Иллюзия вторая. Перелом

– Но…

– Только не будь похожим на тех, кто сучит веревку, – перебил меня Артак, – они простирают свои нити вдаль, но сами при этом всё время пятятся…

Глаза дракона горели жёлтым и отблеск этого света окрашивал весь коридор в золото.

– И сознание – там? – я кивнул в сторону ближайшей ко мне двери и бесконечное количество моих тел повторили движение моего тела.

– Да.

– И сознание всё может?

– Сознание всё знает, следовательно – оно всесильно.

– И…?

– Оно даст тебе твою настоящую Форму и твоё настоящее Имя, оно сделает тебя реально существующим. Оно предоставит тебе всё необходимое для того чтобы воплотить то, к чему ты стремишься…

– За этой дверью всё для меня поменяется? – мой взгляд цепко держался за дверь.

Артак посмотрел на меня, перевёл взгляд на Агафью Тихоновну, после чего обернулся к бесконечному белому коридору и произнёс:

– Да. За этими дверьми всё поменяется.

– И я буду разный за каждой из дверей?

– Да. Ты будешь разный за каждой из дверей.

– Но я перестану осознавать свою многогранность?

– Именно так. Каждый новый «ты» получишь собственное Имя, приобретешь соответствующую имени Форму и начнешь своё путешествие, будучи уверен что ты отдельная и ни с кем не связанная личность. Но эта информация навсегда будет прошита в тебе, и доступ к ней у тебя сохранится навечно.

– Значит ли это, что я могу быть даже не похож сам на себя?

– Конечно, – дракон кивнул и подмигнул акуле, словно делясь с ней моей непонятливостью и нерасторопностью.

– Значит ли это, что сделав один всего лишь шаг я расколюсь на множество осколков?

– Которые ты всю свою последующую жизнь будешь пытаться собрать воедино, – продолжил за меня Артак.

– И соберу?

– Каждый соберёт. Рано или поздно, но соберет.

– Но каждый – это ведь тоже я?

– Конечно, – дракон легонько подтолкнул меня лапой вперёд, – конечно ты.

– И это всё? – я стоял вплотную к двери, но не решался её толкнуть.

– И всё.

– Конец?

– Начало.

– Но….

– Никаких но… Ноль и Бесконечность неразлучны точно также, как и Начало и Конец.

– Значит они одинаковы?

– Конечно. Там где выход, там и вход.

17

Дверь не поддавалась. Видимых глазу замков или ручек на ней не было, однако, закрыта она была прочно, умело и качественно – закрыта заподлицо – закрыта так, что торец двери был идеально подогнан к наличникам не оставляя ни малейшей щели. Ни для глаза, ни для рычага.

Я вопросительно взглянул на дракона, потом перевел взгляд на акулу, молча стоящую немного в стороне. Мои животные молчали, и словно выжидали чего-то.

Чего-то этакого…

Мысли… Мысли… Мысли…

Мысли витали где-то сверху и вокруг, пытаясь найти решение к этой неожиданной головоломке и вдруг одна из них вышла наружу, выскочила на свободу – она вылетела из моей головы, вспыхнула золотом драконьего взгляда и приобрела форму ключа.

Ключ был изготовлен из прозрачного жёлтого света чем-то напоминающего солнечный. Он потратил некоторое время, просто провисев его неподвижно, провисев его прямо в воздухе, а потом резко, без предупреждения, ударился о закрытую дверь, брызгами рассыпавшись на миллионы автономно светящихся жёлтых фотонов и ударной волной распахнул эту дверь настежь.

В точности то же самое происходило по всей длине коридора. Мысли-ключи – разные и по форме и по содержанию, мелкие и крупные, радостные и грустные, яркие и не очень – мысли великие и низменные, созидающие и наоборот, гениальные и бездарные, все мои мысли без исключения – такие разные и одновременно одинаковые – все эти золотые мысли-ключи открывали каждая свою собственную дверь и сразу же после открытия вихрь воздуха – где небольшой и ласковый, а где, словно тайфун – жестокий и убийственный – затягивал мои ждущие тела внутрь, за белые двери.

Распахнутые настежь двери, в свою очередь, тут же захлопывались и растворялись в пустоте, подтверждая всей своей короткой подневольной жизнью одну непреложную истину – из пустоты всё явлено и туда же всё и уйдёт.

Мыслью всё образовано, мыслью и похоронено будет.

Мысли-ключи…

Единственное, что их объединяло – присутствие смысла, этого наполнителя всех идей и мыслей. В остальном, каждая из них была уникальна.

Каждая мысль являлась в образе единственно подходящего отпирающего ключа для каждой из существующих дверей. Но общий смысл был един и незыблем – мои мысли и являлись этими неподдельными ключами, мысли открывали каждая свою дверь – и каждая была неповторима, уникальна и никоим образом не копируема.

И возле каждой двери существовала идеальная пара – мысль и выложенная этой мыслью дорога.

Да и визуальные образы этих мыслей – золотые ключи, висящие в пространстве – были совершенно различны – одни старинные, кованные из тяжёлого чугуна, разбавленного невесомым светом; другие – легкие, современные, в виде магнитной карточки с какой-либо замысловатой надписью или совсем без неё; третьи – самые что ни на есть простые, стальные ключи от несложных и дешёвых замковых механизмов; четвертые – ключи посложнее – с множеством бороздок и впадинок, скрупулёзно исполненных искусным мастером; были тут и ключи с лазерной нарезкой – неповторимые в своей уникальности – самые сложные в производстве и в понимании ключи.

Для производства последних требовался концентрированный свет – свет-лазер, свет, которым надо было уметь пользоваться, управлять; свет, который надо было подчинить и направить; свет, который мог бы стать отличным слугой человеку, но только после раскрытия некоторых своих глубоких тайн; свет – единственный из до конца непостижимых и свет – одинокий правдивый спутник всего человечества.

Свет-тайна. Свет-разгадка. Свет-юморист. Свет…

Ключи – разные по форме и содержанию, но одинаковые в своем стремлении открывать. Одинаковые в моём стремлении к сознанию.

А значит – и одинаковые по своей сути.

Ключи, разные по своим возможностям.

Ключи, ведущие к различным дорогам и по разным путям.

Ключи, открывающие дверь за дверью.

Ключи, предоставляющие нулевой выбор.

Ключи, мысли – золотые ключи.

Ключи, которые в самом конце неизбежно приведут меня куда-нибудь, ведь каждая дорога когда-нибудь, чем-нибудь да заканчивается. Приведут туда, куда вела каждая из этих дорог; туда, где мой свет встречается с чужой тенью, а сама жизнь перемежается с одной из своих неотъемлемых частей – со своей смертью, образуя тем самым третье и самое важное состояние материи – состояние единства всего существующего – состояния, которое недалекими в своей простоте людьми зовется жизнью – жизнью неделимой и вечной – жизнью такой, которая вмещает в себя даже саму смерть, отделённую от жизни пониманием человечества.

Жизнью, воплощающую единство правого и левого, высокого и низкого, большого и малого, единство быстрого и не очень, единство хорошего и дурного, радостного и грустного, смешного и печального.

Единство этого мира и всех остальных миров, единство энергии и материи, единства реальности и вымысла. Одним словом – единство всего со всем.

Именно туда вели дороги, простирающиеся за каждой из дверей.

Один путь был длинен и полог, другой крут и короток, третий – проторен, четвёртый – космат и кустист, пятый вообще не существовал до той поры, пока дверь к нему не была безжалостно и безразлично распахнута какой-либо дерзкой и сумасшедшей мыслью-ключом.

Но все дороги, все пути вели в одно место – на вершину самой высокой горы, в снежную белую точку недвижимой вечности, в зеркально-прозрачную стужу прожитых дней, они вели прямо в Солнце – бело-жёлтое или раскалённое докрасна – вели в оранжевое, остывающее светило.

Все дороги вели в покой, который одновременно являл собой не что иное, как волнительное и тревожное беспокойство.

И каждый прошедший свой собственный путь, в конце концов, понимал, что начало его – отворяющая дверь мысль, и конец пути – мысль завершающая – едины, но едины не во времени и в пространстве – они едины тем абсолютным единством, которое выше времени и выше даже самого пути, который это время устилает.

И каждому рождённому суждено погибнуть – неизбежно и неминуемо, но погибнуть лишь для того, чтобы возродиться вновь – возродиться так же неотвратимо, как неотвратима сама смерть, прыгающая в начале пути едва различимой тенью и неуклонно следующая за каждым новым рождением.

И эти гибели и рождения будут перетекать из одного в другое, но не вечно, ибо литься они будут из сосуда в сосуд до момента, в котором само перетекание умрёт, в котором оно застынет, отрицая даже время…

До момента, в котором начало сольётся с концом и возрождение крепко-накрепко сплавится со своей смертью.

И сама жизнь – всеобъемлющая, прочная, живая поглотит и то, и другое.

Только тогда их родительское поглощение пробудит ту самую – творящую и созидающую пустоту, и тогда абсолютное звучание этой пустоты признает и подтвердит относительность своих родителей.

Тогда пустота станет холстом, а ты сам – художником у этого холста.

И когда зазвучит у холста твой смех – смех художника – смех смелый, чистый и искренний – тогда вновь признанная тобой относительность перерождений рассыплется на яркие и разноцветные осколки – материал, из которого сделаешь ты необходимые тебе краски.

Только тогда, вместе со своим смехом, сможешь ты писать этими красками – писать радужно, писать мастерски – уникально писать.

Но покинет тебя и твой смех, ибо превратится он в творение на твоём холсте.

Но, может быть, обманываю я тебя, и ты сам станешь его произведением, а он вернётся в свою родную бухту – в верхнее и абсолютное Единство – вернётся в тебя.

Или наоборот – ты вернёшься в него.

И уже это Единство – самим своим существованием – окончательно упразднит всяческие новые рождения. Не только тел, но и полотен с телами.

Упразднит за полной их ненадобностью.

И этим вычёркиванием, этим исключением любых возможных рождений из бытия, оно исключит также и любую возможную смерть.

Они растворятся в пустоте, словно их никогда и не было, и растворившись – утвердят собой новую для тебя истину – истину вечного существования, истину абсолютную – истину нигде, никогда и никем не рождённого бессмертия.

С этими мыслями я, стоявший рядом с Артаком и Агафьей Тихоновной, был безжалостно затянут внутрь неизвестно чего, затянут мощным потоком ветра, затянут шквалом подхватившего меня в ладони мироздания.

И был я невесомым пухом на крыльях этого смешного и улыбчивого ветра.

Бесплотным духом был я.

Ветряная буря утихла и тот же порыв воздуха ласково и очень бережно опустил меня на гладкий, зеркальный пол.

Оглянувшись, я с облегчением увидел своего дракона и свою акулу – они были рядом, они смеялись и плакали, они радовались и грустили, одним словом – они были, и были они рядом со мной.

И уже одно это было замечательно.

И неповторимо.

18

– Где мы?

– В пути.

– Куда?

– В вечность.

– А где мы сейчас?

– Эта остановка называется Сознание. Твоё стремление породило его. Породило сознание, которое даст тебе Форму. Форму и Имя.

– Зачем они мне? Разве я – уже не я?

– Ты – ещё не ты.

– А это? – я взглядом показал на свое тело.

– Это – мираж. Его ещё нет.

– Но я его вижу.

– Значит, ты видишь будущее.

– Разве это возможно?

– Возможно.

– Я могу оставить то, что я вижу?

– У тебя нет выбора. Ты получишь именно то, что видишь и то, чем уже обладаешь.

– Как это?

– Сложно и легко.

– Кто мне это даст?

– Сознание.

– Зачем мне это?

– Чтобы воплотить своё Стремление, чтобы дать ему реальную жизнь, чтобы решить свои задачи и выполнить свою миссию.

– Зачем мне это? – я упрямо повторил вопрос.

– Ты так пожелал.

– Когда?

– Когда шагнул в Неведение.

– И что теперь?

– Теперь ты должен его растворить и уничтожить. Теперь ты должен стать морем и палачом. Другого пути нет.

– А если я не успею?

– Тогда ты умрешь побеждённым.

– Умру, но выживу?

– Конечно. Это одно и то же.

– Не понимаю.

– Смерть тела неважна, если ты достиг станции Сознания. Ведь именно оно дает тебе то, люди называют жизнью.

– А смерть духа?

– Её не существует вовсе.

– И мы в Сознании?

– Мы приближаемся к нему.

– Значит надо идти.

– Возможно.

– Что есть Сознание? Как я узнаю его?

– Его невозможно узнать, но возможно почувствовать. Когда в тебе берётся что-то словно из ниоткуда – это его подарок.

– Зачем он мне?

– Любой его подарок – инструмент. А любой инструмент для того чтобы им пользоваться. Ты пришел сюда трудиться, не отдыхать. И таково было твоё личное желание!

– И прямо сейчас…

– Сейчас ты получишь Форму. Обретешь Имя. И станешь настоящим.

– А в данный момент я не настоящий?

– Пока ещё нет. Сейчас ты – мост. Натянутый канат. Ты металлический, но хрупкий трос. Чугун.

– Трос между…

– Между ненастоящим и настоящим.

– Что есть мост?

– Ты есть мост. Человек есть мост. Ты – невесомая паутина, соединяющая этапы развития мира.

– Невесомая?

– Да. И очень тонкая.

– Но она прочна?

– Она достаточно прочна для одного человека.

– Но она и есть человек!

– Именно это я и сказал.

– А если два?

– Два человека никогда не выстроят и не соединят одинаковые берега. Ни внутри, ни снаружи.

– Значит у каждого своя паутина?

– Каждый – своя паутина.

– На мешке с ленью?

– Или в мешке со знанием.

– Есть ещё варианты?

– Нет.

– Но я шагнул в Неведение!

– Неведение и Знание – суть одно и то же. Как только первое порождает второе – тут же второе сменяется первым.

– И этот процесс бесконечен?

– Нет.

– Когда он закончится?

– Никогда.

– Значит бесконечен!

– Нет!

– Не понимаю.

– Конечны ли океанские волны?

– Думаю, нет. Они постоянны.

– И тем не менее, каждая из них рано или поздно достигает берега. Или растворяется сама в себе.

– Значит надо достигнуть берега?

– Надо достигнуть своего берега. Или умереть растворившись.

– В себе?

– Нет ничего на свете, что было бы не тобой.

– Мне нужны вёсла.

– Весла – это инструмент. Инструменты дает Сознание. За этим мы и пришли.

– И мой инструмент?

– Имя и Форма.

Я опять посмотрел на своё тело и на всякий случай вспомнил своё имя.

– Настоящее Имя и настоящая Форма, – поправил мои мысли Артак, – иначе ты не сможешь грести.

– Что сделает их настоящими?

– Осознание их силы. Их сила в сознании.

– А сейчас?

– Сейчас ты просто тело. Кусок инстинктивного мяса. Оно – мясо – хочет выжить, думая, что это и есть жизнь. Мясо не умеет грести, мясо умеет чувствовать. А грести умеет бесчувственный мозг.

– Для чего всё это?

– Чтобы умереть в конце.

– Но если я не хочу умирать?

– Значит ты не хочешь жить.

– Это одно и то же?

– В Абсолюте – да. И только в относительности, где ты пока ещё и находишься, только в мясе – умереть – значит умереть. Для мяса – умереть – значит – протухнуть.

– А мы сейчас где?

– Ты и сейчас, и всегда был в Абсолюте, но это необходимо осознать. Полностью. Каждой клеткой человеческого мяса.

– Но как?

– Тебе поможет твоя же смерть. И она будет относительна.

– Относительна чего?

– Относительна твоей формы, не более того.

– А моей сути?

– Твоя суть осталась за пределами неведения. Ты к ней вернешься в конце пути. Не потеряй с ней связь.

– Какую связь?

– Хотя бы мысленную.

– В неведение шагнуло лишь моё тело?

– Да. Оно должно пройти свой путь, соткать свою паутину. Поймать в неё море-океан или кусок Солнца. Растворить или растопить Неведение или себя самого. Это всё одно и то же.

– Но зачем всё это?

– Таковы правила игры.

– Я получу форму человека?

– Совсем не обязательно.

– Значит мир справедлив?

– Что ты имеешь в виду под древнегреческим словом справедливость? Мир совсем не справедлив, но и не безжалостен – мир безразличен. Безразличен, ибо вечен и неизменен. Человеческий мир мёртв.

– Мир может вернуть человека на нижние ступени развития? Человек может стать животным?

– У паутины много концов. Человек может стать кем угодно. И чем угодно.

– Значит, мир справедлив!

– Если мир справедлив, то справедлив и человек. Мир лишь выполняет решения того, кто решает. И тот кто решает – Человек. Но им надо стать. Не только родиться.

Я вдруг посмотрел на зеркальный пол и увидел свое отражение. Оно было чётким и ясным. С пола на меня смотрел желтоглазый дракон. От неожиданности я вскрикнул:

– Я что, стал драконом?!

– Мне это неизвестно. Но ты в Сознании. Значит – ты стал всесильным.

– Но почему я тогда вижу дракона?

– Ты сам наделил его этой властью.

– Дракона?

– Да…

Дракон из зеркала продолжал смотреть на меня ярко-жёлтыми глазами и лучи, исходящие из наших глаз встретились на половине пути друг к другу. Встретившись, они сплелись в яркий солнечный клубок, образовав ослепительное подобие шаровой молнии. Клубок светился ярче всего, ранее мной виденного, кроме пожалуй глаз Артака.

И кроме, пожалуй, теперь уже – моих собственных глаз.

Я поднял голову, оторвав взгляд от пола, но солнечный клубок – этот комок чистой энергии продолжал висеть в пустоте, не опираясь более ни на один из жёлтых исходящих лучей.

– Это Оно?

– Да.

– Уверен?

– Да.

– Значит мы добрались?

– Да.

– И Оно даст мне желаемое?

– Если ты будешь с ним внимателен и осторожен.

– А если не получится?

– Оно покинет тебя.

– Я буду осторожен.

– Я знаю.

– Что сейчас произойдет?

– Большой взрыв.

– Прямо здесь? Сейчас?

– Да.

– Это будет моё рождение?

– Нет.

– Значит ли это, что даже обретя Имя и Форму я ещё не буду рожден?

– Да.

– Когда же это произойдет?

– Когда ты будешь готов к смерти.

– Что для этого необходимо?

– Принять её как данность.

– И всё?

– И всё.

– И что будет тогда?

– Тогда ты получишь опоры. Чувственные опоры.

– Чувства?

– Да.

– Чувства… Я получу боль и страх?

– Нет. Боль и страх у тебя уже есть. Животные тоже испытывают боль и страх. Ты получишь любовь. И она даст тебе всё остальное.

– Объясни.

– Твоя Форма получит пять животных чувств, а Имя – одно высшее.

– Перечисли.

– Зрение и слух, нюх и вкус, и осязание или самоощущение.

– Осязание – это самоощущение?

– Да. Ощущение мира и ощущение себя одинаковы.

– А высшее чувство?

– Любовь.

– У животных её нет?

– Нет. У животных есть верность и преданность. Это – животная тень человеческой любви. Тень Любви. Длинная, как мост от животного к человеку.

– Зачем мне все эти чувства?

– Это твои опоры в материальном мире. Это столбы, на которых ты будешь стоять.

– А потом?

– Потом ты научишься Соприкосновению.

– С чем?

– С миром.

– И он…

– Он разделит тебя. Заберет единственное по настоящему твоё, заберёт единственно существующее, одинокое Единство.

– Как это?

– Чтобы дотронуться до чего-то, ты должен перестать быть этим чем-то.

– Но я могу дотронуться и до себя самого? Прикоснуться к себе?

– Конечно. Но только после твоего рождения. После рождения твоего духа.

– И что произойдет тогда?

– Когда ты родишься – ты вернешься к Единству. Ты поймешь…

– Но Имя и Форма – разве это не рождение?

– Нет. Тело – это всего лишь инструмент. Настоящее рождение происходит позже – уже внутри тела.

– А потом?

– Потом то, что родилось внутри тела рождает новые тела.

– И они…

– Процесс бесконечен, как бесконечно количество белых дверей, как бесконечно количество мыслей, как бесконечно количество ключей…

– И все они…

– Все они приведут тебя к смерти.

– И моя задача?

– Родиться. Твоя задача – родиться по настоящему.

– И это…

– Только это сможет привести тебя к настоящей смерти. И только после настоящей смерти возможно… Впрочем, об этом позже. Только тогда ты попадаешь в вечность.

– А если я не успею родиться по настоящему?

– Значит ты останешься в игре.

– И?

– И проиграешь.

– И это будет конец?

– Это будет игра сначала. С самого начального начала. Но ты потеряешь весь свой опыт. Это будет трудная и опасная игра.

– Очень опасная?

– Да. Для существа без опыта любая игра опасна. Всё придется пройти заново.

– Зайти в каждую дверь?

– Да.

– Подумать каждую мысль?

– Да.

– Прожить каждую жизнь?

– Именно.

– Я понял…

Дракон, сидящий в моем теле склонил голову к полу и внимательно посмотрел на огненный шар. Тот пульсировал, вибрировал и развивался.

– Спасибо, – произнес я и тут же обрел форму человека, вернув своё привычное отражение, – спасибо, – повторил я ещё раз и зажмурил глаза.

– Благодарю, – ответило зеркало и исчезло, оставив меня одного, с моими мыслями и словами, оставив меня с моими милыми животными – с Артаком и с Агафьей Тихоновной.

Оставив меня дома.

– Что это было? – произнес я, имея в виду мой прыжок в внезапно открывшуюся дверь.

– Это был твой выбор.

– А где остальные я? Те, которые стояли перед своими дверями?

– Там где и должны быть. Каждый за своей собственной дверью, – дракон неопределенно пожал плечами, – ведь каждая мысль открыла свою личную, свою собственную – уникальную дверь.

– И все они реальны?

– А как ты думаешь?

– Не знаю.

– Реальны, – Артак кивнул головой, как мне показалось, немного обреченно, – реальны, и никуда от этого не деться. Ни от этой реальности, ни от её отсутствия.

– Значит, я действительно проживаю каждый из возможных вариантов?

– Да. Каждый. Каждый из бесконечного числа вариантов. Ни от одного не удастся увильнуть и ни через один не получится перепрыгнуть. Именно эти проживания и дают тебе твой личный – уникальный, бесценный – твой собственный и, одновременно, всеобщий опыт.

– Но чем же он уникален, если каждый человек проживает бесконечное число вариантов? Ведь бесконечное – это всё, что может случиться и даже немного больше. Значит, каждый обладает одним и тем же опытом?

Артак посмотрел на Агафью Тихоновну и тихонько произнес:

– Но ведь каждый из уже умерших, как и каждый из ныне живущих, так и каждый из ещё не родившихся – это и есть ты, разве ты этого не понял?

– Понял, конечно, понял, – по инерции выкрикнул я, и в тот же момент застыл в изумлении… – Каждый – это я?

– Да, – Агафья Тихоновна плавником смахнула с моего лба внезапно выступивший пот, и еще раз повторила, – да. Каждый. Без всякого исключения. И каждый не только из тех кто «живёт» прямо сейчас, в этом времени. Каждый, в абсолютном понимание этого слова, каждый во все и на все времена, абсолютно каждый – и это – ты. Я думала, ты осознал это ещё в бесконечности белого коридора.

– Я догадался. Но я не понял.

Акула молча кивнула своей большой серой головой, соглашаясь с моей трактовкой понимания.

– Я догадался. Но я не понял, – задумчиво повторил я, – и каждый за своей белой дверью получил своё собственное осознание, может быть, даже совсем непохожее на моё?

– Каждый, – кивнул Артак.

– А может быть и похожее.

– Может быть, – кивнула Агафья Тихоновна, – вариантов-то бесконечность.

– Но ведь это значит что и опыт у нас общий. Это значит – знания одинаковы. Тогда и цели одни, ибо опыт определяет возможности!

– Да, да, да. Знание – оно вообще одно.

– Но я подумал что эти двери – двери выбора поступков, а не целых жизней.

– И поступков тоже… Если изменить масштаб. Поступки определяют жизнь, а жизнь определяет бессмертие, – Артак сидел на зеркальном полу и с улыбкой смотрел на мою растерянную физиономию, – да, да, схема одна и та же – выбор жизней, выбор поступков в ней, выбор решений каждого поступка, выбор реакций на каждое решение, выбор последствий за каждую реакцию – всё это имеет ровно столько же вариантов, сколько было, есть и будет белых дверей.

– Бесконечность?

– Или ноль!

– Ноль???

– Конечно, – дракон демонстративно зевнул, – когда у тебя бесконечное количество вариантов – что в мыслях, что в действиях, что в жизнях, можешь считать что этих вариантов ноль. Всё, абсолютно всё, придется прожить и испытать. Всё без исключения. Так сколько тогда получается вариантов?

– Один!

– Почему?

– Один вариант – всё и сразу.

– Ну что ж, – Артак склонил набок голову, – ну что ж, может быть и так. Но наличие даже одного варианта – это всегда выбор, ты не находишь?

Я только нахмурился, размышляя, однако, спустя некоторое время, моё лицо разгладилось и посветлело, а мысленные тучи разошлись, и слова – чисто вымытые в летящем грозовом облаке шквальных мыслей сами соскочили с языка:

– Я понял! Без вариантов. Ноль. Большой, жирный, круглый ноль без конца и без края.

– Именно так, – устало подтвердил Артак и лениво подтащил ко мне пустой и вывернутый наизнанку мешок с любовью, – получите. Вы обрели Форму, и если я не ошибаюсь, ваша Форма соответствует человеческому облику. Значит – это именно ваш мешок. И именно вам его и наполнять. Если вы, конечно, хотите этого и что немаловажно – планируете двигаться дальше…

Конечно же, я хотел. И планировал. Собирался. Жаждал.

Но, молча придвинув к себе холщовую ткань, я застыл в неподвижности, не зная что с ней делать дальше.

– Ну же, ну… – Агафья Тихоновна, улыбаясь, подсказывала мне, – вы же видите, мешок вывернут, значит надо привести его в правильный вид, – она помогла мне с этой простой задачей и затянула небольшую веревочку на горловине мешка.

– А где я возьму любовь? Чем я его наполню?

– Везде! Она везде! – Артак рассматривал свои когти, но вдруг раскинул лапы широко в стороны, словно демонстрируя ширь самого пространства и глубину пустоты, – она воистину везде! И вам её собирать. Кстати, тара для этого у вас уже есть, – он кивнул на мешок в моих руках.

– Но как? Как собирать любовь?

– И тут нет ничего сложного. Собирайте, как собирали бы ароматную и спелую клубнику под тёплым весенним солнцем. Собирайте неторопливо, наслаждаясь каждым мгновением. Собирайте упруго, мягко, по кошачьи спрятав когти в подушечки. Собирайте с ясными мыслями, собирайте отсюда и до самого горизонта, собирайте дальше него. Только внимательно выбирайте ягоды. Берите исключительно здоровые, яркие и упругие, только полезные плоды. Не гонитесь за количеством, оно никогда и ничего не определяет. Качество – вот ваша цель! Качество! – Артак повысил голос, как бы настаивая на своём видении, – качество – вот залог успеха любого дела, любого предприятия. Впрочем, как и любого человека. Качество! И всегда помните, что даже одна ягодка с гнильцой – даже лёгкий, бывает что и невидимый глазу налёт плесени на ней с потрясающей легкостью и завидной быстротой испортят содержимое всего мешка. И тогда придется вытряхивать и перебирать.

– Но как увидеть невидимое глазу?

– Сердцем, мой друг, только сердцем. Почувствовать, определить, засомневаться, проверить, ещё раз засомневаться и ещё раз почувствовать. И, в конце концов, лучше – выкинуть и забыть, чем принять и испортить – лучше перестраховаться, чем принять и исказить. Гниль тоже должна дать всходы, но пусть это будет не в вашем мешке. Пусть этот перегной питает чьи-то корни, для этого он и необходим, и в этом его предназначение. Но плоды, – Артак наклонился к моему уху, – плоды должны быть ЧЕСТНЫ, чисты и упруги. Как яркий резиновый мяч из вашего детства! Помните это!

– А что делать с подгнившей любовью? Если не в мешок, то куда?

– Гнилые ягоды оставляйте в земле – только там их перегной сможет дать силу новым всходам. Не тащите их в душу. Не пытайтесь вылечить сами. Предоставьте земле обратить в прах то, что и так уже наполовину им является. Только тогда появится молодая листва. Живая и зеленая. Только тогда появится новая завязь и сможет вырасти новый плод.

– Но ягоду можно и вылечить? Это возможно?

– Это, – Артак склонил голову размышляя, – это возможно, – после небольшой паузы добавил он, – конечно, возможно. В исключительных случаях. Но излеченная гниль, как и отмытая начисто плесень может быть только у мумии, и никак не у человека. И если вы не хотите в неё превратиться – оставьте умирающие ягоды в земле. Тогда следующий, вами же взращённый урожай, порадует вас новыми и чистыми, ярко-зелеными ростками под ослепительно чистым солнцем…

– Да, да, вы, конечно, правы. Но что для этого нужно?

– Время. Всё что для этого нужно – это время. То бишь – энергия. Только она в состоянии преобразить уходящее.

– И Солнце?

Артак прищурился и внимательно посмотрел на меня.

– И Солнце, – медленно повторил он, словно пробуя слово на вкус, – конечно же, Солнце будет чрезвычайно полезным, – он набрал полные лёгкие воздуха и шумно выдохнул прямо мне в лицо, – и Солнце и Ветер. И чередование.

– Чередование чего?

– Дня и ночи, конечно, чего же ещё. Зимы и лета – если брать более крупно. Рождения и смерти – если копнуть ещё глубже. Ну а если уж совсем глобально – чередование жизненных необходимостей, а потом и просто необходимостей…

– Чередование необходимостей? Значит необходимость даже больше чем жизнь?

– Да, Необходимость – это причина возникновения жизни. Ведь если вы родились – значит это было необходимо. Ничто не случается просто так. Всему есть…

– Причина! – я выкрикнул, не дождавшись завершения фразы.

– Причина? – Артак округлил глаза и вскинул брови, – да, вы, конечно, правы. Но вы правы относительно, не абсолютно. Ведь саму причину очень легко попутать со следствием. Никто не знает что было раньше, – он хитро усмехнулся, так как умел он один – одними глазами, и их желтизна брызнула на меня золотым дождём, – причина или следствие. В самой вечности, в единстве всех времён нет разделений – рождённый и тот, кто родил – едины. В вечности – вокруг вас одни лишь современники. Нет ни родителей, ни потомства. А вот необходимость есть. Она остаётся и именно она определяет цели движения и взаимодействия всего со всем, – он засмеялся, – она определяет и направления этих движений. Ну, и конечно же, она и только она определяет спелость клубники, – Артак кивнул на мешок.

– Но как мне найти ягоду? Где это поле?

– Найти хорошую ягоду нелегко, хоть в мире и нет ничего легче и приятнее. Найти её несложно, но многие сломали зубы, пытаясь собрать урожай. Самые плодоносные места на горизонте, – дракон неопределенно махнул головой куда-то вдаль, – но наполнить мешок можно и на пути к нему, – он набрал полные лёгкие тягучего, как расплавленная смола, воздуха и медленно выдохнул поверх моей головы, так что мои волосы затрепетали, – учитесь соприкосновению. Оно откроет вам глаза. Оно научит ваше сердце черпать.

– Соприкосновению чего с чем?

– Соприкосновению вашего тела и ваших чувств со всем, что встретится вам по пути, со всем, что вы увидите в дороге. Для этого вы и получили Чувственные Опоры. Соприкасайтесь с горем и с радостью, с болью и наслаждением, со страхом и смелостью, с отвагой и безрассудством, с ярко освещенными полянами и темным непролазным буреломом, соприкасайтесь с жаждой и желаниями, с привязанностями и обладанием, с удовольствием и удовлетворением, соприкасайтесь с разочарованием, с примирением, с ненавистью, с разрушением, опять с болью, опять с наслаждением, да мало ли с чем! С чем угодно! Во всем есть любовь! Она – основа всего. Она – фундамент. Она – цель, но она же и средство. Она – и лекарство и яд. Она, только она одна. Везде, всюду, во всём.

– И как мне её собирать? Чем собирают любовь?

– Руки тут бессильны. Для сбора урожая вам надо будет открыть своё сердце. Только оно может черпать любовь. Только оно с лёгкостью вместит в себе всё что угодно. Вместит, не отягощаясь.