Kitobni o'qish: «Счастливчики»

«…Что делать романисту с людьми ординарными, совершенно «обыкновенными», и как выставить их перед читателем, чтобы сделать их сколько-нибудь интересными? Совершенно миновать их в рассказе никак нельзя, потому что ординарные люди поминутно и в большинстве необходимое звено в связи житейских событий; миновав их, стало быть, нарушим правдоподобие».

Ф. Достоевский, «Идиот», ч. IV, гл. I

Пролог

I

«Маркиза вышла в пять, – подумал Карлос Лопес. – Где же, черт возьми, я это читал?»

Дело было в «Лондоне», на углу улицы Перу и Авенида; а время – десять минут шестого. Маркиза вышла в пять? Лопес помотал головой, чтобы отделаться от застрявшего в памяти обрывка, и попробовал свое «Килмес Кристалл». Пиво было недостаточно холодным.

– Когда тебя вырывают из привычной обстановки, ты – как рыба без воды, – сказал доктор Рестелли, глядя на свой стакан. – Я, знаете ли, так привык в четыре часа пить сладкий чай-мате. Поглядите на эту даму, вон она, выходит из метро, не знаю, видно ли вам, столько прохожих. Вот она, блондинка. Будут ли в нашем замечательном круизе подобные белокурые ветреницы?

– Сомневаюсь, – сказал Лопес. – Самые красивые женщины всегда плывут на другом пароходе, это – рок.

– Ах, молодежь, какие вы скептики, – сказал доктор Рестелли. – Я уже вышел из возраста, когда свершают безумства, однако же не прочь развлечься время от времени. И оптимизм сохраняю, а потому захватил с собой в чемодане три бутылки грапы из Катамаркеньи и почти уверен, что у нас будет возможность насладиться обществом красивых девушек.

– Увидим, если поплывем, – сказал Лопес. – Кстати о женщинах, как раз входит одна, достойная того, чтобы вы повернули голову градусов на семьдесят в сторону Флориды. Вот так… стоп. Та, что разговаривает с патлатым типом. Судя по их виду, они плывут с нами, хотя убей, если знаю, как выглядят те, кто плывет с нами. Может, возьмем еще по пивку?

Доктор Рестелли одобрительно кивнул. Лопес подумал, что в этом жестком воротничке и синем шелковом галстуке в фиолетовую крапинку он необыкновенно напоминает черепаху. А его пенсне подрывало дисциплину в национальном колледже, где он преподавал историю Аргентины (а Лопес – испанский язык), и выглядело столь значительно, что к владельцу пенсне прилепились несколько разнообразных кличек – от Черного Кота до Хохлатого Жаворонка. «Интересно, а какая кличка у меня», – лицемерно подумал Лопес, он был уверен, что мальчишки удовольствовались чем-нибудь вроде «Лопес-грамотей».

– Красивое создание, – пришел к заключению доктор Рестелли. – Было бы недурно, если бы она оказалась в числе пассажиров. Какая перспектива – соленый морской воздух, тропические ночи, должен признаться, меня это весьма стимулирует. За ваше здоровье, коллега и друг.

– И за ваше, доктор и мой собрат по удаче, – сказал Лопес и уполовинил свои пол-литра.

Доктор Рестелли ценил (сдержанно) своего коллегу и друга. На педсоветах он обычно не поддерживал педагогических закидонов Лопеса, упорно защищавшего ленивых бездельников и других, не столь ленивых, которые списывали на контрольных или же почитывали газетку во время объяснения битвы при Вилкапухио (а ведь какого труда стоит достойно объяснить, как этим испанцам удалось так накостылять славному Бельграно). Но если не считать некоторой богемистости, Лопес был великолепным коллегой, всегда готовым признать, что речи на 9 июля должен произносить доктор Рестелли, который в конце концов скромно сдавался на уговоры доктора Гульелметти и столь же сердечные, сколь и незаслуженные настояния преподавательского состава. Во всяком случае, очень удачно, что туристскую лотерею выиграл Лопес, а не негр Гомес или же преподавательница английского на третьем курсе. С Лопесом можно найти общий язык, хотя порою он впадал в чрезмерный либерализм, чуть ли не в постыдную левизну, которой доктор Рестелли не прощал никому. Но зато ему нравились девушки и бега.

– Четырнадцать весен минуло тебе, и ты предалася веселой гульбе, – пропел Лопес. – А вы почему купили лотерейный билет, доктор?

– Уступил домогательствам сеньоры де Ребора, дружище. Вы же знаете, как она умеет доставать. Вас ведь, наверное, тоже донимала? Но теперь-то мы ей благодарны, сказать по справедливости.

– У меня она вынимала душу восемь перемен подряд, – сказал Лопес. – Не дала прочитать отчет о бегах, какие уж тут бега, когда такой овод вопьется. И главное, не понимаю, какая ей корысть. Лотерея как лотерея, в общем-то.

– Ах, не скажите. Прошу прощения. Этот розыгрыш – совершенно особенный.

– А почему билеты продавала мадам Ребора?

– Предполагается, – с таинственным видом сказал доктор Рестелли, – что тираж предназначался для особой публики, скажем так, избранной. Возможно, государство, как в некоторых исторических ситуациях, призвало наших дам к благосклонному сотрудничеству. Ну и не хотелось, чтобы счастливчики оказались в обществе людей, скажем так, низшего уровня.

– Скажем так, – согласился Лопес. – Но вы забываете, что эти счастливчики имеют право осчастливить еще и троих членов семьи.

– Мой дорогой коллега, если бы моя покойная супруга и моя дочь, которая замужем за юным Робиросой, могли бы сопровождать меня…

– Ну, понятно, понятно, – сказал Лопес. – Вы – статья особая. Но – оставим экивоки – если бы, к примеру, я сбрендил и пригласил с собою мою сестрицу, вы бы отнесли ее к людям низшего уровня, выражаясь вашими словами.

– Не думаю, что ваша уважаемая незамужняя сестра…

– Она тоже так не думает, – сказал Лопес. – Но она именно из тех, кто переспрашивает: «Чиво?» и считает, что слово «блевать» – неприличное.

– Это и на самом деле несколько сильное слово. Я предпочитаю говорить «вырвало».

– А вот она отдает предпочтение выражению «вытошнило» или «еда назад пошла». А что вы скажете по поводу нашего ученика?

Доктор Рестелли забыл о пиве и выказал явное неудовольствие. Этого он понять не мог: почему сеньора де Ребора, женщина назойливая, но вовсе не глупая, которая в довершение всего еще кичилась своим довольно-таки знатным именем, могла так поддаться болезненному желанию распродать все билеты и опуститься до того, что предлагала их ученикам старших классов. И вот он, плачевный результат: по прихоти судьбы – такое встречается только в хрониках, а может, апокрифах казино Монте-Карло, – кроме Лопеса и его самого счастливый билет достался и школьнику Фелипе Трехо, худшему из класса, тому самому, кто, скорее всего, и издавал глухие звуки определенного сорта на уроках аргентинской истории.

– Поверьте, Лопес, такому паскуднику не следовало разрешать плыть на этом пароходе. К тому же он несовершеннолетний.

– Он не только плывет, но и притащил с собою все семейство, – сказал Лопес. – Я узнал это от приятеля журналиста, который брал тут интервью у тех, кого сумел выловить.

Бедный Рестелли, бедный достопочтенный Черный Кот. Теперь тень колледжа будет преследовать его все плавание, если, конечно, оно состоится, а металлическое ржание учащегося Фелипе Трехо отравит ему робкий флирт, праздник Нептуна, шоколадное мороженое и такие всегда забавные игры в спасение утопающих. «Если б он знал, что я пил пиво с Трехо и его пивной компанией на Пласа Онсе и что именно от них узнал про Хохлатого Жаворонка и Черного Кота… Бедняга, какое у него устаревшее представление о преподавательском племени».

– Это, быть может, добрый знак, – с надеждой сказал доктор Рестелли. – Семья утихомиривает. Вы так не считаете? Ну конечно же, считаете.

– Посмотрите, – сказал Лопес, – вон на тех близняшек, они вышли со стороны улицы Перу. А сейчас переходят Авениду. Видите их?

– Не знаю, – сказал доктор Рестелли. – Одна в белом, а другая в зеленом?

– Так точно. Особенно на ту, что в белом.

– Очень хороша. Да, та, что в белом. Хм, хорошие икры. Пожалуй, только чересчур семенит. Не сюда ли они?

– Нет, доктор, не сюда, они – мимо.

– Жаль. Знаете ли, у меня была подружка – такая же. Очень похожа на нее.

– На ту, что в белом?

– Нет, в зеленом. Никогда не забуду… Впрочем, вам это неинтересно. Интересно? Тогда еще по пивку, все равно до собрания остается полчаса. Так вот, эта девушка была из знатной семьи и знала, что я женат. Короче говоря, она все равно бросилась в мои объятия. Какие ночи, друг мой, какие ночи…

– Никогда не сомневался в вашей Кама Сутре, – сказал Лопес. – Еще пива, Роберто.

– Видно, у сеньоров ужасная жажда, – сказал Роберто. – Наверно, от влажности. В газете написано.

– Раз в газете написано, значит, чистая правда, – сказал Лопес. – Я начинаю понимать, кто будет нашими товарищами по путешествию. У них на лицах, как и у нас, оживление и недоверие. Поглядите, доктор, и сразу узнаете их.

– А почему недоверие? – спросил доктор Рестелли. – Эти слухи ни на чем не основаны. Вот увидите, отчалим точно, как обозначено на оборотной стороне билета. Лотерея имеет поручительство государства, это вам не какая-нибудь самодеятельная лотерейка. Билеты распространялись среди лучших, и даже странно предполагать возможность накладок.

– Я восхищаюсь вашей верой в бюрократический порядок, – сказал Лопес. – По-видимому, это коренится в упорядоченности вашей личности, скажем так. Я же, напротив, подобен турецкому сундуку, и у меня никогда нет никакой уверенности ни в чем. Нельзя сказать, что я не доверяю конкретно этой лотерее, но все-таки не раз задавался вопросом, не закончится ли все это как с «Хелрией».

– «Хелрия» – затея агентств, возможно, даже еврейских, – сказал доктор Рестелли. – Название-то какое, если вдуматься… Я не антисемит, подчеркиваю особо, но уже много лет замечаю, что повсюду просачивается эта нация, достойная похвал, если хотите, в других отношениях. Ваше здоровье.

– И ваше, – сказал Лопес, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. А маркиза на самом деле выйдет в пять? В дверь со стороны Авениды входили и выходили завсегдатаи. Лопес воспользовался тем, что собеседник задумался, по-видимому, над этнографическими проблемами, и огляделся вокруг. Почти все столики были заняты, но лишь за немногими царило настроение, выдававшее возможных участников предстоящего плавания. Стайка девушек столпилась у дверей, как обычно бестолково натыкаясь друг на дружку, смеясь и бросая взгляды на вероятных порицателей или поклонников. Вошла сеньора с целым выводком детишек и направилась в маленький зал со столиками, застеленными умиротворяющими скатерками, где другие матроны и мирные парочки поглощали прохладительные напитки или пирожные, словом, что-то вполне домашнее. Вошли парень (этот – да, наверняка) с очень хорошенькой девушкой (хорошо бы, и она – тоже) и сели рядом. Оба нервничали, но как ни старались смотреть друг на друга естественно, руки, крутившие бумажник или сигареты, выдавали их. А за стенами кафе Авенида буйствовала, как обычно. Громко, во всю мощь, рекламировали пятое издание чего-то, в рупор расхваливали что-то еще. Яростный летний свет заливал улицу в половине шестого вечера (в этот обманный час, как и многие другие, убежавшие вперед или оставшиеся позади), пахло бензином, раскаленным асфальтом, одеколоном и мокрыми опилками. Лопес еще раз подивился капризу Туристической лотереи, неразумно одарившей его. Только давняя привычка портеньо, жителя Буэнос-Айреса, – чтобы не сказать больше и не впасть в метафизику – позволяла счесть разумным разворачивавшийся вокруг спектакль, участником которого был и он. Самая хаотическая гипотеза хаоса – ничто в сравнении с этой суматошной сутолокой при тридцати трех градусах в тени, этим беспорядочным хождением туда-сюда, этим скоплением шляп и портфелей, охранников и газеты «Расон», автобусов и пива, – и все это одновременно, в единый краткий миг меняется и в новый краткий миг предстает уже в ином сочетании и обличье. Вот женщину в красной юбке и мужчину в клетчатом пиджаке, идущих навстречу друг другу, разделяют всего лишь две тротуарные плитки, и в этот же миг доктор Рестелли подносит ко рту свою пол-литровую кружку, а хорошенькая девушка (без сомнения, хорошенькая) вынимает красную губную помаду. И вот уже мужчина и женщина на тротуаре разминулись, кружка медленно опускается, а помада выписывает извечное слово. Так кому же, кому может показаться странной эта Лотерея?

II

– Два кофе, – попросил Лусио.

– И стакан воды, пожалуйста, – сказала Нора.

– К кофе всегда подают воду, – сказал Лусио.

– На самом деле.

– Только ты никогда ее не пьешь.

– Сегодня хочется пить.

– Да, здесь жарко, – сказал Лусио, меняя тон. Наклонился к ней над столом. – У тебя усталое лицо.

– Конечно, вещи укладывала, хлопоты…

– Хлопоты, какие могут быть хлопоты с вещами, – сказал Лусио.

– Да.

– Ты правда устала.

– Да.

– Сегодня ночью ты будешь спать хорошо.

– Надеюсь, – сказала Нора. Как всегда, он говорил самые невинные вещи тоном, который Нора уже научилась понимать. Возможно, и эту ночь она не будет спать хорошо, потому что это будет ее первая ночь с Лусио. Ее вторая первая ночь.

– Красуля, – сказал Лусио, гладя ее руку. – Красуля-кисуля.

Нора вспомнила отель «Бельграно», первую ночь с Лусио, но лучше бы не вспоминать, а забыть.

– Дурашка, – сказала Нора. Запасная губная помада, кажется, в несессере?

– Хороший кофе, – сказал Лусио. – Как думаешь, дома догадались? Мне-то что, но скандала не хочется.

– Мама думает, что я пошла в кино с Мучей.

– А завтра – скандал до небес.

– Завтра они уже ничего поделать не смогут, – сказала Нора. – Подумать только, недавно отмечали мой день рождения… Вся надежда – на папу. Папа не злой, но мама вертит им как хочет, и остальными – тоже.

– Все жарче становится тут, в помещении.

– Ты нервничаешь, – сказала Нора.

– Нет, просто хотелось бы наконец отчалить. Тебе не кажется странным, что нас заставили сначала прийти сюда? В порт, я думаю, повезут на автобусе.

– А кто же остальные? – сказала Нора. – Вон та сеньора в черном, как ты думаешь, тоже?

– Да нет, зачем этой сеньоре путешествовать? Скорее, вон те две, которые разговаривают за столиком.

– А должно быть гораздо больше, человек двадцать.

– Ты немножко бледная сегодня, – сказал Лусио.

– От жары.

– Хорошо хоть успеем отдохнуть до того, как нас начнет болтать, – сказал Лусио. – Я бы хотел, чтобы нам дали хороший номер.

– С горячей водой, – сказала Нора.

– Да, и с иллюминатором, и чтобы вентилятор был. И чтобы иллюминатор выходил на море.

– Почему ты говоришь номер, а не каюта?

– Не знаю. Каюта… Номер – как-то лучше звучит. А каюта… вроде как каюк. Я тебе говорил, что ребята из нашей конторы хотели проводить нас?

– Проводить нас? – сказала Нора. – Как это? Они что же – знают?

– Ну, меня проводить, – сказал Лусио. – Знать-то они не знают. Я только одному сказал – Медрано, в клубе. Ему можно доверять. Я подумал, он все равно тоже плывет, так что лучше сказать ему заранее.

– Смотри-ка, и он тоже выиграл, – сказала Нора. – Как странно, правда?

– Сеньора Аппельбаум предложила нам билеты из одного блока. А остальные, кажется, разошлись в «Боке», не знаю точно. Почему ты такая хорошенькая?

– Вот еще, – сказала Нора, позволяя Лусио взять ее руку и сжать. Как всегда, когда он говорил вот так, приблизившись, испытующе, Нора немного отодвигалась, мягко, уступая ему совсем чуть-чуть, просто чтобы не огорчать. Лусио смотрел на ее улыбающийся рот, обнажавший мелкие, очень белые зубы, и только их (там, дальше, один был с золотой коронкой). Вот бы им дали хороший номер, и Нора отдохнула бы как следует. И выкинула бы из головы всю эту чушь (впрочем, выкинуть надо было только одно, но она за это упорно держалась). Он увидел, как в дверь со стороны Флориды входит Медрано вместе с компанией каких-то мужчин и женщины в кружевной блузке. Почти с облегчением он поднял руку. Медрано узнал его и направился к их столику.

III

В «Лондоне» в летнюю жару не так уж и плохо. От Лории до улицы Перу дороги десять минут, так что будет время остыть и пролистать «Критику». Загвоздка в том, как уехать, чтобы Беттина не засыпала вопросами, и Медрано придумал сбор выпускников 35-го года, ужин в Лопрете, а перед тем – аперитив где-то еще. Он уже столько напридумывал после выигрыша в лотерею, что эта последняя и почти вынужденная ложь ничего не меняла.

Беттина осталась в постели под жужжавшим на тумбочке вентилятором, голая, читать Пруста в переводе Менсаче. Все утро они занимались любовью, с перерывами на сон, виски или кока-колу. Съев холодного цыпленка, они обсудили достоинства произведений Марселя Эме, стихов Эмилио Бальягаса и котировку мексиканского орла. В четыре Медрано залез под душ, а Беттина открыла Пруста (перед тем они еще раз отдали дань любви). В подземке, с сочувственным интересом наблюдая за школьником, изо всех сил старавшимся выглядеть беспутным гулякой, Медрано мысленно подвел черту под своими действиями за день и признал их правильными. Можно было вступать в субботу.

Листая «Критику», он продолжал думать о Беттине, немного удивляясь, что все еще думает о Беттине. Прощальное письмо (ему нравилось называть его посмертным письмом) было написано накануне ночью, в то время как Беттина спала, – нога ее выпросталась из-под простыни, волосы упали на глаза. Все было объяснено (за исключением того, разумеется, что она найдет возразить), личный вопрос удачно решен. С Сусаной Донети разрыв произошел точно таким же образом, и даже не пришлось уезжать из страны, как сейчас; каждый раз, когда после этого они с Сусаной встречались (главным образом на художественных выставках, неизбежных в Буэнос-Айресе), она улыбалась ему, как старому другу, не обнаруживая ни злобы, ни тоски по прошлому. Он представил, как входит в «Писарро» и сталкивается нос к носу с Беттиной, а она ему дружески улыбается. Или хотя бы просто улыбается. Но скорее всего Беттина вернется в Раух, где ее ожидает ни о чем не подозревающее безупречное семейство и две кафедры родного языка.

– Доктор Ливингстон, I suppose¹, – сказал Медрано.

– Познакомься: Габриэль Медрано, – сказал Лусио. – Садитесь, че², выпейте что-нибудь.

Медрано пожал оробевшую руку Норы и попросил сухой мартини. Приятель Лусио показался Норе старше, чем она ожидала. Лет сорока, не меньше, но костюм из итальянского шелка с белой рубашкой очень ему шел. Лусио, даже имей он большие деньги, никогда не научится так одеваться.

– Что вы думаете об этих людях? – говорил меж тем Лусио. – Мы пытаемся угадать, кто из них плывет с нами. Кажется, в газетах был напечатан список, но у меня его нет.

– Список был, к счастью, очень неточный, – сказал Медрано. – Кроме меня пропустили еще двоих или троих, тех, кто не желал светиться или боялся семейных потрясений.

– Кроме того, здесь еще и сопровождающие.

– Ах да, – сказал Медрано и вспомнил спящую Беттину. – Ну, во-первых, я вижу тут Карлоса Лопеса с каким-то патрицианского вида сеньором. Вы не знакомы?

– Нет.

– Года три назад Лопес ходил в клуб, там я с ним и познакомился. Наверное, незадолго до того, как вы в него вступили. Пойду узнаю: он тоже плывет с нами?

Лопес плыл с ними, и они поздоровались, очень довольные, что встретились снова, да еще в таких обстоятельствах. Лопес представил ему доктора Рестелли, который сказал, что лицо Медрано ему знакомо. Воспользовавшись тем, что соседний столик освободился, Медрано позвал Нору с Лусио. Перемещение заняло какое-то время, потому что в «Лондоне» не так просто перейти с места на место, непременно вызовешь явное недовольство обслуживающего персонала. Лопес подозвал Роберто, и Роберто поворчал, но помог им перебраться и взял песо, даже не сказав спасибо. Молодежная компания становилась все более шумной и требовала по второй кружке пива. Нелегко было в этот час беседовать в «Лондоне», когда всех мучила жажда и сюда битком набивались желающие пожертвовать последним глотком кислорода ради сомнительной компенсации в виде пол-литра «Индиан-тоник». И уже почти не было разницы между баром и улицей, потому что по Авениде вверх и вниз текла густая толпа с пакетами, газетами и портфелями, главным образом – с портфелями всех цветов и размеров.

– Одним словом, – сказал доктор Рестелли, – насколько я понимаю, все мы, тут присутствующие, будем иметь удовольствие вместе пережить приятное путешествие.

– Будем иметь, – сказал Медрано, – Однако опасаюсь, что вместе с нами его будет переживать и часть этого шумного собрания, что слева от нас.

– Вы думаете? – обеспокоенно спросил Лопес.

– У них разбойный вид, они мне не нравятся, – сказал Лусио. – На футбольном поле, конечно, можно брататься с кем попало, но на пароходе…

– Как знать, – сказала Нора, которая решила, что надо идти в ногу со временем. – Может, окажутся вполне симпатичными.

– А между тем, – сказал Лопес, – молодая девица скромного вида, похоже, собирается присоединиться к ним. Да, так оно и есть. А с нею сеньора, в черном, вполне благочинная.

– Мать и дочь, – как всегда безошибочно в таких вещах определила Нора. – Боже, как они одеты.

– Все сомнения отпадают, – сказал Лопес. – Они тоже плывут и, судя по всему, приплывут обратно, если мы вообще отплывем и приплывем.

– Вот она, демократия, – сказал доктор Рестелли, но его голос потонул в реве, донесшемся от выхода из метро. Молодежная компания, похоже, почуяла своих, потому что двое откликнулись тут же, один – воплем на октаву выше естественного, а второй – засунув два пальца в рот, издал душераздирающий свист.

– …все вперемежку, общайся с кем попало, – заключил доктор Рестелли.

– Совершенно верно, – вежливо отозвался Медрано. – И вообще, спрашивается, зачем плыть?

– Простите, не понял?

– Ну конечно: что за нужда отправляться в плавание?

– Как же, как же, – сказал Лопес, – я полагаю, в любом случае интереснее, чем сидеть дома. Меня лично греет мысль, что за десять песо я выиграл путешествие по морю. И не забывайте, лотерея государственная, а значит, автоматически жалованье за время плавания сохраняется, что само по себе выигрыш. Такое упускать нельзя.

– Признаю, таким не пренебрегают, – сказал Медрано. – Мне выигрышный билет дал возможность запереть кабинет и какое-то время не разглядывать гнилые зубы. Но, согласитесь, вся эта история… У меня несколько раз возникало ощущение, что закончится она каким-нибудь таким образом… В общем, подберите сами подходящее определение, благо определение – чрезвычайно заменяемый член предложения.

Нора посмотрела на Лусио.

– По-моему, вы преувеличиваете, – сказал Лусио. – Если отказываться от счастливого билета из страха, что тебя надуют…

– Я не думаю, что Медрано имеет в виду обычное надувательство, – сказал Лопес. – Скорее нечто такое, что носится в воздухе, особого рода обман, обман, если можно так выразиться, высшего порядка. Смотрите-ка, только что к нам присоединилась и сеньора, чья одежда… Безусловно, и она – тоже. А вон там, доктор, устроился наш с вами ученик Трехо в окружении своего возлюбленного семейства. Кафе все больше становится похожим на океанский лайнер.

– В голове не укладывается, как сеньора де Ребора могла продать лотерейный билет школьнику, и особенно – этому, – сказал доктор Рестелли.

– Все жарче и жарче становится, – сказала Нора. – Закажи мне, пожалуйста, попить чего-нибудь холодненького.

– На пароходе будет хорошо, вот увидишь, – сказал Лусио и помахал рукой, чтобы привлечь внимание Роберто, который был занят разраставшейся компанией бодрых юнцов, замучившей его причудливыми заказами вроде кофе-капучино, сэндвичей с сосисками, черного пива и тому подобного, необычного для этого заведения, во всяком случае, в это время дня.

– Да, наверное, там будет посвежее, – сказала Нора, поглядывая краем глаза на Медрано. Ее продолжало беспокоить то, что он сказал, а может, это просто такая манера, посеять беспокойство, чтобы было о чем говорить. Побаливал живот, наверное, надо сходить в туалет. Но неудобно подниматься и уходить в присутствии всех этих сеньоров. Лучше уж потерпеть. Да, пожалуй. Наверное, это мышечная боль. Какая у них будет каюта? С двумя узенькими койками, одна над другой? Ей бы хотелось спать на верхней, но Лусио, скорее всего, наденет пижаму и тоже полезет наверх.

– Нора, а вы уже плавали по морю? – спросил Медрано. Очень в его манере – сразу называть ее по имени. Видно, не робок с женщинами. Нет, не плавала, правда, была на экскурсии по Дельте, но это не то… А он-то, конечно, плавал? Да, было дело в молодости (как будто он старый). В Европу и в Соединенные Штаты, на конгрессы одонтологов и туристом. Представьте себе, франк тогда стоил десять сентаво.

– Здесь-то вообще все оплачено, – сказала Нора и подумала, что лучше бы прикусила язык. Медрано смотрел на нее с симпатией и словно заранее обещая покровительство. И Лопес тоже смотрел на нее с симпатией, но в его взгляде сквозило и восхищение истинного портеньо, который не обойдет вниманием ни одну стоящую женщину. Если все на пароходе окажутся такими же симпатичными, как эти двое, путешествие удастся. Нора отпила немного гранатового напитка, чихнула. Медрано и Лопес продолжали улыбаться, словно ободряя, а Лусио уже, похоже, готов был защищать ее от столь явного проявления симпатий. Белый голубь сел на перила у входа в метро. И застыл, безразличный и чуждый толпе, текущей вниз и вверх по Авениде. А потом взлетел с перил, с виду точно так же беспричинно, как и до того опустился на них. В угловую дверь вошла женщина, ведя за руку мальчика. «Еще дети, – подумал Лопес. – Ну, этот-то наверняка плывет, если мы вообще поплывем. Скоро шесть, решающий час. В шесть всегда что-нибудь случается».

IV

– Здесь должно быть вкусное мороженое, – сказал Хорхе.

– Ты думаешь? – сказала Клаудиа, глядя на сына с заговорщическим видом.

– Ну конечно. Лимонное и шоколадное.

– Жуткая смесь, но раз тебе нравится…

Стулья в «Лондоне» были крайне неудобные, рассчитанные на то, чтобы поддерживать тело в безупречно вертикальном положении. Клаудиа устала от сборов, в последний момент выяснилось, что не хватало массы вещей, и Персио пришлось мчаться покупать их (по счастью, у бедняги не было особых хлопот со своими вещами, он собрался как на пикник), а она тем временем запирала квартиру и писала письмо, какие пишутся в последний момент, когда уже не находится ни мыслей, ни чувств… Но теперь она будет отдыхать – до устали. Ей давно уже надо отдохнуть. «Давно уже мне надо было устать, чтобы отдохнуть», – поправила она себя, нехотя играя словами. Персио, наверняка, скоро явится, в последний момент он вспомнил, что не запер что-то в своей таинственной комнатке в Чакарито, где держал книги по оккультизму и рукописи, которые едва ли когда-нибудь будут напечатаны. Бедняга Персио, вот кому надо отдохнуть, как повезло, что Клаудии разрешили (благодаря телефонному нажиму доктора Леона Леубаума на некоего инженера) взять Персио с собою в плавание, почти контрабандой, представив его дальним родственником. Уж если кто и заслуживает лотерейного выигрыша, так это Персио, неустанный корректор у Крафта, постоялец дешевых пансионов в западной части города, любивший бродить ночами в порту и по улочкам Флореса. «Ему больше, чем мне, нужно это дурацкое плавание, – подумала Клаудиа, разглядывая ногти. – Бедняга Персио».

От кофе ей стало лучше. Итак, она отправляется в плавание с сыном, прихватив заодно и старого друга, которого превратила в родственника. Отправляется, потому что ей достался счастливый билет, потому что Хорхе полезен морской воздух, а Персио он еще полезнее. Она подумала и повторила: итак, она отправляется… Отхлебнула кофе, рассеянно начала сначала. Непросто было свыкнуться мыслью с тем, что происходило, с тем, что должно было вот-вот произойти. Уехать – на три месяца или на всю жизнь – какая разница? Не все ли равно? Она не была счастлива и несчастна тоже не была, обычно крайности толкают на резкие перемены. Муж будет оплачивать содержание Хорхе в любой части света. А у нее есть рента, есть тревел-чеки и кое-какие деньги на черный день.

– Все эти люди плывут с нами? – спросил Хорхе, постепенно отходя от мороженого.

– Нет. Давай попробуем угадать кто, если хочешь. Я уверена, вон та сеньора в розовом.

– Ты думаешь, че? Она некрасивая.

– Ладно, не возьмем ее. Теперь ты.

– Вон те сеньоры за столиком, с сеньоритой.

– Очень может быть. Выглядят симпатичными. Ты захватил платок?

– Да, мама. Мама, а пароход большой?

– Думаю, да. Кажется, это какой-то особый пароход.

– Его кто-нибудь видел?

– Возможно, но он не из известных.

– Значит, некрасивый, – грустно сказал Хорхе. – Красивые все знают. Персио, Персио! Мама, Персио пришел.

– Персио точен, – удивилась Клаудиа. – Начнешь думать, что лотерея разрушает привычки.

– Персио, иди сюда! Что ты мне принес, Персио?

– Последние новости с планеты, – сказал Персио, а Хорхе, счастливый, смотрел на него и ждал.

V

Учащегося Фелипе Трехо очень интересовало, что происходит за соседним столиком.

– Ты только представь, – сказал он отцу, который отирал пот со всей элегантностью, на какую был способен. – Некоторые из этих лохов наверняка поплывут с нами.

– Ты не можешь выражаться поприличнее, Фелипе? – простонала сеньора Трехо. – Что за ребенок, когда он научится хорошим манерам.

Беба Трехо советовалась по поводу своего макияжа с зеркальцем от Эйбара, попутно используя его в качестве перископа.

– Ладно, а эти-то каракатицы, – не унимался Фелипе. – Ты посмотри, эти-то просто рыночные торговки.

– Не думаю, что все отправятся в круиз, – сказала сеньора Трехо. – Возможно, вон та пара, что сидит во главе стола, и вон та сеньора, она, должно быть, мать девушки.

– Какие вульгарные, – сказала Беба.

– Какие вульгарные, – передразнил Фелипе.

– Не кривляйся.

– Фу-ты, ну-ты, герцогиня Виндзорская. Вылитая.

– Хватит, дети, – сказала сеньора Трехо.

Фелипе с удовольствием ощущал свою внезапную значительность, но пользовался ею с осторожностью, чтобы не спалить раньше времени. А сестрицу следовало взять в узду и сквитаться за все, что она успела ему насолить.

– За другими столиками, по-моему, приличные люди, – сказала сеньора Трехо.

– Хорошо одетые, – сказал сеньор Трехо.

«Они – мои гости, – думал Фелипе и готов был кричать от радости. – Старик, старуха и эта говнюшка. И я могу делать что хочу». Он обернулся на соседний столик и ждал, когда на него обратят внимание.

– Вы случайно не плывете на пароходе? – спросил он смуглого мужчину в полосатой рубашке.

– Я – нет, паренек, – сказал смуглый. – А вот этот молодой человек с мамашей и сеньорита с мамашей – плывут.

– Ах, значит, вы провожаете.

– Так точно. А вы плывете?

– Да, с семьей.

– Вы счастливчик, молодой человек.

– Да уж, – сказал Фелипе. – А в следующий раз, может, и вам выпадет.