень ей цена невелика.

143

Добру и злу внимая равнодушно,

и в жертвах побывал я, и в героях,

обоим поперек и непослушно

я жил и натерпелся от обоих.

144

Моей судьбы кривая линия

была крута, но и тогда

я не кидался в грех уныния

и блуд постылого труда.

145

Я люблю, когда слов бахрома

золотится на мыслях тугих,

а молчание – признак ума,

если признаков нету других.

146

Живу привольно и кудряво,

поскольку резво и упрямо

хожу налево и направо

везде, где умный ходит прямо.

147

Очень давит меня иногда

тяжкий груз повседневного долга,

но укрыться я знаю куда

и в себя ухожу ненадолго.

148

Именно поэты и шуты

в рубище цветастом и убогом —

те слоны, атланты и киты,

что планету держат перед Богом.

149

Я счастлив ночью окунуться

во все, что вижу я во сне,

и в тот же миг стремлюсь проснуться,

когда реальность снится мне.

150

На свободе мне жить непривычно

после долгих невольничьих лет,

а улыбка свободы цинична,

и в дыхании жалости нет.

151

Много всякого на белом видя свете

в жизни разных городов и деревень,

ничего на белом свете я не встретил

хитроумней и настойчивей, чем лень.

152

Не стоит и расписывать подробней,

что личная упрямая тропа,

естественно, скудней и неудобней

проспекта, где колышется толпа.

153

Я в сортир когда иду среди ночи,

то плетется мой Пегас по пятам,

ибо дух, который веет, где хочет,

посещает меня именно там.

154

Как ни богато естество,

играющее в нас,

необходимо мастерство,

гранящее алмаз.

155

На вялом и снулом проснувшемся рынке,

где чисто, и пусто, и цвета игра,

душа моя бьется в немом поединке

с угрюмым желанием выпить с утра.

156

Живу, куря дурное зелье,

держа бутыль во тьме серванта,

сменив российское безделье

на день беспечного Леванта.

157

Нисколько сам не мысля в высшем смысле,

слежу я сквозь умильную слезу,

как сутками высиживают мысли

мыслители, широкие в тазу.

158

О том, что потеряли сгоряча,

впоследствии приходится грустить;

напрасно я ищу себе врача,

зуб мудрости надеясь отрастить.

159

Гд е надо капнуть – я плесну,

мне день любой – для пира дата,

я столько праздновал весну,

что лето кануло куда-то.

160

Неявная симпатия к подонкам,

которая всегда жила во мне,

свидетельствует, кажется, о тонком

созвучии в душевной глубине.

161

Когда я спешу, суечусь и сную,

то словно живу на вокзале

и жизнь проживаю совсем не свою,

а чью-то, что мне навязали.

162

Я даже в течение дня

клонюсь то к добру, то ко злу,

и правы, кто хвалит меня,

и правы, кто брызжет хулу.

163

Рифмуя слова, что сказались другими, —

ничуть не стесняюсь, отнюдь не стыжусь:

они просто были исконно моими

и преданно ждали, пока я рожусь.

164

Эстетам ревностным и строгим

я дик и низок. Но по слухам —

любезен бедным и убогим,

полезен душам нищих духом.

165

Я проделал по жизни немало дорог,

на любой соглашался маршрут,

но всегда и повсюду, насколько я мог,

уклонялся от права на труд.

166

Я, Господи, умом и телом стар;

я, Господи, гуляка и бездельник;

я, Господи, прошу немного в дар —

еще одну субботу в понедельник.

167

Для всех распахнут и ничей,

судьба насквозь видна,

живу прозрачно, как ручей,

в котором нету дна.

168

Явились мысли – запиши,

но прежде – сплюнь слегка

слова, что первыми пришли

на кончик языка.

169

Доволен я и хлебом, и вином,

и тем, что не чрезмерно обветшал,

и если хлопочу, то об одном —

чтоб жизнь мою никто не улучшал.

170

Кругом кипит азарт, и дух его

меня ласкает жаром по плечу;

за то, что мне не надо ничего,

я дорого и с радостью плачу.

171

Я должен признаться, стыдясь и робея,

что с римским плебеем я мыслю похоже,

что я всей душой понимаю плебея,

что хлеба и зрелищ мне хочется тоже.

172

Мне власть нужна, как рыбе – серьги,

в делах успех, как зайцу – речь,

я слишком беден, чтобы деньги

любить, лелеять и беречь.

173

Своих печалей не миную,

сполна приемлю свой удел:

ведь, получив судьбу иную,

я б тут же третью захотел.

174

Изрядно век нам нервы потрепал,

но столького с трухой напополам

напел, наплел, навеял, нашептал,

что этого до смерти хватит нам.

175

В толпе не теснюсь я вперед,

ютясь молчаливо и с краю:

я искренне верю в народ,

но слабо ему доверяю.

176

Мне все беспечное и птичье

милее прочего всего,

ведь и богатство – не наличие,

а ощущение его.

177

Я живу ожиданьем волнения,

что является в душу мою,

а следы своего вдохновения

с наслажденьем потом продаю.

178

В сужденьях о поэте много значит,

как хочет он у Бога быть услышан;

кто более величественно плачет,

тот кажется нам более возвышен.

179

С утра теснятся мелкие заботы,

с утра хандра и лень одолевают,

а к вечеру готов я для работы,

но рядом уже рюмки наливают.

180

Свободой дни мои продля,

Господь не снял забот,

и я теперь свободен для,

но не свободен от.

181

В людской активности кипящей

мне часто видится печально

упрямство курицы, сидящей

на яйцах, тухлых изначально.

182

Блажен, кого тешит затея

и манит огнями дорога;

талант – сочиняет, потея,

а гений – ворует у Бога.

183

Когда мы глухо спим и домочадцы

теряют с нами будничную связь,

из генов наших образы сочатся,

духовной нашей плотью становясь.

184

На крыльях летал, колесил на колесах,

изведал и книжный, и каторжный труд,

но старой мечте – опереться на посох —

по-прежнему верен и знаю маршрут.

185

Что я преступно много сплю,

с годами стало очевидно,

и мне за то, что спать люблю,

порой во сне бывает стыдно.

186

Мой разум, тусклый и дремучий,

с утра трепещет, как струна:

вокруг витают мыслей тучи,

но не садится ни одна.

187

За все благодарю тебя, судьба,

особенно – за счастье глаз и слуха,

которое мне дарит голытьба

ремесленного творческого духа.

188

Внезапное точное слово

случайно прочтешь у поэта —

и мир озаряется снова

потоками теплого света.

189

Вокруг меня все так умны,

так образованны научно,

и так сидят на них штаны,

что мне то тягостно, то скучно.

190

Вся жизнь моя прошла в плену

у переменчивого нрава:

коня я влево поверну,

а сам легко скачу направо.

191

Я раздражал собой не всякого,

но многих – я не соответствовал

им тем, что жил не одинаково

с людьми, с которыми соседствовал.

192

Я жил почти достойно, видит Бог:

я в меру был пуглив и в меру смел;

а то, что я сказал не все, что мог,

то, видит Бог, я больше не сумел.

193

За много лет познав себя до точки,

сегодня я уверен лишь в одном:

когда я капля дегтя в некой бочке —

не с медом эта бочка, а с гавном.

194

Благое и правое дело

я делал в часы, когда пил,

смеялся над тем, что болело,

и даже над тем, что любил.

195

Я думаю, нежась в постели,

что глупо спешить за верстак:

заботиться надо о теле,

а души бессмертны и так.

196

Люблю людей и по наивности

открыто с ними говорю,

и жду распахнутой взаимности,

а после горестно курю.

197

Я смущен не шумихой и давкой,

а лишь тем, что повсюду окрест

пахнет рынком, базаром и лавкой

атмосфера общественных мест.

198

В сей жизни краткой не однажды

бывал я счастлив оттого,

что мне важнее чувство жажды,

чем утоление его.

199

Гуляка, прощелыга и балбес,

к возвышенному был я слеп и глух,

друзья мои – глумливый русский бес

и ереси еврейской шалый дух.

200

Никого научить не хочу

я сухой правоте безразличной,

ибо собственный разум точу

на хронической глупости личной.

201

Души моей ваянию и зодчеству

полезны и тоска и неуют;

большой специалист по одиночеству,

я знаю, с чем едят его и пьют.

202

Среди уже несчетных дней

при людях и наедине

запомнил я всего сильней

слова, не сказанные мне.

203

Судьба моя стоит на перекрестке

и смотрит, как нахохленная птица;

отпетой и заядлой вертихвостке

в покое не сидится и не спится.

204

Что угодно с неподдельным огнем

я отстаиваю в споре крутом,

ибо, только настояв на своем,

понимаю, что стоял не на том.

205

Не рос я ни Сократом, ни Спинозой,

а рос я – огорчением родителей

и сделался докучливой занозой

в заду у моралистов и блюстителей.

206

Стал я слишком поздно понимать,

как бы пригодилось мне умение

жаловаться, плакать и стонать,

радуя общественное мнение.

207

Живя в душевном равновесии

и непреклонном своеволии,

меж эйфории и депрессии

держусь высокой меланхолии.

208

Мне с самим собой любую встречу

стало тяжело переносить:

в зеркале себя едва замечу —

хочется автограф попросить.

209

От метаний, блужданий, сумбурности —

дарит возраст покой постоянства,

и на черепе холм авантюрности

ужимается в шишку мещанства.

210

Ни мыслей нет, ни сил, ни денег.

И ночь, и с куревом беда,

А после смерти душу денет

Господь неведомо куда.

211

Успех мой в этой жизни так умерен,

что вряд ли она слишком удалась,

но будущий мой жребий – я уверен —

прекрасен, как мечта, что не сбылась.

212