Kitobni o'qish: «Путь суфия»

Быть Суфием – значит избавиться от застывших идей и предвзятых мнений и не пытаться избежать своей судьбы.

АБУ САИД, сын Хаира

Оторви свой взгляд от моей внешности и бери то, что я тебе даю.

ДЖАЛАЛУДДИН РУМИ

Вступление

Суфий – тот, кто поступает, как все, когда в этом есть необходимость, а также тот, кто поступает иначе – как поступить не может никто другой – когда на то есть указание.

НУРИ МОДЖУДИ

Наблюдая, как много людей публично заявляют о том, что суфийское знание привело их в замешательство, приходишь невольно к заключению, что все эти люди сами хотят пребывать в замешательстве. Другие, по причинам более очевидным, склонны упрощать все до такой степени, что их «суфизм» – всего-навсего культ любви или созерцания или чего-то такого, чему они сами отдают предпочтение.

Но если взглянуть на суфизм хоть сколько-нибудь непредвзято, невозможно не заметить общую черту, характерную для различных видов суфийской деятельности.

Суфийские мудрецы, школы, писатели, учения, юмор, мистицизм, формулировки – за всем этим стоит намерение приспособить определенные человеческие идеи к социальным и психологическим условиям.

Суфий, оставаясь человеком «вне времени» и «вне места», приводит в действие свой опыт в контексте той культуры, страны и обстановки, в которой он живет.

Таким образом, изучение суфийской деятельности, имевшей место исключительно в культурах давно ушедших, представляет ценность только для тех, кто специализируется в узкой области схоластической науки. Рассматривать же суфийскую деятельность просто как явление литературного, религиозного или философского порядка, значит прийти не более чем к искаженному толкованию суфийского пути. Таким же сравнительно бесполезным занятием будут попытки извлечь из суфизма теорию или систему, чтобы затем обособленно изучать ее.

Цель этой книги – представить суфийские идеи, деятельность и устные предания не в качестве объектов для разглядывания под микроскопом и отнюдь не для того, чтобы заявить об их ценности в качестве музейных экспонатов, но для того, чтобы показать их актуальность в сегодняшнем обществе, называемом нами современным миром.

Лондон, 1968 г. ИДРИС ШАХ.

1
Изучение суфизма на Западе

Существующие теории о суфизме

Представим себе человека, который до сих пор был совершенно не знаком с суфийскими идеями и вдруг услышал о суфизме. В его распоряжении окажутся три источника информации. Первый – это справочники и работы тех, кто сделал данный предмет областью своей специализации. Второй – организации, избравшие своей целью передавать или практиковать суфизм, или же эти организации просто используют суфийскую терминологию. И, наконец, в качестве третьего источника могут послужить индивиды, а, возможно, и группы людей, по общему мнению, являющиеся суфиями, причем вовсе не обязательно, чтобы они жили в странах Среднего Востока. Далее, предположим, что этого человека (новичка в данной области) еще не успели убедить в том, что на суфизм необходимо наклеить ярлык «магометанского мистицизма» или «культа дервишей».

Что же узнает он, и с какими трудностями столкнется?

Первое, что он мог бы для себя открыть, это то, что само слово «суфизм» возникло совсем недавно, будучи немецким неологизмом 1821 года.¹

Вряд ли кто-нибудь из суфиев, незнакомых с западными языками, смог бы опознать само слово по звучанию. Вместо «суфизма» наш исследователь, скорее всего, столкнется с такими терминами, как «Кадирии», названными так по имени основателя орденского устава, умершего в 1166 году. Или, возможно, он встретит ссылки на «Людей Истины», «Мастеров», или же «Близких». Не исключено также, что он встретится с арабским словом МУТАССАВИФ – «тот, кто стремится быть суфием». Или же исследователь обнаружит, что некоторые организации, носящие названия «Строители», «Достойные Порицания», своим устройством и иногда даже малозначащей символикой сильно напоминают западные вероучения и общества, подобные Вольному Масонству.²

Для слуха современного европейца вся эта терминология может звучать эксцентрично и не всегда удобоваримо. Уже один только этот факт составляет реальную, хотя и скрытую психологическую проблему.

Поскольку «суфизм» не стал общепризнанным термином, исследователь, вернувшись к самому слову «суфий», может обнаружить, что, как на Ближнем Востоке, так и в Западной Европе³, оно внезапно вошло в употребление около тысячелетия назад⁴ и по сей день его в основном используют для того, чтобы дать специфическое описание наилучшему продукту определенных идей и процедур, которые, при всем желании, никак нельзя свести к тому, что люди обычно подразумевают под «религией». Тут нашему исследователю встретится множество толкований этого слова, но теперь его затруднение будет заключаться в обратном: вместо простого ярлыка, появившегося сравнительно недавно, на него свалится столько определений слова «суфий», что лучше бы ему вообще их не знать.

Согласно некоторым авторам, а их большинство, происхождение слова суфий прослеживается от арабского слова СУФ, что в буквальном переводе означает «шерсть». Здесь содержится намек на ткань, из которой делались грубые одежды ранних мусульманских мистиков⁵. Далее утверждается, что одежду эту они переняли у христианских анахоретов, во множестве населявших египетскую и сирийскую пустыни и другие районы Ближнего и Среднего Востока. Но такая версия, какой бы правдоподобной она ни казалась, не снимает проблемы, связанной с названием этого предмета, не говоря уже о суфийских идеях. И к тому же, не менее авторитетные лексикографы подчеркивают⁶, что «шерсть – это покров животных», ставя особое ударение на том, что цель суфиев – совершенство и завершенность человеческого ума, а не уподобление себя стаду баранов, из чего следует, что суфии, всегда придававшие большое значение символизму, никак не могли бы выбрать себе такое имя. Вопрос этот усложняется еще и тем обстоятельством, что Спутники Скамьи⁷, Ашаб Ас-Сафа, по преданию считаются суфиями времен Мохаммеда (который умер в 632 году н.э.). Передают, что они образовали эзотерическую группу в 623 г. и что их название – суфии – является производным от фразы «Ашаб Ас-Сафа». И хотя некоторые языковеды отмечают, что слово «шерсть», представляется более правдоподобным и вероятным этимологическим источником обсуждаемого названия, чем, к примеру, слово САФРА («благочестие»), или даже САФ (сокращенный вариант фразы «Авангард Достойных»), другие все же опровергают их мнение на том основании, что прозвище не всегда отвечает правилам орфографии.

Помимо всего прочего название это, как мы сейчас увидим, важно, потому что служит своего рода введением в определенный круг идей. Но сначала давайте посмотрим, какие ассоциации с ним связаны. Суфии заявляют, что особый вид ментальной и иной деятельности, в особых обстоятельствах и при совершении специальных усилий способен произвести результат, который можно обозначить, как высшее функционирование ума, а это, в свою очередь, активизирует особые восприятия, органы которых сокрыты в любом человеке. Следовательно, суфизм преодолевает обычные ограничения⁸. Поэтому неудивительно, что некоторые связали слово СУФИЙ с греческим словом, обозначающим божественную мудрость («София»), а также с древнееврейским каббалистическим термином АЙН СОФ («абсолютно бесконечное»). На этом этапе у нашего исследователя возникло бы не меньше вопросов, узнай он, что специалисты в области древнееврейского, – а это подтверждается авторитетом Еврейской энциклопедии, – считают Каббалу и Хасидов (еврейских мистиков), вышедшими из суфизма или из идентичной с ним традиции⁹. Ничуть не ободрили бы его также и сведения о том, что хотя сами суфии возраст своего знания измеряют тысячелетиями, тем не менее, отрицают, что оно является производным, При этом они согласны считать его эквивалентным Герметическому, Пифагорейскому и Платоническому потокам¹⁰.

К этому моменту наш все еще не посвященный исследователь, возможно, окажется полностью сбитым с толку, но зато теперь у него появится кое-какое представление о проблемах, возникающих при изучении суфийских идей, хотя бы уже потому, что ему довелось стать свидетелем бесплодных схоластических прений среди представителей академической науки.

Быть может, ему удалось бы распутать клубок создавшейся неразберихи, если бы он положился на мнение специалиста, такого, например, как профессор Р.А. Николсон, или если бы обратился за разъяснениями к суфию.

Итак, говорит Николсон: «Некоторые европейские ученые отождествляли это слово со словом софос, в значении «теософ»¹¹. Но Нольдеке… исчерпывающе доказал, что название это произошло от СУФ (шерсть) и поначалу применялось к тем мусульманским аскетам, которые, в подражание христианским отшельникам, носили грубые шерстяные одежды в знак раскаяния и отказа от мирской суеты¹²».

Это типичное, и даже более того, рискованное заключение было опубликовано в 1914 г. А четырьмя годами ранее Николсон представил свой перевод книги «ОТКРОВЕНИЙ» – из доступных материалов, самый ранний персидский трактат по суфизму и один из авторитетнейших суфийских текстов (датируется XI веком). На страницах этой книги ее автор, освященный веками Худжвири, особо подчеркивает (и профессор сам кропотливо переводит его слова, оставляя их, однако, без внимания), что слово СУФИЙ не содержит этимологических корней¹³.

Это заявление не вызывает у Николсона ни малейшего интереса, но случись ему хоть немного над ним поразмыслить, он мог бы прийти к важной идее, содержащейся в суфизме. То, что каждое слово должно иметь этимологию, для него было совершенно непререкаемым. И он, невольно исходя из положения, что «отсутствие этимологии» – абсурд, больше к этой идее не возвращается и, ничуть не унывая, продолжает искать этимологию слова. Такой ум, как у Нольдеке и многих других, скорее предпочтет слово «шерсть», нежели кажущийся парадокс – «отсутствие этимологии». Лишь только поэтому в свой последней книге по суфизму доминиканский священник и ученый отец Киприан Райс¹⁴ (поклонник и ученик Николсона), спустя полстолетия после английской публикации текста Худжвири (перевод которого он расхваливал) провозгласил: «…поскольку у них было обыкновение облачаться в одежды из грубой шерсти (суф), они и стали прозываться суфиями».

Но знакомство с суфиями, или хотя бы минимальное знакомство с их практикой и устными преданиями, могло бы снять кажущееся противоречие относительно отсутствия в их имени готового этимологического источника. Ответ заключается в том, что суфии считают звуки, последовательно передаваемые буквами С, У, Ф (в арабском написании Соад, Вао, Фа) важными в связи с их воздействием на умственные процессы человека.

Следовательно, суфии – это «люди СССУУУФФФ’а».

Покончив с этой головоломкой, которая, между прочим, иллюстрирует, насколько труден подход к суфийским идеям для однобоко мыслящих, мы встречаемся с новой характерной проблемой взамен предыдущей. Хотя таким объяснением (о том, что звук оказывает влияние на мозг) современный мыслитель, пожалуй, заинтересуется, интерес его останется лишь в пределах тех ограничений, которые он сам для себя установил. Как теоретическую возможность он готов принять такую возможность, особенно если она выражена в терминах, вполне допустимых для его времени¹⁵.

Если мы заявим: «Звуковое воздействие, при прочих равных условиях, способно вызвать в человеке переживания, выходящие за рамки обычных», он может категорически заявить: «Это чистой воды оккультизм, примитивная чушь, вроде Ом-Мани-Падме-Хум, Абракадабры и т.п.!» Но, (принимая во внимание не столько объективность, сколько общепринятую современную фазу мышления), мы могли бы возразить ему: «Человеческий мозг – да вы и сами об этом знаете – можно уподобить электронно-вычислительной машине. На вибрации или воздействия зрительных, слуховых, осязательных и т.п. импульсов он откликается определенным, заранее установленным или «запрограммированным» способом. Некоторые полагают, что звуки, приблизительно представленные знаками С.У.Ф., относятся к таким сигналам, на которые мозг запрограммирован или может быть запрограммирован реагировать как-то по-особому». Вот такая жалкая и упрощенная интерпретация может быть вполне усвоена с помощью ныне превалирующего образа мысли.

Ментальное состояние нашего собеседника, которое крайне затрудняет понимание суфизма, объясняет почему многие люди, страстно желающие изучать суфийские идеи, совершенно не склонны, в силу психологической приверженности определенным образцам мышления, удерживать в своем уме некоторые утверждения самих суфиев об их учении. Большой личный опыт убеждает меня в том, что подобная ситуация встречается куда чаще, чем можно было бы подумать, исходя из этого единичного примера.

Решение проблемы для обеих сторон не станет более легким, если индивид, о котором здесь идет речь, оставаясь верным общей тенденции, попытается разделаться с суфийскими идеями, полностью отбросив их. Люди в этом случае, как правило, приходят к одному и тому же ответу примерно такого содержания: «Думать так, как предлагаете вы – значит разрушить привычный для меня способ мышления». Выдвигая такое предположение, человек весьма заблуждается. С точки зрения суфия, он воистину недооценивает собственных способностей. Другая реакция, это когда предложенные ему идеи человек пытается объяснить рационально или истолковать в терминах системы, которая ему по душе: например, в терминах антропологии, социологии, софистики, психологии и т.д. По логике нашего примера такое субъективное состояние могло бы проявить себя, вероятно, в следующем заявлении: «Ну, конечно, – эта теория о влиянии звука на мозг, явно выдумана для того, чтобы придать эзотерический характер самому обычному земному термину, образованному от слова «шерсть».

Но, в любом случае, мышление подобного типа в конечном итоге не возобладает в сколько-нибудь широком масштабе, потому как суфийские идеи, обнаруживаемые отнюдь не только среди примитивных племен или в книгах, принадлежащих мертвым культурам, в различном объеме входят в подготовку и занятия более пятидесяти миллионов наших современников – людей, которые, в той или иной форме связаны с суфизмом.

Ограниченность современного подхода к суфизму

Существование такой проблемы во многом обязано весьма сильной тенденции современного человека классифицировать всех людей, вещи, идеи, присваивая им те или иные категории. Классификация имеет свою ценность (да и кто бы мог обойтись без нее?), но когда изучается тот или иной предмет, а в распоряжении изучающего – лишь ограниченный набор ярлыков, возникает ситуация, к которой в каком-то смысле применимо изречение Генри Форда: «Вы можете заполучить автомобиль любого цвета, при условии, что он будет черным». Данная проблема состоит в том, что внимание исследователя (причем сам он может и не подозревать об этом) целиком поглощено всего несколькими категориями, что создает проблему уже для самого суфия, который пытается передавать свои идеи в условиях, далеко не идеальных. Примером тому – недавно произошедший случай. Я привожу его здесь, поскольку он дает некоторое представление о суфийских идеях в «живой» форме, а не в виде вымученной «системы».

В одной из последних своих книг¹⁶ помимо всего прочего, я упомянул, что суфийские идеи и даже подлинные тексты повлияли или легли в основу самых разнообразных по своему характеру теорий, организаций и учений, с которыми связывают рыцарские ордена святого Иоана Креста¹⁷, святую Терезу из Авилы¹⁸, Роджера Бэкона¹⁹, Гебера, отца западных алхимиков²⁰, по прозвищу Суфий, Раймонда Луллия с Майорки²¹, Гуру Нанака, основателя Сикхизма²², и сборник «Gesta Romanorum»²³, а также индийские ведантические учения²⁴. Сюда же относятся и некоторые выродившиеся психологические приемы, нашедшие себе место в западной литературе по магии и оккультизму²⁵ наравне с подлинными психологическими идеями и процессами, которые порой относят к современным открытиям²⁶.

В среде обозревателей и прочей публики книга эта вызвала совершенно удивительные и разнообразные реакции. Некоторые совершенно очаровались ею, правда, не всегда из лучших побуждений, но речь не о них. Что я фактически сделал, так это собрал результаты многолетних академических исследований, проведенных другими людьми. Большая часть приведенных в моем труде сведений затеряна в монографиях и книгах, к которым редко кто обращается, хотя они и принадлежат перу высокочтимых востоковедов и других специалистов в тех или иных областях. Я также включил сюда «живой» материал из суфийских источников. И хотя приведенный материал далеко не исчерпывал всего, что доступно, даже и эта коллекция оказалась слишком острым блюдом для некоторых читателей. Во всяком случае, многим из них следовало бы быть более осведомленными, чем я относительно того, что было проделано предшественниками в их собственных областях. Нелестный отзыв в свой адрес я получил от одного маститого специалиста, не говоря уже о людях, раскритиковавших в моей работе все, что как им показалось, они в ней нашли²⁷.

Вскоре после этого, в беседе с одним «экспертом» я сказал, что приводя свои тезисы, я не только опирался на произведения общепризнанных авторитетов, но открыто цитировал произведения известных профессоров – среди них Асин, Ландау, Рибера, Тара Чанд, Гильом и другие безупречно честные ученые, а в других случаях ссылался на книги старинных авторов, в числе которых Луллий, Бэкон, Гебер и прочие, упоминавшие поименно суфиев, суфийские книги или конкретно Суфизм. Вместо того, чтобы согласиться со мной в том, что специалистам следовало бы лучше знать свою работу, он попросту еще раз объявил имя моего главного критика.

«Твоя взяла, дружище, – заключил он, откинувшись на спинку кресла и весело посмеиваясь, – теперь тебе придется выбирать, что ты с ним сделаешь: только опозоришь или займешь его место?»

Возвращаясь к тому, как я выстроил в книге свою аргументацию, можно сказать, что «грех» мой состоял всего лишь в следующем: вместо того, чтобы, ссылаясь на авторитеты, шаг за шагом выдвигать неопровержимые «доказательства» моей правоты, я самонадеянно предположил, что книгу внимательно прочтут, а уж факты скажут сами за себя. Мой приятель автоматически заключил, что я, забавы ради, захотел ниспровергнуть чей-то авторитет. А мой первоначальный критик ополчился на меня, исходя из не менее ложного предположения, что в моем распоряжении не хватало хорошего материала, потому-то я и не довел его до сознания читателей с должным триумфом.

При рассмотрении проблем, связанных с изучением суфийских идей, остается лишь поражаться тому, как их трактуют люди, которые даже если и не являются специалистами в самой этой области, могли бы, по крайней мере, дать себе труд лучше ознакомиться с доступными академическими источниками. Примером, демонстрирующим типичную для Запада тенденцию, может послужить книга некоего профессора о восточных философах²⁸, в которой из ста тысяч слов только, примерно, около трехсот (одна страница из трехсот с лишком) касаются суфиев. И это несмотря на то, что тем же самым автором была опубликована работа, посвященная философам Запада²⁹; а ведь как западные, так и восточные мыслители испытали на себе влияние суфийской мысли. Об этом влиянии нигде в его книге не упоминается. Доблестный английский философ Бертран Рассел тоже, оказывается, написал огромную книгу «Мудрость Запада»³⁰, в которой названы западные мыслители, чья связь с суфийской мыслью неоспорима, но нет и намека на суфиев или суфизм.

Можно возразить, что обе эти книги преследовали лишь одну цель – популяризацию, рассчитанную на обычного читателя; но, как бы то ни было, их авторы пользуются славой ученых, тогда как написанные ими книги страдают отсутствием информации.

Обычные читатели, то бишь, невостоковеды, обратившись к этим источникам, вряд ли поймут, чего именно в них не хватает.

Проверка литературных материалов путем прямого контакта с суфизмом

Среди проблем, с которыми сталкивается всякий желающий изучать суфийские идеи, бросается в глаза навязчивое повторение необоснованных теорий, преподносимых как несомненные факты. Этим грешат и «специалисты», и другие лица, весьма далекие от объективности.

Поскольку обучение в суфизме осуществляется, главным образом, непосредственными методами (известно, что передача происходит исключительно с помощью жеста, символа и наглядного примера), то, как только мы в своем изучении теряем этот существенный элемент, полагаясь на книги, мы неминуемо сдаемся на милость тех, кто потчует нас всевозможными субъективными теориями³¹.

Одни утверждают, что суфизм развился из исторического ислама, среди них и некоторые апологеты суфизма, по понятным причинам защищающие эту точку зрения. Другие заявляют, что, как раз наоборот, суфизм явился реакцией против исламских установлений. Третьи считают, что суфийские идеи порождены христианством (тем, какое им знакомо); или их можно частично, а то и полностью объяснить влиянием персидского дуализма; или же, как говорят некоторые, они пришли из Китая, или Индии, или, напротив – к Индии не имеют никакого отношения. Находятся поборники неоплатонической версии, шаманизма – одним словом, список этот можно продолжать и продолжать, так что картина уже напоминает спор людей о происхождении железа, – из Швеции оно или из Японии.

Суфийские идеи можно назвать «психологией», но не потому, что этот термин точно передает суть суфизма, а потому, что слово «мудрость» в наши дни вышло из моды. И все же следует отметить, что хотя составители словарей нас не понимают, это еще не значит, что суфийские идеи не могут быть усвоены в принципе.

Что касается вопроса о допустимых категориях при изучении того или иного предмета, мы видим, что суфизм подпадает под многие из них. Материалы, целиком заимствованные из суфизма, характерные для него идеи, методы, рассказы, притчи и даже поэзия суфиев – все это мы можем обнаружить в таком явлении, как трубадуры³², в швейцарской легенде о Вильгельме Телле³³, в ближневосточном культе «Павлиньего Ангела»³⁴, у Гурджиева и Успенского³⁵, у Мориса Николла, у шведа Дага Хаммаршельда³⁶, у Шекспира³⁷, в психологии Кеннета Уолкера³⁸, в сказках датчанина Ганса Христиана Андерсена³⁹, в произведениях сэра Ричарда Бартона (который сам был членом ордена Кадири)⁴⁰, в недавно выпущенной серии учебников английского языка (издательство Oxford University Press, автор L. A. Hill)⁴¹, в современных детских книжках⁴², в религии «ведьм»⁴³, в символике розенкрейцеров⁴⁴ и иллюминатов⁴⁵, у многих западных средневековых схоластов⁴⁶, в индийском культе Бхакти⁴⁷ (хотя на Западе он преподносится как система исконно индусская), в тайных книгах исмаилитов⁴⁸, в организации, названии и практиках некоторых из так называемых ассасинов⁴⁹, в притчах и технических приемах, по общему мнению пришедших из японского Дзэна⁵⁰, или связанных с йогой⁵¹, в материалах, относящихся к Рыцарям Храма (тамплиерам)⁵², в психотерапевтической литературе, у Чосера и Данте Алигъери⁵³ и т.п. Я перечислил лишь некоторые сведения из письменных источников, да и то, почти наугад.