Kitobni o'qish: «О грибах, рыбалке, охоте и братьях наших меньших»

Shrift:

Введение

Уважаемые читатели! Родился я в 1940 году. В моём свидетельстве о рождении записано, что родился 16 августа в селе Усть-Цильма, а на самом деле – 14 августа 1940 года в маленькой бане на берегу реки Печоры в деревне Каменке, в двухстах километрах от Усть-Цильмы (в Нарьян-Мар семья Чупровых из староверческого села Усть-Цильма переехала в 1936 году). Мать, как истинная староверка, не захотела рожать в больнице Нарьян-Мара и отправилась на пароходе рожать в родную Усть-Цильму. Но доехать до Усть-Цильмы не успела.

После выхода на пенсию в 2007 году, чтобы чем-то загрузить свой мозг, я занялся написанием серии книжек «Летопись моя» (в год по книжке), посвященных воспоминаниям о прошлом (о трудном существовании в Нарьян-Маре в военные и послевоенные годы, о годах студенчества в Питере, о работе в Каунасе и Курске). В моей летописи не только воспоминания, но и много размышлений о настоящем и будущем России.

Чтобы расширить круг своих читателей, главы из юбилейной, десятой книги воспоминаний решил опубликовать во ВКонтакте. И правильно сделал. Главу «Про рыбалку» за пару дней прочли шесть тысяч человек, рассказы про грибы – более тысячи человек. Но! После того как «сменил музыку», то бишь от радостных рассказов про рыбалку, грибы и ягоды перешел к грустным (вернее сказать, трагическим) воспоминаниям: причинам и последствиям развала СССР, обнаружил, что число моих читателей упало в десять, если не в сто раз.

И это сегодня, когда мы переживаем ещё один тяжелейший период в своей истории – братоубийственную войну, названную В. В. Путиным СВО. Владимир Владимирович недавно сказал: «История вообще важна для любого народа, особенно на каких-то сложных поворотах жизни государства. Народ без понимания прошлого не имеет будущего». Значит, для понимания прошлого молодежь России необходимо знакомить с этим прошлым.

Вот я и решил ознакомить молодое поколение России с наиболее интересными, по мнению читателей ВКонтакте, главами моих воспоминаний: про ягоды, грибы, охоту, рыбалку. Надеюсь, что такая книжка в бумажном исполнении будет доступна по цене молодым людям, а также неработающим пенсионерам, которые, прочитав мои воспоминания в электронном варианте, спрашивают, где можно их купить в бумажном исполнении. К великому сожалению, пока я вынужден им отвечать «нигде».

Как плохо быть стеснительным

Вырос я в Заполярном Нарьян-Маре в среде мамы и бабушки – глубоко верующих староверок. Видимо, поэтому и в детстве, и чуть ли не половину своей жизни был до предела стеснительным. Был я длинным, тощим и, чтобы не выделяться среди сверстников, постоянно наклонял голову вперед. В результате вырос сутулым.

Из-за этой проклятой стеснительности, покинув родной Нарьян-Мар в 1958 году, я в своей жизни испытал много неприятных для меня и порой комичных для окружающих моментов.

Расскажу о нескольких из них.

* * *

Когда я сдавал последние выпускные экзамены в школе, мой старший брат Иван сдавал экзаменационную сессию в институте физкультуры им. Лесгафта в Ленинграде, где он учился заочно. Иван написал мне, что меня, как лыжника из Архангельской области – родины членов сборной СССР по лыжам В. Кузина и В. Кудрина, согласны принять в этот институт вне конкурса.

Обрадованный этим известием, я поехал в Ленинград, где Иван меня встретил, разместил в комнате уехавшего в отпуск знакомого преподавателя института и объяснил, как найти приёмную комиссию. Следующий день был выходной, приемная комиссия не работала. Мы провели его на стадионе и в залах института, где его студенты – звезды советского спорта – готовились к Спартакиаде народов СССР. Иван непрерывно рассказывал и показывал, кто есть кто из тренирующихся на стадионе и в залах.

Испугавшись оказаться в среде этих знаменитостей, я всю ночь не спал и к утру решил поступать не в институт физкультуры, а на физический факультет Ленинградского государственного университета (ЛГУ). О существовании этого факультета я узнал дома, в Нарьян-Маре, от одноклассника – он сдавал туда вступительные экзамены как представитель нацменьшинств.

Я подумал, что если ненцев туда принимают, то и меня, может быть, примут. Мне понадобилось два дня, чтобы набраться смелости и вой ти в главное здание университета, где находилась приёмная комиссия.

Потолкавшись перед сдачей первого экзамена по физике в толпе поступающих (поступало на физфак более пятисот человек), я понял, что, поменяв физкультуру на физику, я метнулся, что называется, из огня да в полымя. Многие ребята в руках держали «Сборники задач для поступающих» и учебники по физике, о которых в своем Нарьян-Маре я и слыхом не слыхивал. Среди них была группа только что приехавших из Москвы, где они не прошли по конкурсу при поступлении в МГУ и Физтех. В этих вузах вступительные экзамены специально проводили на месяц раньше, чтобы непрошедшие могли, не теряя года, поступить в другие вузы страны.

Но… отступать было уже некуда, и я решил: будь что будет.

Судьбе было угодно, чтобы я стал студентом физфака ЛГУ.

* * *

Закончив второй курс университета и получив стипендию за летние месяцы, я не стал тратить три дня на дорогу до города Печоры в поезде Ленинград – Воркута и еще четыре дня на плавание на пароходе от города Печоры до Нарьян-Мара, а полетел самолетом. Прямых авиарейсов от Питера до моих родных мест тогда еще не было.

В первый день я долетел до Архангельска, где должен был переночевать. Аэропорт Архангельска тогда находился на Кегострове, на противоположном от города берегу Северной Двины. Мне удалось устроиться в гостиницу в аэропорту. В номере кроме меня было еще пятеро. Они летели в отпуск на материк с полярных станций, расположенных на островах Ледовитого океана. Из их разговоров я понял, что отпуска им предоставляли раз в два-три года, но зато почти на полгода и выдавали им кучу денег – отпускных. На станциях из-за отсутствия спиртного был сухой закон. И вот наконец-то они дорвались до него – родимого спиртного. У каждого в ногах стояла батарея бутылок, и они, что называется, отводили душу. В ту ночь заснуть мне так и не довелось. Вынужден был через каждые полчаса отражать атаки-предложения: «Выпей с нами, студент». А я тогда еще вообще в рот спиртного не брал.

К утру в комнате от перегара дышать стало нечем, и я решил съездить в город, побродить до отлета моего самолета и заодно подышать свежим воздухом. Между Архангельском и Кегостровом было регулярное пассажирское сообщение на маленьких судах. В Архангельске они приставали к морскому причалу, высота которого на пару метров превышала высоту палубы судна, курсирующего на Кегостров. Часа за два до отлета самолета я подошел к тому месту, где утром высадился на причал, увидел там готовое к отходу судно и по трапу спустился на его палубу, не решившись спросить, куда идет это судно.

После того как команда судна убрала трап и швартовы, а судно начало отваливать, я услышал, как один пассажир спросил у другого, когда они приплывут в Северодвинск. Я мгновенно понял, что сел не на то судно, чисто импульсивно рванул на нос суденышка и с разбега прыгнул на вертикальную поверхность причала, увидев вбитую в нее железную скобу и небольшой выступ под ней. Руками мне удалось ухватиться за скобу, но ноги на выступ не попали. В результате я повис на руках посредине вертикальной стенки пирса.

Капитан судна тут же дал команду: «Человек за бортом!», услышав которую, дневальные матросы бросились меня спасать. Когда под всеобщий шум и гам меня вытащили на причал и спросили: «Ты что – сумасшедший?», а я ответил: «Нет, просто мне надо на Кегостров», публика долго потешалась надо мной.

* * *

В ноябре 1972 году мне нужно было срочно слетать из Каунаса в Москву на один день. Управившись с делами в Москве, вечером в начале девятого я примчался во Внуково и приобрел билет на самолет, отлетающий в 21 час с копейками в Вильнюс. Когда проходил регистрацию, мне сказали, что посадка на мой рейс уже объявлена. Поэтому я вышел на улицу, увидел самолет, на который уже заканчивалась посадка, и поспешил к нему. Было темно, мела метель, и тети, проводившие посадку, в бумажки пассажиров особо не вглядывались. Самолет был полупустой, я уселся в первом ряду за столик, на котором лежала газета. Это была «Черноморская здравница» за тот день. И я решил: значит, утром наш борт совершил рейс в Адлер, а сейчас летит в Вильнюс. Когда убрали трап и самолет стал выруливать на взлетную полосу, я услышал голос командира корабля. Он был рад приветствовать пассажиров, совершающих рейс по маршруту Москва – Адлер!

А у меня через три дня в Каунасе должна была состояться защита кандидатской диссертации. Поэтому даже дармовая поездка в Сочи из-за ошибки работников аэропорта меня никак не устраивала. Никого из членов экипажа в пассажирском салоне не было, поэтому я бросился к двери, ведущей в кабину пилотов. Дверь была заперта. На мой стук и крик никто никак не реагировал. За два года до этого литовцы – отец и сын Бразинскасы – совершили кровавый теракт на авиалайнере АН-24, выполнявшем рейс по маршруту Батуми – Сухуми с 46 пассажирами на борту. В связи с этим на воздушных судах были приняты всевозможные меры предосторожности.

В конце концов через закрытую дверь меня спросили: «Чего надо?» Я ответил, что у меня билет в Вильнюс, а не в Адлер. После небольшой перебранки на тему, как я тут оказался, командир корабля связался с диспетчерами и спросил, что делать с буяном. Через некоторое время мне сообщили их ответ: «Если буян согласится прыгнуть с высоты порядка трех метров на бетон взлетной полосы, то откройте ему дверь и пусть прыгает. Если, нет, то пусть летит в Адлер». Я не раздумывая согласился. Мне открыли дверь, и я сиганул в темноту. Когда встал на ноги после не очень удачного приземления, меня спросили: «Ноги целы? Тогда отойди подальше на траву, мы будем взлетать».

Я отошел, огляделся, увидел вдали огни аэровокзала и во весь дух помчался в их направлении, так как мне надо было еще успеть на свой рейс на Вильнюс.

Детские забавы в послевоенном Нарьян-Маре

Вода всегда привлекала человека, будь то лужа – результат дождя или таяния снега, веселый ручеек, широкая река или море-океан.

Наблюдая за поведением детей, спешащих из школы домой, отмечаешь их желание обязательно, независимо от того, какая обувь на ногах, пробежать по луже, пошлепать по воде, обрызгивая себя и друзей, измерить глубину.

Смотришь на озорников и вспоминаешь свое далекое послевоенное детство.

Первые лужи на улицах Нарьян-Мара появлялись в конце апреля. Через какое-то время эти лужи превращались в небольшие озера, измерить глубину которых хотелось каждому из нас. А также переехать на санках. Особым шиком было переехать лужу на санях, изготовленных из выгнутой соответствующим образом металлической трубы, по образцам саней, используемых при гонках на собачьих упряжках.

Такие сани делали из трубы длиной четыре-шесть метров – кто какую имел. Сначала трубу плавно сгибали пополам, чтобы получить удлиненную букву U. Затем укладывали ее на твердую ровную поверхность, двое вставали на трубу на расстоянии одной трети длины от изгиба, а еще двое брались за концы трубы и начинали загибать так, чтобы две трети каждой половины трубы привести в вертикальное положение. После этого общими усилиями продолжали гнуть их до тех пор, пока угол между поверхностью и трубами не составлял 45–60 градусов. В результате получали сани из двух полозьев: труб и средней части трубы (буквы U) – ручки над ними.

Держась за эту ручку, владелец саней вставал одной ногой на полоз, а другой приводил сани в движение, отталкиваясь от снега или льда. Можно было, толкая сани перед собой, разбежаться, после чего лечь животом на ручку-поперечину и, задрав ноги вверх, катиться.

Таким же образом катались на них с горок и переезжали лужи, не замочив ног, при условии, что сани не остановятся посреди лужи. Бывало, что полозья неожиданно наталкивались на какое-нибудь препятствие. Тогда сани опрокидывались вперед, и катальщик продолжал движение по луже на животе, окунув свой нос в ледяную воду. Такими препятствиями частенько бывали вмерзшие в снег кругляши конского навоза, так как основным видом транспорта в городе были лошадиные упряжки.

Дети, что постарше, на санях из труб возили воду с городского колодца, подвешивая к рукоятке-поперечине на крючки из толстой проволоки пару ведер.

Ещё больше развлечений и приключений детям младшего школьного возраста приносило весеннее половодье. Самое большое из них случилось весной 1952 года. Вся центральная часть города оказалась под водой, в том числе и улица Выучейского, на которой мы жили. Когда вода залила двор сельхозтехникума, всех лошадей и коров завели на первый этаж дома.

Взрослым было не до нас. Поэтому мы с Игорем Хатанзейским, жившим над нами, сколотили из досок и дверей плот и поплыли на нём по двору техникума. В какой-то момент Игорь поскользнулся и бултыхнулся в ледяную воду. Старше меня на два года, он был щуплым и на голову ниже ростом. Уйти на дно ему не дал полушубок, раскрывшийся веером. Игорь отправился в свободное плавание, поддерживаемый полушубком. В это время на крыльце дома стоял его старший брат Борис, который очень плохо видел. Поэтому, услышав крик «Помогите!» от младшего брата, он ответил флегматично: «Смотри – утонешь, домой не приходи», и ушёл в дом. Игоря спас завхоз техникума Андриян Носов.

Наводнение в Нарьян-Маре в 1952 году

У Игоря был еще один брат, Витольд, вернувшийся с Отечественной войны по контузии. Он возглавлял школу «Юный техник», где мы с Игорем принимали участие в изготовлении огромных воздушных змеев из красной материи, планеров и даже самолетов с моторчиками, которые запускали в небо Первого Мая.

Приобретя опыт в строительстве, после неудачного плавания на плоту, мы решили к следующей весне изготовить лодку из доски-вагонки, которой во дворе техникума были целые штабеля. Лодку построили с плоским дном. Чтобы легче её было таскать до воды и обратно, мы приделали ей киль из толстой доски. Все дырки и щели проконопатили и даже просмолили лодку. Когда в весеннее половодье вода подошла вплотную к нашему дому, мы решили свою лодку испытать и поплыли на ней по улице в сторону Кармановского болота. Но, к своему великому огорчению, попались на глаза строгому дяде из местных начальников, который дал команду нас вернуть, пока не утопли, а лодку пустить на дрова.

Зимы в послевоенные годы стояли суровые. Реки и озёра порой покрывались льдом в начале октября, а снег выпадал значительно позже. Первым делом после школьных занятий детвора бежала на ближайшее озеро – проверить толщину льда. Проверяли её с помощью тяжёлого камня или обломка кирпича. Если от подброшенного вверх и вдаль камня на льду не оставалось дырок и трещин – значит, уже можно осторожно выходить на лёд. А дня через два-три по глади озёр уже катались все от мала до велика. Бывало, что кто-нибудь из детей проваливался под лёд, но не могу вспомнить ни одного трагического происшествия со смертельным исходом.

Наиболее памятный случай произошёл с одним из младших сыновей банщика городской бани. Парнишка был, как тогда говорили, сорвиголова. Катаясь на санках с крутого берега протоки, проходившей от морского порта к бане, он на скорости провалился в промоину, ушёл под лёд и умудрился в двух метрах от места, где нырнул, головой пробить лёд и выбраться на берег. При этом санки и один валенок утонули, за что отец в порыве гнева его чуть не убил. Жили они очень бедно, а валенки были совсем новые, только что купленные.

Когда мне было двенадцать-тринадцать лет, с приходом зимы я с нетерпением ожидал момента, когда лёд окрепнет настолько, что по нему на коньках можно будет скататься в Тельвиску, в гости к дяде Исаю. Однажды при возвращении из Тельвиски мои коньки вдруг прорезали лёд, и я головой вперёд нырнул в промоину, образованную протокой, вытекающей из Казённого озера в Городецкий шар. Немного придя в себя от спазмов, сковавших всё тело, я попытался выбраться, но это не удавалось. Лёд был очень скользким, да к тому же под моей тяжестью обламывался. На моё счастье случилось это на глазах учеников Тельвисочной школы-интерната, катавшихся поблизости. Они попробовали приблизиться ко мне, но лёд начинал трещать. Тогда они легли на него и задом наперёд поползли, придерживая друг друга за коньки. С помощью образованной цепочки из тел ребята вытащили меня из промоины.

Спасатели помогли мне вылить воду из валенок, к которым были прикручены веревками коньки, отжать носки, тужурку, шапку и вачеги (рабочие суконные рукавицы, обшитые замшей). После этого я решил не возвращаться в Тельвиску, а катиться домой в Нарьян-Мар, до которого было еще четыре километра. Приехав в обледеневшей одежде домой, я, опасаясь нахлобучки от матери, еще какое-то время не решался вой ти, выжидая, не выйдет ли она во двор, чтобы незаметно для нее прошмыгнуть и переодеться.

Лапыш

Одной из достопримечательностей Нарьян-Мара со дня его основания были свободно бегающие по улицам города собаки. Особенно много их стало в конце сороковых годов, когда жители города могли себе позволить думать не только о том, как прокормить себя и детей, но и чем их занять и развлечь. А для юного поколения мужского пола трудно придумать нечто лучшее, чем подарить верного друга – собаку. С ней можно не только поиграть, но и на рыбалку, охоту сходить, а зимой использовать собачью упряжку в качестве единственно доступного для ребят средства передвижения.

Жили мы в здании сельхозтехникума, где находилась студенческая столовая, откуда можно было свободно брать кости и отходы, поэтому мать разрешила и мне завести щенка. Тем более что я сильно переживал за судьбу собаки соседа: он растил пёсика, чтобы его жиром спасти себя от туберкулёза легких. К огорчению всего нашего дома, своего Шарика он съел, но жизнь соседа от этого продлилась не намного.

Из маленького чёрного комочка, что я принёс зимой в большой меховой рукавице из Кармановки, через год у меня вырос верный друг, защитник и помощник по кличке Лапыш. Он был из породы северных лаек, но во многом походил на ирландских терьеров из повестей Джека Лондона: невысокий, крепко стоящий на толстых сильных лапах, молчаливый и бесстрашный в борьбе с противником. При виде незнакомой, недружелюбно расположенной собаки он без всяких предварительных угрожающих рычаний тут же бросался на неё, стараясь опрокинуть ударом груди вбок. При виде пьяного, пытающегося по своей надобности проникнуть на территорию двора сельхозтехникума, сначала угрожающе рычал, а затем кидался на незнакомца, хватая его за ноги. Не единожды наша мать или милиционер рано утром находили подвыпившего бедолагу уже протрезвевшим, сидящим на воротах или заборе под бдительным оком Лапыша. Один из таких «гостей» оказался матросом с корабля, что должен был выйти ночью в рейс, и наша мамаша имела неприятный разговор в милиции. Пришлось бедного пса посадить на цепь.

У владельцев коров, а значит, и у нашей матери, в те годы была еще одна причина заводить собак – периодически в городе расходились слухи о побегах заключённых из лагеря для власовцев и их набегах на стоянки сенокосчиков. Поэтому Лапышу вменили в обязанность охрану нашей стоянки на сенокосе. Её он исправно исполнял. За исключением одного случая, который можно списать на его молодость и неопытность.

Случилось так, что из-за холодной дождливой погоды мы надолго застряли на сенокосе. У нас кончались продукты. Мать решила нас с Лапышем оставить на пожне, а сама поехала в город за провиантом. Дождь не переставал. Пришлось впустить собаку на ночь в балаган. Вдруг среди ночи, вместо того чтобы негромко залаять, как обычно он делал при появлении посторонних, он заскулил и полез ко мне под одеяло. Я проснулся, услышал, как кто-то гремит нашей посудой, и, решив, что нагрянули к нам те самые беглые заключённые, замер от страха. Было мне тогда девять или десять лет. Через некоторое время всякие звуки замерли, но мы с Лапышем еще долго боялись перевести дыхание.

Лапыш и его хозяин (справа)

Настал день. Набравшись мужества, я вылез из балагана. После осмотра следов выяснилось, что нас действительно ночью посетил «бандит» и уничтожил все остатки продуктов. Но не двуногий, а четвероногий бродяга – лось. С ним псу в своей короткой жизни встречаться ещё не приходилось. Видимо, поэтому он и испугался.

В два года Лапыш стал уже опытной ездовой собакой. Неоднократно он побеждал в собачьих гонках, которые мы со сверстниками, владельцами таких же собак, устраивали на льду от Кармановки до города. Узнав, что я на Лапыше перевожу достаточно большие тяжести – бочки с водой с реки для коровы, горбыли на дрова с лесозавода и другое, а также езжу на нём на большие расстояния – в Тельвиску, Макарово, наш сосед по дому, Марков (имени, к сожалению, не помню), предложил мне создать упряжку из двух собак: Лапыша и его здоровенного пса по кличке Буян, из породы овчарок. Но мне не удалось отучить того дурного пса бросаться на каждую встречную лошадь или собаку. Пришлось отказаться от затеи создать упряжку из двух собак. Столь же нерадивым и неспособным пёс Буян оказался по части охоты на водоплавающую дичь. Зато Лапыш был готов с раннего утра до позднего вечера бродить со мной по болотам и озёрам. По первой команде он бросался за подбитой уткой, заплывая иногда метров на сто пятьдесят от берега. Дело в том, что первые три года из-за отсутствия ружья я охотился только на сидящих уток с укороченной облегчённой малокалиберной винтовкой. Из неё я наловчился попадать в цель на расстоянии до ста – ста пятидесяти метров.

Ездовые качества Лапыша по достоинству оценил один знакомый нашей семьи и уговорил мать одолжить ему пса в качестве ездовой собаки на зимний промысловый сезон. Я долго не мог простить матери её согласия, потому что вскоре после возвращения из этой изнурительной поездки Лапыш умер. Другой собаки я больше не заводил.

Bepul matn qismi tugad.