Kitobni o'qish: «Последняя жемчужина»

© Издательство «Сатисъ», 2006

По благословению Архиепископа Брюссельского и Бельгийского СИМОНА

Порою и в щепке скрывается счастье

Теперь я расскажу вам историю о счастье.

Кто не знаком со счастьем, но одних оно дарит своей улыбкой постоянно, других – в известные годы и то лишь на денечек-другой; бывают люди, которым оно улыбается только раз в жизни, но таких, которые совсем бы не знали счастья – нет.

Незачем рассказывать, – это без того всякому известно, – что Господь Бог ниспосылает маленьких деток прямо на руки к их матерям; случается это и в роскошном дворце, и в доме поселянина, и в поле под открытым небом. Но не всякий знает, а между тем это не подлежит сомнению, что на долю каждого ребенка Господь Бог посылает и его счастье, но счастье это никогда не бывает на виду, а прячется в укромное местечко, где меньше всего рассчитывают его найти. Не надо только отчаиваться, придет время, и оно непременно найдется. Счастье может скрываться даже в яблоке, как, например, счастье одного ученого, по имени Ньютон. Яблоко упало подле него на землю, и в нем он нашел свое счастье. Если ты не знаешь этой истории, попроси тебе рассказать ее, а я расскажу тебе другую, не о яблоке, а о груше.

Жил-был бедняк. В нужде он родился, в нужде вырос, да и женился на такой же бедной, как и сам был. Промышлял он тем, что точил ручки и колечки для зонтиков, но зарабатывал мало, и с трудом сводил концы с концами.

«Нет мне счастья!» – вздыхал он не раз.

Не сказку я рассказываю, а сущую быль. Я мог бы даже назвать место, где жил токарь, да только ни к чему это.

В садике у него красовалась рябина с красными горькими ягодами; росло там и грушевое дерево. Плодов на нем никогда не бывало, а между тем счастье токаря скрывалось как раз в его невидимых грушах.

Раз ночью разыгралась страшная буря. В газетах рассказывали, что сильный порыв ветра подхватил, словно соломинку, тяжелый омнибус и сбросил его в канаву. Неудивительно, что бурей и у грушевого дерева отломило большой сук.

Токарь принес сук в мастерскую, и от нечего делать выточил из него большую грушу, потом поменьше, еще меньше и, наконец, несколько совсем малюсеньких.

– Дождались и мы, наконец, плодов от своего дерева, – сказал, шутя, токарь и отдал груши детям играть.

В местностях, где часто идут дожди, без зонтика не обойдешься, но у токаря на всю семью был один только зонтик. Случалось, сильный ветер выворачивал зонтик наизнанку и даже нередко ломал, но токарь живо приводил его в порядок. Больше всего было хлопот с пуговкой, на которую надевалось колечко шнурка, стягивавшего сложенный зонтик. Пуговка эта то и дело отскакивала, а колечко ломалось.

Отскочила раз пуговка и куда-то закатилась. Стал искать ее токарь и вместо нее нашел одну из крохотных им же выточенных груш, которые он отдал играть детям.

– Видно не найти пуговки! – сказал токарь. – Давай-ка попробую пришить эту штучку.

Просверлил он в груше дырочку, продел сквозь нее шнурок, и маленькая груша пришлась как нельзя лучше к сломанному колечку. Такой надежной застежки еще никогда не было у зонтика. Все, что успевал токарь наработать, он отправлял на продажу в столицу. На следующий год послал он, по обыкновению, ручки для зонтиков, а с ними и новые застежки – точеные груши с полу колечками, и просил их пустить в продажу. Застежки попали в Америку; там сразу поняли, что маленькие груши куда практичнее пуговок, и стали требовать зонтики только с такими застежками.

Отбою не было у токаря от заказов. Не одну тысячу груш он выточил; все грушевое дерево ушло на новые застежки, зато шиллинги и талеры так и сыпались ему в карман.

– Счастье-то мое, видно, скрывалось в грушевом дереве! – сказал токарь. Теперь он завел большую мастерскую с подмастерьями и учениками, был всегда весел и не жаловался больше на судьбу. «Счастье скрывается порою и в щепке!» – говаривал он не раз.

То же самое скажу и я.

Есть в Дании поговорка: «Возьми в рот белую щепку и станешь невидимкой!» Разумеется, этим волшебным свойством обладает лишь та щепка, которая дается нам Господом Богом на счастье. Такая-то есть и у меня; как токарю, она приносит мне звонкое, блестящее золото, то лучшее в мире золото, что блестит искоркой в детских глазках, звенит смехом из детских уст и из уст их родителей. Дети читают мои сказки, а я стою возле них, стою невидимкою, – у меня, ведь, белая волшебная щепочка во рту! И когда я вижу, что моя сказка им нравится, я тоже говорю:

«Порой и в щепке скрывается счастье!»

Свечи

Была на белом свете большая восковая свеча; она хорошо знала себе цену.

– Я из воска и отлита в форме! – говорила она. – Свет мой ярче, да и горю я дольше всякой другой свечи. Мне место в люстре или серебряном подсвечнике.

– Хорошо, должно быть, вам живется! – сказала сальная свечка. – А я только из сала, да и в форму не отлита. Одно утешение, что я не какая-нибудь грошовая свечка, которую обмакивают раз-другой в сало; меня макали целых восемь раз, пока я, наконец, не раздобрела, как полагается хорошей свече. Чего еще надо! Конечно, больше чести родиться восковой свечкой, а не сальной, но, ведь, явиться на свет тем или другим зависит не от нас. Восковые свечи попадут в зал, в хрустальную люстру, меня же отправят на кухню, но и кухня место недурное, – она весь дом питает.

– Есть на свете кое-что поважнее еды, – сказала восковая свеча: – Хорошее общество! Любоваться его блеском и блестеть самой – вот завидный удел! Сегодня в городе бал; буду и я там со всею семьею.

Только успела сказать, кто-то забрал все восковые свечи, а вместе с ними и сальную свечу. Сама госпожа взяла ее своей прелестной ручкой и отнесла на кухню. Там стоял маленький мальчик с пустой корзиной в руках. В нее насыпали картофелю, а сверху положили несколько яблок. Все это вручила бедняжке добрая барыня.

– Возьми и эту свечу, дружок! – сказала она. – Твоя мать часто просиживает всю ночь за работой – свечка ей и пригодится.

Услыхала это стоявшая в сторонке маленькая дочка барыни и радостно воскликнула:

– Я сегодня ночью тоже не лягу спать! У нас бал, и я буду в новом платьице с красными бантиками!

И все ее личико озарилось радостью. Не сравняться восковой свечке с блеском этих детских глазок.

– Чудо, что за глазки! – подумала сальная свечка. – Никогда не забуду их! Да вряд ли мне и придется когда-нибудь их увидеть!

Затем свечу положили в корзинку, прикрыли крышкою, и мальчик унес корзину с собой.

– Что-то ждет меня теперь! – думала сальная свечка. – Попаду я к беднякам, – у них для меня и медного подсвечника не найдется, а восковая свеча будет красоваться вся в серебре, да любоваться на богатых и знатных господ. Какое должно быть удовольствие освещать избранное общество! А на мою долю выпало быть сальною, а не восковою свечкой!

И свеча попала к бедной вдове с тремя детьми, в жалкую каморку, как раз насупротив богатого дома.

– Да наградит Господь барыню за ее доброту к нам! – сказала вдова. – Какая славная большая свечка! Ее на всю ночь мне хватит.

И свечку зажгли.

– Фу, как эти спички противно пахнут серою! – фыркнула она. – В богатом доме, небось, не угостят такими восковую свечу.

В доме напротив тоже зажгли свечи, и яркий свет залил улицу. К подъезду то и дело подкатывали кареты с разодетыми гостями. Музыка гремела.

– Там уж началось! – сказала сальная свечка и вспомнила глазки маленькой девочки, сиявшие ярче всех восковых свечек в мире. «Таких глазок мне никогда больше не увидать!» – подумала она.

Тут в комнату вошла маленькая девочка, младшая дочка вдовы. Одной ручонкой обняла она брата, другой – сестру и шепнула им что-то очень важное, чего иначе не скажешь, как на ушко.

– Сегодня вечером, представьте себе, у нас на ужин будет жареная картошка!

И глазки ее сияли от радости. Светившая ей прямо в лицо свечка увидела на нем такую же радость, такое же счастье, какое она видела на личике богатой девочки, когда та говорила о своем нарядном платьице с красными бантиками.

«Видно и жареная картошка не хуже красных бантиков, – подумала свечка. – Детишки-то одинаково радуются».

И она чихнула, вернее затрещала; сальные свечки иначе не умеют чихать. Накрыли на стол и принесли картошку. И вкусная же она всем показалась! Это был настоящий пир, а потом каждому дали по яблоку. Как встали из-за стола, младшая девочка пролепетала:

«Благодарю тебя, Боженька, что насытил нас. Аминь!»

– Хорошо я помолилась? – спросила крошка.

– Не следует об этом спрашивать! – сказала мать. – Не о себе должна ты думать, а о Боженьке, который накормил тебя.

Уложила мать деток спать, поцеловала их, и они скоро уснули; сама же она чуть не всю ночь просидела за шитьем, – надо было и себе и детям заработать на хлеб. Напротив в больших хоромах ярко горели свечи, играла музыка. А над домами и богатых и бедных сияли в темном небе звезды для всех одинаково ярко и приветливо.

– По правде сказать, я отлично провела вечер! – подумала сальная свечка. – Хотелось бы мне знать, прежде чем сгорю, так ли было хорошо восковым свечам в серебряных подсвечниках?

И снова ей пришли на память два одинаково счастливых детских личика: одно освещенное восковою свечкой, а другою – сальною.

На этом мы и кончим.

Большой морской змей

Жила-была маленькая морская рыбка из хорошей семьи. Как звали рыбку не помню; пусть это тебе скажут ученые. Было у рыбки тысяча восемьсот братцев и сестриц – все однолетки. Ни отца, ни матери они не знали; вот и пришлось им одним плавать по морю, да самим промышлять о себе. Но рыбки не горевали. Воды для питья было вдоволь – весь океан, пищи тоже сколько угодно, – и жили-поживали себе наши рыбки без забот и без горя.

Солнечные лучи проникали в прозрачную воду и освещали целый волшебный мир диковинных существ. Некоторые были чудовищной величины, с такими пастями, что могли бы зараз проглотить две тысячи восемьсот братцев и сестриц, но те об этом не думали, ведь, все они были целы и невредимы.

Маленькие рыбки плавали стаей, плотно прижавшись друг к другу, как сельди или макрели. Однажды, когда рыбки весело гуляли, ни о чем не думая, в воду, как раз посреди них, со страшным шумом шлепнулся сверху какой-то тяжелый предмет, такой длинный, что, казалось, ему и конца нет. Погружаясь на дно, он протягивался все дальше и дальше, давя и калеча попадавшихся на пути рыбок. Все рыбки – и большие и маленькие, которыми кишит море от поверхности до самого дня, всполошились и в ужасе кинулись удирать. А чудовищный предмет погружался все глубже и глубже, вытягивался больше и больше, пока, наконец, не протянулся через весь океан на много-много миль.

Рыбы, слизняки, все, что плавает, ползает, все, что носится по течению, видели эту страшную штуку, этого диковинного исполинского морского змея, который так нежданно-негаданно появился у них в море.

Но что ж это было такое? Мы-то с вами знаем! То был огромный, во много миль длины, морской кабель, проложенный между Европой и Америкой.

Что за переполох, что за смятение поднялись среди законных обитателей моря. Летучие рыбы взлетели на воздух так высоко, как только могли, морские петухи выскакивали из воды чуть не на ружейный выстрел, – они мастера на такие штуки. Другие же рыбы нырнули на дно, да так стремительно, что опередили телеграфный кабель и распугали треску и камбал, которые мирно разгуливали в глубине, пожирая своих ближних.

Несколько голотурий с перепуга даже выплюнули свои желудки, но все-таки остались в живых, – им это ничего не значит. А сколько крабов и омаров растеряли кто панцири, кто ножки – и не перечесть!

Среди этого переполоха тысячи восемьсот сестриц и братцев разбрелись в разные стороны и больше никогда не встречались, да может быть и встречались, только не узнавали друг друга. Впрочем, десяток-другой рыбок по-прежнему удержались вместе. От перепуга они пробыли несколько часов, как бы в столбняке, а как оправились – стали с любопытством озираться вокруг.

Поглядели они по сторонам, поглядели вверх, поглядели вниз, и им показалось, что они видят в глубине то чудище, что так напугало всех рыб и больших и малых. Тянулось оно далеко, так далеко, что конец его терялся из вида. Было оно довольно тонко, но, ведь, кто знает, насколько оно может раздуться, и какова его вообще сила. И лежало оно очень смирно, но рыбки полагали, что это только одна уловка с его стороны.

– Пусть лежит себе, где лежит! Какое нам до него дело! – сказала самая осторожная из рыбок. Но самый маленькой непременно хотелось узнать, что эта была за штука такая. Свалилась она в воду сверху, значит наверху и надо первым делом о ней справиться, и вот рыбки поднялись на поверхность гладкого, как зеркало, моря.

Там им повстречался дельфин. У этого морского гуляки и вертопраха только и на уме, что кувыркаться на морском просторе, но глаза у него есть, значит, он эту штуку тоже видел и наверное может кое-что о ней порассказать. Рыбки принялись его расспрашивать, но он был занят только самим собой, своими прыжками, и не удостоил рыбок ответом.

Затем рыбки обратились к тюленю, который только что вынырнул из воды. Тот оказался вежливее, даром что ни прочь при случае покушать маленьких рыбок, но на этот раз он был сыт. Тюлень знал немного больше прыгуна-дельфина.

– Много, много ночей провел я, лежа на мокром камне и поглядывая на землю, – сказал тюлень. – Там живут прековарные существа – «люди», как они себя называют. Они, где только могут, подстерегают нас, но мы не так-то часто попадаем в их лапы. Удалось удрать от них мне, удалось и большому угрю, о котором вы спрашиваете. Они, вероятно, еще в незапамятные времена поймали его, да и держали на суше. Но вот им вздумалось отвезти его на корабле в другую, еще более отдаленную землю. Я видел, как много им пришлось повозиться с ним, но они все-таки его одолели, – немудрено, он так ослабел на суше. Они сложили его в кольцо, как складывают морской канат; я слышал, как он весь при этом трещал и хрустел. Однако, ему удалось в конце-концов ускользнуть от них. Они всеми силами старались не упустить его, вцепились в него сотнями рук, да нет, он все-таки дал тягу. Теперь он на дне морском и, полагаю, там и останется.

– Больно уж он тонок! – сказали рыбки.

– Они заморили его голодом, – отвечал тюлень. – Но увидите, он скоро опять станет толстым. Думается мне, что это и есть тот самый большой змей, о котором столько говорят люди и которого так боятся. Я раньше никогда его не видывал и даже в него не верил, но теперь не сомневаюсь, что это он и есть.

И тюлень нырнул под воду.

– Как много он знает! Как много порассказал нам! – затараторили рыбки. – Ничего-то мы раньше не знали! Не наврал ли он только?

– Давайте, спустимся на дно и там поразузнаем! – сказала самая маленькая. – А по пути послушаем, что толкуют другие.

– Ну, и разузнавай, а мы для этого и плавником не шевельнем, – сказали остальные рыбки и повернули в другую сторону.

– А я настою на своем! – сказала самая маленькая и стремглав пустилась на дно моря. Но она оказалась далеко от того места, где лежало чудище. Зашныряла рыбка во все стороны, все глазки проглядела, а чудища не нашла.

Никогда она не воображала, что их мир так велик. Сельди плыли большими стаями, сверкая чешуей, словно огромные серебряные лодки; макрели гуляли также стаями, и блеск их чешуй был еще ярче. По всем направлениям сновало бесчисленное множество рыб всевозможных пород. Полупрозрачные медузы, похожие на цветы, неслись по течению. Со дна подымались огромные растения, трава чуть не в сажень вышины, и похожие на пальмы деревья; каждый их листок был усеян сверкающими раковинами.

Наконец, рыбка увидала на дне что-то черное, длинное, и мигом подплыла ближе. Темное оказалось не рыбой и не кабелем, а бортом затонувшего корабля; обе палубы, и верхняя и нижняя, были снесены напором воды. Рыбка юркнула в уцелевший остров корабля; волны унесли оттуда всех людей, за исключением молодой женщины с ребенком на руках. Как будто баюкая, колыхали их волны; мать и дитя, казалось спали, рыбка страх как перетрусила; она, ведь, не знала, что они больше не проснутся. Водяные растения свешивались с борта корабля и осеняли прекрасные тела почивших матери и ребенка. Как пустынно здесь было, как тихо! Рыбка поспешила поскорее туда, где было светлее и где гуляли другие рыбы. Только отплыла немного, повстречался ей молодой кит большущий-пребольшущий.

– Кит-батюшка, не губи! – взмолилась рыбка. – Я такая крохотная – глотнешь меня и не заметишь… А мне так хочется жить!

– А зачем тебя занесло в глубину. Сюда ваша сестра не заглядывает, – молвил кит.

Рыбка рассказала про длинного диковинного угря или как там назвать эту штуку, которая так неожиданно свалилась сверху и напугала даже самых храбрых обитателей моря.

– Ого! – сказал кит и с такой силой втянул в себя воздух, что можно было себе представить, какой он пустит огромный фонтан, когда всплывет на поверхность, чтобы перевести дух.

– Ого! Так это и есть та штука, что поскребла мне спину, когда я повернулся на бок. А я-то полагал, что это корабельная мачта, и был очень доволен, что раздобыл себе хороший скребок… Но видел я ее не тут, она лежит гораздо дальше. Надо будет от нечего делать поразузнать, что это за штука такая.

И он поплыл вперед, а маленькая рыбка за ним, но в почтительном отдалении, – кит так стремительно несся вперед, что вода бурлила за ним настоящим потоком.

Навстречу им попалась акула и старая меч-рыба. Те тоже слышали о необыкновенном угре, на диво тонком и длинном, и очень хотели на него поглядеть.

Тут подплыл морской кот.

– Отправлюсь и я с вами, мне кстати по дороге, – сказал он. – Если этот большой морской змей не толще якорной цепи, я мигом перекушу его пополам. – И он разинул пасть и показал шесть рядов зубов. – Сами понимаете, такими зубами можно сделать метку на якоре, не то что перекусить такую соломинку.

– Вот он! – сказал кит. – Я вижу его! – Кит был уверен, что видит лучше других. – Глядите, как он подымается, корчится, извивается!

Но это был не морской змей, а исполинский морской угорь, в несколько аршин длиной.

– Ну, этого молодца я не раз видела, – сказала меч-рыба. – Не ему натворить такой кутерьмы в море и напугать больших рыб.

И все рассказали угрю о новом угре и предложили отправиться вместе с ними на разведки.

– Если тот угорь длиннее меня – не сдобровать ему! – пригрозил угорь.

– Смерть, смерть ему! – закричали все и поплыли дальше.

Но тут что-то загородило им дорогу, – что-то огромное, преогромное, превосходящее своими размерами всех их вместе. Казалось, это был плавучий остров, который не мог удержаться по поверхности моря.

Чудовище было старым-престарым китом. Голова его поросла водяными растениями, спина покрылась таким множеством устриц и ракушек, что вся как есть, белела пятнами.

– Пойдем с нами, старина! – позвали они кита. – У нас тут появилась новая рыба, так вот хотим турнуть ее.

– Ну вас с вашей рыбой! – сказал старый кит. – Оставьте меня в покое! О-хо-хо! Болен я, совсем болен! Только отлегнет немного, как всплыву на поверхность, да выставлю из воды спину. Тогда прилетают большие добрые морские птицы и ковыряют мне спину. Хорошо! Беда только, частенько запускают слишком глубоко клювы в жир. Вот поглядите-ка на этот птичий остров, что я таскаю на спине. Запустила благодетельница глубоко когти, да и не смогла вытащить, а я тут возьми и нырни! Рыбки понемногу всю ее обглодали. Полюбуйтесь, на что она похожа, да и я на что похож!.. О-хо-хо! Плохо мне, не можется!

– Все это тебе только кажется! – сказал молодой кит. – Я никогда не хвораю! Ни одна рыба не хворает!

– Ах, ты простота, простота! – сказал старый кит. – Забыл, у угря болит кожа. У карпов бывает оспа, и у всех нас – глисты.

– Пустяки! – сказала акула. Ей не хотелось больше слушать, да и остальным тоже, у них было поважнее дело.

Наконец они добрались до места, где лежал телеграфный кабель. Он тянулся по дну морскому от Европы до Америки по песчаным отмелям, по илу, по подводным скалам, пробивался сквозь чащу водяных растений и густые коралловые леса. Там, в бездонной глубине, сталкиваются течения, кружатся водовороты, кишмя-кишит рыба, – ее здесь куда больше, чем птиц в поднебесье во время перелета. Что за плеск, за движение, за гул! Отголосок этого шума хранят внутри себя большие морские раковины; его мы слышим, когда прикладываем раковину к уху.

– Вот, вот он! – закричали большие рыбы, а за ними и маленькие. Они заметили кабель, которого ни начало, ни конца не было видно.

Морские губки, полипы и горгоны колыхались на дне, и кабель то исчезал под ними, то снова появлялся. Морские ежи, слизняки и червяки копошились вокруг него, пауки-великаны, усеянные целыми колониями паразитов, шныряли взад и вперед по кабелю. Темно-синие, похожие на огурцы, гады, что едят всем телом, лежали неподвижно, словно принюхиваясь к неведомому чудищу, покоившемуся на морском дне. Камбала с треской вертелись с бока на бок, чтобы лучше слышать. Морские звезды, зарывшись в ил, высовывали только два длинных хоботка с глазами и ждали с нетерпением, что выйдет из всей этой кутерьмы.

Кабель между тем лежал, не двигаясь. А внутри его таилась жизнь, кипели мысли, человеческие мысли, – он был, ведь, их проводником.

– Ох, боюсь, лукавит он! – сказал кит. – Того и гляди, возьмет и хватит по животу, а это мое самое больное место.

– Дайте-ка, я потрогаю его, – сказал полип. – У меня руки длинные и пальцы гибкие. Я уже слегка до него дотрагивался, а теперь попробую покрепче взять.

И он протянул свои длинные гибкие руки и схватил кабель.

– У него нет ни чешуи, ни кожи! – сказал полип. – Я думаю, он не рождает живых детенышей.

Морской угорь лег рядом с кабелем и вытянулся во весь свой рост.

– Он куда длиннее меня! – заявил угорь. – Впрочем, не в одной длине дело, надо иметь еще и кожу, и желудок, и гибкость.

Молодой богатырь-кит нырнул чуть не на самое дно, – так глубоко он еще никогда не нырял.

– Рыба ты или растение? – спросил он. – Если пришел с суши, так тебе здесь не место.

Но телеграфный кабель молчал; он не был ни рыбой, ни растением, а служил для передачи человеческой мысли, которая пробегает сотни миль в секунду.

– Отвечай, не то смерть тебе! – крикнула свирепая акула, и за ней хором повторили большие рыбы:

– Отвечай, не то смерть тебе!

Кабель не шевельнулся, он думал свою думу. И не могло быть иначе, он полон был мыслями. «Бейте, ломайте меня сколько угодно! – думал он. – Меня вытащат и исправят. Не раз это случалось с нашим братом, хоть и не в таких глубоких водах!»

Вот почему кабель не отвечал. К тому же он был занят своим делом – передачей телеграмм: он, ведь, лежал на дне морском по служебной обязанности.

Над морем «заходило солнышко», как выражаются люди. Оно пылало как огонь, и облака пылали, одно прекраснее другого.

– Теперь и у нас станет светлее, – сказали полипы, – и мы лучше разглядим чудище.

– Ату его! Ату его! – закричал морской кот, оскалив зубы.

Все кинулись на кабель, а впереди всех морской кот. Только хотел было кот укусить кабель, меч-рыба в азарте и угоди коту мечом в зад. Роковая ошибка! Обессилел кот и ни с места.

Поднялась суматоха: большие и малые рыбы, разные гады и слизняки сбились в кучу, мяли, давили и пожирали друг друга. А кабель лежал себе по-прежнему смирнехонько, и дело свое делал. Так оно и должно быть.

Темная ночь спустилась над морем, в воде же зажглись мириады крохотных существ. Светились даже паучки, что были меньше булавочной головки! Непостижимо, но это так!

Обитатели моря смотрели во все глаза на кабель и недоумевали, что это за штука такая!

Но вот появилась старая морская корова. Люди зовут ее «морской девой». У нее были две короткие лапы для гребли и хвост, а голова вся была покрыта водорослями и паразитами, чем она очень гордилась.

– Я одна могу объяснить вам в чем тут дело, – сказала она. – Зато требую, чтобы я и все мои могли беспрепятственно пастись на дне морском. Я такая же рыба, как и вы, но путем долгого упражнения научилась и ползать. Я умнее всех в море, и могу сообщить вам обо всем, что двигается и внизу и наверху. Это непонятная для вас штука явилась сверху, а все, что оттуда, или мертво или в самое короткое время умирает… Пусть же себе лежит! Эта пустая людская выдумка и только!

– А мне кажется далеко не такая пустая! – заметила маленькая рыбка.

– Молчи, макрель! – сказала морская корова.

– Ах, ты, ряпушка! – сказали другие, и это вышло еще обиднее.

А морская корова объяснила, что это чудище, так напугавшее обитателей моря, – впрочем, оно ничем дурным себя не проявило, – человеческая выдумка и больше ничего. Тут, кстати, она поделилась своими мыслями о злобе и коварстве людей.

– У них только и заботы, как бы изловить нас, – говорила она. – Это главная цель их жизни. Они закидывают сети, крючки с приманкой, чтобы поймать нас. Вот и эта штука в некотором роде большая удочка; они воображают, что мы тотчас же все накинемся на нее. Дурачье! Но мы-то не дураки! Только не трогайте этой дряни, она сама истлеет и станет гнилью, илом, ничем! Да, все, что является сверху никуда не годится!

– Никуда не годится! – поспешили согласиться все с мнением морской коровы, – надо же иметь хоть какое-нибудь мнение.

И только маленькая рыбка осталась при особом мнении.

– А мне сдается, – молвила она, – этот непомерно длинный и тонкий змей – диковиннейшая морская рыба.

«Да, диковиннейшая!» – скажем и мы, и скажем сознательно и уверенно.

Это тот самый большой морской змей, о котором давным-давно уже сложились песни и предания.

Его породил человеческий гений. Опущенный на дно морское, он тянется от стран востока до стран запада и передает вести с такой же быстротой, с какой доходят до земли лучи солнца. И с каждым годом этот змей растет и крепнет, захватывает все больше и больше морей, кольцом обвивается вокруг всей земли, скрываясь то в бурливых волнах, то в зеркальногладких, прозрачных водах, таких прозрачных, что чуть не на самом дне отчетливо видны стаи разноцветных рыб – причудливый фейерверк красок.

Глубоко, глубоко на самом дне моря, лежит этот змей, благодатный змей Мидгор, обвивающий кольцом всю землю и кусающий свой собственный хвост. И сколько рыбы и гады не стукаются об него лбами, им не понять, что это за штука, так неожиданно свалившаяся к ним сверху, не понять, что этот полный человеческих мыслей, говорящий на всех языках и все-таки безмолвный вестник радости и печали – чудо из морских чудес, современный большой морской змей.