Я забыл умереть

Глава вторая

В шестнадцать лет я впервые узнал, как удивительна жизнь за пределами Толидо. Разумеется, я уже выезжал за черту города, но в тот раз я впервые отправился в поездку вместе с моим товарищем по работе. Его звали Тони Сонг, и он был Эдди Хаскеллом^[13] корейского разлива. Я на некоторое время вернулся в дом моего отца, в ту ночь я оставался там, надеясь на примирение. Папаша к тому времени женился в четвертый или пятый раз (не знаю точно) на прелестной кореянке Тонг, и, как оказалось, она была лучшей подругой матери Тони. Когда Тони пришел к нам в гости, все обалдели. Он вел себя как хороший начитанный парень с безупречными манерами, – мой отец был тронут.

Тони сказал: «Мы вместе с Халилом поедем ко мне домой и будем готовиться к экзаменам».

– Ладно, Тони. Желаю вам хорошо провести время.

Я был разбит наголову. Во-первых, мой отец отпускал меня на ночь вместе с другом. Небывалый случай. Но это был Тони, поэтому отца можно было понять. Меня только смущало, что у нас с Тони не было занятий и экзаменов, а даже если бы они и были, наверняка я не стал бы к ним готовиться. Я был круглым двоечником и перебирался из класса в класс только по той причине, что учителя знали, что связываться со мной – себе дороже.

Когда мы сели в машину Тони – а это была BMW 525i, – я сказал: «О чем ты? Какой экзамен?»

– Не беспокойся.

С этими словами он рассмеялся и протянул мне фляжку.

– Пей.

Я выпил без тени сомнения. Не знаю, что это было, но напиток обжег мне горло. Тони тронулся с места, мы разговорились и так увлеклись выпивкой, что я даже не заметил, как мы выехали на шоссе I-75 Север. Наконец я собрался с духом и спросил своего спутника: «Сынок, а куда мы, собственно, едем?»

– Не беспокойся. Пей.

Через сорок минут мы были в центре Детройта. Тони думал, что это такое забавное приключение, я же понятия не имел, что происходит. Мы ехали по пустынным, заброшенным улицам Детройта. Мертвые дома смотрели на нас пустыми глазницами. Мела метель. Потом мы остановились, вышли из машины и оказались в занесенном снегом переулке, между двумя большими зданиями из красного кирпича. В этом месте не было ни огней, ни дорожных указателей. Но тут я заметил группу людей, – они все были одеты в черное, стояли рядом и курили.

Тони протолкнулся сквозь толпу к входу. Охранник проверял паспорта.

Я схватил Тони за руку.

– У меня нет с собой паспорта, дружище. Тони снова рассмеялся. Приближаясь к здоровенному охраннику, я понял, что у меня снова начинается панический приступ. Когда подошла наша очередь, охранник спросил: «Парни, сколько вам лет?»

– Пятьдесят, – ответил Тони и сунул вышибале пятьдесят долларов.

– Хорошо, – сказал он. – Проходите.

Я испытывал некий благоговейный восторг, когда мы прошли внутрь и спустились в подвал этого мрачного зловещего здания. Внизу была большая просторная комната. В темноте клубился дым. В танцзале было чертовски холодно. Музыка била в грудь. Звучала песня, которую я никогда не слышал раньше, но она меня завораживала. Я ощущал, как вибрирует каждая клеточка моего существа.

Это была настоящая музыка, а не то фуфло, которое крутили на радиостанции WIOT в Толидо (Journe^[14], REO Speedwagon^[15], Foreigner^[16]). Я никогда не понимал, что за пургу несут эти группы, мне было пофиг. Но это была минута моего воскресения. Я перестал бояться. Я был свободен. Слова читались нараспев, но я не буду их повторять. Это Иэн Кертис^[17] умер за мои грехи, а не Иисус Христос. Я всегда подозревал, что буду гореть в аду, но теперь я хотя бы знал, что у меня там найдется компания. Этой ночью, в мрачном, заброшенном подвале моя жизнь была спасена. На этот раз все было по-взрослому. Я открыл для себя замечательную музыку: The Cure^[18], Sisters of Mercy^[19], The Smiths^[20], Front 242^[21], The Cult^[22], Communards^[23] и так далее. Я слушал все это с совершенно незнакомыми мне ребятами, которые были близки мне больше, чем все остальные. Они правильно поняли, кто я такой, и я, в свою очередь, хорошо понимал их. Эти группы пели песни моего сердца, моей печали, моего одиночества, моей жизни. Я ощутил огромное облегчение. Это было крещение огнем.

Мы разошлись под утро, незадолго до закрытия клуба. Когда мы с Тони шли к двери – усталые, но счастливые, – я узнал, как называется этот клуб. Он назывался «Приют».

Иначе и быть не могло.

* * *

В последующие годы я бывал там при первой же возможности, даже после того как меня выгнали из школы святого Иоанна. Я перевелся в массовую школу Боушер и пропускал одно занятие за другим. Но поскольку там учились такие же неблагополучные дети, я не отсвечивал, как бельмо на глазу. Но все равно было уже слишком поздно… Дело в том, что когда меня перевели обратно в шестой класс, я сдался. Каждую неделю я пропускал один день занятий, и эти пропуски вошли у меня в привычку. Я полностью разочаровался в школьном образовании. Меня с треском выгнали из выпускного класса после первого полугодия.

Когда я не ездил в «Приют», я ходил на концерты – Echo & Bunnymen^[24] в Анн-Арбор, Depeche Mode^[25] в Детройте. Однажды вечером я увидел New Order^[26], Public Image Limited^[27] и Sugar Cubes^[28] – всех в одной концертной программе под открытым небом в пригороде Детройта. Удивительно, как мне становилось хорошо, когда я погружался в музыку, и как мне было дерьмово в обычной жизни. Музыка меняла мир. С ней он выглядел более сносным, музыка давала возможность убежать от реальности. Но я безнадежно застрял в Толидо, штат Огайо.

К позднему подростковому возрасту я уже до предела нахлебался всякой дряни, которая творилась со мной с малых лет, – с ексуальное, психологическое и физическое насилие, полное равнодушие… И я уже смирился с мыслью, что так будет всегда. Мне нравилась катарсическая, проникновенная музыка, и все же она была довольно мрачной и усугубляла мою депрессию. Мои панические атаки исчезли только для того, чтобы уступить место тяжелой нескончаемой депрессии и непреодолимому отвращению к самому себе.

Только самовыражаясь, я чувствовал себя лучше, но в этом самовыражении таилась как сила, так и опасность. Я страстно желал сильных ощущений, которые вызывает адреналин. Я общался с торговцами марихуаной, со сбытчиками краденого и поджигателями. Я связался с криминальными личностями и падал вниз, но мне никогда не приходило в голову, что можно погибнуть. Меня слишком ужасала мысль, что такая жизнь будет вечной. Будущее меня не привлекало.

Потом в 1987 году меня пригласили пожить в Калифорнии. Мне было семнадцать, и мой друг Кенни, студент художественной школы на Западном побережье, предложил мне выбраться из города и провести с ним несколько дней, а затем вместе вернуться в Толидо. Поездка из Огайо в Калифорнию, пусть даже на три дня, напомнила мне переход от черно-белого изображения к цветному изображению Technicolor. Проблеск красивой жизни пьянил. Историю делали в Калифорнии: там была музыка, фильмы, фотомодели. Мне безумно хотелось вписаться в эту заманчивую жизнь.

Прошло несколько лет, и все эти годы я кричал на всех перекрестках, что переезжаю в Калифорнию. Это было мое заклинание. Но оно быстро превратилось в притчу во языцех. Я часто мечтал, как снимусь с места и уеду, но продолжал тянуть лямку, работать на тех же гребаных работах, вести тот же нищенский и саморазрушительный образ жизни. Мне было около двадцати одного года, когда вместе с моей девушкой Клаудией (впрочем, их было много) мы пошли смотреть фильм «The Doors». Когда Вэл Килмер^[29] с музыкантами запели песню «The End», я сидел не шелохнувшись. С экрана неслось:

 
На западе лучше всего,
На западе лучше всего,
Поедем туда и там сделаем все остальное.
 

Я повернулся к Клаудии и прошептал: «Я должен идти».

– В туалет?

– Нет, – сказал я. – Я должен идти. Я должен убраться отсюда. Я должен ехать в Калифорнию.

Она вежливо кивнула головой, не желая спорить со мной. Мне же казалось, что мои слова самые убедительные, что я говорю откровенно и от чистого сердца, но моя девушка слышала это уже много раз. Я говорил, что иду домой собирать вещи, а вечером я уезжаю. И при этом сидел на месте. Кишка у меня была тонка.

Я загудел по-черному в надежде залить полыхавший во мне костер, но это было все равно что пить бензин. Костер только разгорался и горел все жарче. Неделя вращалась вокруг вечеринок. Во вторник вечером я вез своих друзей в клуб «Зиг-Заг» в Боулинг Грин. В четверг мы ехали в Анн-Арбор и бесновались на танцполе «Нектарин». В пятницу была таверна «У Никки» и «Приют» в Детройте. Я танцевал как лунатик, растворяясь в музыке, натыкаясь на каких-то типов, ввязываясь в драку. Не важно. Еще больше дров для костра.

Напиваясь, я всегда пытался нащупать равновесие между беспамятством и ясностью. Но редко добивался цели. В три часа ночи я стоял на коленях или сворачивался в позе эмбриона на полу, а стены ванной вращалась вокруг, и я молился фаянсовому божку.

Через год после просмотра фильма «The Doors» я гулял на свадьбе с друзьями жениха. Я пил, потому что мне казалось, будто все глазеют на меня как на отщепенца. Мне чудилось, что все эти люди спрашивают друг друга: «А что здесь делает этот недотепа?» Занимая оборонительную позицию, я пил все больше и орал все громче. Наконец мне надоели эти косые взгляды. Я поднялся из-за стола.

– К черту! Едем. Едем в Детройт.

Вшестером мы погрузились в машину, и я, оглушенный алкоголем, погнал в «Приют». Всю дорогу мы пьянствовали и только каким-то чудом добрались до места живыми и здоровыми. Когда «Приют» закрылся, мы отправились в Гриктаун на поиски ночного бара. Машина моталась из стороны в сторону, попутчики просили меня остановиться. Их рвало. Я пребывал в пьяной одури, но вдруг меня осенило. Я остановился, вылез и бросился грудью на капот припаркованной машины.

– Валим отсюда! Мы все умрем в этом гребаном городе! Парни, вы собираетесь умереть в этом сраном, забытом Богом городишке или хотите уехать и жить как люди? Валим отсюда! Я уматываю отсюда.

Все мои друзья захохотали.

– Ты никуда не едешь.

– Нет же, мать вашу, – горячился я. – Мы расстаемся.

– Что ты говоришь? И куда ты намылился?

– Я уезжаю в Калифорнию! – закричал я. – Еду в Лос-Анджелес.

Они смеялись все громче.

– Да врешь ты все. Врешь много лет.

Это была настоящая пощечина. Никто еще не оскорблял меня таким образом. Я уже четыре года повторял, что переезжаю в Калифорнию, и все всегда кивали в ответ и понимающе улыбались. Теперь же приятели говорили, что я заврался. Что я несу чушь. А хуже всего было то, что я, скорее всего, останусь в Толидо навсегда.

– Черт с вами, – сказал я. – Я уезжаю.

– Ясно, Халил. А когда? Когда ты уезжаешь?

– Завтра отчаливаю.

– Эй, парень, спокойно. Ты никуда не едешь.

Это говорил мой друг. Но в этот момент я вспоминал все негативные моменты своей жизни, свои самые ужасные страхи.

– Завтра отчаливаю, – повторил я. – К то со мной?

– Кстати, а почему бы и нет? – ржали приятели в пьяном угаре. – Едем!

На следующее утро я проснулся в квартире матери. Голова разламывалась с бодуна. Я не помнил, как сюда попал, как вернулся обратно из Детройта. Но зато я помнил, как стоял на капоте машины и кричал, что завтра уеду в Калифорнию. И это завтра было уже сегодня. Мысль о том, что сегодня опять придется тащить свое бренное тело на эту гребаную работу, была невыносима. Официант в ресторане, гипсокартонщик и даже торговец марихуаной – все эти виды деятельности вызывали у меня ноль положительных эмоций и кило презрения.

Я залез в душ и тщательно вычистил зубы. Мне казалось, что так я быстрее протрезвею, но я ошибся. Я взял кое-какие свои вещи, которые лежали у матери, и сложил их в багажник. Мне был двадцать один год, у меня было шестьсот долларов за душой, но не было ни карты, ни планов. Что я делаю? А может, меня кто-нибудь остановит и будет умолять остаться? Мне нужен был такой человек. Но его не было. И поэтому я ехал в Калифорнию. Я был слишком горд и упрям, чтобы сделать вид, что прошлой ночью ничего не произошло.

Мой отец уходил на работу в пять часов утра. Он был чертовски пунктуален и никогда не опаздывал. Он проходил мимо моей машины, когда я стоял на парковке.

Я просигналил и опустил стекло.

Он остановился.

– Чего тебе?

– Еду в Калифорнию.

Он равнодушно заглянул в мою машину. Я набил рюкзак одеждой и предусмотрительно захватил подушку. Отец глядел на мои вещи через заднее стекло.

– Удачи.

И пошел восвояси.

Я не верил своим ушам. С одной стороны, я нисколечко не удивился, но в глубине души я все-таки надеялся, что он окажется папой, который был мне нужен. Слезы застилали глаза, но я продолжал ехать и выехал на шоссе 70–80 к западу. Я продолжал рыдать, но был совершенно уверен, что не остановлю машину. Я знал, что если остановлюсь, то навсегда останусь в Толидо.

Я курил одну сигарету за другой и пил диетическую колу, чтобы не заснуть. Я практически доехал до Иллинойса, когда пришлось остановиться на ночлег. У меня болела голова с тяжелого похмелья, я был весь на нервах. Сняв номер в Шестом мотеле, я включил телевизор и рухнул в постель.

По телевизору шел фильм с Бертом Рейнольдсом^[30]. Герой хочет покончить с собой. Он привязывает к ноге кирпич и прыгает в океан. Впрочем, в последнюю минуту он передумывает. Это было последнее, что я запомнил перед тем, как провалиться в сон. Проснулся я оттого, что вся комната была в дыму. Глаза покраснели. От запаха горелого пластика першило в горле. Из динамика загоревшегося телевизора Фрэнк Синатра^[31] пел песню «My Way». Но тут экран потух, и из задней крышки телевизора полыхнул огонь. Я протер глаза и попытался осмыслить ситуацию.

Спросонья я стал звонить портье.

– Привет. У меня горит телевизор.

– Очень весело.

И повесил трубку.

Я перезвонил, и портье огрызнулся: «Чертовы дети, вы прекратите или…»

– Моя гребаная комната в огне! – орал я.

Раздался стук в дверь. В номер ворвался портье с огнетушителем в руках и залил телевизор пеной. Он ругался на чем свет стоит, как будто я был виноват, что эта чертова штуковина загорелась. В коридор выбежали постояльцы, которые пытались понять, что стряслось. Я безумно устал. Мне очень хотелось пить, в глазах двоилось. Вся эта бессмыслица напоминала ночной кошмар после колес. Или это случается со всяким, кто хочет сбежать из Толидо?

Я переселился в другую комнату и проспал как убитый до полудня. Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. В комнате были поклеены пожелтевшие от сигаретного дыма виниловые обои, нависал акустический натяжной потолок в странных разноцветных разводах – я не хочу думать, что это за разводы и откуда они взялись. Затхлый воздух отдавал нищетой. А потом все снова на меня навалилось.

– Боже мой! – простонал я, схватившись за голову. – Какого черта я делаю? Чем я думал? Это безумие!

Никто не сказал мне, что все образуется. Что все будет хорошо. Был только я и больше никого.

Что мне делать?

Заказав самый большой стакан кофе в «Макдональдсе», я вернулся обратно на дорогу.

На запад.

Чем дальше я отъезжал от родного города, тем больше мои мысли об отце и мое прошлое тянули меня назад. Но я не останавливался. И тут случилось кое-что забавное. Я мчался по автостраде в потоке других машин и ощутил легкое покалывание в желудке. Мое возбуждение постепенно перевешивало страх. Азарт становился сильнее ностальгии.

Во время этой поездки я даже не прислушивался к музыке. Убаюкивающее мерцание разделительных полос и чувство одиночества, которое я никогда не испытывал до сих пор, вызывали сонное оцепенение. Я всегда искал новые способы бегства от реальности – алкоголь, наркотики, скандалы, девочки, – так я пытался избавиться от чувства одиночества и отчужденности. Но, направляясь на запад, находясь наедине с самим собой, я вдруг понял, что чувствую себя вполне удовлетворительно. В итоге я понял, какого демона изгнал из себя, покончив с никчемным и жалким прозябанием в Толидо.

Слушая свою музыку – B ig Audio Dynamite^[32], Killing Joke^[33], Jane's Addiction^[34], The Pixies^[35] и так далее, я снова и снова ставил песню «Rush» группы Big Audio Dynamite.

 
Я не могу продолжать, поэтому я сдаюсь,
Нужно прямо сейчас убраться отсюда.
 

Я опустил стекла и сделал погромче. Стоял октябрь. От пейзажей за окном захватывало дух. Когда я останавливался, чтобы перекусить или заправить машину, никто не бросал на меня косых взглядов, никто не шептал за спиной про «плохого парня». Попутчикам передавался мой энтузиазм, моя страсть и целеустремленность. Мне улыбались. У меня была цель, и люди тянулись ко мне.

Когда мне хотелось немного развеять тоску, я ставил «The Last Night On the Maudlin Street» группы The Smiths:

 
…когда мы гуляли последнюю ночь,
На Модлин-стрит, я сказал:
«Прощай, дом, навеки!»
Я не знал ни минуты счастья
У нас на районе.
 

Я подпевал и плакал, но это были уже не те слезы, которые стояли в моих глазах, когда отец пожелал мне удачи и пошел своей дорогой. Это были слезы радости. Слезы избавления. Груз одинокой, депрессивной и убогой жизни, которую я влачил двадцать один год, свалился с моих плеч.

Но я перехитрил самого себя.

Не спорю, я оставил позади Толидо и людей, которые причиняли мне боль, но я так и не избавился от своего прошлого. И за эту безумную авантюру чуть не поплатился своей жизнью.

Глава третья

Было уже далеко за полночь, когда я въехал на последний стокилометровый отрезок пути, отделявший меня от Лос-Анджелеса. Я не помню, какой это был холм, гора, перевал (думаю, это было где-то возле Помоны), но я никогда не забуду того чувства, с каким я пересек горы и начал спускаться вниз к океану. Иногда Вселенная и Бог играют роль диджеев в нашей жизни. Этот момент был именно из таких. Заиграла «Mountain Song» группы Jane's Addiction. Я врубил динамики на полную мощность и глазел на эти бескрайние огни, десятки миллионов мерцающих огоньков. Я не мог в это поверить; ведь я и не подозревал, что город так огромен. Я перематывал пленку назад, слушал песню опять и опять, подпевал во все горло. Стекла в машине были опущены. Я курил. По всему телу бегали мурашки. А мое лицо расплывалось в широченной улыбке.

Я приехал, сукины дети. Я здесь! Я приехал…

Первую ночь я спал в машине, где-то возле университета Южной Калифорнии. На следующий день я позвонил моему другу Кенни, студенту художественного института, у которого гостил четыре года назад.

Он вроде согласился меня принять.

«Разумеется, можешь располагаться у меня», – сказал он, но его голос звучал как-то странно. Когда я приехал к нему, он показался мне каким-то нервным и дерганым.

Так продолжалось два дня. Потом я не вытерпел и спросил: «Эй, парень, что не так? Ты вроде говорил, что я могу приехать в любое время, но у меня такое впечатление, что ты мне не рад».

Он замялся: «Приезжает Аманда».

Аманда была одной из моих бывших подружек.

– Какого черта? Зачем ты сказал ей, что я здесь?

– Нет, – сказал Кенни, – она приезжает ко мне. Не к тебе.

Упс.

Приехала Аманда, и вся эта и без того дерьмовая жизнь сделалась совсем странной. Они с Кенни на весь день запирались, а я лежал, смотрел в потолок и размышлял: «Не совершил ли я большую ошибку, уехав из Толидо?»

Дин, сосед Кенни, сочувствовал мне.

– Чувак, собирайся и переезжай ко мне в мастерскую.

– Ты серьезно?

– Конечно. Собирай вещи.

И моя жизнь на Западном побережье началась с этого маленького акта человеческой доброты.

* * *

За первые полтора года у нас в Калифорнии были: демонстрации в Лос-Анджелесе, один из самых тяжелых лесных пожаров в истории Малибу, когда выгорели почти семь тысяч гектаров леса, сильное землетрясение, которое разрушило целые участки дорог, изменило течение Эль-Ниньо и привело к оползням и наводнениям. В Огайо было невыносимо скучно, но зато безопасно: зимняя метель и невесть откуда налетевший смерч – это худшее, что нам там угрожало. В мою голову порой закрадывалась непрошеная мысль: «Неужели моя поездка в Калифорнию – идиотская и бессмысленная затея?»

Я снял комнату в каньоне Санта-Моника за пятьсот долларов в месяц и устроился менеджером ресторана, что на пересечении Монтаны и Пятнадцатой улицы. Так что деньги у меня были. Моя комната находилась в разваливающемся старинном особняке, который стоял на берегу и выходил на Энтрада Драйв. Он принадлежал поместью, которое Уильям Рэндольф Херст^[36] выстроил для своей любовницы Мэрион Дэвис^[37]. Сегодня этот дом – историческая достопримечательность, но в начале девяностых годов это была настоящая клоака, а моя комната представляла собой грязную помойку. Но только оттуда открывался панорамный вид на океан, и я очень гордился, что живу в этой самой комнате.

Остальные жильцы были персонажами эксцентричными. Они определили для меня Калифорнию: высоченная блондинка ростом метр восемьдесят, которая училась в Калифорнийском университете, профессиональная волейболистка, нищий сценарист и подающий надежды продюсер. Через два квартала был пляж. Наконец-то я смог зарыться ногами в песок и полюбоваться на океан.

Может быть, после всего пережитого моя жизнь налаживается? Иногда у меня случались периоды трезвости, но я регулярно присоединялся к жильцам, чтобы пропустить несколько стаканчиков и покурить травы. В итоге я постоянно злоупотреблял (отвратительное зрелище, признаюсь). Меня рвало, я терял сознание или – и то и другое.

Через несколько месяцев после переезда я позвонил моей бывшей подружке Клаудии. Она была студенткой университета в Мичигане. Я сказал ей, что я скучаю, что люблю ее и прошу навестить. Потом из университета ее исключили, она переехала в Калифорнию и стала жить вместе со мной.

Это был настоящий ужас. Мы постоянно дрались. Еще до ее приезда я предчувствовал, что все так и получится, но мой страх перед одиночеством заглушал голос разума.

Меня уволили из ресторана. Все-таки мой отец научил меня кое-чему хорошему – колоссальной трудовой дисциплине и внимательности. И я рассказал хозяину, что его персонал пьет очень дорогое вино, а официанты обкрадывают посетителей – иногда даже на сто долларов. Я был абсолютно уверен, что он разозлится и разгонит воришек, а он разозлился и уволил меня. Наивный провинциал, я упустил из виду, что все сотрудники, в том числе сам хозяин, торгуют из-под полы кокаином и плевать хотели на дорогое вино. Поэтому-то и счета были завышены на сто долларов.

Мы с Клаудией решили сменить обстановку. Волейболистка переезжала в Малибу и искала людей, с которыми будет снимать жилье, – и мы поселились с ней в одной квартире. Оставалось только понять, как платить за аренду.

Подозреваю, что к этому времени я стал плохим работником. Не потому что я был ленивым или нечестным – ничего подобного. Но когда я видел, что со мной обращаются несправедливо или делают глупости, я не мог держать язык за зубами. Поэтому я всегда конфликтовал с коллегами и управляющими. И тогда я решил работать на себя.

Я всегда гордился тем, что на моей машине нет ни единого пятнышка. Я хорошо о ней заботился. Даже когда моя личная жизнь лежала в руинах, моя машина была безупречна. Я знал все обо всех моющих средствах, разбирался в марках шин, умел ухаживать за кузовом и салоном. Словом, моя машина выглядела так, как будто только что сошла с конвейера. По дорогам Малибу бегали «Порше», «Феррари» и «Ламборджини», и я знал, что если человек захочет заработать – он сможет это сделать. Я напечатал листовки и принялся ходить от двери к двери, предлагая услуги мойщика автомобилей.

Обратная связь была мизерной, – жителям Малибу не нравилось, когда я стучался к ним в двери и предлагал помыть их машины. Время от времени мне попадались замечательные или просто одинокие люди, которые соглашались на мое предложение. Иногда они даже приглашали меня позавтракать. Но моих заработков не хватало даже на оплату счетов. Это было форменное разорение, – я был уверен, что и от листовок, которые я клал под «дворники» машин потенциальных клиентов, тоже не будет никакого толку.

Однажды я катил вниз по бульвару Санта-Моника и увидел вывеску «Порше». «Почему бы не напиться из ручья?» – подумалось мне. Я зашел внутрь и начал заговаривать работникам зубы, – стал им рассказывать, как был владельцем «Автоняни» – лучшей мойки в Лос-Анджелесе и, возможно, на всем Западном побережье. В общем, я предложил им свои услуги. Меня познакомили с Лоди. Лоди был администратором по сервису. Тут я снова принялся за свою хвастливую болтовню, но он меня перебил.

«У вас есть помещение?» – спросил Лоди.

Какого черта? На мне была моя лучшая одежда – шорты хаки, рубашка с воротничком, мокасины – и этот чувак думает, что я – бомж?

– Конечно, у меня есть помещение.

– Где?

Я дал ему адрес моей квартиры.

Он нахмурился.

– Странно. Никогда не слышал о нем.

Я смутился. Он едет смотреть мою квартиру? Вспоминая этот случай, я понимаю, что ему просто хотелось узнать, есть ли у меня гараж – помещение, где машины будут под замком, в безопасности, а я чуть не запорол всю затею, уверяя его, что такой гараж у меня есть.

Лоди швырнул мне связку ключей и ткнул пальцем в новенький «Порше Каррера».

– Заберешь его на ночь, а завтра пригонишь обратно.

Я был в шоке. Я помчался домой и взял Клаудию, чтобы она приехала обратно на моей машине, пока я поеду на «Порше». Затем я надраил эту машинку до блеска. Она была чище, чем в шоу-румах.

На следующий день я пригнал машину Лоди. Он даже не взглянул на нее.

– Сколько? – спросил он.

Я знал, что полагается завышать цену, так как ее всегда можно сбить.

– Тридцать девять долларов девяносто пять центов, – сказал я.

Он расхохотался.

– Почему не просишь сотку?

– Что же, от сотки не откажусь.

Я был близок к обмороку.

Он выписал мне чек и кинул другую связку ключей.

Через короткое время я зарабатывал 125, 150 и даже 225 долларов за одну машину. Затем Лоди порекомендовал меня автосервису BMW. Тогда я был им не нужен, но через несколько месяцев они позвонили.

– Вы еще моете машины? У нас есть клиент в Бель-Эйр, им там нужны мойщики. Можете подъехать и помочь?

– Разумеется, – сказал я. – Это моя работа.

Мне дали адрес, и я поехал на зеленые холмы Бель-Эйр, где растут огромные величественные деревья и за гигантскими живыми изгородями прячутся величественные особняки. Ландшафт потряс мое воображение. Люди, обитающие там, не были богатыми. Они были состоятельными. Подъездные дороги вели к массивным воротам под камерами наблюдения. Я разыскал нужный дом. Мне открыл молодой парень Тим. Меня шокировало, что весь персонал состоял из молодых гомосексуалистов, но мне была нужна работа, и поэтому я не обратил на это особого внимания. Я отполировал голубую BMW 325i, а когда закончил, Тим предложил выслать чек по почте.

– По почте? Нет, я сделал свою работу. Вы должны выписать чек.

Тим немного замялся, но чек был выписан, и я быстро удалился, пока не сказал лишнего.

Через пять дней Тим позвонил снова.

– Ларри хочет отполировать машину.

– Но я полировал ее на днях, – возразил я.

– Ну, он хочет еще разок. Вы не могли бы подъехать?

– Слушай, парень… Машину надо полировать три раза в год, ну, может быть, четыре. Но если он хочет еще разок, воля ваша. Выезжаю.