Kitobni o'qish: «Четыре времени любви»

 
«…Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет…»
 

От автора

Русская классическая поэзия – воистину лавка сокровищ!

На её полках найдётся всё, что угодно, и на все возможные случаи жизни!

Вот, пожалуйста, отыскалась изящная пушкинская полустрофа – идеальное предисловие к подборке стихов разных лет. Ни убавить, ни прибавить!

Тем не менее, положение автора, представляющего читателю свою книгу, не позволяет мне прятаться в тени цитаты, пусть и великолепной.

Итак, что в этой книге, где её начала?

…Декабрьская ночь 1969 года. Пассажиры поезда «Москва-Ленинград» давно угомонились, в вагоне царит полумрак, четырнадцатилетний мальчик лежит на верхней полке, прижавшись лбом к холодному стеклу. Ему не спится. За окном проносится однообразный снежный пейзаж, а в чёрном безлунном небе, раскачиваясь в такт с вагоном, не по-городскому ярко сияют звёзды…

И под утро сложилось:

 
Горит полночная звезда
и догорает…
Без остатка.
В пути грохочут поезда,
Как сны, минуют полустанки
и исчезают…
Без следа.
 

Без следа, впрочем, исчезли из памяти и все остальные строки этого текста, что не так уж и важно.

Для меня это был первый, робкий, но вполне осознанный поэтический опыт. С тех пор не раз и не два я предпринимал попытки что-то сочинять. Особенно усердствовал в юные годы, но, хотя с годами мой сочинительский пыл заметно поостыл, я и теперь не чужд этим забавам.

Некоторые из моих попыток разных лет собраны под обложкой этой книги. Что из этого получилось, судить вам.

И.И.

Карусель

«Четвёртый час, уснёт метель…»

Четвёртый час, уснёт метель,

натанцевавшись до упада;

январь простынкой снегопада

застелет свежую постель;

в поля сбежавшие ветра

взорвут зарядов снежных порох,

а городу оставят шорох

и скрип морозный до утра.

В подглазьях сонных фонарей

ещё искрится и снежится;

как белый пёс, сугроб ложится

клубком у уличных дверей.

Угадывается желтизна

в прорехах вздымленного неба,

горбушкой высохшего хлеба

плывёт над городом луна.

На льдистом взгорке, что есть сил

скрипя рассерженно резиной,

от тёмного подъезда в зиму

ныряет позднее такси.

И затихают до поры

дворы; не тронуто убранство.

Смыкают время и пространство

в снегах лежащие миры…

Песня о хорошей погоде

 
В дальнем городе ветры
разметают прохожих.
В дальнем городе, верно,
на меня нет похожих.
Но гуляет по крышам,
и смеётся – до боли —
эта песня, ты слышишь,
о хорошей погоде…
В ней поётся, что норды
побелели от свиста,
что рассыпаны ноты
февраля-тромбониста.
Снег колючий завьюжил,
сделав клумбу седою,
и промёрзшие лужи
заплывают слюдою…
Море призрачным зверем
жмётся к тучам тяжёлым
и не верит, не верит
облакам-дирижёрам.
Скулы стынут от стужи,
не спасают одежды…
Снег над городом вьюжит,
леденеют надежды…
Понимаешь, ведь если
шторм накатит на город,
это, в сущности, песня
о хорошей погоде.
Ты слезы не уронишь…
Все снега, все пороши —
это песни всего лишь
о погоде хорошей…
 

Мартовская пастораль

 
Под ногами то лёд,
то промёрзшая снежная крошка,
растерявший пожитки,
к окраинам жмётся февраль.
А над городом солнце —
ленивая рыжая кошка.
Это март. Возвращение.
Круг, а точнее – спираль.
Чуть светлей на душе,
потому что светлей за окошком.
Исключите сквозняк —
городская вокруг пастораль,
здесь по крышам гуляет
ленивая рыжая кошка,
и, позёмкой пыля,
за поля
убегает февраль…
 

Апрельский регтайм

 
…календарь на стене
намекает на трели,
оплывающий снег,
оживающий лес…
Но, пока мы внутри,
в нашем юном апреле,
солнце медью горит
в синей рамке небес…
 
 
А под вечер луна
и созвездия – скопом —
смотрят пристально вниз
в ожидании тайн…
И ликует весна,
и капельной синкопой
исполняет на бис
свой журчащий регтайм!
 

Ветреный вальс

 
Но приходит пора:
в проводах,
на серебряных струнах,
между строк и столбов
зазвучит перебором весна,
на минутку ветра
мимоходом в наш город зарулят,
принесут нам любовь
и лишат нас покоя и сна.
Город светом луны
зачаруется,
в буйстве сирени
он забудется,
но
не погасит огни площадей,
а ладошка волны
эхо хриплой буксирной сирены
покачает у ног
и затопит в чернильной воде…
…Предрассветный трамвай
загремит по железному кругу,
распугав эту тишь,
и не стоит о том горевать.
Юный бриз, на правах
моего наилучшего друга,
меж грохочущих крыш
станет ветреный вальс
танцевать
на подмостках двора,
распадаясь на вихри-спирали…
Закипает листва,
и бельё парусами летит,
в такт захлопав —
пора!
До утра
вы заснёте едва ли,
подпевая слова,
подбирая нехитрый мотив!
 

Полуденное

 
Теряет рифма воздух
у строчки на краю
и оплывает воском.
Июнь. Июнь. Июнь.
Никто дождя не сватал,
час марева пробил:
горячего асфальта
подтаявший пломбир,
в зелёную сиесту
погружены ветра…
Что лето? Время?! Место?!
Жара. Жара. Жара.
Блестящий, как коленка,
круг солнца весь в муке,
и облачная пенка
в топлёном молоке…
Один глоток прохлады
сочтёшь за благодать.
Сбежать в тенистость сада.
И там лежать, лежать…
Услышать, как поодаль
жужжит ленивый шмель,
залезть по горло в воду —
в густую карамель —
и ощутить беспечно,
что загорел, что юн,
что лето бесконечно…
Июнь. Июнь. Июнь.
 

«Лето, лето…»

 
Лето, лето,
треск арбуза,
скрип причала,
плеск воды.
Запах леса.
Резвость чаек.
На песке твои следы…
 
 
Лето, лето!
Пир горою!
Смуглость вишен!
Щедрость нив!
Небо,
радуга-дорога,
утра вышитый рушник.
 
 
Буйство красок.
Колос сжатый.
Отгремевшая гроза.
Лето красное,
Куда ты?!
По стеклу скользит слеза…
 

Танго

 
Липы в конвое.
Полог аллеи
туго натянут.
 
 
Шествуют двое.
Две параллели.
Август – сентябрь.
 
 
Неба в закате,
неба в багрянце
алые стяги.
 
 
Осень накатит,
кружатся в танце
август, сентябрь.
 
 
Слов не хватает
грустных, весёлых.
С нами хотя бы
 
 
Кружится, тает
танго Пьяццоллы.
Август. Сентябрь.
 
 
Спутаны пальцы
веером веток,
листьев сетями.
 
 
Кружатся в танце
осень и лето.
Август – сентябрь.