Kitobni o'qish: «Утопия-модерн. Облик грядущего», sahifa 5

§ 7

Скорее в постель – и спать. Но, право, нельзя же так сразу – лечь и отключиться. Сперва мой мозг, как собака на новом месте, должен «утоптать» себе место. Странные тайны мира, о котором я все еще знал донельзя мало – горный склон, сумеречная дорога, движение странных машин и смутных форм, свет окон многих домов, – напитывают меня любопытством. Лица, виденные мной, прохожие, хозяин этой гостиницы, чуткий и миролюбивый, чей взгляд выдает все же крайнюю степень заинтересованности, – все как на ладони. Я чувствую, сколь моему существу непривычны устройство и обстановка этого дома, вспоминаю незнакомые блюда. За пределами этой маленькой спальни – целый мир, невообразимый новый мир. Легионы самых шокирующих открытий ждут меня в обволакивающей здание гостиницы темноте, и где-то там же – немыслимые возможности, упущенные соображения, неожиданности, несоизмеримости, тайны, целая чудовищная запутанная вселенная, которую я должен изо всех сил разгадать.

И вдруг из суматохи непривычных предвосхищений выплывает образ ботаника, столь поглощенного своей корыстной страстью, что вся Утопия для него – лишь фон личной драмы, посвященной несчастливой, доканывающей любви. Я напоминаю себе о том, что и у его дамы сердца где-то здесь есть эквивалент. Но вскоре эта мысль, а за ней – и все другие, истончается и расплывается – и растворяется, наконец, в приливе сна…

Глава третья
Экономика Утопии

§ 1

Эти утописты Модерна с всеместно распространенными хорошими манерами, всеобщим образованием, прекрасными свободами, которые мы им припишем, их мировым единством, мировым языком, кругосветными путешествиями, не стесненным ничем механизмом купли-продажи, будут представляться нам сумеречными фантомами, пока не продемонстрирована способность их сообществ к самоподдержанию. Общая свобода утопистов, во всяком случае, не подразумевает повальное тунеядство; как бы ни был совершенен экономический уклад, принцип порядка и безопасности в государстве всегда будут основаны на уверенности в том, что работа будет выполняться. Но как – и какой будет экономика Утопии-модерн?

Во-первых, такому огромному и сложному государству, как мировая Утопия, и с таким мигрирующим населением потребуется какой-нибудь удобный знак, чтобы контролировать распределение услуг и товаров. Почти наверняка им понадобятся деньги. У них будут деньги, и не исключено, что при всех своих горестных мыслях наш ботаник, с его натренированной наблюдательностью, с его привычкой разглядывать мелочи на земле, приметит и поднимет здешнюю монету, выпавшую из кармана путника – где-нибудь за час до того, как мы дойдем до гостиницы в долине Урсерен. Итак, вот мы с ним стоит на высокой Готардской дороге – и разглядываем мелкий кругляш, способный прояснить для нас столь многое о том причудливом мире, в который мы угодили.

Он, как я полагаю, из золота, и будет удобной случайностью, если его будет достаточно, чтобы сделать нас платежеспособными гражданами на день или около того, пока мы мало что знаем о здешней экономической системе. Круглая монета, судя по надписи, называется «Лев» и равняется «дванцати» бронзовым «Крестам». Если соотношения металлов здесь не сильно отличаются от земных, «Крест» – разменная монета, законное платежное средство на весьма скромную сумму.

(Мистеру Вордсворту Донисторпу¹⁴ было бы одновременно неприятно и приятно, будь он здесь с нами, ибо фантастические меры «Лев» и «Крест» принадлежат ему – но, как всякий порядочный анархист, термины вроде «законное платежное средство» он терпеть не может, от подобных слов у него прорезается сварливость.)

И вот это-то чуждое «дванцать»¹⁵ сразу наводит на мысль, что мы столкнулись с самой утопической из всех вещей – с двенадцатеричной системой счета.

Пользуясь привилегией автора, дозволяю себе подробно описать монету: произведение чеканного искусства – вот что перед нами, ни много ни мало! На одной стороне мелкими, но отчетливыми буквами обозначен номинал, а посередине изображена голова Ньютона. Вот оно, будь неладно, американское влияние! (Потом нам рассказали, что в Утопии ежегодно чеканят монеты в честь столетнего юбилея какого-нибудь ученого.) На оборотной стороне монеты изображена Пасифея¹⁶, красавица с ребенком на одной руке и с книгой – в другой. За фигурой богини видны звезды и песочные часы. Похоже, утописты – народ гуманистичный, раз такая жизнеутверждающая незлобивая символика вынесена на монету!

Таким образом, мы впервые с уверенностью узнаем о Мировом Государстве, а также получаем первый ясный намек на то, что Королям пришел конец. Но наша монета поднимает и другие вопросы. Значит, в Утопии существует не общность владения, а действуют некоторые ограничения права приобретения, то есть – оценка предметов денежными единицами? Экое старье, архаика! Так много устаревшего в этой якобы современной Утопии-модерн!..

Во всех предшествующих Утопиях золото яростно осуждалось. Вспомним, сколь убогое применение в своей Утопии предлагал ему сэр Томас Мор – и как Платон в «Республике» совсем не признавал денег (когда он писал свои «Законы», в общине, которой они назначались, были в ходу железные, весьма неизящные и сомнительной ценности монеты). Возможно, эти великие джентльмены были немного поспешны и чересчур несправедливы по отношению к весьма респектабельному элементу.

Золотом злоупотребляют, превращают в сосуды бесчестия – потому оно и исключено из идеального общества, как если бы было причиной, а не орудием человеческой низости; но ведь и в золоте нет ничего плохого. Его клеймение и порицание – это попросту наказание топора за преступление Раскольникова. Деньги, если ими правильно распорядиться – это хорошая и даже необходимая вещь в цивилизованной человеческой жизни, сложно устроенная, но столь же естественная, как процессы роста запястных костей человека, и мне невдомек, как можно представлять что-либо достойное названия цивилизованного мира без денежных единиц. Ибо они – вода в социальном организме, они способствуют росту и обмену веществ, движению и регенерации. Деньги примиряют человеческую взаимозависимость со свободой; какое другое средство дает человеку такую большую свободу вкупе с таким сильным побуждением к труду? Экономическая история мира – там, где она не является историей теории собственности, – в значительной степени представляет собой отчет о злоупотреблениях не столько деньгами, сколько кредитными средствами для их пополнения и расширения масштабов этого ценного социального изобретения. Никакая система «трудодоверия», описанная Беллами в девятой главе «Оглядываясь назад», никакой свободный спрос на товары Центрального Универмага не урезают многократно объем врожденного «морального шлака» в человеке, с коим нужно считаться в любой разумной Утопии, какую только можно разработать и спланировать. Лишь Бог знает, куда нас приведет прогресс, но во всяком случае в моей Утопии-модерн деньги еще в ходу – и это хорошо.

§ 2

Теперь, если мир Утопии-модерн хоть в какой-то степени параллелен современному мышлению, нужно разобрать целый корпус нерешенных проблем, связанных с валютой и с мерой стоимости. Золото, думаю, из всех металлов лучше всего приспособлено для денежной цели, но даже в этом лучшем случае оно далеко не соответствует вообразимому идеалу. Оно подвергается скачкообразному и неравномерному обесцениванию вследствие новых открытий месторождений и в любое время может пасть жертвой обширного, непредвиденного и крайне сокрушительного обесценивания вследствие открытия какого-либо способа его получения из менее ценных элементов. Ответственность за такое обесценивание вносит нежелательный спекулятивный элемент в отношения должника и кредитора.

Когда, с одной стороны, на какое-то время останавливается увеличение наличных золотых запасов и/или рост энергии, прилагаемой к общественным целям, или ограничивается общественная безопасность, что препятствовало бы свободному обмену кредита и, очевидно, потребовало бы более частого производства золота, тогда и происходит чрезмерный скачок стоимости денег по сравнению с базовыми товарами и автоматическое обнищание граждан в целом по сравнению с классом кредиторов. Простые люди заложены в долговую кабалу.

С другой стороны, нежданный всплеск золотодобычи, находка одного-единственного самородка величиной, скажем, с собор Святого Павла (вполне возможное событие!) приведет к освобождению всех должников и спровоцирует настоящее землетрясение в финансовых кругах.

Один гениальный мыслитель предположил, что в качестве эталона денежной стоимости можно использовать не какое бы то ни было вещество, а вместо него – силу, и что стоимость может быть измерена в единицах энергии. Это превосходное развитие (по крайней мере – в теории) общей идеи современного государства как кинетического, а не статического; так еще раз подчеркивается отличие нового социального порядка от старого. Старый уклад – система институтов и классов, управляемых состоятельными людьми; новый – это союз предприятий и интересов, над которым главенствуют заинтересованные лидеры.

Конечно, суждения мои обо всем этом – довольно поверхностные, сродни конспекту или выжимке из серьезной научной статьи, подготовленной для популярного журнала. Поэтому вообразите мое удивление, когда, развернув случайно газету, я вдруг узнаю: подразумеваемый гениальный мыслитель (вернее, его здешняя инкарнация) занимает самый ответственный пост в Утопии и касается вопросов денежного обращения на страницах печати! Статья эта, как мне кажется, давала полное и ясное объяснение его новых задумок – если закрыть глаза на обилие специфической терминологии; она опубликована, очевидно, для того, чтобы общество могло подвергнуть его предложение всесторонней критике – так можно сделать вывод, что в Утопии-модерн власти представляют наиболее прозрачные и детально разработанные схемы любого предполагаемого изменения закона или обычая.

Оценим же местный административный порядок. Любого, кто следил за развитием технической науки в течение последнего десятилетия или около того, не шокирует мысль о том, что консолидация большого числа общественных служб на значительных территориях ныне не только осуществима, но и очень важна, желательна. Через некоторое время отопление и освещение, равно как и снабжение электроэнергией бытовых и промышленных, городских и междугородных коммуникаций, будут осуществляться с единых электростанций. Ясно как божий день, что как только минует экспериментальная стадия снабжения электроэнергией, вопрос всецело перейдет в ведение местной администрации (канализация и водоснабжение – в ту же копилку). И местная администрация, само собой, предстанет единственным хозяином положения.

По этому вопросу даже такой закоренелый индивидуалист, как Герберт Спенсер, сходился во мнении с социалистами. Итак, мы может прийти к заключению, что в Утопии, какие бы там виды собственности ни существовали, естественные источники энергии – уголь, водяная сила и тому подобные – будут находиться в распоряжении местных властей. Для максимального удобства контролируемые одной властью земли будут разделены на участки, равняющиеся приблизительно половине пространства, занимаемого ныне Англией. В Утопии будут следить за тем, чтобы электрическая энергия добывалась при помощи гидравлической силы, ветра, морских приливов и отливов – и вообще всякой естественной силой. Электричеством будут освещаться города и поселки, а также разные общественные места; кроме того, электричество будет распределяться между частными лицами и обществами, регулирующими отопление и освещение квартир. Такое устройство, несомненно, усложнит подсчеты трат и отношения – разных отделов между собой и государства с потребителями; но для упрощения бухгалтерии в Утопии, вероятно, будут вести счет на единицы физической энергии.

Не исключено, что оценка различных местных администраций для центрального мирового правительства уже будет рассчитана на основе приблизительно общего количества энергии, периодически доступной в каждой местности, зарегистрированной и заявленной в этих физических единицах. Расчеты между центральными и местными органами власти могут вестись в этих терминах. Кроме того, можно представить, что утопические местные власти заключают контракты, по которым оплата производится уже не монетой на основе золота, а банкнотами на столько-то тысяч или миллионов единиц энергии той или иной электростанции.

Так проблемы экономической теории подверглись бы огромному прояснению, если бы вместо измерения в колеблющихся денежных величинах можно было бы распространить на их обсуждение ту же самую шкалу энергетических единиц – если бы в самом деле можно былосовершенно исключить идею торговли. В Утопии-модерн, во всяком случае, производство и распределение обычных товаров были выражены как проблема преобразования энергии, и схема, которую сейчас обсуждала Утопия, была естественным продолжением этой идеи. Все местные энергетические управы должны были свободно выпускать энергетические векселя под залог избытка доступной для продажи энергии – и заключать все свои контракты на оплату в этих банкнотах до меры максимума, определяемого количеством энергии, произведенной и распределенной в этой местности в предыдущем году. Эта эмиссионная способность должна была возобновляться так же быстро, как банкноты, поступавшие для погашения стоимости энергии. В мире без границ, с населением, в основном мигрирующим и эмансипированным от местности, цена энергетических банкнот этих различных местных органов должна будет все время стремиться к единообразию, ибо занятость будет постоянно смещаться в районы, где энергия дешева. Отсюда цена, скажем, миллиона единиц энергии в любой конкретный момент в золотовалютном эквиваленте была бы примерно одинаковой во всем мире. Было предложено выбрать какой-то определенный день, когда экономическая атмосфера наиболее спокойна, и объявить наконец фиксированное соотношение между золотыми монетами и энергетическими банкнотами; каждый золотой лев и каждый кредитный лев представляли бы собой точное количество единиц энергии, которое можно купить в этот день. Старая золотая монета должна была бы сразу перестать быть законным платежным средством сверх определенных пределов – кроме как для центрального правительства, которое не будет перевыпускать ее по мере поступления, иметь полную стоимость в день конвертации по любому курсу; но с течением времени ее все равно заменят обычной жетонной чеканкой. Таким образом, старые расчеты льва и значения мелких разменных денег в повседневной жизни не должны были подвергаться никаким нарушениям.

Экономисты Утопии, как я их понял, имели иной метод и совершенно иную систему теорий, чем те, кого я читал на Земле, и это значительно усложняет мое изложение. Эта статья, на которой я основываю свой «конспект», плавала передо мной в незнакомом, сбивающем с толку и похожем на нечто из сна болоте фразеологии. И все же у меня сложилось впечатление, что вот она – та справедливая золотая середина, которую не смогли нащупать экономисты на моей родной планете. Мало кому удавалось абстрагироваться от интересов политиканского и ура-патриотического толка, а навязчивой идеей всегда становилась международная торговля. Здесь, в Утопии, мировое правительство лишает их такой опоры: импорт отсутствует, если за таковой не считать метеориты, экспорта нет вообще.

Торговля есть исходное понятие земных экономистов, и начинают они с запутанных и неразрешимых загадок о меновой стоимости – неразрешимых в силу того, что любая торговля в конечном счете включает в себя индивидуальные предпочтения, а их невозможно исчислить, они уникальны. Нигде, похоже, экономисты не обращаются с действительно определенными стандартами, каждая экономическая диссертация и дискуссия сильнее, чем предшествующие ей, напоминают игру в крокет, в которую Алиса играла в Стране Чудес – когда молотки были фламинго, а шары ежами, норовящими уползти прочь. Но экономика в Утопии должна быть, как мне кажется, не теорией трейдинга, основанной на средненьких психологических изысках, а физикой, примененной к проблемам теории социологии. Магистральная задача утопической экономики в том, чтобы установить условия наиболее эффективного применения неуклонно возрастающих количеств материальной энергии, которые прогресс науки предоставляет на службу человеку, на общие нужды человечества. Людской труд и существующий материал рассматриваются в связи с этим. Торговля и относительное богатство в такой схеме лишь эпизодичны. Тенденция статьи, которую я читал, заключалась в том, что денежная система, основанная на относительно небольшом количестве золота, на котором до сих пор велись дела всего мира, необоснованно колебалась и не давала реального критерия благосостояния. Дело в том, что номинальная стоимость продуктов и предприятий не обладала ясным и простым отношением к реальному физическому благополучию общества, что номинальное богатство общества в миллионах фунтов, долларов или львов измеряло не что иное, как количество надежды на будущее, воздуха. Рост доверия означал инфляцию кредита, и пессимистическая фаза – крах этой галлюцинации собственности. Новые стандарты, рассуждал автор статьи, должны были все это изменить – и мне показалось, что так оно и будет.

В общих чертах я попытался передать смысл этих замечательных новшеств, но вокруг них сразу назревает масса сложнейших дискуссий. Не буду вдаваться в их детали – да и не уверен, что имею право хоть сколько-нибудь точно передать многочисленные аспекты этого сложного вопроса. Я прочитал все это за час или два отдыха после обеда, на второй или третий день моего пребывания в Утопии, когда мы сидели в маленькой беседке на берегу озера Ури – туда мы укрылись, когда хлынул ливень; принявшись за скрашивающее время чтение, я незаметно втянулся – и вскоре был поражен информационной насыщенностью того, что читаю с таким живым интересом. Мало-помалу передо мной все яснее вырисовывалась картина экономической жизни в Утопии.

§ 3

Про разницу между социальными и экономическими науками в том виде, в каком они существуют в нашем мире и в этой Утопии, пожалуй, стоит сказать еще пару слов. Я пишу с величайшей неуверенностью, потому что на Земле экономические науки, благодаря трудам ученых, достигли высочайшего уровня запутанной абстрактности, а я не могу похвастаться не только ближайшим знакомством с ними, выпадающим на долю каждого усидчивого студента, но и ничем иным, кроме самого общего представления о том, каких высот эти науки достигли в Утопии. Однако безусловная необходимость экономического развития для всякой Утопии заставляет и меня попытаться выяснить связь между их экономическими науками и нашей.

Собственно говоря, в Утопии нет никакой «особой» экономической науки. Многие ее задачи, которые, на наш взгляд, были бы сугубо экономическими, в Утопии входят в область психологии. Обитатели Утопии-модерн делят психологию на две отрасли: во-первых, общая психология индивидуумов, нечто вроде физиологии разума, не отделенная должной границей от физиологии в общепринятом смысле; во-вторых, психология родственных отношений меж индивидуумов. Вторая отрасль является особенно подробным исследованием влияния одних людей на других и их взаимных отношений на всевозможных ступенях родства – кровного, душевного, духовного, умственного и так далее. Это наука о всяких человеческих сближениях и возможных группировках – семейных, соседских, общественных, об ассоциациях, союзах, клубах, религиозных сектах и кружках, о целях сближения между людьми, о методах этого сближения и о коллективных решениях, которыми поддерживается объединение человеческих групп, и, наконец, о правительстве и государстве. Выяснение экономическогосближения считается наукой второстепенной и подчиненной этой главной науке – социологии. В нашем мире, на Земле, политическая экономия и другие экономические науки представляют, в сущности, безнадежную путаницу социальных гипотез с психологическими нелепостями, сдобренную несколькими географическими и физическими обобщениями. В Утопии же основы этих наук твердо и четко классифицированы, отделены друг от друга.

С одной стороны изучение экономии физических сил переходит в изучение общества как организации для обращения всей свободной энергии природы на служение материальным целям человечества. Эта своего рода физическая социология должна стоять в Утопии на такой ступени практического развития, чтобы человечество могло уже пользоваться векселями, чья стоимость выражена в единицах энергии.

С другой стороны проходит процесс изучения экономических задач разделения труда в зависимости от такой социальной организации, целями которой являются смена поколений и воспитание в атмосфере личной свободы. Оба эти направления исследований независимо друг от друга будут обеспечивать постоянную информационную поддержку управляющей власти.

Ни в одной области интеллектуальной деятельности наша гипотеза свободы от традиции не будет иметь большей ценности для создания Утопии, чем здесь. С самого начала земное изучение экономики было бесплодным и бесполезным из-за массы непроанализированных и пунктирно намеченных предположений, на коих оно основывалось. Игнорировались факты, что торговля есть побочный продукт, а не существенный фактор общественной жизни, что собственность есть пластичная и изменчивая условность, а стоимость способна к безличному обращению только когда к ней предъявлены самые общие требования. Богатство измерялось биржевыми мерилами. Общество рассматривалось как почти безграничное число взрослых индивидуумов, неспособных ни к каким иным союзам, кроме деловых товариществ, а способы конкуренции считались неистощимыми. На таком зыбучем песке и выросло здание, которому старались придать вид солидности, точной науки – со своим «научным жаргоном» и законами.

Наше освобождение от этих ложных представлений благодаря деятельности Карлейля, Рёскина и их последователей – более кажущееся, чем действительное. Старая громада все еще давит нас, разные строители подправляют и перестраивают ее, местами подставляют под нее подпорки и даже порой слегка облагораживают фасад. Вывеску со словами «Политэкономия» закрасили, вместо нее теперь другая: «Инновационные Экономические Науки». Но от старой версии они отличаются разве что беспродуктивностью пестования всяческих адамов смитов¹⁷ и отказом от уймы неверных обобщений (на новые, по-видимому, просто нет умственных сил). В дебрях этих наук мы на Земле блуждаем, точно в лондонском смоге, и ничего не находим там помимо неудобств; их типичные представители расположены к популизму и кликушеству, требуют уважения к себе как к экспертам и рвутся к скорому политическому использованию своего положения. Что касается Ньютона, Дарвина, Дальтона, Дэви и Адама Смита – эти хотя бы не играли в знаменитостей, а оставались просто философами и учеными.

Однако даже в своем нынешнем явно нездоровом и неэффективном состоянии корпус экономических наук должен продолжать борьбу. Пусть пока в этих науках мало, собственно, научности, а больше плавающей в мутной водице статистики, ничего не поменяется, покуда изучение общественных союзов, а также основ организации производства с твердой опорой на географию и физику не создаст возможность построить для экономической науки прочный фундамент.